В 1937 году на инквизиционном процессе группы Тухачевского прозвучало любопытное обвинение. Тухачевскому и его команде инкриминировали план целенаправленного разгрома РККА в грядущей войне против альянса Германии и Польши. Документ, увидевший свет ходе следствия над бывшим наркомом, остался в истории как «план поражения». Что касается сути предъявленных обвинений, то как установлено впоследствии, признательные показания были получены под пытками. Но вот сам «план поражения» и процесс над военачальниками 1937 года очень интересны — Тухачевский и его товарищи по несчастью больше всего говорили о том, как будет выглядеть гипотетическая война против Германии (ей в союзники пророчили Польшу), и какие меры следует принять для увеличения боеспособности Красной армии. Как советская военная элита 30-х годов представляла себе будущую войну? Многие из выводов, сделанных в 30-е годы, определяли шаги советского руководства уже в ходе нового мирового конфликта.
Управа на вермахт
Тухачевский начинает с констатации слабости Германии (к тому моменту уже гитлеровской) в смысле сырья, природных ресурсов. Его предположение состояло в том, что Германия начнет искать решение этой проблемы на территории СССР и в слабых странах Центральной и Восточной Европы. Интересно, что решительное наступление против Советского Союза с задачей полного разгрома государства виделось Тухачевскому утопической задачей. Советский военный деятель предполагал, что Германии придется ограничиться отторжением значительной части территории страны (в частности, Украины) и ее удержанием до конца войны. Что характерно, в качестве наиболее вероятной рассматривается именно война против Германии. «Британских империалистов», Францию, США Тухачевский в роли вероятного противника не видел. При этом в качестве главной мишени Гитлера рассматривалась Украина:
Немцы, безусловно, без труда могут захватить Эстонию, Латвию и Литву и с занятого плацдарма начать наступательные действия против Ленинграда, а также Ленинградской и Калининской (западной их части) областей. Финляндия, вероятно, пропустит через свою территорию германские войска. (…) С военной точки зрения такая задача может быть поставлена, и вопрос заключается в том, является ли захват Ленинграда, Ленинградской и Калининской областей действительным решением политической и экономической задачи по подысканию сырьевой базы. На этот последний вопрос приходится ответить отрицательно. Ничего, кроме дополнительных хозяйственных хлопот, захват всех этих территорий Германии не даст. Многомиллионный город Ленинград с хозяйственной точки зрения является большим потребителем. Единственно, что дал бы Германии подобный территориальный захват, — это владение всем юго-восточным побережьем Балтийского моря и устранение соперничества с СССР в военно-морском флоте. Таким образом, с военной точки зрения результат был бы большой, зато с экономической — ничтожный. Не могут немцы не учитывать и того, что Ленинград как центр военной промышленности уже не играет для нас той решающей роли, которую он играл до переноса военной промышленности к востоку.
Второе возможное направление германской интервенции при договоренности с поляками — это белорусское. Совершенно очевидно, что как овладение Белоруссией, так и западной областью никакого решения сырьевой проблемы не дает и потому для Германии неинтересно. Белорусский театр военных действий только в том случае получает для Германии решающее значение, если Гитлер поставит перед собой задачу полного разгрома СССР с походом на Москву. Однако я считаю такую задачу совершенно фантастической.
Остается третье, украинское направление. В стратегическом отношении пути борьбы за Украину для Германии те же, что и за Белоруссию, т.е. связано оно с использованием польской территории. В экономическом отношении Украина имеет для Германии исключительное значение. (…) Таким образом Украина является той вожделенной территорией, которая снится Гитлеру германской колонией. Итак, территорией, за которую Германия, вероятнее всего, будет драться, является Украина. Следовательно, на этом театре войны наиболее вероятно появление главных сил германских армий.
