События лета 1941-го стали одной из сильнейших коллективных травм нашего общества. Чудовищный размах военного поражения, уникальные даже не для России, но в мировом масштабе, жертвы, дальнейшая борьба эпических масштабов — все это обрекало тему июньской катастрофы на повышенное общественное внимание. Начальный период войны и обстоятельства вступления в нее стали предметом самых разнообразных спекуляций и манипуляций, и редко какое современное лето обходится без ломания копий в сети и на страницах прессы по поводу истоков катастрофы и возможных альтернатив. Иногда такие дискуссии оказываются вполне содержательными, зачастую — деградируют до сравнения количества танков и грузовиков в воюющих странах по состоянию на 22 июня. Разумеется, общественная мысль не избежала появления и широкого распространения смелых концепций, дающих сложным событиям примитивные и, как следствие, неверные объяснения; либо представляющих предвоенные годы в русле теории заговора огромного масштаба. Между тем за последние 25 лет историческая наука ощутимо шагнула вперед, и сейчас мы располагаем таким массивом знаний о предвоенном периоде и начале войны, о каком четверть века назад можно было лишь мечтать. Простого и однозначного объяснения реализовавшегося летом 1941 года кошмара быть не может, но мы имеем возможность достаточно детально изучить анатомию катастрофы. Путь к 22 июня оказался долог, и на РККА 1941 года влияли многие обстоятельства, заложенные еще в период Гражданской войны, а то и унаследованные у царских вооруженных сил.

Интербеллум. РККА до 1939 года

оссия вышла из Гражданской войны в состоянии, которое можно смело назвать катастрофическим. Страна была разорена, ее промышленность оказалась практически уничтожена. Несмотря на риторику о грядущей мировой революции, в действительности РККА того времени могла рассматривать в качестве опасного противника коалицию стран, образовавшихся на обломках Российской империи. Бедность страны и потеря большинства офицеров старой школы привела к тому, что строительство вооруженных сил было необходимо начинать почти с нуля и при крайне скудных средствах. РККА 1920-х — организация, служба в которой могла мало что дать в смысле социального статуса и материального обеспечения, немногочисленная и очень скверно оснащенная. Представление об уровне бедности РККА 20-х годов XX века даёт, например, ситуация времен конфликта с Китаем на КВЖД в 1929-м: воюющему на Дальнем Востоке контингенту остро не хватало биноклей (!) и наручных часов (!!!), а стрелковое оружие включало изношенные пулеметы Шоша, из которых не удавалось сделать более полусотни выстрелов подряд и которые ласково характеризовались как «высококвалифицированная дрянь».

Тем любопытнее, что взгляды на будущую войну в РККА были достаточно передовыми, и в целом вполне соответствовали реалиям войны современной. В армии на командных должностях в силу вышеозначенных проблем остались в основном фанаты военного дела, готовые работать нагими и за еду, лишь бы быть поближе к пулемету. К тому же в войсках 1920-х годов насчитывалось заметное количество специалистов императорской армии. Кто-то из них вступил в РККА по идейным соображениям, иных привлекала возможность карьерного роста. Как бы то ни было, в армии собралось достаточно много хорошо подготовленных командиров и энтузиастов, получивших опыт Мировой и Гражданской войн, причем иногда — в борьбе друг против друга. РККА отнюдь не была сборищем оголтелых фанатов конных атак с шашками наголо. Ее военную доктрину формировали люди передовых взглядов, и старые военспецы, такие как Свечин, Зайончковский, Брусилов и Шапошников, совершенно спокойно работали и делились опытом с новыми людьми вроде Фрунзе и Уборевича, а иной раз в этом странном коллективе можно было встретить командиров Белой гвардии, самым известным из которых был Слащев. Концепция развития РККА предполагала создание высокомобильных танковых и механизированных частей, мощной авиации. Конец 1920-х и начало 30-х годов стали временем разработки доктрины «глубокой операции».

Эта концепция предполагала быстрые прорывы сквозь линию фронта танковых и мотопехотных частей при поддержке авиации. В целом она была близка к разработкам, ведшимся в то же время в Германии. Благо, Веймарская республика и СССР довольно близко сотрудничали: СССР предоставлял территорию для школ Рейхсвера, в обмен получая некие представления о современных западных военно-теоретических разработках.

Реальность быстро начала вносить коррективы в идиллическую картину формирования армии будущего. Во-первых, на качестве РККА постоянно сказывалась слабость индустриальной базы. В 1927-м «военная тревога», вспышка напряженности в отношениях с Польшей, спровоцировала запрос наркомата обороны у промышленности на поставку боеприпасов. Военные запросили очень скромный комплект из расчета на полгода войны при расходе боеприпасов на уровне Гражданской. Итог оказался обескураживающим: индустрия советского государства могла покрыть менее трети потребности в снарядах и дать 8% (восемь процентов!) необходимых патронов. Любопытно, что Тухачевский, возглавлявший тогда штаб РККА, ощутимо оторвался от реальности и полагал, что промышленность в состоянии выпустить в короткий срок десятки тысяч танков. Это было, конечно, сугубое прожектерство, однако четко обозначилась сохранившаяся и до Второй мировой войны, и после нее коллизия: запросы армейского руководства радикально не соответствовали возможностям промышленности.

Характерно, что если политическая риторика делала упор на классовую борьбу и революционное движение в тылу врага в случае конфликта, военное планирование оставалось вполне классическим: противника предполагалось разгромить на поле боя. В середине 30-х годов XX столетия, после захвата нацистами власти в Германии, Генштаб РККА уже исходил из того, что наиболее вероятным противником окажется именно Рейх. В качестве возможных союзников неприятеля назывались Польша, Румыния, Финляндия и государства Прибалтики.

В начале 1930-х годов в РККА появились первые механизированные корпуса, которые уже можно было назвать полноценными подвижными соединениями. Впоследствии танковые войска росли как на дрожжах. В течение 20-х и 30-х годов XX века удалось сделать достаточно много. Однако армия была отягощена серьезными пороками развития. Массовое строительство танков и самолетов имело не очень заметную на первый взгляд, но значимую изнанку: эта техника была очень плохо обеспечена запчастями и топливом, а качество изготовления часто оставляло желать лучшего. Чтобы не подвергать бронетехнику износу и не расходовать драгоценные моточасы, были сильно урезаны учебные программы. На практике это означало большие проблемы с выучкой солдат, которым предстояло на этой технике идти в бой.

Еще более тяжкой была проблема кадров. Даже к 1939 году высшее образование имело только 0,7% населения страны, и только 7,7% имели за плечами более семи классов образования среднего. В армии эти показатели были выше, но подавляющее большинство не то что солдат, но и командиров даже к началу войны имели низкий уровень образования: 90% этих людей обладали военной подготовкой в объеме краткосрочных курсов. Вообще, низкий уровень подготовки офицерского корпуса был огромной проблемой РККА в течение всего времени ее существования. Нельзя утверждать, что проблема не осознавалась, однако РККА быстро росла, в результате чего армию заполонили «краткосрочники». На практике это означало, что командиры младшего и среднего звена часто были просто некомпетентны, не знали собственных уставов и просто нуждались в доучивании прежде допуска к руководству людьми. Характерно, например, такое замечание проверяющих по поводу итогов предвоенных маневров:

«Пехота всюду шла в атаку на пулемёты противника не редкими цепями, а густыми толпами из отделений. При таких построениях атака была бы сорвана в действительности, захлебнулась в крови. Причина: бойцы одиночные, отделения и взводы недоучены».

Ловушка бедности и погоня за наращиванием численности армии любой ценой создавали дурную бесконечность. Из-за низкого среднего уровня образования в стране для получения того же уровня тактической подготовки, что у солдата вермахта, на красноармейца и младшего командира РККА требовалось тратить больше усилий, предоставлять больше расходных материалов — боеприпасов, топлива, запчастей, но как раз этой-то возможности у советского государства и не было. Результатом стала хроническая слабость подготовки солдат и командиров. На совещании комсостава в декабре 1940-го генерал-инспектор пехоты Андрей Смирнов произнёс потрясающую реплику:

«Нужно прибавить несколько патронов для огневой подготовки пехоты. Курс огневой подготовки 1938 года исходил в значительной степени из экономии боезапаса. В огневой подготовке нужно сделать решительный перелом».

Он же с полным пессимизмом говорит о командирах нижнего и среднего звена:

«Ряд школ сейчас выпустил младших командиров с недостаточной, незаконченной пятимесячной подготовкой. Я считаю, что при таком положении их доподготовка является решающей… Мы в лице нашего командира батальона (когда он увязывает свою работу с различными командирами артиллерийских, танковых видов войск) не имеем достаточного развитого командира».

В этом аспекте отдельный интерес представляет вопрос о влиянии репрессий на качество офицерского корпуса РККА. Зачастую, говоря об этом явлении, разумеют только 1937/38 годы, а вопрос исчерпывается разговорами о знаковых персоналиях вроде Тухачевского. Реальность куда глубже и страшнее. Во-первых, в целом насилие в отношении офицерского корпуса началось далеко не в 1937-м. Первый ощутимый удар был нанесен еще Гражданской войной, когда были убиты или вынуждены покинуть страну многие квалифицированные военные. Около 40% офицеров старой русской армии оказалось в рядах Белой гвардии и, соответственно, почти все они были для РККА отрезанным ломтем. Некоторые из них сделали блестящую карьеру в других странах (например, скромный начальник генштаба республики Парагвай Иван Беляев), иные не добились такого успеха, однако в структурах нового государства они отсутствовали и во Второй мировой войне по понятным причинам не участвовали.

Вторым сильным ударом стало дело «Весна» 1930–1931 годов, чистка командного состава РККА от царских военспецов. Еще несколько тысяч офицеров покинули войска, чтобы никогда туда не вернуться. Учитывая, что для воспитания хорошего офицера в нормальных условиях необходимы другие хорошие офицеры, подобные акции со стороны руководства Советского Союза есть не что иное, как расточительство: люди, обладавшие реальным огромным боевым опытом и хорошей боевой подготовкой, оказались попросту перебиты без смысла и внятного результата даже с точки зрения режима, который их убил. Часть арестованных в ходе «Весны» офицеров была позднее возвращена в вооруженные силы, но над ними продолжал висеть дамоклов меч, обрушившийся на головы и жертв «Весны», и других командиров несколько лет спустя.

Наконец, 1937-й без преувеличения дал катастрофический эффект. Хотя часть командиров была позже восстановлена на службе (пройдя через унизительные процессы и мучительное тюремное заключение), армия потеряла до 20 тыс. военных специалистов.

Довольно популярна концепция, согласно которой репрессированные в 1937/38-м не представляли собой ничего особенного и их изъятие из армии не создало никаких значительных проблем. В подтверждении такого тезиса как правило приводятся не особенно выразительные персоналии вроде Дыбенко; или фигура Тухачевского, который действительно был в значительной степени авантюристом и прожектером. Между тем как-то забывается, что в ходе чисток были потеряны 90% комкоров, две трети комдивов, примерно по половине комбригов и полковников. Не говоря о морально-этических вопросах, такое избиение делало просто невозможным нормальное функционирование армейского организма, и дело здесь не только и не столько в десятке персоналий.

Если говорить о людях, как мы точно знаем, среди репрессированных «не до конца» и в итоге возвратившихся в армию оказались, в частности, такие люди, как один из лучших армейских командиров военного времени Горбатов, испытанный генерал танковых войск, покоритель Берлина Богданов и, наконец, будущий маршал Рокоссовский. Вероятно, если бы этих людей также казнили в 1937-м, нынешние сторонники концепции «очищения армии» объявили бы бездарностями и их. Среди командующих, погибших в результате этих упражнений, был, например, Свечин, один из крупнейших в стране военных теоретиков, чьими наработками позднее пользовался советский генштаб в 1941 году. Безусловный профессионализм Уборевича, расстрелянного в группе Тухачевского, отмечали все, кто с ним работал. Короче говоря, армия понесла ощутимые потери от репрессий. Качество комсостава РККА в целом оставалось невысоким, и тем опаснее было вырывание из ее рядов множества офицеров незадолго до войны.

Очевидно то возражение, что в 1944/45-м русские располагали целой плеядой первоклассных полководцев. Однако это были люди, сформировавшиеся уже в ходе войны. Баграмян, Катуков, Черняховский были в начале войны полковниками, Василевский — только генерал-майором. Люди же, возглавлявшие фронты летом 1941-го, не отметились не то что гениальными озарениями, но даже просто выдающимися качествами. Увы, но ни Кузнецов, ни Тюленев, ни Кирпонос не оказались на высоте, а Павлов показал просто наиболее естественные решения, но не более того. Не хотелось бы обвинять этих командиров в бездарности и тому подобных грехах. Легко строго критиковать командира, который проделал путь от комдива до командующего фронтом менее чем за полтора года и оказался не лучшим полководцем, как это произошло с Кирпоносом, командующим Юго-Западным фронтом. Кто мог бы заменить его в этом качестве, совершенно неясно. В довоенной РККА оказался переломан сам механизм естественного карьерного роста офицеров. Для сравнения, уже во время войны Черняховский проделал путь от полковника и командира дивизии до командующего фронтом за три года — три, а не полтора — и это были три года беспощадной непрерывной войны. У Кирпоноса не имелось как этих трех лет, так и возможности много лет работать в спокойных условиях на должностях командира корпуса, армии, заместителя командующего фронтом — и, наконец, комфронта.

