Если не Путин, то кто?
Год назад я разбирал феномен политического «мессианства» и в форме эссе рассуждал, почему харизматичный лидер в политике (который придёт и всё поправит) — это действительно «многое», но ещё далеко не «всё».
Когда в декабре 2011 года на улицах крупных городов прошли массовые демонстрации, ключевым лозунгом манифестантов было требование честных выборов. И главным «контраргументом» аффилированных с Кремлем медиа стал тезис «Если не Путин, то кто?» Российский обыватель, за чьё мнение и шла борьба, согласился: «никто». В политическом истеблишменте образца 2011 года Владимиру Владимировичу действительно не было равных ни по прежним заслугам, ни по опыту, ни по электоральному весу. По крайней мере средний избиратель перед мартовскими выборами 2012 года о таких претендентах не знал. Неужели их и правда не было? И если так, то куда они делись?
Прошло несколько лет. Вопрос так и не получил ясного ответа, а крымская эйфория замела эту дискуссию под кремлевский ковер. Надолго ли? Да, человек смертен, но это было бы ещё полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чём фокус! Наш российский Акелла по-прежнему силён, над Россией взошло солнце Русской Весны, и ничто ничего не предвещает. Но становится всё сложнее отмахиваться от мыслей, что будет происходить в России «после Путина», кому и какое место в ней достанется, и, главное, по какому принципу произойдёт это распределение?
Что висит в кабинете каждого жулика?
У всякой власти есть «лицо». Да, её можно представить как абстракцию, но когда мы задумываемся о власти, когда представляем её, будь то правители прошлого или наши современники, власть всегда находится в чьих-то «руках». Что на троне, что в кабинете Белого дома сидит конкретный человек. И у него есть имя.
И если мы охватываем взором государства далекие либо вовсе отошедшие в прошлое, когда мы, заведомо упрощая, можем говорить о Вавилоне как таковом, то, рассматривая примеры более близкие, практически невозможно провести сплошную прямую линию, не разделяя её условно на периоды, будь то Русь Ивана Грозного, Российская империя при Екатерине II или Брежневский СССР. Да, это примеры различных укладов, политических систем и общественных отношений. Но у всех них есть свой, воплощенный в правящем политике облик. В определенном смысле можно сказать, что политики и воплощают собой тот политический строй, в рамках которого они находятся. Но нужно понимать, что все они пришли к власти не просто в результате политической борьбы, а борьбы, ведущейся по определенным правилам (когда отсутствие правил — тоже вид правила). И то, по каким условиям ведётся политическая игра, и определяет подлинное «лицо» власти, а не портрет, который висит в кабинете каждого жулика. Персона, стоящая у руля власти, чаще является следствием работы политической системы, нежели её причиной. Кулуарные интриги внутри ЦК как главный инструмент политической борьбы привели к власти Сталина. Состязательная демократия открыла путь во власть для Тэтчер.
Институт — это не только кафедры и семестры
Каждый человек слышал про «институты». Когда я был ребенком, «институтом» для меня было место, где учатся студенты. Позже я узнал такие выражения, как «институт брака», «институт права» и даже «институционализация». Умело употребляемые, эти выражения, ложась в контекст, часто представлялись естественными, интуитивно понятными вещами. Но смогли бы вы дать четкий, развернутый ответ на вопрос «что такое «институт»?
Как у любого другого сложного, комплексного понятия, определение этого выражения зависит от ситуации, в которой мы его рассматриваем. Обобщая, можно сказать, что «институт» — это набор доминирующих представлений о должном порядке вещей, поведении людей и путях разрешения тех или иных ситуаций. Этот набор представлений вырабатывается и меняется в процессе социального развития. У отдельного человека может быть свое, эксклюзивное мнение по тому или иному поводу (и это его право). В виде общественных институтов оформляются только безусловно преобладающие взгляды.
Упрощая дальше, можно сказать, что «институт» — это ПРАВИЛА, которые позволяют быстро и эффективно договариваться по поводу одних (более простых) вопросов, для того, чтобы перейти к разрешению других (более сложных). Ведь вся история общественного развития есть поступательное движение по пути усложнения общественных отношений (с одновременным упорядочиванием), кое упорядоченное усложнение — это необходимая общественная «плата» за возрастающее (по мере общественного развития) количество материальных и нематериальных благ, которым начинает располагать общество (простите за академизмы).
В этом месте необходимо сделать акцент на том, что существует прямая связь между уровнем общественного благосостояния и уровнем развития общественных институтов, которые обеспечивают накопление и приумножение общественных благ.
XX век, насыщенный событиями исторического масштаба, ставший свидетелем глобальных экспериментов, рождения и угасания идей и последствий их реализации, полон наглядных примеров того, как, кем, и с какими целями строились, изменялись и уничтожались общественные институты. И к чему это приводило.