Здесь интересно сочетание вполне справедливых исходных предположений с совершенно неверными выводами. Тезис о сосредоточении основных сил вермахта в будущей войне против Украины был действительно принят, и на июнь 1941 года советские стратеги исходили именно из этого предположения о будущих операциях. Однако идея оказалась ошибочной: основная масса немецких войск в 1941 году оперировала севернее Припятских болот, в Белоруссии и Прибалтике. А вот мысль о том, что Финляндия, вероятно, пропустит немецкие войска, оказалась верной. Заметим, что последующие действия СССР в отношении Финляндии и Прибалтики, насколько можно судить, исходят именно из выкладок Тухачевского. К слову, сам он утверждал, что нейтралитет стран Балтии — это серьезная угроза: если он будет нарушен, то на этапе сосредоточения исправить уже ничего будет нельзя, а до Ленинграда со стороны Эстонии два шага, и если Прибалтика вступит в войну на стороне Германии, то там быстро появятся немецкие войска — так что разгром лимитрофов может стать первоочередной задачей. В конечном итоге СССР сыграл на опережение и «заранее отомстил», аннексировав эти республики в 1940 году. Кстати, возможности войны с Финляндией допросчики тоже коснулись, и получили ответ, что это будет отдельной сложной проблемой. Приходится признать, что хотя бы обозначение гипотетической Финской кампании как трудного дела уже более адекватно, чем реально принятое решение завоевывать страну Суоми силами одного военного округа.
Следующий тезис Тухачевского выглядит просто-таки пророческим:
Война, цель которой ограничивается захватом одной только Украины, превращается в войну большую, которая требует все того же предварительного решения сырьевой проблемы. В силу этого мне представляется весьма вероятным, что Германия до войны с нами постарается захватить Чехословакию и Румынию.
Как мы знаем, Третий рейх выполнил оба пункта этой программы: Чехословакия была оккупирована, Румынию же склонили к союзу. С этой точки зрения легко объяснимы дипломатические усилия СССР в 1938 году по недопущению захвата Чехословакии.
Собственные планы РККА, по мысли Тухачевского, должны были стать активными. Вообще советская военная школа всегда исходила из необходимости действовать интенсивно, даже если не малой кровью, то на чужой территории. По мысли Тухачевского, после начала войны требовалось атаковать Германию силами двух фронтов — из Белоруссии и с Украины. Причем Тухачевского крайне заботила проблема войск севернее Припятских болот: им предстояло наступать «раструбом» — из-за наличия справа Прибалтики, а слева болотистого района — а затем выходить из этого коридора. Впоследствии проблему коридора решили радикально — аннексией и Литвы, и «Кресов».
Интересно, кстати, что в своей аналитике Тухачевский совершенно не учитывает танковые войска Германии. Панцерваффе еще не приобрели славы решающей силы в войне. Делается, правда, такое утверждение, потом оказавшееся неверным: ВВС КА и механизированные войска окажутся значительно сильнее немецких (и польских заодно). Ошибка, в общем, простительная на тот момент: реальной силы собственных воздушных и танковых войск не представляли не только советские, но и немецкие военные. Здесь Тухачевский совершал ошибку, типичную для аналитики своего времени. Вопреки представлениям о Тухачевском как о командире, намного опередившем свое время, в его речах много предположений, относящихся к уже прошедшей войне. Так, он опасается высоких потерь кавалерии от химических атак, а танки предполагает пустить только на усиление стрелковых дивизий. Использование танков для непосредственной поддержки пехоты — разумная идея, если в войсках есть достаточно самостоятельных подвижных соединений. Судя по «плану поражения», современные авторы делают серьезную ошибку, противопоставляя ретрограда-конника Ворошилова и адепта механизированной войны Тухачевского. Как Ворошилов был не чужд технике, так и Тухачевский еще не говорил о самостоятельных соединениях уровня танковой армии или даже дивизии — только о танках как о средстве усиления пехоты. Зато совершенно справедливым оказалось замечание о нехватке стрелковых соединений. Если танковые войска составляли впоследствии ударный кулак армии, то пехота — ее хребет. Именно пехота вермахта оказалась опорной плитой блицкригов, удерживая фронт и оказывая непрерывное давление на противника.
Далее Тухачевский делает весьма разумную ремарку:
Значительное наше замедление в перевозках позволяет польско-германским силам упредить нас в сосредоточении и, применяя польскую терминологию, «выпадовыми действиями» дезорганизовать район нашего сосредоточения и заставить нас отнести таковой несколько глубже на нашу территорию. Обратная картина развертывания на наших западных границах большого числа механизированных, кавалерийских и стрелковых соединений в штатах, близких к штатам военного времени, а также размещения в БВО и КВО крупных авиационных сил. Эти мероприятия позволили нам в свою очередь поставить вопрос о том, чтобы сразу же после объявления войны вторгнуться в Западную Белоруссию и на Украину и дезорганизовать район сосредоточения противника, отнеся таковой глубоко в тыл, примерно на линию Гродно — Львов.