Красная армия подошла к новой мировой войне, имея очень неровный уровень военных качеств. С одной стороны, она имела впечатляющее количество танков, стволов артиллерии, боевых самолетов. Имелись достаточно передовые для своего времени теоретические наработки. С другой — слабость промышленной базы сделала невозможной поставку нужного количества транспорта, полноценное обеспечение войск боеприпасами, а уровень подготовки войск оставался катастрофически низким. Причем последнее было не столько виной, сколько бедой военных: низкий уровень образования в государстве в целом и разнообразные социальные эксперименты, минимум трижды за двадцать лет сильно проредившие командный состав, просто не позволяли создать одновременно массовую и высококвалифицированную армию. Отдельные незаурядные личности выросли и в таких условиях, а уже в ходе войны появилась целая плеяда первоклассных полководцев, солдаты набрались опыта (и весь этот опыт был оплачен русской кровью), но к 1941-му об уровне середины и конца войны невозможно было и мечтать. Воевать же этим силам предстояло против наиболее мощной армии мира…

Орел расправляет крылья

Ганс фон Зект, командующий Рейхсвера после Первой мировой

ермания вышла из Первой мировой войны скованной условиями Версальского мира, не позволявшими ей иметь многочисленные и хорошо оснащенные вооруженные силы. Однако немецким кадровым военным удалось не только сохранить армию, но и заложить основы для создания одних из наиболее боеспособных ВС в мировой истории.

Поскольку все кадры, уцелевшие после Первой мировой в Германии, оставались на месте, в Рейхсвер, армию Веймарской республики, отобрали лучших офицеров кайзеровских войск. Эти люди посвятили массу времени и сил изучению опыта Первой мировой войны. Ганс фон Зект, руководитель Рейхсвера до середины 1920-х, получил возможность создать армию в полном соответствии со своими представлениями о должном. Стотысячное войско, дозволенное Германии победившими союзниками, состояло на две трети из офицеров и унтеров, причем тактическая подготовка даже рядовых солдат находилась на высочайшем уровне. Унтер-офицеры готовились с таким расчетом, чтобы иметь возможность занимать офицерские должности. В смысле подготовки солдат и офицеров Рейхсвер едва ли знал себе равных в мире. Еще в эпоху Веймарской республики начала разрабатываться, окончательно оформившись в 1930-е годы, технология военных действий, сделавшая вермахт столь труднопобедимым. Как правило, этот комплекс приемов именуется «блицкригом», но в качестве военного термина это слово не использовалось. Как бы то ни было, немцы творчески освоили собственный опыт Первой мировой, встроили в современную армию новейшие технические средства и сделали ставку на тесное взаимодействие механизированных войск с тактической авиацией и самостоятельной пехотой, способной эффективно взломать неприятельский фронт.

Немецкую армию Второй мировой зачастую представляют как армию «штук» и «панцеров», пикирующих бомбардировщиков и танков. Хотя кулаками вермахта действительно были танковые и моторизованные дивизии, собранные в корпуса и армии, его хребтом стала именно пехота, возглавляемая самостоятельными офицерами и тщательно подготовленными унтер-офицерами. Не новым, но отточенным приемом в рамках этого подхода к боевым действиям оказался любимый немецкими военными «кессельшлахт», битва на окружение. «Котел» действительно был крайне эффективным оперативным приемом — настолько эффективным, что в ходе Второй мировой он стал, по сути, основным. Преимущества его очевидны: попавшие в окружение войска лишаются подвоза боеприпасов, возможности вывезти раненых, их боевой дух падает, а в бой вынуждены идти толпы людей из тыловых частей, вовсе не подготовленных к этому ни тактически, ни психологически. Огромные цифры пленных в битвах на окружение объясняются именно так: даже хорошие солдаты быстро теряют боеспособность, оказавшись без командования, патронов и продовольствия. До 1939 года немцы еще сами не понимали, насколько совершенный инструмент они создали.

Приход Гитлера к власти и отказ от версальских соглашений открыли дорогу созданию полноценных вооруженных сил. Экономика Германии перестраивалась под военные нужды. Рост расходов на оборону был взрывным: к 1938 году ассигнования на нужды армии по сравнению с моментом прихода нацистов к власти выросли примерно в 20 раз. Гитлер фактически отрезал себе дорогу назад: отправляя огромные средства на перевооружение и насыщение армии всем необходимым, он проделал в бюджете Германии дыру. Немецкий финансовый гений Ялмар Шахт, выправивший экономическое положение страны после затяжного кризиса, был вынужден покинуть свой пост министра финансов после того как объявил диктатору, что экономика Германии полетит в пропасть, если не остановить рост расходов. Такая ситуация в немецкой экономике делает бессмысленным спор о том, что конкретно спровоцировало нацистов на начало войны. Германия в 1930-е годы превратилась в финансовую пирамиду, создав вооруженные силы, которые ей были не по карману. Спасти Германию могло срочное использование этого мощного войска ради завоевания соседних держав. Гитлер стоял перед необходимостью выбирать между экономическим крахом или войной, и выбор для него был очевиден.

Риторика нацистов изначально провозглашала слом Версальских соглашений и возвращение Германии на позиции гегемона в Европе. В этом отношении слова не расходились с делом. Получив властные полномочия из рук дряхлого Гинденбурга, Гитлер быстро и эффективно расправился с внутренними противниками, силовым путем уничтожив левые партии в Германии и установив режим личной диктатуры. Теперь он был готов к эффектным жестам во внешней политике. В марте 1936 Рейх делает первый решительный шаг к столкновению с недавними победителями: трехтысячный контингент входит в демилитаризованную Рейнскую область. Союзники довольно спокойно переварили эту провокацию. В 1938-м последовала аннексия Австрии, также стоически воспринятая мировым сообществом. Затем произошел знаковый дипломатический кризис в отношениях с Чехословакией. Аннексия населенных немцами областей этой страны характерна в нескольких аспектах. С одной стороны, эта страна была с легкостью необычайной отдана нацистам Британией и Францией — несмотря на имевшиеся у Франции союзнические обязательства по отношению к чехам. С другой, попытка СССР поучаствовать в защите Чехословакии натолкнулась на всеобщее демонстративное равнодушие. Польша категорически отказалась сотрудничать с Советами в этом вопросе, что делало все усилия Москвы заведомо бесплодными, а британцы и французы убедили Прагу поступиться территориями во имя мира и не идти на контакт с СССР. История чехословацкого кризиса продемонстрировала не только податливость западных демократий, готовых спокойно наблюдать за поползновениями нацистов, но также показала ничтожный дипломатический вес Советского Союза 1930-х годов: его мнение просто проигнорировали. В этой связи выглядят очень своеобразно теории, рисующие Москву соавтором войны в Европе. СССР до 1939 года оставался едва ли не единственной страной, последовательно пытавшейся остановить нацистов, но при этом в действительности Советскому Союзу не удалось сделать в этом направлении ничего. Компартия в самой Германии была уничтожена Гитлером, поддержка республиканцев в Испании закончилась их поражением и приходом к власти дружественного Германии режима Франко, поддержка Чехословакии завершилась ее аннексией… Плоды усилий Союза в борьбе против нацистов перед Второй мировой войной легко описываются одним словом, и это слово — «фиаско».

Пока в Москве осознавали последствия дипломатической неудачи, а английский премьер-министр Чемберлен успокаивал соотечественников уверениями, что он привез им мир, немцы маршировали по Судетской области. Несколько месяцев спустя будет аннексирована вся Чехословакия, а очередные гарантии со стороны союзных держав окажутся пшиком. Сопротивление оккупантам оказал один-единственный чешский офицер, затеявший со своим отрядом перестрелку с немцами. Однако это была одиночная эскапада, спасение собственной чести, но не страны. Рейх заполучил один из мощнейших индустриальных районов Европы и обширные арсеналы; Гитлер же окончательно уверился в том, что его дальнейшие действия сопротивления не встретят.

После уничтожения Чехословакии следующей целью нацистов стала Польша. Весной 1939-го агрессия против нее была уже решенным делом. В узком кругу Гитлер заявил, что дальнейшие успехи невозможны без кровопролития и активно готовился действительно пролить кровь. Первоначальными требованиями нацистов был город Данциг с окрестностями: так называемый «польский коридор» между собственно Германией и Восточной Пруссией. В отличие от Чехословакии, Польша упорно не шла на условия Рейха. Эта страна получила гарантии поддержки от Британии и Франции; к тому же поляки обладали исключительно преувеличенными представлениями о собственных возможностях и всерьез рассчитывали эффективно противостоять Германии. При этом какую бы то ни было помощь от Советского Союза Польша по-прежнему принимать отказывалась, обоснованно не доверяя Кремлю. Поляки уже видели, с какой прискорбной эффективностью защищают доверившихся им западные демократии (более того, Варшава поучаствовала в дележе Чехословакии, заняв небольшую область на востоке страны), но теперь охотно принимали аналогичные заверения в поддержке. Ни сотрудничество с СССР, ни сотрудничество с Рейхом эту страну не привлекало. Фактически в 1939 году из всех возможных зол Польша выбрала самое легкое — просто умереть.

СССР оказался в своеобразном положении. Нацисты рассматривались в качестве непримиримого идеологического противника, но с точки зрения Советского Союза соглашение с Рейхом открывало заманчивую перспективу наблюдения за схваткой Германии, Британии и Франции и извлечения выгоды из положения нейтральной страны. Правда, по факту, как мы можем точно сказать, у Гитлера не было в 1939 году планов немедленной агрессии против Москвы, так что говорить о реальном выигрыше времени у Берлина по результатам соглашения не приходится. Джугашвили полагал, что в случае, если СССР вместо Рейха достигнет соглашения с Британией и Францией, то Союз будет оставлен наедине с нацистами, и в положении «третьего радующегося» окажутся как раз Союзники. Переговоры между СССР, Германией и Союзниками шли под сурдинку уже начавшихся предметных военных приготовлений немцев: директива о развертывании вермахта против Польши была издана в июне 1939-го. По сути это означало войну. В конечном счете, выбора у Гитлера все равно не было, «задний ход» означал крах всей его политики. 23 августа 1939 года СССР и Рейх подписали всемирно известный пакт Молотова-Риббентропа, предусматривавший мирные отношения и раздел сфер влияния в Европе, а 1 сентября вермахт вторгся в Польшу. Началась Вторая мировая война.

3 сентября Германии объявили войну Британия и Франция. Впрочем, немедленного начала активных боевых действий не случилось, так что вермахт продемонстрировал свою высочайшую эффективность, в течение буквально двух недель расправившись с основными силами польской армии. 17 сентября СССР начал интервенцию в западные Белоруссию и Украину, принадлежавшие Польше со времен Гражданской войны. РККА быстро и спокойно зачистила территории до Бреста и Львова, пленив остатки польских войск и присоединив эти земли к Белорусской и Украинской ССР.

Поход в западные Белоруссию и Украину многими нынешними публицистами трактуется как акт вопиющего злодеяния, и даже как совместный с нацистами зачин Второй мировой войны. Нелишне было бы вспомнить, что с точки зрения «сил добра» 1939 года этот поход вовсе не рассматривался как леденящее кровь преступление. СССР был признан агрессором и исключен из Лиги Наций позднее и в связи с совершенно другой вооруженной акцией. И уж конечно это не было операцией, инициировавшей Вторую мировую войну. К 17 сентября мировая война благополучно шла уже две недели: Рейх вовсю вел боевые действия, а Британия и Франция объявили ему войну. Таким образом СССР вмешался в уже идущий конфликт. Это вмешательство никак не меняло действительное положение Польши: к 17 сентября вермахт вышел на линию, по которой в итоге прошла граница между Германией и СССР, а местами и преодолел ее. К западу остались практически все боеспособные силы Польши и ее промышленная база. Организованного сопротивления вермахту польские вооруженные силы не оказывали, будучи полностью разгромленными. Многочисленность плененных остатков польской армии вовсе не говорит об их способности к организованному сопротивлению. Любопытно, что авторы, мечущие копья в сторону СССР по поводу «удара топором в спину Польше», видимо, искренне не понимают, что предложенная альтернатива — предоставление этих территорий вместе с населением Гитлеру. Сложно представить, предполагается ли Гитлер в этих построениях более гуманным или более легитимным владельцем «Кресов».

