«На воде не избегать встречи с драконом — таково мужество рыбака. На суше не избегать встречи с тигром — таково мужество охотника. Выйти навстречу протянутому клинку и встретить смерть, как жизнь, — таково мужество героя. Знать, что неудача происходит от судьбы, знать, что успех зависит от времени, и бестрепетно встретить великую беду — таково мужество мудрого» — «Внутренний раздел» Чжуан Цзы, книга, которая помогает мне не сойти с ума. Я листаю ее в телефоне, в душной, пропитанной потом и перегаром «Газели». На часах — половина восьмого утра. Оператор Коля тянет мне навстречу увесистую флягу.
— Давай, накати, Слав.
— Что у тебя там?
— Вискарь.
С переднего сидения «Газели» почти кричит фотограф Шахов, не единожды лауреат областных журналистских конкурсов: «Да п…дит он. Водка там»
— Коля, там водка?
— Да холодная ж, б…дь, тебе не все равно?
Пить в половину восьмого утра — нормально. Но сегодняшняя духота и не самая лучшая компания губернаторского пула заставляют меня отказаться.
Музыку слушать уже бесполезно. Женщины из основных СМИ области и пресс-службы губернатора наперебой обсуждают санкции, и, конечно, предстоящие выборы. Среди местных журналистов — большинство либералы. Многие из них в две тысячи девятом вышли на единственный многочисленный митинг за честные выборы, проходивший в городе. Кому-то из них после этого пришлось общаться с начальством, полицейскими и «гэбней». Не стесняясь коллег из пресс-службы, они говорят о том, что выборы, которые скоро состоятся в регионе, — скучные, безальтернативные и губернатор боится элементарной конкуренции. Коля, оператор, возрастом лет за пятьдесят, тоже клянет власть, у него дома до сих пор хранится партийный билет КПСС, он не может простить губернатору того, что он предал коммунистов, от которых избирался, вступив в «Единую Россию» после случайной победы на выборах в двухтысячном.
Дорога утомляет. В пресс-релизе — посещение полей с сахарной свеклой и визит на сахарный же комбинат. Кортеж главы региона обгоняет нас на подъезде к небольшому селу на востоке области. Путь занял примерно два часа. Обшарпанное здание Дома культуры впускает в свои двери глав районов и губернатора. Начинается рабочий день.
Мы вливаемся в здание следом за «первыми лицами». В фойе — столы с бутербродами. На тонко порезанных батонах — дешевая колбаса, красная рыба и сыр. Те, кто недавно заполнял душную «Газель», облепляют два столика:
— Сегодня хорошо, — говорит сотрудник провластной газеты, зарплата которого не снилась простым журналистам. — Мы ведь как верблюды, один раз покормят, и потом, как Бог даст, может, месяц, может, два, столов не жди.
Хочется спать. Жаркое предгрозовое утро полыхает за окнами Дома культуры. Протискиваюсь к столу. На чайники с кипятком и растворимый кофе никто из мужчин не обращает внимания. Появляется бутылка коньяка. Пить никто не отказывается.
Через пятнадцать минут зовут назад в «Газель». Приветственные слова селянам никто не снимал и не слушал вообще. Не до этого. Туалет в Доме культуры, куда рванулись журналисты, закрыт. Вахтерша орет на весь коридор, чтобы шли на улицу: «Здесь только для губернатора!»
Два поля подряд, изнуряющая жара. Мы с оператором решаем выпить пива. Коля берет себе «Девятку», я останавливаюсь на темном. Девочки сохраняют трезвость: после полей и комбината — снова Дом культуры.
Подход прессы. Девушка из телеканала администрации области спрашивает что-то у губернатора. Я стараюсь не обращать внимания. Последний отвечает ей с характерным для этих мест выговором. После съемки трогает ее за локоть и говорит, что заходил к ним в контору на прямой эфир, смотрел, как там обстоят дела, а ее не было. Она отвечает, что была в отпуске. По лицу журналистки видно: девушка поплыла.
Шахов во время интервью бежит договариваться о том, чтобы нас покормили раньше. Снова загружают в «Газель» и везут в столовую местного ПТУ.