Если война вспыхнет неожиданно и поляки не будут иметь в своем распоряжении предмобилизационного периода, то действия наших армий вторжения будут носить еще более решительный характер, т. к. по польскому плану мобилизации призываемое в приграничных с нами районах население перебрасывается в тыл для укомплектования расположенных в этнографической Польше частей. Само собой понятно, что быстрые действия армии вторжения, поддержанные сильной авиацией, могут сорвать эти мобилизационные перевозки и поставят мобилизуемую польскую армию в очень тяжелое положение.
Бинго! Польшу действительно застали на середине мобилизации и развертывания в 1939 году, только не РККА, а вермахт. Что много хуже, 22 июня 1941 года немцы застигли врасплох уже саму РККА, и котлы 1941-го первоначально имели в основе именно катастрофу отложенной мобилизации и запоздавшего развертывания. Правда, далее Тухачевский начинает рассуждать о том, что эти операции не должны выходить за рамки простого прикрытия сосредоточения главных сил. Однако мысль уже работала в верном направлении. Во всяком случае, идея упредить неприятеля в развертывании уже витала в воздухе.
Кстати, вполне вероятно, что эти рассуждения Тухачевский изначально почерпнул у самих же немцев. Еще до ареста, описывая возможные планы Германии, он говорил примерно то же самое, ссылаясь на труды Вальтера Неринга, тогда подполковника, в будущем — командира XXIV танкового корпуса вермахта. То есть речи арестованного маршала, в общем, укладываются в тогдашний военный мейнстрим.
Еще одно наблюдение, оказавшееся совершенно справедливым в условиях реальной войны:
Положение Белорусского фронта, вышедшего на подступы к Белостоку и на рубеж р. Ясельда, легко может стать угрожающим, если немцы бросят свои резервы через Восточную Пруссию в направлении Гродно и Волковыска, а может и на Вильно через Ковно.
Здесь остается только вспомнить, каким маршрутом двигались армии группы «Центр» летом 1941 года. VIII армейский корпус 9-й полевой армии действительно атаковал Гродно, а 3-я танковая группа Германа Гота была «брошена» именно на Вильнюс. Через несколько дней этот прорыв привел к окружению и разгрому Западного фронта РККА под Минском. Здесь сказать просто нечего: стопроцентное попадание в реальный план «Барбаросса».
Дальше Тухачевский рисует достаточно подробный план операций против вермахта и поляков в будущих западных районах СССР. В конечном итоге все эти замыслы оказались полной утопией. Однако здесь он, по крайней мере, не выглядит глупее настоящих командиров РККА перед реальной большой войной. Советские наступательные планы в принципе полетели в мусорную корзину, несмотря на то, что военных — как мы видим, уже в 1937 году — весьма заботил вопрос о том, что делать, если гонку к границам для развертывания РККА проиграет. Как мы знаем, политическое руководство страны в мае–июне 1941 года рассудило, что понимает современную войну лучше тех, кто занимается ею профессионально — с известным результатом.
Увлеченный враг
Последняя треть документа посвящена тому, как сговорившиеся с Гитлером враги народа намереваются сдать нацистам Советский Союз.
Надо отметить, что следователи под руководством Ежова (как выяснилось вскоре, тоже врага народа) не имели необходимой квалификации, чтобы составить пристойный план разгрома РККА, и работу пришлось делать подследственным. Первым актом предполагаемого предательства должна была стать сдача вермахту Летичевского укрепрайона. Это система долговременных укреплений, защищавшая направление на Винницу. Любопытно здесь вот что: Тухачевский как в воду глядел, оценивая Летичевский район как важный элемент обороны на Украине, но в реальной жизни 15 июля 1941 года вермахт прорвал Летичевский УР, его не пришлось сдавать «диверсионно-вредительским» образом. Для современной армии бетонные коробки не были непреодолимым препятствием. Сначала разведка вскрыла расположение огневых точек, затем артиллерийский налет и действия инженерно-штурмовых отрядов позволили немцам преодолеть этот рубеж. Хотя Тухачевский видел главную угрозу от этого удара в выходе на тылы укрепрайонов севернее, реально именно с прорыва у Летичева началась история одного из самых драматических сражений начала войны: битвы под Уманью. Через некоторое время пехотные и танковые части вермахта замкнули кольцо вокруг советских 6-й и 12-й армий. Несмотря на отчаянное сопротивление окруженных, сражение к концу августа увенчалось полным успехом вермахта, а Умань стала первой настоящей катастрофой на Украине. Так что высокопоставленный заключённый как минимум верно оценил значение этого участка фронта.