Что фактически приобрел Советский Союз раздела Польши? Он приобрел некое количество квадратных километров, которые впоследствии составили предполье СССР в боях лета 1941-го. Популярное возражение против этого тезиса указывает на то обстоятельство, что летом 1941 года вермахт преодолел это предполье в высоком темпе. Перевод километров в дни является довольно странной операцией сам по себе. Хочется также напомнить, что быстрая потеря бывших «Кресов» произошла не в результате какого-то повышенного их неудобства для обороны, а по чисто военным причинам; и если бы интервенция 1939 года не состоялась, в таком же быстром темпе был бы преодолен аналогичный промежуток восточнее. Точно те же соображения применимы и к Прибалтике. Несомненно, что летом 1941-го вермахт прошел Прибалтику достаточно быстро. Однако альтернативное решение означало бы, что стремительное наступление начнется не от Мемеля, а от Нарвы: аннексировать или склонить к союзу Латвию, Литву и Эстонию Гитлеру едва ли кто-то мог помешать. В целом, в 1939/1940-м годах Советский Союз снял сапоги с трупа Польши и расчистил себе площадку для будущей войны в Прибалтике. Не слишком почтенные занятия с точки зрения морали и этики, но спасти Польшу в 1939-м уже ничто не могло, а утрата независимости республиками Балтии — это такое несчастье, которое можно стоически перенести, коль скоро это требовалось для обеспечения «подушки безопасности» перед Ленинградом. Эгоистично и цинично, но что такое международная политика, как не царство цинизма и эгоизма?

Уверенность в том, что пакт Молотова-Риббентропа спровоцировал войну, базируется на послевоенных представлениях о могуществе СССР. Реальный вес Советского Союза в международных политических раскладах, как мы видели выше, был невелик. Вообще, позиция, согласно которой СССР рассматривается в качестве основного соавтора Второй мировой войны наряду с Германией, может быть продиктована либо политической конъюнктурой, либо слабым владением контекстом.

Сегодня мы можем оценить действительные результаты пакта с высоты имеющегося уровня знаний, и нужно отметить, что он производит впечатление не лучшего выбора. Вступление СССР в войну на стороне Союзников означало бы начало боевых действий в период слабости страны и армии, но и вермахт на тот момент не был полностью отмобилизованной отлаженной военной машиной, которой он стал впоследствии, получив в качестве базы промышленность не только Германии, но и оккупированных стран и приобретя боевой опыт. С другой стороны, немцы неизбежно должны были бы метаться между двумя фронтами. Конечно, можно понять нежелание повторять сценарий Первой мировой войны, однако в реальности дело кончилось тем, что Советский Союз оказался практически в полном одиночестве против всей мощи германских вооруженных сил.

Поворот на восток

осле разгрома Польши возможность столкновения с нацистами на какое-то время исчезла с повестки дня. СССР решал свои проблемы, и становилось понятно, что вооруженные силы к войне готовы катастрофически плохо. Еще в 1938/1939 годах войска получили возможность опробовать силы в локальных конфликтах с японской армией. Столкновение на озере Хасан окончилось тем, что японцы были с великими трудами оттеснены — хотя советская армия задействовали против них ощутимо превосходящие силы. Некоторое время спустя японцы попытались вторгнуться на территорию дружественной Монголии в глухом районе реки Халхин-Гол. Советы задействовали против них довольно крупный контингент, а приехавший на театр боевых действий Жуков (подававший большие надежды) развернул бурную деятельность по повышению уровня подготовки солдат и в итоге изуродовал японскую группировку серией массированных атак танков и бронеавтомобилей. Оба конфликта были выиграны, но оставили после себя больше вопросов, чем ответов. В советских действиях было больше решительности, чем профессионализма, а бойцов пришлось обучать на ходу элементарным вещам.

Но настоящим испытанием стала «незнаменитая война» против Финляндии. Плохо подготовленная и проведенная операция окончилась формальным достижением заявленных целей — и демонстрацией тяжелейших проблем армии, о которых говорилось выше. РККА в Финской войне не показала и тени той непринужденности, с которой нацисты разгромили армии союзников в Европе. Победа, которую Красная армия потерпела в стране Суоми, вызвала ревизию представлений о тактике и боевой подготовке. При этом обстановка в Москве была крайне нервной. За несколько месяцев сменилось сразу три начальника генштаба. РККА наращивала численность, но проблемы боевой подготовки и технического оснащения оказались только усугублены. Серии реорганизаций подвергся ударный кулак армии, ее механизированные войска. В конечном счете мехкорпус нового облика выглядел устрашающе: предполагалось создать 29 таких формирований более чем с тысячей танков в составе каждого. Разумеется, ни один из них так и не был обеспечен техникой по полному штату. К тому же мехкорпусам остро не хватало мотопехоты, артиллерии, транспорта и вспомогательных частей. Недостаток техники был зачастую просто убойным, по некоторым позициям (бензовозы, маслозаправщики) в части могло иметься 7-8% полагающейся по штату техники. Остальной транспорт предполагалось взять в народном хозяйстве с началом войны. В частях скопилось огромное количество боевых и вспомогательных машин с поломками и повреждениями, которые можно было бы легко устранить при наличии запчастей — но их могло и не быть. Новая техника вроде начавших массово поступать в войска Т-34 и КВ осваивалась медленно, и не всегда для нее имелись подготовленные экипажи.

Не следует думать, что РККА не представляла никакой боевой ценности. Но ее реальная боевая мощь была значительно ниже, чем можно предположить, глядя на пятизначные числа, отражающие количество танков и самолетов в западных военных округах.

вермахт за время войны на Западном фронте обтесался и находился в наилучшей форме. Если во время аншлюса Австрии немецкие войска теряли массу техники просто на марше из-за плохой организации процесса и технических трудностей; если даже в 1939-м при проведении операций случались серьезные накладки, то к 1941 году вермахт вышел на качественно новый уровень. К этому моменту немцы провели в Европе три полноценных крупных сухопутных кампании (не считая специфической операции в Норвегии). Одна из этих операций — против Франции в 1940-м — велась против противника, имевшего полноценные танковые войска и активно пытавшегося ими манипулировать. Кроме того, в 1940 году вермахт получил ценный опыт разгрома долговременной обороны, прорывая укрепрайоны Бенилюкса, а на завершающем этапе — и линии Мажино. Репутации французской армии эта кампания нанесла сокрушительный удар, а ведь до своего разгрома именно Франция считалась ведущей сухопутной военной силой в Европе. Такая серия кампаний дала вермахту уникальный опыт действий в разнообразных условиях; опыт, которого у советских не было. Очень важно, что потери начала Второй мировой не стали для Германии ломающими. Если кровопускание 1942/43 годов привело к деградации мастерства немецких военных, то кампании 1939/41-го только закалили их, позволив выявить возможности людей и техники, выдвинули решительных и грамотных офицеров и унтеров, дали возможность оптимизировать структуру подразделений, отработать тактику и взаимодействие на живом сопротивляющемся противнике. Ни Финляндия с её ни на что не похожим театром боевых действий, ни Монголия с её очень ограниченными масштабами конфликта не могли дать советским такого опыта. По существу, тот этап военного строительства, который немцы прошли в первые двадцать два месяца мировой войны, советские проходили уже под ударами вермахта.

В 1940-м Гитлер обратил взгляд на восток. Ход мыслей германского диктатора был специфичен. На совещании руководства Рейха он заявил следующее:

«Мы не будем нападать на Англию, а разобьем те иллюзии, которые дают Англии волю к сопротивлению. Тогда можно надеяться на изменение ее позиции. Сама по себе война выиграна. Франция отпала от „британского льва“. Италия сковывает британские войска. Подводная и воздушная война может решить исход войны, но это продлится год-два.

Надежда Англии — Россия и Америка. Если рухнут надежды на Россию, Америка также отпадет от Англии, так как разгром России будет иметь следствием невероятное усиление Японии в Восточной Азии».

Ход мысли, скажем так, нетривиальный, однако это то, что фюрер заявлял приближенным в приватных разговорах, причем неоднократно. Собственно, мы вновь сталкиваемся с тем обстоятельством, что СССР 1941 года не рассматривался как сверхдержава, и задача его сокрушения казалась решаемой без огромного напряжения сил. Для достижения общего успеха немцы предполагали разгромить РККА в серии окружений западнее Двины и Днепра, и выйти в ходе трехмесячной кампании к Архангельску и Астрахани. На 1941-й вермахт был наиболее многочисленной армией мира, к тому же немцы с полным основанием надеялись на качественное превосходство своих войск. Первоначально наступление предполагалось начать в мае, однако неожиданно возникшая необходимость вести кампанию на Балканах привела к отсрочке.

Тем временем в Москве отчаянно пытались решить, что делать. Нельзя сказать, чтобы в СССР полностью игнорировали угрозу. Предполагалось, что Гитлер перед агрессией начнет предъявлять какие-то, хотя бы и невыполнимые, требования. Мысль, что на СССР будут нападать с целью вывести из войны Англию, да еще и повлиять на Америку посредством усиления таким образом Японии, конечно, не является тривиальной. Тема прозорливых разведчиков, которые крали немецкие планы до того, как они ложились на стол к исполнителям — это уже общее место. Но если мы посмотрим, что же конкретно докладывала разведка, её репутация как этакого багдадского вора несколько потускнеет. Депеши советских шпионов постигла судьба предсказаний Ванги: помнят сбывшиеся прогнозы, но мало кто помнит их все. Так, 29 декабря 1940 года в Москву отправляется доклад следующего содержания: «Гитлер отдал приказ о подготовке к войне с СССР. Война будет объявлена в марте 1941 года». В марте разведуправлением сообщается: «Начало наступления на СССР — ориентировочно 20 мая». Но позже делается прогноз: «На основании всех приведенных выше высказываний и возможных вариантов действий весной этого года считаю, что наиболее возможным сроком начала действий против СССР будет являться момент после победы над Англией или после заключения с ней почетного для Германии мира». Еще 31 мая директор ГРУ Голиков доложил следующий расклад сил Третьего Рейха: «против Англии (на всех фронтах) 122–126 дивизий, против СССР — 120–122 дивизий, резервов — 44–48 дивизий». Такая расстановка была интерпретирована как подготовка к сдерживанию РККА на случай ее вмешательства в ожидающегося «Морского льва» против Англии.

Александр Василевский в 1941 году

Военные, в отличие от политического руководства СССР, не были заворожены идеей сохранить мир во что бы то ни стало в течение ближайших месяцев. 15 мая Василевский, служивший в оперативном управлении Генштаба, представляет аналитическую записку, общий смысл которой состоял в том, что немецкие войска могут в любой момент нанести удар, и нужно упредить их в развертывании собственным наступлением. Неизвестно, был ли составлен на основе этого доклада актуальный план действий (опубликованы также планы прикрытия границы, предполагающие, напротив, глухую оборону в самом начале войны), но факт есть факт: в мае Генеральный штаб уже все понял, и действует исходя из того, что война на пороге. Но Джугашвили продолжал питать надежды на достижение некой договоренности с Гитлером.

Когда говорится о внезапности нападения нацистов, имеется в виду именно потерянное на раздумья время. Худший аспект внезапности — это вовсе не пограничники, выбегающие из казарм под огнем в нательном белье (хотя и в этом мало хорошего), а фатальная задержка необходимых и срочных мероприятий для защиты государства. Причем нельзя сказать, что понимание действительной сути происходящих событий обрушилось на Джугашвили как снег на голову. Как мы могли видеть, за месяц до начала войны Генштаб уже ясно осознавал опасность и бил во все колокола. Нечеткость данных разведки едва ли может служить здесь внятным оправданием: стопроцентную гарантию реализации своих прогнозов шпионское ведомство дать не могло: на практике очень редки случаи, когда разведсводки действительно оказываются точными и исчерпывающими. Принятие решений при остром дефиците информации на войне неизбежно, но если Жуков, Ватутин и Василевский это четко понимали и предпочитали даже переоценить угрозу, дабы в случае чего быть во всеоружии, то этажом выше рассчитывали, видимо, на некую политическую «многоходовочку». В итоге из пяти ключевых, драгоценных недель мая-июня четыре оказались просто потеряны.

Последние сомнения были разрешены в середине июня. 14 числа публикуется знаменитое сообщение ТАСС. Общий смысл: СССР борется за мир, слухи о напряженности отношений с Германией беспочвенны. Гробовое молчание немецких дипломатов определило дальнейшие шаги. 15 июня вводится в действие план прикрытия: войска начинают выдвигаться в назначенные районы. Слишком поздно! РККА в приграничных военных округах не собрана в единый кулак, а размазана в глубину: в приграничье к началу войны оказалась лишь меньшая часть войск.

Вечером 21 июня произошло достаточно известное событие. Через Буг переплыл и сдался пограничникам немецкий солдат Альфред Лисков, не питавший бурного энтузиазма на тему похода на восток. Лисков сообщил сведения чрезвычайной важности. Нападение на СССР состоится утром 22 июня. Тем не менее желание выгадать еще хотя бы несколько дней на запоздалое развертывание у Джугашвили оставалось. Поэтому Директива № 1, посланная в войска в ночь на 22 число, была выполнена в осторожных формулировках.

а) в течение ночи на 22.6.41 г. скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе; б) перед рассветом 22.6.41 г. рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировать; в) все части привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточенно и замаскированно; г) противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов; д) никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить.

Всего через несколько часов мир содрогнулся перед лицом крупнейшего военного вторжения всех времен и народов.

• 
  

  Положение сторон к вечеру 21 июня 1941 года

   

   

• 
  

  Расположение частей группы армий «Юг» и Киевского Особого военного округа по состоянию на вечер 21 июня 1941 года

   

   

По дороге в Ленинград. Бои в Прибалтике

рибалтийское направление не было приоритетным ни с точки зрения немецких командующих, ни на взгляд руководства РККА. Конечно, балтийские порты и особенно Ленинград занимали свое место в военном планировании; но в целом как группа армий «Север» была слабейшей из трех, так и Прибалтийский особый военный округ был слабее Западного и Киевского. Впрочем, это обстоятельство не помешало развернуться жесточайшей драме в первые же дни.