Такого, как Путин
Количество публикаций и общественных споров на тему преимуществ демократических выборов сравнимо, наверное, только с количеством споров в онлайне и оффлайне по поводу преимуществ просвещенного этатизма. Можно понять тягу человека к постоянству и стабильности, воплощаемой в образе сильного государственного лидера. Постоянного. Ну кому хочется целыми днями ломать голову над решением проблем образования, здравоохранения, армии? Пусть этим занимаются там, в Кремле, а у нас есть свои заботы: семья, дом, дети. А в день выборов куда лучше поехать с друзьями на дачу: не пропадать же выходному дню.
Государь, чей город хорошо укреплен, а народ не озлоблен, не может подвергнуться нападению. Абсентеизм — форма электорального поведения, характеризующаяся отказом от участия в выборах, — стал все более распространенным явлением в России «нулевых». Сначала потому, что всё и так шло своим чередом. Потом — потому, что выбирать стало не из кого. Подробный анализ того, как это происходило, представлен в журналистском расследовании Ильи Жегулева и Людмилы Романовой. Книга «Операция „Единая Россия“. Неизвестная история партии власти» вышла в 2011 году аккурат перед декабрьскими выборами в Думу и содержала в себе подробный хронологический разбор того, как зачищалось российское политическое поле в 2000-е. Зачищалось вокруг одной единственной фигуры. Для чего?
Справедливости ради нужно сказать, что сверхконцентрация власти может иметь и положительные моменты. «Вертикальные» авторитарные политические режимы обладают куда более мощным мобилизационным потенциалом по сравнению с «горизонтальными» демократическими. Политический лидер, не имеющий необходимости отвлекаться на улаживание разногласий с оппозицией, переговоры с законодательной и судебной ветвями власти и прочие мелочи, способен принимать и реализовывать стратегические политические решения быстро и эффективно. Смог бы Пётр I добиться реализации своих реформ, не будь он самодержавным правителем? Ещё один вопрос: отвечает ли такая сверхконцентрация власти вызовам сегодняшнего дня? И если подобные вызовы действительно есть, оправдывает ли своими действиями обладатель власти право на неё?
Одним из главных политических антагонизмов является противостояние персонализированного и обезличенного. Для персонализированных политических систем характерны авторитарные черты, сакрализация политического лидера и замыкание всей общественной дискуссии на личности «вождя». Реальный человек подменяется полумифическим образом, который трансформируется больше под воздействием электоральных ожиданий, чем как адекватный ответ на системные вызовы. Замыкание политической системы на персоне не признак «стабильности». Это явное указание на тлеющий политический кризис, готовый разразиться в реальности в любой момент.
Обезличенные общественно-политические системы за счет отсутствия привязки к конкретной персоналии воспроизводят сами себя и гораздо более жизнеспособны. Это и есть те самые «институты», работа над поддержанием и совершенствованием которых есть залог стабильного поступательного движения общества и которые планомерно уничтожались все последние годы.
Не имея возможности совсем отказаться от демократического антуража, сотрудники АП планомерно заменили все более-менее работоспособные институты на имитационные. Столь же безопасные, сколь бесполезные.
Что останется после тебя?
Нас долго и упорно пытались убедить в том, что «всё будет хорошо», что у Путина есть «План» и нужно только не мешать ему его осуществлять. Под «помехами», очевидно, имелось в виду желание некоторых людей и общественных объединений принять участие в политическом процессе. Большее, чем то предполагала схема «экономическое благополучие в обмен на политические права». Исчезли выборы губернаторов. Не стало одномандатников. Росли проценты проходных барьеров и ужесточались требования к политическим партиям. Политическая карьера стала немыслима без унизительного членства в ублюдочных движениях и партиях. Политика как здоровая борьба идей и конфликтов интересов сменилась цыганщиной политтехнологий и азиатским карнавалом безальтернативных выборов. И всё это подавалось как всеобщее благо, которое нужно ценить и которое неизбежно исчезнет, как только в Кремле окажется кто-то другой, кроме тех, кому можно.
Человек уйдет — система останется. Но если эта система замкнута на самого человека, она уйдет вместе с ним. Что тогда будет стоить хваленая «путинская стабильность», если она исчезнет на следующий день после того, как Владимир Владимирович нас покинет?
Нас ждёт Постпутинская Пустота, вакуум, которой начнут заполнять шулеры-политиканы всех мастей — от ультралевых до ультраправых, — и хаос, неизбежный в ситуациях, когда ясные, четкие и универсальные (для всех) правила подменяются кулуарными договоренностями. Не стоящими ничего. Где всё опять придётся начинать сначала.
И это, пожалуй, главная претензия к Путину.
Но примеры последнего времени дают основания полагать, что мы справимся, пожалуй, и с этим.