Многие фрагменты показаний Тухачевского выглядят подвергшимися позднейшей правке. Например, там присутствует такой пассаж:
Вместе с тем я считал, что если подготовить подрыв железнодорожных мостов на Березине и Днепре, в тылу Белорусского фронта в тот момент, когда немцы начнут обходить фланг Белорусского фронта, то задача поражения будет выполнена еще более решительно. Уборевич и Аппога получили задание иметь на время войны в своих железнодорожных частях диверсионные группы подрывников. Самые объекты подрыва не уточнялись.
Партизанские и диверсионные подразделения действительно создавались, однако предназначались они для действий в тылу противника. «Диверсионные группы подрывников» предполагалось использовать не в своем, а в чужом тылу. Правда, в том, что касается вопроса о дезорганизации тылов Белорусского фронта, Тухачевский озвучил очевидный факт: Белоруссия действительно была бедна на коммуникации. Это обстоятельство сыграло огромную роль и в 1941 году при катастрофе РККА, и летом 1944 года, когда через Белоруссию бежала уже группа армий «Центр». Любопытно, что здесь «вредитель» тут же забывает, что он вообще-то готовил заговор с целью разгрома Советского Союза, и вновь начинает сыпать предложениями:
Учитывая, что подрыв железнодорожных мостов во время напряженных операций может быть осуществлен не только диверсиями, но и воздушной бомбардировкой, а также выброской парашютистов-подрывников, необходимо принять ряд радикальных мер для того, чтобы обеспечить непрерывность работы железнодорожных мостов во все периоды операции. Одним из существенных мероприятий является отрывка еще в мирное время подъездных путей на уровень летних вод реки, заготовка ряжевых или бетонных устоев для наводки простейшими способами двутавровых балок (возможны, кажется, 22-метровые пролеты при двутавровых балках метрового сечения; пока их у нас не изготовляют, но производство их необходимо наладить). Подъездные пути должны быть отлогого профиля во избежание слишком замедленного движения поезда. У крупных мостов с каждой стороны у начала подъездных путей к временным мостам должны быть организованы разъезды, что позволит избежать излишних задержек в движении. Мосты на пониженном уровне, даже в случае их подрыва, очень быстро восстанавливаются. Помимо того, при наличии у моста зенитных средств противник будет менее настойчив в атаках моста, т. к. он будет видеть резервные возможности в железнодорожной переправе, а сам будет подвергаться напрасным потерям. У крупных железнодорожных мостов придется постоянно держать плотничьи с механизированным инструментом команды, а также запас заготовленных ряжей.
Помимо того, с обеих сторон крупных железнодорожных мостов необходимо подготовить сильно развитые станции с тем, чтобы можно было перебрасывать войска и грузы на автомобилях от станции до станции в случае повреждения моста. …вдоль основных железнодорожных путей следует прокладывать шоссейные дороги и иметь в важнейших узлах резерв автомобильного транспорта.
Все это звучит вполне разумно, но опять-таки возникает вопрос: почему коварный враг начинает в момент, когда решается его судьба, не рассказывать о заговоре, не выгораживать себя, а давать ценные советы?
Заметим, что Тухачевский адекватно оценивает силы предвоенной РККА и честно сообщает, что «поражение не исключено даже без наличия какого бы то ни было вредительства». В качестве адекватных сил для защиты Белоруссии он объявляет необходимыми по крайней мере 76 стрелковых дивизий. Много это или мало? Реальный Западный фронт 22 июня 1941 года имел их 24, то есть втрое меньше. Пожалуй, учитывая реальную боеспособность РККА, это вполне адекватный запрос.
Еще одна очевидная, но от этого не менее разумная рекомендация: необходимость строить новые дороги к границам и увеличивать пропускную способность старых. Слабая дорожная сеть только в плохой публицистике помогает России бороться с противником. В реальности она лишь ухудшает возможности для маневра, в том числе в критически важный предвоенный период.