Свою специфику боям в Прибалтике сообщало недавнее присоединение Эстонии, Латвии и Литвы к СССР. Низкая лояльность населения создавала советским некоторые проблемы (уже в ходе сражения в тылу РККА происходили даже вооруженные выступления), но в целом это была не критично значимая особенность театра боевых действий. Куда более серьезным обстоятельством стало отсутствие учета военнообязанных на территории новых республик. Мало того, четверть автомобилей и почти половина тракторов при мобилизации должны были доставляться в ПрибОВО из российских военных округов. Войска имели огромный некомплект транспорта, а треть имевшегося требовала ремонта. Укрепрайоны, строившиеся на новой границе, фактически так и не были построены: примерно половина бункеров представляла собой просто бетонные коробки без вентиляции, связи и вооружения, и нигде не было специально выделенного гарнизона. Войска округа страдали от тех же проблем, что и остальная Красная армия. Округ с января 1941-го возглавлял генерал Федор Кузнецов. Два мехкорпуса округа были относительно неплохо подготовлены, но страдали от обычной нехватки всех расходников войны.

Фельдмаршал фон Лееб

Противостояла ПрибОВО группа армий «Север» фельдмаршала фон Лееба — две полевые армии и танковая группа. Эти силы должны были разгромить советские войска в Прибалтике, занять морские порты и наступать на Ленинград, который и был главной целью «Севера».

Важный нюанс состоял в том, что на южном фланге округа действовала еще одна танковая группа немцев — 3-я генерала Гота из состава группы «Центр». Ее задачей было прорваться к Минску с севера, через Вильнюс. Из-за того, что развертывание по предвоенным планам так и не произошло, район ее действий почти не был прикрыт.

Наступление 22 июня началось артиллерийским обстрелом и воздушным ударом. Две стрелковые дивизии у границы не успели развернуться в боевой порядок и были разгромлены в течение нескольких часов. При общем превосходстве в людях примерно в полтора раза немцы имели куда более радикальное преимущество над войсками 1-го стратегического эшелона у границы. На каждом конкретном участке вермахт мог сконцентрировать по две-три своих дивизии против одной советской. Остановка даже пехотных соединений, не говоря о танковых, была бы чудом. Чуда не произошло. Две танковые группы в первый же день создали глубокие прорывы. Одна — 4-я Гепнера — прорывалась на северо-восток через Тауроге на Расейняй, раскалывая Северо-Западный фронт (так теперь назывался округ) пополам. Другая — 3-я Гота — наступала восточнее, на Вильнюс, охватывая советских с востока.

Переход от мира к войне приводил к диким казусам. Еще несколько часов после начала войны многие солдаты и офицеры в соответствии с директивами сверху предполагали, что, возможно, имеет место какая-то чудовищная ошибка. Летчик-истребитель Виталий Клименко рассказывал:

«Граница прорвана, смотрим, идут колонны, деревни горят. Сашка пикирует, смотрю, у него трасса пошла, он их штурмует. Я — за ним. Два захода сделали. Там промахнуться было невозможно — такие плотные были колонны. Они почему-то молчат, зенитки не стреляют. Я боюсь оторваться от ведущего — заблужусь же! Прилетели на аэродром, зарулили в капонир. Пришла машина с командного пункта: „Вы вылетали?“ — „Мы вылетали“. — „Давайте на командный пункт“. Приезжаем на командный пункт. Командир полка говорит: „Арестовать. Посадить на гауптвахту. Отстранить от полетов. Кто вам разрешал штурмовать? Вы знаете, что это такое? Я тоже не знаю. Это может быть какая-то провокация, а вы стреляете. А может быть, это наши войска?“ Я думаю: „Твою мать! Два кубика-то слетят, разжалуют на фиг! Я же только в отпуск домой съездил! Лейтенант! Девки все мои были! А теперь рядовым! Как я домой покажусь?!“ Когда в 12 часов выступил Молотов, мы из арестованных превратились в героев. А переживали страшно!».

Федор Кузнецов, командующий Северо-Западным фронтом

Танковая группа Гота захватила мосты через Неман и устремилась к Вильнюсу. Остатки одной стрелковой дивизии не могли оказать ему сопротивления. Уже в этот день Кузнецов констатировал: «Разрыв с Западным фронтом, закрыть который не имею сил».

Целостность обороны Северо-Западного фронта была нарушена в первый день. Отдельные группы людей оказывали отчаянное сопротивление, но эти бои относились скорее к биографиям батальонов, чем к истории армий. В первый же день, обнаружив прорыв фронта у Расейняя и Таураге, Кузнецов распорядился наносить по напирающем немцам контрудар своими мехкорпусами. Фактически командующий фронтом должен был выбирать, на какую из угроз реагировать. Гот на фланге был опасен, но Гепнер в центре грозил полностью разрушить весь фронт, поэтому мехкорпуса должны были сразиться с войсками последнего.

В этот момент под Алитусом уже вовсю шел бой с прорывающейся на восток группой Гота. Сражение вела часть одного из советских мехкорпусов, оказавшаяся в этом секторе. Стрельбу по танкам противотанковые батареи корпуса были вынуждены вести шрапнелью, поставленной «на удар», изношенные танки использовали для ведения стрельбы с места. Отчаянное сопротивление танкистов было сломлено в течение дня, и группа Гота устремилась к Вильнюсу. Сознательных усилий для парирования этой угрозы штаб Кузнецова вообще не предпринимал. Между двумя танковыми группами немцев оказались боевые порядки одной из советских армий. Если бы немцы планировали начать с ее разгрома, сделать это не составило бы труда, но у них имелись более амбициозные замыслы. На охваченную армию давила пехота с фронта, сама она отходила. Вместе с солдатами шли толпы рабочих, возводивших укрепления на границе, и беженцев.

Тем временем контрудар Кузнецова все-таки начал реализовываться. Из двух мехкорпусов один уже серьезно пострадал, воюя под Алитусом против Гота. Поэтому контрудар реально могла наносить только часть назначенных сил. Тем не менее удар оказался достаточно болезненным для неприятеля. На плацдармы за речкой Дубисса у Расейняя обрушились тяжелые КВ. «Дредноуты» оказались крайне устойчивы к огню противотанковых и танковых пушек, а встреча КВ со старыми чешскими танками оказалась для последних фатальной. Однако немцы достаточно быстро справились с шоком: взаимодействие танков с пехотой и артиллерией советские наладить не смогли, и КВ, обладавшие скверным обзором и действовавшие в одиночку, подбивались огнем крупнокалиберных зениток, тяжелых пехотных орудий, а то и связками гранат в ближнем бою. Сама по себе мощь новых танков не могла гарантировать успеха. К тому же оказался парализованным тыл мехкорпусов: изначальная нехватка транспорта и потери не позволяли нормально обеспечивать танки на передовой горючим, боеприпасами и запчастями. Дело кончилось тем, что танкистам в тыл немцы прорвались через боевые порядки слабых стрелковых соединений. Советские мехчасти оказались разгромлены, а их КВ превратились в обгорелые остовы…

• 
  

  Танк с погибшим десантом на броне

   

   

• 
  

  Рига

   

   

• 
  

  Дети Прибалтики

   

   

Именно в ходе этого контрудара произошел феноменальный случай, описанный в мемуарах Рауса, офицера 6-й танковой дивизии вермахта и ее будущего командира. Одинокий КВ вышел на коммуникации дивизии и перехватил дорогу в ее тылу. В течение суток русские танкисты в полном одиночестве, без связи с командованием, вели свою частную войну. Они уничтожили небольшую транспортную колонну, противотанковую батарею, а затем хладнокровно расстреляли 88-мм зенитку, пытавшуюся занять позицию в 600 метрах от танка. В конце концов танк удалось разбить, отвлекая внимание экипажа ложной атакой и заведя ему в тыл еще одну зенитку. Русские танкисты произвели неизгладимое впечатление на противника: эта история известна именно из немецких источников.

О многих реальных, не изобретенных политруками историях воинской доблести сражавшихся летом 1941-го людей, мы знаем именно от неприятеля. Например, от хирурга 6-й пехотной дивизии доктора Хаапе нам известно о сумасшедшем нападении маленькой группы русских солдат с винтовками на немецкую колонну, идущую маршем. Отчаянные контратаки из последних сил, прорывы из окружения с холодным оружием в руках, упорная защита уже давно обойденных и изолированных рубежей, часто — осмысленное и энергичное руководство — все это заставило главкома сухопутных войск фельдмаршала Браухича несколько дней спустя подать знаковую реплику: «первый серьезный противник».

Но личные моральные качества русских людей не могли заменить взаимодействия, разведки, укомплектованной матчасти и боеприпасов. Северо-Западный фронт откатился на рубеж Двины. У Даугавпилса немцам достался неповрежденный мост через реку. Переправу захватили спецназовцы полка «Бранденбург 800», переодетые красноармейцами. Правда, часть спецгруппы, включая командира, пала жертвой бдительной охраны, расстрелявшей грузовик с «бранденбуржцами» из пулемета, мост и город были неожиданно захвачены. Попытка Кузнецова выстроить рубеж по Двине потерпела быстрый крах.

Дальнейшие действия развивались по одному и тому же сценарию: попытка закрепиться с помощью прибывших из тыла сил — новый удар тотально превосходящих войск группы «Север» — крах и откат на новый рубеж. В течение первой половины июля окончательно иссякли силы мехкорпусов фронта, а немцы захватили практически всю Прибалтику, Остров и Псков, и уже угрожали Ленинграду. Фронт оказался отброшен на полтысячи километров в глубину страны и понес тяжелейшие потери. Теперь им предстояло драться за российские области и в первую очередь за Ленинград. Это было тяжелое поражение, но настоящая катастрофа произошла не здесь. Мы оставили танковую группу Гота в момент захвата ею Вильнюса. После падения столицы Литвы эти войска сыграли решающую роль в крупнейшей драме Приграничного сражения — борьбе за Белоруссию.

Первый «котёл»

 описываемую эпоху Белоруссия выгибалась дугой на запад. Этот изгиб образовывал выступ с центром (и географическим, и административным) в Белостоке. Соответственно с немецкой стороны изгибы границы обрамляли данный «балкон» с северо-запада и юго-запада. Всё это серьёзно заболоченная местность, причём на юге топи становились такими непроходимыми, что полностью отсекали Белоруссию от Украины. Дорожная сеть была слабой, перехват буквально пары шоссе мог иметь катастрофические последствия для защищающегося. Географические факторы в июне стали фатальными для множества людей. В Белоруссии события развивались по наихудшему сценарию.

В ночь на 22 июня внезапно прекратилась связь между штабом советской 4-й армии, защищавшей район Бреста, и штабом округа. Своевременность обрыва проводов заставляет предположить, что автором этого события был спецназ вермахта, полк «Бранденбург». Как бы то ни было, «Директиву №1» 4-я армия получила уже под огнём. Наиболее скверным последствием этого обрыва стало то, что в Брестской крепости оказались изолированы подразделения двух дивизий. За несколько дней до начала войны бóльшая их часть была из крепости выведена, но дивизии оказались разрезаны «по живому»: внутри находились медицинские, снабженческие, инженерные и артиллерийские подразделения. Без вспомогательных частей дивизии были боеспособными лишь ограниченно, и как модуль обороны 4-й армии эти части уже в первые часы сражения использованы быть не могли.

Вокруг  крепости и в ней самой также не происходило ничего хорошего. Немцы вели активный и успешный артобстрел, под прикрытием которого пехота и танки форсировали Буг. Это были части 2-й танковой группы Гудериана и 4-й полевой армии Штрауса, южный клин намеченных «канн», охватывавших Белостокский выступ. Немцев первоначально крайне изумила слабость сопротивления. Более того, первые несколько часов противниками их были почти только пограничники. Артиллерию было слышно только немецкую. У командиров вермахта даже возникло ощущение, что их заманивают в ловушку. Но это не было ловушкой. Это было упреждением в развёртывании. Журнал боевых действий 3-й танковой дивизии резюмирует: «Впечатление о противнике равно нулю». Тем не менее в первый день группа Гудериана забуксовала, преодолевая болотистый Буг. Поскольку пехота Гудериана переправлялась быстрее танков, советские поначалу неправильно интерпретировали происходящее. 2-ю танковую группу просто не заметили. Разведсводка Западного фронта за первый день числит на брестском направлении пехоту с одной — двумя танковыми дивизиями. Это была страшная ошибка. Ситуация, впрочем, смотрелась скверной, даже если не знать о танках. Две стрелковые дивизии утратили боеспособность, а остальные части постепенно втягивались в бои с превосходящим противником. Павлов, которому казалось более опасным гродненское направление, повернул на юг один стрелковый и один прибывающий из резерва слабосильный механизированный корпус.

3-я танковая группа и 9-я полевая армия вермахта на севере действовали быстрее и успешнее. В первый день пехота 9-й полевой атаковала Гродненский укрепрайон. Если оборона Брестской крепости известна каждому школьнику, то мало кто в курсе похожей драмы, которую пережили солдаты Гродненского УРа. Два пулемётных батальона, составлявшие гарнизон укрепрайона, вовремя получили приказ о занятии позиций и в два часа ночи уже ожидали немцев. К сожалению, в современной войне бетонные бункеры не могли так же эффективно, как в Первую мировую, выкашивать толпы наступающих. Тем не менее отдельные укрепления держались под авианалетами и артобстрелами до 28 июня. Организованное сопротивление длилось не меньше, чем в Бресте. Но мужество защитников укрепрайона не могло остановить лавину. Пехота генерала Штрауса отломила слабый северный фланг 3-й армии Кузнецова. При плотности обороны 40 км на дивизию об эффективной обороне говорить не приходилось. Для сравнения, позже в Сталинграде фронт приблизительно в 40 км протяжённостью удерживался армией, и хорошо известно, как тяжко шла битва. Однако в отличие от южного фланга, на севере Павлов приготовил противнику целую серию контрударов.

Первой ласточкой стал 11-й мехкорпус генерала Мостовенко. Из-за нехватки автомобилей и топлива в поход ему удалось взять только половину сил. Из-за отсутствия связи с командованием фронта к границе он направился сам, выполняя план прикрытия. Это был, видимо, первый из многочисленных контрударов Великой Отечественной.

Контрудар Мостовенко увяз в массе немецкой пехоты. Из-за несовершенной штатной структуры мехкорпусов и ещё большего несовершенства её в реальности, танки действовали без поддержки пехоты и артиллерии и быстро выгорали в боях. За день группа Мостовенко потеряла 180 танков, но успехов не добилась. Гродно был захвачен.

Главная беда разразилась в полосе Прибалтийского фронта. Герман Гот планировал охватить Западный фронт, наступая через полосу Прибалтийского, и преуспел в этом. Непосредственно в своей полосе его 3-я танковая группа встретила слабые силы, чьё сопротивление быстро сломила. Командование Прибалтийского фронта в это время оказалось с головой поглощено борьбой против своего основного противника — группой армий «Север», и на затыкание прорыва к Алитусу и дальше на Вильнюс просто не оставалось ни сил, ни времени.

Командующий Западным фронтом генерал Павлов

Таким образом, 22 июня немцы создали три крупных прорыва — в Прибалтике, у Гродно и у Бреста. Что важно, командующий Западным фронтом генерал Павлов последней угрозы пока не видит, думая, что вокруг Бреста только пехота. 4-я полевая армия играет роль большого, но медленного центра, и наступает на советские войска в Белостокском выступе в лоб.

Вечером 22 июня Павлов должен был принять некое решение. Три прорыва требовали реакции. Гот на севере был опасен, но он действовал в полосе соседнего фронта, и до этой раны было не добраться. Около Бреста была установлена только пехота с небольшим усилением танками. Оставался прорыв у Гродно. Он казался самым опасным, тем более что разведка ошибочно «увидела» там танки. Оттуда немцы выходили на район Волковыска, то есть в тыл 3-й армии, оттесняемой на юг, и 10-й армии, держащейся в центре. Было решено нанести новый контрудар по щупальцу, тянущемуся через Гродно. У Павлова ещё не был выложен на стол главный козырь: 6-й мехкорпус Михаила Хацкилевича. К этому корпусу Павлов присоединил то, что осталось от войск не преуспевшего Мостовенко, и 6-й кавалерийский корпус. Все эти силы были объединены в «группу Болдина», заместителя командира фронта, прибывшего в войска специально для руководства контрударом.

23 июня в район южнее Гродно стали стягиваться назначенные войска. Марш 6-го МК был тяжёлым, сопровождавшимся постоянными ударами авиации. Корпус Мостовенко изнывал под ударами неприятеля и находился не в блестящем состоянии. Контрудар группы Болдина начался со встречных боёв против армии Штрауса, поэтому в самой атаке участвовали не все назначенные силы. Необходимость выдёргивать подразделения для подпорки пехоты привела к тому, что собственно контрудар получился достаточно слабым. Тем не менее удар Болдина оказался спасительным для тысяч людей, чего ни сам Болдин, ни немцы знать ещё не могли.

В это время южный фланг фронта откатывался на северо-восток. В одном из арьергардных боев происходит событие огромной важности. На трупе немецкого офицера обнаружили штабную карту, на которой были обозначены три немецких танковых корпуса, наступавших с юга. Это стало оглушительной новостью для Павлова. Авиаразведка дополняла — немецкие бронеколонны замечены в Слуцке и даже неподалёку от Минска! Страшная опасность вызвала однозначную реакцию. Павлов отправляет командирам 10-й и 3-й армий директиву следующего содержания:

«Сегодня в ночь с 25 на 26 июня 1941 г. не позднее 21 часа начать отход, приготовить части. Танки — в авангарде, конница и сильная противотанковая оборона — в арьергарде. 6-й механизированный корпус первый скачок — район Слоним».

Нужно сказать, что командарм-10 Голубев отдал приказ на общий отход своих войск ещё до получения приказа от Павлова. Видимо, это связано с тем, что на его тылы уже выходила даже не моторизованная, а обычная пехота. Кузнецов, командарм-3, начал организацию отступления сразу, как только получил приказ. Котёл мог замкнуться и раньше, но этому помешала группа Болдина со своим не очень успешным, но замедлившим продвижение неприятеля контрударом. Поскольку штаб Павлова уже не имел связи с войсками, организация прорыва легла на плечи армейских командиров.

Потеря Слонима означала перехват последнего крупного шоссе в тылу двух армий. Просёлки у советских ещё оставались. Но чтобы прорваться на восток, необходимо было форсировать несколько речек, в том числе Щару и Зельвянку. Это неглубокие и неширокие, спокойные равнинные реки, но берега их топки, пойма широкая и грязная. Благодаря ударам Болдина, немцы не сразу смогли перейти к преследованию. Одушевлённые мужеством отчаяния, остатки двух армий нанесли серию ударов по выстраивающимся немецким заслонам. И пробили их! Остатки 11-го мехкорпуса Мостовенко лидировали борьбу за переправы через болота и речки. Немецкая «наковальня» распалась на несколько очагов. Через широкую топкую пойму Зельвянки на восток утекали длинные колонны людей и техники.

30 июня у деревни Клепачи состоялся бой отряда выходивших из окружения советских против немецкой засады. Местные жители рассказывали опросившему их уже в наше время исследователю Егорову, как в ходе этого столкновения ручной гранатой был уничтожен советский танк. Взрыва боеприпасов не последовало: их не оставалось. Из подбитого танка извлекли мёртвого командира 6-го мехкорпуса Михаила Хацкилевича. Так завершился боевой путь ещё неделю назад мощного механизированного корпуса.

Прорыв 30 июня стал последним удачным рывком. После этого немцы зачистили Белостокский «котёл». Но мучения прорвавшихся через Зельвянку и Щару не кончились. Выйдя к району Новогрудка, они обнаружили, что из одного котла попали в другой.

Как ни скверно развивались события в Белостокском выступе, неприятности только начинались. «Котёл» в выступе был «пехотным», его северной клешней стала 9-я полевая армия. Но оставалось ещё и глубокое вклинение 3 танковой группы, шедшей практически в пустоте между потерявшими локтевую связь Западным и Северо-Западным фронтами. Закрыть эту дыру было практически нечем. Войска, ехавшие в эшелонах на запад, и тыловики составили костяк обороны Минска.

• 
  

  БТ, пошедший на прорыв прямо через немецкую автоколонну, и КВ-2, перевернувшийся на мосту

   

   

• 
  

  Разбитый тяжелым снарядом немецкий броневик

   

   

В городе скопилась масса беженцев. Из-за бомбёжек не работал водопровод, не было электричества, транспорт функционировал рывками, не успевали тушить пожары. Гот не испытывал желания влезать в уличные бои. 26 июня оказалась перерезана железная дорога на Борисов, немцы очутились уже восточнее Минска.

В конце дня 26 июня штаб Западного фронта отправил в Ставку своё знаменитое донесение: «До 1000 танков обходят Минск с северо-запада. Противодействовать нечем». Хотя «тысяча танков» — несколько преувеличенная оценка вышедшего к Минску корпуса, по сути ситуация отражалась верно: Минск оказался островом в бурном море обходящих его с двух сторон танковых и мотопехотных кампфгрупп. Те, что ещё считанные дни и даже часы боролись, не давая немцам завершить окружение, бились за время. Время, необходимое для эвакуации гражданских, раненых, заводского оборудования.

27 числа заслон к северо-западу от Минска, наконец, развалился. 28 июня в 16-00 город был взят. К 29 числу остатки защищавших Минск войск откатились от окраин разрушенного города.

Василий Кузнецов, командующий 3-й армией

Теперь вырисовывалось ещё одно окружение: к северо-востоку от первого, и к западу от Минска. Туда попали те части, которые из-за задержки развёртывания просто не успели к раздаче в Белостокском выступе, и те, кто откатился на восток во время сражений в первом «котле». Гудериан несколько отстал, занимаясь борьбой против окруженцев, и теперь навёрстывал упущенное. 29 июня его группа установила связь с армией Гота.

Между тем в «котле» произошли изменения. Поскольку немецкая пехота ещё наступала пешком с запада, а то и вовсе зачищала Белостокский «котёл», у окруженцев нашлось некоторое время, чтобы организовать прорыв. Возглавил эти мероприятия Василий Кузнецов — без преувеличения, наиболее сильный полководец советской стороны в белорусском сражении. Необходимость вторично пробиваться из «котла» не обескуражила этого командарма. Прорыв начался в ночь на 2 июля и стал блестящей операцией Кузнецова. Русские проломили заслон, воздвигнутый на их пути танковой дивизией вермахта. Мало того, выходящие из окружения даже брали по дороге пленных и трофеи (sic!). Через несколько дней они пробились на восток у Рогачева. В середине июля из мешка выбрался и Мостовенко с остатками своей группы. Надо сказать, что когда мы вспоминаем массы пленных лета 1941-го, не нужно забывать и о другой стороне: тысячи людей, упрямо идущих на восток по вражескому тылу, неделями питающиеся подножным кормом, ночующие на сырой земле (в буквальном смысле сырой, среди болот) — и всё это безо всякой уверенности в успехе.

• 
  

  Беженцы

   

   

• 
  

  Расстрелянные на дороге беженцы

   

   

• 
  

  Плен

   

   

Для Кузнецова это окружение не стало последним. В сентябре генерал попал в печально знаменитый Киевский «котёл», и тоже из него прорвался. А в 1945 году боги войны улыбнулись генералу во все зубы: его солдаты брали Рейхстаг. Но это всё в будущем, а пока… Новогрудский «котёл» дожил до 8 июля. В этот день в оперативном отчете группы «Центр» прозвучали слова «Бои за Белосток и Минск закончены».

Миномётчик Григорий Остапчук, пробивавшийся из «котла», рассказывал:

Из 60 человек нашей миномётной роты спаслось довольно много: десять бойцов и младший лейтенант, командир второго взвода, а все остальные, во главе с комбатом, погибли… А мне вот повезло. Рядом со мной падали убитые, а я все бежал, бежал и добежал… Причём тащил на спине трубу миномёта весом в двадцать один килограмм. Это ведь моё оружие, как его бросишь?..

Успех сражения в Белоруссии привёл немецких командующих в состояние эйфории. 3 июля начальник немецкого генштаба Гальдер записал: «Не будет преувеличением сказать, что кампания против России выиграна в течение 14 дней». Достижение действительно было очень значительным. Естественным следующим ходом немцев стала эксплуатация прорыва. Две танковые группы вытянулись выводком змей в сторону Смоленска. По дороге они отбили ещё один контрудар советских мехкорпусов. Манёвренное сражение под Сенно и Лепелем оказалось кратким, ожесточённым и печальным для Красной Армии. Два мехкорпуса, выскочившие навстречу наступающим, повторили судьбу бившейся о более сильного противника группы Болдина.

Всего в сражении за Белоруссию погибло и попало в плен 341 073 советских солдат и офицеров. Это очень высокие цифры, поражения в битвах на окружение позже редко давали такие тяжёлые результаты. Даже крупные «котлы» вроде Умани или Мелитополя были значительно меньше по масштабам. Мрачный рекорд белорусских «котлов» превзошли, похоже, только Киев и Вязьма. Потери немецкой стороны оказались значительно ниже.

• 
  

  Добивание раненного

   

   

• 
  

  Первые пленные люди в гражданском могут быть и призывниками, схваченными в военкоматах, и переодевшимися окруженцами, и просто теми кого захватили «на всякий случай»

   

   

Сомнительное преступление, несомненное наказание

митрий Павлов не видел ни сражения у Лепеля, ни последовавшей за ним Смоленской битвы. Он был арестован 4 июля вместе с группой командиров Западного фронта, включавшей начштаба Климовских и начартиллерии Клыча. Поскольку командующий авиацией фронта застрелился, перед трибуналом предстал командир 9-й авиадивизии Черных. Генералы после непродолжительного следствия были осуждены и расстреляны. Поначалу Павлову и его группе инкриминировали предательство, но в ходе следствия версия о заговоре отпала, и в итоге осталась формулировка «проявили трусость, бездействие, нераспорядительность, допустили развал управления войсками». Сейчас, когда мы в состоянии оценить ситуацию спокойно, имея на руках относительно крупный массив информации, можно сказать: Павлов не заслужил расстрела. Конкретные решения неудачливого комфронта были вполне рациональны на том уровне информированности, который у него имелся. Да, Павлов долгое время игнорировал угрозу со стороны Бреста. Но какие у него имелись основания вообще полагать, что там есть какая-то угроза? Как только разведка открыла действительные силы и намерения противника по трофейным картам, реакция командующего Запфронтом последовала незамедлительно и была совершенно правильной. Решение же на контрудар группой Болдина — вполне классическое.