В этот момент, кажется, Тухачевского обрывают на середине полета и возвращают к главной теме — к рассказам о том, как он намеревался подорвать мощь СССР. Очевидно, общих слов о сдаче Летичевского УР не хватало. И здесь враг народа признаётся честно: он понятия не имеет, что именно центр заговора планировал сотворить на практике.
Что успели сделать штабы БВО и КВО во исполнение этого задания, мне неизвестно, так как (о чем я уже показывал раньше) в связи с арестом ряда видных участников заговора летом 1936 г. центром заговора решено было временно прекратить всякую практическую работу.
Очевидно, такой ответ допрашивающих не удовлетворил, и из бывшего маршала клещами вытянули довольно размытые тезисы:
Из отдельных вредительских мероприятий, подготовлявшихся в штабах БВО и КВО, мне известны нижеследующие: разработка плана снабжения с таким расчетом, чтобы не подвозить для конных армий объемистого фуража со ссылкой на то, что фураж есть на месте, в то время как такового заведомо на месте не хватает, а отступающий противник уничтожает и остатки. Засылка горючего для авиации и механизированных соединений не туда, где это горючее требуется. Слабая забота об организации оперативной связи по тяжелым проводам, что неизбежно вызовет излишнюю работу раций и раскрытие мест стоянки штабов. Недостаточно тщательная разработка и подготовка вопросов организации станций снабжения и грунтовых участков военной дороги. Размещение ремонтных организаций с таким расчетом, чтобы кругооборот ремонта затягивался. Плохая организация службы ВНОС, что будет затруднять своевременный вылет и прибытие к месту боя истребительной авиации.
Враги повсюду
Надо сказать, арестованные вместе с Тухачевским командиры вообще вели на редкость оживленную переписку по военным вопросам. Командарм Якир, например, за два дня до собственного расстрела отправляет Ежову записку, в которой вовсе не вымаливает прощение, а опять-таки дает рекомендации по поводу устройства РККА. Якир, например, предлагал довести до 72-х количество противотанковых пушек в дивизии, что было вполне разумной мыслью «на вырост». Он же много писал о моторизации армии, и среди прочего включил в свое «завещание» пассаж вполне в духе современной войны:
Танковым соединениям нужна своя самоходная или транспортируемая тягачами артиллерия с большой гаубичностью и солидной разрывной силы снарядом. Этой артиллерией в глубине будут делать то, чего не может сделать 45-мм пушка танка, будут разбивать и выковыривать прочно устроившиеся огневые в первую очередь противотанковые точки противника. Вот почему я считаю обязательным усиление наших бригад своей артиллерией — дивизионом 4-батарейного состава. Очень слабы в наших танковых бригадах переправочные средства, их очень мало и вне бригад, в распоряжении командующих армиями и фронта.
В 1941 году мехкорпуса РККА будут страдать именно от слабости тяжелой артиллерии, саперных и вообще вспомогательных подразделений и мотопехоты.
Некоторые из этих предложений впоследствии использовали. Например, советы по поводу моторизации:
Дабы облегчить и сделать более подвижной такую 17-тысячную стрелковую дивизию, надо значительно уменьшить в ней количество лошадей и увеличить количество автомашин, тракторов и тягачей. Это укоротит ее колонны, сделает более быстрым развертывание в боевые порядки и, следовательно, повысит боеспособность. Наша промышленность уже в 1937–1938 г. позволяет это сделать. Автомобиль и трактор понизят значительно опасность от авиации противника.
Пожелание довести РККА до 200 стрелковых дивизий было также впоследствии принято: в мобилизационный план на 1941 год было заложено даже несколько большее количество. Правда, требования Якира во многом напоминают пожелания «всего и побольше», но в целом не производят впечатления бессмысленных. Якир обращает внимание на огромное количество реальных проблемных мест РККА: тыловое снабжение, связь, разведка.