Даже будь Павлов военным гением, неизбежно приходишь к выводу, что при исходном соотношении сил в полосе ЗапОВО и опоздавшем развёртывании коллапс Западного фронта был попросту неизбежен. Группа армий «Центр» имела больше людей, эти люди были в среднем гораздо лучше подготовлены и как минимум не хуже оснащены, чем солдаты и офицеры Западного фронта. Размазанность сил ЗапОВО в глубину сделала запрограммированное поражение запрограммированным избиением. Но не Павлов несёт ответственность за эту размазанность. Решение на старт мобилизации и развёртывания — не только военное, но и политическое, его не вправе принимать самовольно не только командующий фронтом на месте, но даже начальник Генштаба или нарком обороны. Как ни крути, в руках Джугашвили находился человек, персонально виновный в катастрофическом развитии событий в полосе ЗФ не менее, и даже более Павлова и тем более Клыча, Черных и Климовских. Этим человеком был сам Джугашвили. Однако, как мы знаем, сам себя правитель СССР расстреливать не стал. Павлов пал жертвой скорее эмоциональной реакции, чем трезвого обдумывания ситуации. Заметим, что в дальнейшем высшее политическое руководство СССР охолонуло, и аналогичные истории позже происходили очень редко. Хотя, к примеру, Качанов, командарм-34, успел пасть жертвой неврозов советского руководства после контрудара под Старой Руссой, но позже даже Козлов после катастрофы Крымского фронта в 42-м году относительно тихо и мирно поехал командовать армией, а после, не справившись и с этим, был сослан на Дальний Восток.

Без страха и надежды. Брест

тдельным сюжетом начала войны стал штурм Брестской крепости. Из-за того, что приказ Павлова на занятие позиций по предвоенным планам пришёл с опозданием, гарнизон крепости узнал о начале войны уже от противника. В крепости оказались скучены части двух дивизий. Основная масса их стрелковых батальонов была выведена заранее, но внутри оставались тысячи людей и множество разнообразной техники. Немцы прекрасно знали, что в крепости находятся части РККА, и обрушили на старые форты мощнейший артиллерийский огонь из всех стволов. Штурмовавшей крепость австрийской пехотной дивизии были приданы батареи реактивных миномётов и осадная артиллерия, включающая сверхтяжёлые 60-см мортиры. Огневой налет 22 июня оказался сокрушительным. Все входы в крепость быстро оказались под огнем. Ловушка захлопнулась, а внутри крепости развернулся филиал Преисподней. Но укрепления Бреста, хоть и строились ещё в XIX веке, оказались достаточно прочны, чтобы внутри многие пережили обстрел.

От артудара досталось даже самим немцам: реактивный снаряд «Небельверфера» случайно ударил точно по штурмовой группе, возившейся с десантной лодкой на берегу Буга. Видимо, это были первые убитые и раненые на Великой Отечественной немцы.

Оправившись от шока, русские под руководством нескольких решительных офицеров начали оказывать бешеное сопротивление. Вместо сбора растерянных пленных входящие в крепость части 45-й пехотной дивизии оказались под ударом выживших. Мало того, в первый день русские блокировали в церкви около семидесяти немецких солдат. Выходы из крепости простреливались, так что пытавшиеся вырваться изнутри отряды оказались быстро избиты, мосты через Буг захвачены и разминированы, но внутри крепости остались подразделения, выбить которые оказалось малореально. Русские не могли организовать единое руководство обороной крепости, поскольку пространство между отдельными укреплениями находилось под огнём, но каждый бункер штурмующие должны были зачищать отдельно. На второй день после серии шквальных обстрелов сдались около двух тысяч солдат, но ещё несколько сот человек продолжали отчаянное сопротивление, и именно они положили начало легенде Брестской крепости. Невозможно осуждать тех, кто, пережив удар молота, обрушенный на крепость в первые и вторые сутки, оказался сломлен и поднял руки вверх, но тем ценнее отвага оставшихся. Внутри почти не было воды, имелось очень мало боеприпасов и продовольствия. Тем не менее оставшиеся солдаты гарнизона не помышляли о сдаче. Немецкий рапорт спокойно передаёт подробности одной из попыток прорваться в цитадель: «Были слышны крики и стоны раненых взрывами русских, но они продолжали стрелять. День прошёл в постоянных ближних боях». В конце концов 26 июня немецкие сапёры подорвали основной очаг сопротивления в цитадели, а 29 числа после серии воздушных ударов, кульминацией которых стал сброс двухтонной бомбы, остатки гарнизона в Восточном форте в основном сдались. Майор Гаврилов, командир Восточного форта, ушёл в катакомбы и вёл свою войну до 20-х чисел июля, когда был захвачен израненным, с револьвером без патронов в руках.

• 
  

  Самым тяжелым испытанием во время обороны Бреста стала нехватка воды. Вода требовалась для охлаждения пулеметов, и тут же рядом стонали раненые. Приходилось выбирать, что важнее

   

   

• 
  

  Брест: чудовищные мортиры снаружи

   

   

Как можно видеть, история выглядит несколько менее эпично, чем то, как это подавалось в СССР. Организованное сопротивление оказалось сломлено не через месяц, а примерно за неделю, было несколько крупных сдач в плен. Нужно отметить, что в тех условиях подвигом было просто просунуть винтовку в окно и выстрелить. Надежды на спасение не было, люди умирали без воды, а в ответ на выстрел из винтовки в окно прилетал девятикилограммовый «чемодан» тротила. К тому же мы можем точно сказать, что защита Брестской крепости не стала геройством ради геройства: со штурмовавшей крепость дивизии «стесали» более тысячи убитых и раненых, а главное — дивизия до июля оказалась прикована к крепости и не могла, например, встать заслоном на пути пробивающихся из «котлов» западнее Минска. В том, что кто-то ушёл живым через Щару и Зельвянку, огромная заслуга принадлежит в том числе защитникам Брестской крепости.

Сверкая блеском стали. Битва под Дубно

аиболее серьёзное сопротивление нацистам удалось оказать Юго-Западному военному округу (соответственно, превратившемуся в Юго-Западный фронт). Соотношение сил здесь было наилучшим: ЮЗФ несколько превосходил численно и располагал самыми мощными танковыми войсками, сведёнными в шесть мехкорпусов.

Тем не менее все проблемы, связанные с поздним приведением войск в боевую готовность, относились и к Юго-Западному фронту в полной мере. Немцы владели инициативой удара, что позволяло им выбрать место и время главного сражения, разрыв между тремя стратегическими эшелонами не позволял советским использовать все войска одновременно. Никуда не девалось качественное превосходство противника. В первом эшелоне советские располагали 15 стрелковыми дивизиями на 900 километров фронта. Остальные силы находились на марше, с 18 июня растянувшись по железным дорогам. На практике это означало, что вермахт и здесь мог одновременно задействовать на старте больше сил. Как всегда, лобовое сравнение численности солдат и дивизий не отражает действительного положения дел: если группа армий «Юг» могла быстро употребить в дело практически все свои соединения, то Юго-Западный фронт должен был доставить дивизии издалека: некоторые части находились, например, ещё у Староконстантинова и Ямполя! Однако изобилие механизированных корпусов позволяло надеяться на более результативные контрудары, чем в Белоруссии.

Особенностью украинского театра боевых действий была его изоляция от Белоруссии и Прибалтики крупным районом топких Припятских болот. Фактически болота становились волноломом, делившим фронт надвое.

Командующий фронтом генерал Кирпонос, как и многие командиры, уцелевшие после репрессий 1930-х, сделал очень быструю карьеру. Ещё в 1940 году в Финляндии он командовал всего лишь дивизией. Теперь ему предстояло вести в бой фронт.

Тактическая внезапность удара в наименьшей степени затронула Юго-Западный фронт. Артиллерийский налёт пришёлся в пустоту; с другой стороны, Буг немцы форсировали легко: сопротивление оказывали только пограничники. Уже в первой половине дня 22 июня вермахт начал сталкиваться с упорным сопротивлением стрелковых дивизий, поднятых в ружье и выдвинувшихся навстречу. Основной удар пришёлся по 5-й армии генерала Потапова в районе Владимир-Волынского. Михаил Иванович Потапов, ветеран Халхин-Гола, был, вероятно, лучшим командиром армии из генералов 1941 года. На начало войны он отреагировал быстро и уверенно. К захваченному немцами плацдарму за Бугом выдвинулись компактно построенные стрелковые дивизии. Несмотря на катастрофическую нехватку сил, Потапов действовал активно. Его пехоте удалось даже оттеснить немцев на несколько километров от отвоеванного уже было Владимир-Волынского. Но против двух вышедших навстречу немцам стрелковых дивизий действовали шесть немецких, в том числе две танковых. Заметим, что популярная теория о соотношении 3:1, уравнивающем шансы между наступающими и обороняющимися войсками, касается уровня взводов и рот и неприменима к армиям, маневрирующим на больших пространствах. Превосходство Вермахта 3:1 и танки должны были сделать сражение яростным, но очень коротким. 22 июня дивизии Потапова сделали всё что могли (в немецких документах встречается даже оборот «локальные неудачи»), но их силы должны были быстро иссякнуть.

Тем временем на противоположной стороне Львовского выступа русские ухитрились нанести локальный удар, в результате которого пограничники и стрелки вторглись на территорию Румынии на несколько километров. Случай вовсе уникальный, сопровождавшийся локальными приступами паники у немецких военных. В первые же сутки оказалось, что немцы — противник грозный, но все же не терминаторы.

Успешным оборонительное сражение фронта все же не стало. На фронте армии Потапова немцы постоянно вводили в бой свежие части, и линия защиты у Владимир-Волынского постепенно разваливалась. На второй день войны стрелковые дивизии в этом районе оказались затоптаны уже пятикратно превосходящей массой немецких войск. В этот момент на прорывающиеся панцердивизии посыпались контрудары из глубины со стороны подходящих мехкорпусов. Советские, как и везде, действовали «чистыми» танками: пехота отстала, а артиллерия также не могла на сельскохозяйственных тракторах добраться до поля боя вовремя. Тем не менее встреча с массой танков задержала развитие немецкого прорыва.

В это время бои кипели уже по всей линии ЮЗФ. Командиры стрелковых подразделений подминали под себя начальников мехкорпусов, чтобы подпереть свои скромные оборонительные порядки. С одной стороны, их можно понять: удар крупных сил немцев заставил фронт трещать, и катастрофическим положение армий Кирпоноса не было только на фоне полного развала обороны у Павлова и Кузнецова на севере. На практике это значило, что в ударах по основанию немецких прорывов будет участвовать намного меньше сил, чем должно бы. В качестве кадрового усиления на Юго-Западный фронт был направлен Жуков, который тут же принялся отнимать у общевойсковых командиров танки, чтобы получить средство для манёвренной войны. Решение отправить Жукова на фронт производит двоякое впечатление. С одной стороны, начальник Генштаба в принципе не должен ехать в качестве полевого командира в войска; с другой, особенности характера Георгия Константиновича были таковы, что именно полевое руководство на месте и являлось его стихией. Появление Жукова оказалось замечено противником: вскоре в дневнике Гальдера (начальник немецкого генштаба сухопутных войск) появляется запись «У противника отмечается твёрдое энергичное руководство». Одним из проявлений этой твёрдости стало быстрое изъятие мехчастей из рук пехотных генералов, использовавших танковые войска мелкими группами для поддержки стрелков и употребление бронетехники массами для контратак. В результате немцы оказались вынуждены вместо глубокого прорыва рубиться с русскими танкистами. Немецкие авангарды прорвались в Дубно, но западнее этого города с севера и юга их атаковали стальные лавины, состоящие из всего, что русские могли послать в бой — от монструозных Т-35 до современных «тридцатьчетверок». В результате главная маневренная сила немцев, 1-я танковая группа, оказалась стреножена, ведя бой на три стороны света и имея в тылу окружённые у границы дивизии Потапова, энергично пробивавшиеся из мешков.

Если мехкорпуса не позволили немцам устроить эффектный рейд по тылам, то слабосильная пехота южнее оказалась в тяжком кризисе. На сей раз ударам подверглась 6-я армия Ивана Музыченко. Музыченко оказался «хозяйственным» пехотным командиром, притянув к себе части мехкорпуса Власова, и тем избежав немедленного разгрома; но его положение оставалось предельно неустойчивым. Правда, отбивались русские своеобычно свирепо, вплоть до того, что на четвёртый день войны одна из немецких пехотных дивизий уже была выведена с фронта для пополнения. Прорыва у немцев на сей раз не получилось, и русские смогли сосредоточиться на сражении вокруг вбитого в Дубно танкового клина. Организаторов контрударов 1941-го часто обвиняют в непродуманности этих атак; в том, что они наносились прежде, чем сосредоточатся все войска, без достаточной разведки. Но противник не собирался давать время на правильную организацию контрудара. Не имея времени дождаться, когда подтянутся мотострелки и артиллерия, русские атаковали тем, что было под рукою. К тому же пехота и артиллерия могли вовсе не прийти: в воздухе господствовала немецкая авиация. Танки оставались для неё относительно трудной целью, но грузовики на марше — это совсем другое дело.

Как бы то ни было, контрудары с севера и юга по клину 1-й танковой продолжались по разным направлениям. Русским на какой-то момент даже удалось прорваться на коммуникации немецких авангардов у окраин Дубно. Головная танковая дивизия вермахта оказалась блокирована восточнее и снабжалась по воздуху. Южнее Музыченко не только устоял при помощи танков, но и стабилизировал положение. На севере Потапов оперся флангами на Припятские болота и сумел сделать из своей армии гвоздь в пятке немецких войск южнее. Однако силы мехчастей и пехоты находились на пределе возможностей. Мехкорпуса потеряли массу танков, а запас прочности стрелковых соединений был мал и уже почти полностью вычерпан. Командование фронта постановило искать решение своих проблем в обороне по линии старой границы. В самом конце июня оставляется Львов. 1 июля был нанесён последний контрудар по клину у Дубно, а стрелковые дивизии начали массово сниматься с позиций и уходить к укреплённой «линии Сталина» на восток. Факторы, сыгравшие против РККА на всей линии фронта, сработали и здесь. Характерно, что ключевым противником русской стальной лавины стали не танки противника, а слоноподобные немецкие полевые армии. По существу, мехкорпуса должны были воевать за себя и «за того парня». «Тот парень» чаще всего ехал в эшелоне к фронту и вступал в бой к моменту, когда ему уже приходилось заменять тяжко побитую пехоту. В таких условиях силы танковых корпусов неизбежно должны были рано или поздно иссякнуть. Но ЮЗФ удалось дать неприятелю серьезный бой. Ценой тяжелейших потерь русские сохранили целостность фронта и не позволили себя разгромить, не дали противнику поймать себя в крупный «котёл» и были готовы дать новое сражение восточнее. Это поражение было перенесено фронтом с достоинством. Интересно, что по итогам битвы под Дубно многочисленные силы ЮЗФ были изъяты Ставкой и переброшены севернее, под Смоленск. Уникальный случай: положение фронта казалось столь стабильным, что можно было извлекать из него резервы для других участков.

Ужасы войны и сопутствующее ожесточение уже начали сказываться на людях.

«Мы прошли мимо расчёта 45-мм противотанковой пушки, — писал танкист Сергей Отрощенков. — Дальше лежала молодая женщина, убитая при немецком налёте, а рядом с ней ползал и кричал ребёнок. Малышу было, наверное, чуть больше года. Куда нам этого пацана девать? Пошли стучать в ближайшие дома. Один, другой, нет никого. Потом нашли старушку, она забрала мальчика. После этого я так возненавидел немцев, что только с недавнего времени слово «немец» перестало вызывать у меня ненависть. Тогда в голове сидело одно: немец — это враг, который должен быть уничтожен! И до конца войны пленных мы без особой нужды не брали. Сегодня моя дочь живёт в Калининградской области, по работе много общается с немцами. Удивляется: — Папа, почему ты все ещё так не любишь их? Как ей объяснить?».

Битва за Дубно не завершилась победой, но в ней уже просматривался некий призрак будущих успехов. Русские сильно отстали от немцев в смысле организации и тактики танковых войск, но агрессивность и решительность, с которой шли в бой механизированные волны, позволяла предположить, что, осознав и освоив свой опыт, танкисты РККА станут страшным противником. Общая линия на создание крупных подвижных соединений оказалась правильной, и Дубно показало, что они могут спасти пехоту от разгрома, а то и добиться значимого реального результата: это подтверждали остановка 1-й танковой группы и нокаут немецкой пехотной дивизии в боях под Львовом. Русские были разбиты, но на сей раз торжество их немецкого противника было ощутимо подпорчено.

Как мы помирали в небе голубом. Воздушная война

емецкий план воздушного наступления оказался достаточно изощрённым. Немцы опасались, что если авиация начнёт взлетать с рассветом, то советские будут ожидать подходящие самолёты во всеоружии, поскольку артподготовка даст понять, что война уже началась. Поэтому люфтваффе должны были провести атаку, подняв самолеты ещё затемно над германской территорией, и атаковать ровно в 3.15 — одновременно с первыми залпами орудий. Целью ударов стали первоначально базы советских ВВС, затем — объекты сухопутных войск.

Далеко не все авиачасти немцам удалось застать врасплох. Ситуации, когда советские лётчики только растерянно наблюдали, как бомбардировщики утюжат их аэродромы, встречались, но не были правилом. Чаще всего основная масса самолётов успевала взлететь. Однако против них играло сразу множество факторов. В индивидуальном мастерстве они проигрывали немцам, самолеты ВВС КА в среднем уступали неприятельским; но не в такой степени, чтобы за несколько дней полностью уступить небо. Огромной бедой стала успешная предвоенная разведка немцами объектов советских ВВС, а главное — чудовищно плохая инфраструктура аэродромов. Как правило, авиаполк просто не имел, куда перелететь при «засветке» своей взлетно-посадочной полосы: на одном аэродроме теснилось сразу множество самолётов, возможности ремонтников и частей обеспечения были куда ниже, чем у их немецких коллег, а о такой вещи, как, например, бетонные ангары, советские авиаторы и мечтать не могли. Многие аэродромы не имели даже зенитного вооружения — не только орудий, но хотя бы пулемётов. На практике это означало, что немецкие удары по аэродромам оказывались в среднем куда более эффективными, чем могли быть при наличии большого количества хорошо оборудованных аэродромов, ремонтные подразделения не справлялись с потоком требующих починки машин, а немцы могли куда интенсивнее использовать свои ВВС, делая каждым самолётом больше боевых вылетов. К тому же сказалась порочная практика придания авиации отдельными соединениями сухопутным начальникам. В результате авиацией не управляли централизованно, а люфтваффе получили возможность концентрировать силы и выбивать аэродромы один за другим массированными налетами при локальном численном превосходстве. Первая, вторая, третья атаки могли провалиться; но в какой-то момент оказывалось, что советские, только что отбив удар, уже подвергались следующему в момент, когда на аэродроме не имелось готовых к вылету самолётов… А укрыть машины, которые ещё можно было использовать, было негде. Результат был чудовищным. Западный фронт потерял около половины своих самолётов в первые сутки войны — преимущественно на земле. Прибалтийский фронт оказался не настолько дезорганизован, и оттуда даже совершили налёты на Кёнигсберг и Мемель (Клайпеду). Юго-Западный фронт также терял самолёты не столь быстро, как Западный. Но общий итог оказался примерно таким же, как и на Западном фронте: гибель на аэродромах, выбиваемых один за другим. Мало того, вермахт продвигался настолько быстро, что многие аэродромы вскоре оказались под ударом артиллерии, а то и танков неприятеля…

Несмотря на такое катастрофическое положение, ВВС КА активно пытались воздействовать на наступающие немецкие наземные группировки. Более того, на локальных участках им удавалось даже захватывать господство в воздухе и наносить чувствительные удары наземным войскам. Но из-за общей дезорганизации бомбардировка и штурмовка регулярно велись без истребительного прикрытия, что приводило к избиению бомбардировщиков и штурмовиков в воздухе.

Сложно представить, за что могли бы зацепиться советские авиаторы, чтобы наладить хоть сколько-то эффективное противодействие люфтваффе. Противник имел гораздо лучшую в среднем пилотажную и тактическую подготовку, лучшее техническое оснащение, на порядок лучше оборудованные аэродромы; немцы пользовались преимуществом внезапности, имели исчерпывающие разведывательные сведения… Наконец — для полного счастья — советским приходилось терять самолёты, летчиков и аэродромы из-за резкого изменения ситуации на земле. Единственным действительно отрадным обстоятельством стала готовность летчиков действовать даже в таких условиях. Советская пропаганда прожужжала слушателям все уши примерами героизма солдат и офицеров, — в том числе летчиков — но это обстоятельство не может отменить того, что героизм действительно проявлялся, причем отмечался и неприятелем. Например, о первой атаке в стиле Гастелло, когда бомбардировщик протаранил артиллерийскую колонну вермахта, мы знаем из упомянутых выше мемуаров доктора Хаапе, который после этого оперировал покалеченных артиллеристов. Однако мертвые герои не должны закрывать того обстоятельства, что СССР не смог дать хорошую подготовку своим лётчикам, обеспечить их материальной частью в нужном объёме и назначить адекватное руководство. Путь советских ВВС к финальным успехам оказался ещё более трудным и мучительным, чем у сухопутных войск.

Казус Финляндии

остаточно спорным моментом является вступление в войну Финляндии. 22 июня эта страна не начинала полномасштабных боевых действий, но на территории Суоми пошло развёртывание для наступления на Мурманск немецких войск; люфтваффе же получили в своё распоряжение финские аэродромы. Немецкий флот начал выполнять боевые задания, базируясь в финских портах. Мобилизация была объявлена ещё 17 июня. 23 июня Молотов потребовал от финских дипломатов чётко определить позицию Финляндии в идущей войне. Не получив внятного ответа, в Кремле приняли решение атаковать, и 25 июня состоялась бомбёжка Хельсинки. Военный эффект этой акции был незначительным, а вот политический резонанс оказался огромен. Результатом этих событий стало объявление войны Финляндией СССР.

Ответственность за «летнюю войну» или «войну-продолжение» чаще всего возлагают на Советский Союз. Здесь мы вынуждены оправдать советское руководство. Действия Финляндии 22–25 июня укладывались в действовавшее на тот момент определение агрессии. Предположение, что «мирные финны» вовсе не собирались участвовать в боевых действиях, нуждается как минимум в объяснении, что же делали на финской территории вооружённые немецкие туристы в количестве двух армейских корпусов, как понимать минирование советских территориальных вод и предоставление люфтваффе финских аэродромов. Согласимся, что любые действия должны иметь некий смысл, и ничего, похожего на нейтралитет, пусть даже и сколь угодно недружественный, в таких действиях усмотреть невозможно. Сложно представить, чтобы вошедшие в Финляндию и начавшие развёртывание на ее территории немецкие войска в случае, если бы советские не бомбили Хельсинки, вдруг развернулись бы и ушли назад в Норвегию и Германию, печально разводя руками. Тем более в условиях начавшейся грандиозной войны в Кремле должны были быть весьма взвинчены, и умозаключение в стиле «Они заряжают пушку! Зачем? А, они будут стрелять!» было более чем естественным, а реакция в виде попыток «подстрелить пушкаря» — полностью предсказуемой. С другой стороны, судя по достаточно вялым поначалу действиям самих финнов, в истеблишменте страны Суоми далеко не было единства по поводу перспектив вступления в войну, и здесь акция 25 июня оказалась доводом в пользу того, чтобы отбросить последние сомнения.

Впрочем, вместе немцы и финны добились меньших успехов, чем где бы то ни было на Советско-Германском фронте. Наступление на Мурманск оказалось вскоре остановлено, атаки в обход Ленинграда и на сам город на Неве после первоначального продвижения и захвата Выборга также остановились. Линия фронта с осени 1941-го до 1944 года почти не смещалась.

***

овокупные потери РККА в приграничных сражениях составили около 750 тыс. человек при почти 12 тыс. танков и 4 тыс. самолётов. Потери вермахта составили около 80 тыс. убитыми и ранеными. Соотношение потерь едва ли способно порадовать, тем более что бóльшая часть немецких потерь — это раненые, многие из которых вернулись в строй; советские же в результате окружений или быстрого отступления теряли людей убитыми и пленными, причём почти все пленные 1941 года в итоге погибли.

Почему?!

ампания 1941 года стала крупнейшей военной катастрофой в русской истории. Беспрецедентный уровень людских и материальных потерь на поле боя, утрата огромных пространств в течение считаных недель, гуманитарная катастрофа — все это требует не только скорби, но и внятного объяснения.

Проблемой многих теорий, посвящённых событиям 1941-го, является навязчивое желание просто объяснить сложный процесс. Например, модная одно время концепция Солонина предусматривала массовое нежелание красноармейцев воевать за СССР, а как следствие — лёгкую сдачу в плен и «голосование ногами». Но эта красивая концепция смотрится хорошо только в вакууме, без учёта опыта других кампаний. Солдаты Польши, Франции, Югославии, стран Бенилюкса, Британии не могли иметь психологических проблем, связанных с жизнью при советском режиме. Тем не менее картины поражения на Бзуре в 1939-м и под Нанси в 1940-м впечатляют обилием трофеев и пленных не меньше, чем картина гибели Западного фронта в 1941 году. Пленные и трофеи являются атрибутом крупного поражения в принципе. В особенности это верно для битв в окружении. Все же далеко не каждый человек действительно готов, терпя голод, не имея патронов, в полной неизвестности неделями пробиваться к своим. Истории известна масса примеров сдачи крупных формирований в разные эпохи после долгого упорного сопротивления. Более того, как раз у РККА по итогам кампании 1941-го соотношение потерь между убитыми и попавшими в плен оказалось ощутимо перекошено в сторону убитых, если сравнивать с армиями Союзников в 1939-м и 1940-м годах. Да, в абсолютных цифрах масштаб пленения красноармейцев и захвата трофеев в 1941-м огромен, однако и сама по себе кампания имела уникальный размах.