Приходится признать, что «план поражения» и сопутствующие документы по большей части представляют собой вполне здравую военную аналитику. Более того, схожую картину мы видим в записях допросов других военачальников, осужденных в группе Тухачевского. Создается полное впечатление, что Тухачевского в действительности не интересовало вообще ничего, кроме состояния войск и оперативных планов — даже в момент, когда его готовились расстреливать. На пороге смерти Тухачевского, Якира, Уборевича и остальных командиров вопросы об усилении артиллерийского компонента танковых бригад волновали больше всего на свете. Конечно, остается открытым вопрос о том, почему Тухачевский вел себя именно так. Это с равным успехом могло быть и желание доказать свою полезность, и попытка даже перед гибелью дать несколько полезных советов. Легко вспомнить, как Шлиффен на смертном одре кричал «Усиливайте правый фланг!» Спросить об этом уже, конечно, некого.
Надо сказать, что тезисы, изложенные Тухачевским на следствии, резко контрастируют с его же предложениями начала 30-х годов. Знаменитые безумные планы иметь одновременно 40–50 тысяч танков и самолетов в строю относятся к 1930 году, в 1937-м же мы уже не видим таких фантастических проектов. Похоже, красный военачальник помаленьку приводил представления о войне в систему и бросал завиральные идеи.
Дальнейшее известно. Следствие по делу группы Тухачевского длилось всего месяц, единственное судебное заседание — несколько часов. При этом в качестве доказательств регулярно использовалась произвольная интерпретация реальных фактов. Например, в качестве шпионажа рассматривались любые контакты с иностранными военными. Подсудимые не имели права на защиту и обжалование приговора. Непосредственно после оглашения вердикта (всех приговорили к высшей мере) подсудимые были расстреляны. Вскоре Ежов сам оказался врагом народа и был расстрелян, та же судьба постигла и его преемника, Берию. Группу Тухачевского реабилитировали при Хрущёве.
Читая протоколы допросов военачальников, расстрелянных в 1937 году, сложно отделаться от чувства, что перед тобой на самом деле материалы совещания командного состава. Как ни относись к политическим взглядам арестованных, их расстрел не мог принести пользы никому. В конечном счете процессы над военными в 37-м оказались не самой лучшей идеей даже с точки зрения сталинской администрации. Военачальники из группы Тухачевского участвовали в Гражданской войне на командных постах, и уже в силу этого обстоятельства назвать их безгрешными овечками невозможно. Однако к концу 30-х это были в первую очередь увлеченные своим делом военные, которые принесли бы стране гораздо больше пользы в рядах действующей армии, чем в расстрельном подвале. В конце концов, о том же Тухачевском уже много лет спустя Иван Степанович Конев замечал:
Человек даровитый, сильный, волевой, теоретически хорошо подкованный. Это его достоинства. К его недостаткам принадлежал известный налет авантюризма, который проявился еще в польской кампании, в сражении под Варшавой. Главный недостаток Тухачевского: он не прошел ступень за ступенью всю военную лестницу и хотя некоторое время был командующим округом, но непосредственно войсками командовал мало, командного опыта после Гражданской войны имел недостаточно. Тем не менее если подводить итоги, то Тухачевского можно представить себе на одном из высших командных постов во время Великой Отечественной войны с пользой для дела.
Проблемой подавляющего большинства красных командиров конца 30-х годов была слабость военного образования. Хороший командир высшего звена создается десятилетиями службы и войны, а также хорошим образованием соответствующего профиля. Социальные эксперименты, шедшие в стране с 1917 года, исключительно дорого обошлись армии. Если бы дело ограничивалось исключительно группой Тухачевского, РККА бы это пережила. Однако расстрел высших командиров в 1937 году стал только верхушкой айсберга: сначала в эмиграцию, в тюрьму или в могилу отправилось множество специалистов старой России, а затем, в 1937–1938 годах, оказались выбиты командиры, сумевшие сделать карьеру уже в новой армии. Разумеется, стремительное продвижение по службе и нехватка образования сказывались и на них. И Уборевич, и тот же Тухачевский могли оказаться в очень трудном положении в 1941 году. Однако это были далеко не худшие командиры из остававшихся в армии к 1937-му. В результате уже во время войны Сталин произнес известную сентенцию: «У нас в резерве нет Гинденбургов». Напрашивается окончание: «…потому что мы их перестреляли».
Логика развития советской политической системы перемолола всех, невзирая на преступления, заслуги или полезность для дела: и реальных противников красного государства, и даже его собственную опору — военных специалистов новой эпохи.