Другой популярной «конспирологической» версией катастрофы Пограничного сражения стала концепция Виктора Суворова. Для 80-х годов XX века она не была лишена изящества, однако в настоящее время мы располагаем данными как о планах РККА на первые дни конфликта, так и о расположении войск в приграничных районах. Ничего общего с изготовкой к могучему превентивному удару группировка РККА у границы, к великому сожалению, не имела. Действительно, об этом остаётся только сожалеть. Если бы РККА была развёрнута как положено, а в её построениях не зияли бы лакуны — как минимум вермахт не обнаружил бы северный фланг Западного фронта висящим в воздухе почти без прикрытия; мехкорпуса Юго-Западного фронта у Дубно били бы в основание немецкого прорыва не поодиночке, лихорадочно собираемые с большого пространства, а единым кулаком. В действительности группировка РККА у границы не была пригодна ни для обороны, ни для наступления, ни для какой бы то ни было формы активных боевых действий. Наконец, в гипотезу о грядущем ударе топором в спину Гитлеру не укладывается Генеральный штаб, в конце мая бьющий в колокола и сигнализирующий о том, что СССР в опасности. Если руководство Оперативного управления Генштаба, то есть люди, непосредственно планирующие войну, в мае ещё не знают о грядущем освободительном походе в Европу, остаётся только вопросить, кто же этот освободительный поход готовил. В действительности политическое руководство СССР как раз жило идеей поддержать мир хотя бы до 1942 года, причём пошло в этом стремлении на огромный и, как оказалось, неоправдавшийся риск.

Перейдем же к действительным причинам катастрофы.

Изучив предвоенную ситуацию в СССР в целом и конкретно в Красной армии, мы вынуждены прийти к мысли, что говорить о какой-то единственной или главной причине бедствий 1941-го невозможно. Против РККА играло множество факторов, причём некоторые из них носили объективный характер, а некоторые были следствием вполне конкретных человеческих ошибок.

Представленная иерархия этих факторов заведомо неполна и отражает представление автора о значимости конкретного обстоятельства.

1. Катастрофа развёртывания. Из современных историков срыв сроков мобилизации и развёртывания как основную причину проигрыша Приграничного сражения наиболее активно проводит Исаев, однако он не является отцом этой концепции. Её ноги растут в довоенной аналитике советского генштаба, и об опасности упреждения РККА в развёртывании писал ещё Василевский в «Соображениях». Позднее, уже после войны, Александр Михайлович открытым текстом изложил своё мнение по этому поводу в мемуарах предельно корректно, но вполне внятно:

Считаю, что хотя мы и были ещё не совсем готовы к войне, о чём я уже писал, но, если реально пришло время встретить её, нужно было смело перешагнуть порог. И.В. Сталин не решался на это, исходя, конечно, из лучших побуждений. Но в результате несвоевременного приведения в боевую готовность Вооружённые Силы СССР вступили в схватку с агрессором в значительно менее выгодных условиях и были вынуждены с боями отходить в глубь страны. Не будет ошибочным сказать, что, если бы к тем огромным усилиям партии и народа, направленным на всемерное укрепление военного потенциала страны, добавить своевременное отмобилизование и развертывание Вооруженных Сил, перевод их полностью в боевое положение в приграничных округах, военные действия развернулись бы во многом по-другому.

Учитывая, что автор этих строк весной 1941-го находился в рядах неуслышанных алармистов, горечь и досаду одного из лучших военачальников Второй мировой легко понять. Действительно, упреждение в развёртывании сказалось на судьбе РККА в Приграничном сражении крайне тяжело, если не фатально. В частности, единственный по-настоящему большой «котёл» первых дней оказался возможен просто потому, что у границы ударные группировки вермахта были встречены совершенно недостаточными силами. Группе Гудериана противостояли минимальные силы, пехота немецкой 9-й полевой армии взломала ДОТы «линии Молотова», которые не были прикрыты никем, группа Гота же в Прибалтике сломила сопротивление очень слабых войск и позже просто скользила в пустоте. Наступление против отмобилизованной и развёрнутой армады, хотя бы не уступающей немцам численно, развивалось бы, без всякого сомнения, медленно. Худший темп позволил бы, с одной стороны, спокойно организовать отступление пехоты Западного фронта, с другой — контрудары по прорывающимся танковым группам были бы, разумеется, более действенными при поддержке пехоты и наличии под рукой у командования всех мехкорпусов разом. Точно так же на северо-западе и юго-западе коллапс дивизий первого стратегического эшелона мог просто не произойти при достаточной плотности обороны. В свою очередь, все это должно было привести к более упорядоченной эвакуации и своевременной мобилизации хотя бы части людей в Белоруссии и на западной Украине. Разумеется, огромное преимущество Вермахта в навыках ведения войны и техническом оснащении никуда не девалось, однако борьба неизбежно оказывалась более кровавой для Вермахта, длилась дольше, замах клещей окружений уменьшался, а наступающие должны были выдохнуться быстрее. Фактически же при качественном преимуществе Вермахта перед РККА и владении немцами инициативой соотношение сил в западных округах само по себе создавало для русских «оверкилл». Да, РККА формально могла противопоставить противнику массу танков. Однако металлические коробки сами по себе не воюют, и толпа Т-26 и БТ (и даже Т-34 и КВ) при отсутствии поддержки и адекватного снабжения могла явить миру только некую совокупность индивидуальных подвигов, но не переломить ход событий. Танки могли бы сыграть решающую роль при поддержке со стороны многочисленных стрелковых дивизий, в реальности же мехкорпуса или должны были спасать жидкую цепь пехоты от полного уничтожения, а иногда они просто разбирались на ходу для поддержки разваливающегося фронта, как это случилось в полосе армии Музыченко под Дубно.

В отличие от факторов, носивших объективный характер, или хотя бы требовавших значительного времени и усилий для нейтрализации, задержка развёртывания произошла по чисто субъективным причинам. Никто кроме политического руководства страны не мог принять решение о приведении страны в боевую готовность. Да, безусловно, на Джугашвили лежала огромная ответственность, и да, можно понять желание Джугашвили сохранить мир хотя бы до следующего года. Немцы действительно работали на дезориентацию советского руководства: ни долгого периода дипломатической напряжённости, как в случае с Польшей, ни периода «странной войны», как в случае с западными союзниками, у СССР не имелось. Однако на практике потуги Джугашвили не обострять обстановку привели к пресловутому внезапному нападению.

2. Качественное превосходство вермахта было, разумеется, одним из важнейших обстоятельств, которые необходимо держать в голове для понимания хода не только конкретно Великой Отечественной, но и Второй мировой войны в целом. Оно складывалось из нескольких аспектов, включавших как собственные силы, так и слабости противников. Приходится признать, что в период между мировыми войнами немцы создали одну из наиболее совершенных военных машин в истории человечества. Если с морально-этической точки зрения многие практики нацистского государства и его армии были попросту омерзительны, то в смысле военной целесообразности вермахт и войска СС демонстрировали потрясающую эффективность. Концепция блицкрига действительно была передовой, а высокий престиж службы и хороший уровень образования в стране позволили Рейху получить выдающихся качеств человеческий материал. К 1941-му вермахт находился на пике формы.

3. Технически Рейх располагал промышленной базой, о которой советские могли только мечтать. Разумеется, поставить под ружье массы людей в Европе немцы не могли, однако они могли поставить их к станку, что и сделали. Когда мы говорим о том, что СССР располагал огромным количеством танков и самолётов, мы редко задумываемся, за счёт чего СССР производил их в таком количестве. СССР был бедной страной. Промышленность Союза была вынуждена производить достаточно примитивные образцы техники, а передовые разработки (например, Т-34) оказывались либо выпущены в недостаточном количестве, либо не обладали достаточной надежностью. Вообще, номенклатура производимой в Союзе техники оставалась весьма узкой. СССР, например, за всю войну так и не смог создать достаточно надёжного, скоростного и мощного артиллерийского тягача, в результате чего даже в 1945-м советские танковые корпуса действовали только при поддержке лёгкой артиллерии. Не существовало собственных бронетранспортёров, немецкая командирская машина с её тремя рациями для разных задач оставалась предметом мечтаний, уровень оснащения ремонтных подразделений вермахта был абсолютно недосягаем. Транспортной авиации в количестве, позволяющем создавать «воздушные мосты» для окруженцев, советские просто не имели. Что еще хуже, Германия радикально обгоняла СССР по уровню производства боеприпасов. Не только в кампанию 41-го, но и позднее, даже до 44-го года вермахт мог позволить себе безумный расход боекомплекта, перепахивая позиции советских, не имевших возможности отвечать таким же градом снарядов. «Снарядный голод», терзавший войска в 1915-м, был смягчён, но вовсе не исчез в 1941-м. Наконец, вермахт обладал куда лучшим уровнем моторизации, что позволяло немцам концентрировать силы на решающих участках, намного эффективнее маневрировать и в принципе снижало время, необходимое для выполнения любых действий. Глубочайший размах операций 1941-го имел в основе более 600 тысяч автомобилей. Насмешки над французскими автобусами, на которых могли передвигаться штабисты и количеством лошадей, которое удивило бы и Чингисхана, хороши, пока мы не вспомним, что в РККА и лошади-то не имелись в достаточном количестве, а штаб, передвигающийся на французском автобусе, куда подвижнее штаба, перемещающегося при помощи гужевого транспорта. Короче говоря, с одной стороны, индустриализация, проведённая в СССР до войны, хотя и была, очевидно, лучше, чем ничего, не позволяла выйти на уровень, позволяющий обогнать по производству военной продукции одновременно Германию, Чехию, Австрию, Францию, Бенилюкс, Италию и более мелкие союзные нацистам или захваченные ими страны.

и одно из перечисленных обстоятельств само по себе, как ни странно, не было фатальным. Но в совокупности они давали сокрушительный кумулятивный эффект. 22 июня 1941 года советские буквально не имели ничего, на что можно было бы опереться, ни одного козыря, на котором можно было бы строить стратегию. Катастрофический проигрыш Приграничного сражения был решённым делом уже 22 июня, и единственное, на что можно было надеяться, так это на то, что защищающаяся армия сумеет выцарапать у противника хотя бы несколько лишних дней и убить хотя бы кого-то из оккупантов. Дивизии и корпуса западных округов просто не имели возможности не умереть. То, что многие солдаты в этой обстановке сломались и подняли руки, ни разу не удивительно. Удивительно на самом деле то, насколько многие рук не подняли. Толпы понурых пленных, сброшенные в кювет машины, остовы сгоревших танков — это одна сторона медали. Другая её сторона — это безумно-отчаянные прорывы из окружения на боевых машинах без снарядов, тараны бомбардировщиками наземных колонн, сколачиваемые из доступных войск боевые группы, тормозящие неприятельское наступление. В самых худших из всех возможных стартовых условий русские показали психологическую готовность сражаться, осмысленное и упорное сопротивление. Неизбежно сравнение с действиями армий наших союзников, и на 1941-й год РККА показала лучшее соотношение безвозвратных потерь с вермахтом, чем французская, английская, польская и югославская армии — притом что как минимум во Франции союзники имели несколько месяцев войны без реальных боевых действий на подготовку и пользовались численным перевесом над германской армией вторжения. Ожесточение боёв на Восточном фронте сразу же оказалось выше, чем на Западном.

Учитывая, в каком положении страна и армия находились непосредственно перед войной, последовавшие Сталинград, Курск, «Багратион» и Берлин кажутся творчеством некоего писателя — фаната жанра альтернативной истории, вдобавок не особо заботящегося о правдоподобности своих построений. Удивительным фактом является не поражение в Приграничном сражении и не позднейшие катастрофы под Уманью, Лугой, Киевом и Вязьмой, а то, что вермахт в итоге все же оказался остановлен и разгромлен. Для этого понадобился невероятный уровень напряжения сил, огромная энергия армейских командиров и капитанов промышленности, невероятные жертвы — и удивительная готовность миллионов людей сражаться и умирать в условиях, которые, кажется, должны сломать человека сразу же. Вероятно, главный подвиг Великой Отечественной состоит именно в этом — не просто победа в величайшем военном конфликте мировой истории, но победа, добытая на характере, в условиях, когда меч был заведомо тупее вражеского, а в руках его держал голодный и больной человек.

***

Подавленные первыми поражениями, русские отступали на восток. Они не добились блестящих успехов в смысле разбитых вражеских армий и отвоёванных городов, но мало кто в мировой истории проявил столько крепости духа, сколько сражавшиеся в бесконечных «котлах» 1941-го русские солдаты. Впереди у них были ещё более жестокие катастрофы, и их победители могли торжествовать, подсчитывая трофеи и фотографируясь с трупами. Но их торжество оказалось временным.