На столах — деревенское. Домашние колбасы, окрошка, вываренная говядина, кефир, крупно порезанные салаты. При входе в зал журналисты напрягаются: не видно бухла. На часах — около двух дня. Запыхавшиеся поварихи выбегают навстречу — в руках запотевшие бутылки водки и вина.
Градус бесед резко падает. Никаких санкций и выборов. Деревенская красота, хороший стол, диеты. Едят мало. В основном налегают на алкоголь. Здесь уже никто не видит смысла стесняться.
— Катя, ты будешь что-нибудь?
— Нет, я зубы отбеливаю, мне вино нельзя.
— Так выпей водки, х…и, она ж как растворитель.
Кате наливают стопку. Фуршет продолжается. Редактор одного из немногих местных журналов приканчивает первую бутылку. В зале душно. Воздух, насыщенный учащенным дыханием и разговорами, затвердевает. Поварихи приносят еще водки. Понимая, что банкет движется к завершению, Коля заворачивает в салфетки вареную, жирную, переливающуюся на лучах солнца говядину. Над оставшимися объедками кружат столовые мухи. Колбаса, виноград, яблоки — все сметается в кофры от камер и женские сумочки. Водку тоже берут с собой.
Раздобревшие либеральные журналистки, с их постоянными шутками о никчемности власти, снова выходят к «Газели». Впереди — два часа обратной дороги.
В машине еще не успевшие отдышаться от съеденного операторы и журналисты разворачивают то, что они забрали со столов. В пластмассовых стаканчиках плещется уже теплая водка, древняя «Газель» подпрыгивает на кочках трассы. Водка переливается через стенки стаканчиков. Беседы сливаются в один гул, духота, характерная для конца лета, проникает в занавески и окутывает пьяные лица дюжины пассажиров. Когда пить уже становится физически невозможно, Шахов говорит, брезгливо отбрасывая журнал с провинциальной агитацией:
— Нет, ну вот а х…и они говорят на шефа. Ведь нормальный же мужик. Столько всего сделано, какой комбинат, б…дь, стоит в селе. З….и эти мудаки, все время им что-то не так. А чего нужно — сказать не могут. Разруху, что ли, как при предыдущем губернаторе?
Девочка из газеты пытается его аккуратно поправить: мол, комбинату уже за пятьдесят лет, а в последние годы половину рабочих сократили.
— Ну сократили — да и хер с ними. Пьянь, наверное, колхозная, на…я их держать.
Грязные слова с пьяных людей срываются чаще. Оператор Коля, глядя, как я улыбаюсь в залитые солнцем поля, говорит:
— Ну а что ты смеешься? Какие нам на…й выборы, хорошо, что хоть этот у нас есть, иначе прислали бы из Москвы какого-нибудь мудака, он бы все, что осталось, доразвалил.
Я молчу, понимая, что еще пара поворотов дороги — и этим людям станет на все наплевать. Сегодня мне и им нужно будет сдавать сюжеты о заседании рабочей группы. Вечером большая часть населения области (а люди здесь смотрят телевизор) сядут у экранов и никогда не услышат о том, что здание ДК разрушено, люди сокращены, малый сельскохозяйственный бизнес из района выдавлен. Они узнают от нас об инспекции по полям, без оговорки о том, что комбайны не могут поднять нормальное количество свеклы из ссохшейся пыли, в которую превратилась земля, о том, что план посевной может быть провален из-за погоды. Они никогда не догадаются, что те, кто говорит с экрана, в этот момент еле стоят на ногах.
Уставший сброд возвращается в офисы. Единственные люди, которым я безоговорочно верю, — это пьяные люди. И я понимаю, что вся игра в «плохих и хороших» — это просто фарс. Эти люди, большинство из них, и правда не видят ничего дурного в выборах, превратившихся в народный сход одобрения действующей власти. Они правда уже не замечают проблем, от которых захлебывается регион. Их приучили жить без мечты.
Совок рухнул, потому что из него исчезла мечта. Стало не о чем мечтать, а значит, стало незачем строить будущее. Будущего просто не стало. Сейчас здесь, в этой «Газели», повторяется то же самое. Никакого будущего, кроме вечернего сюжета. Никакой надежды на перемены или хотя бы азарта предвыборной борьбы. Только тупая тоска середины рабочего дня.
Неглупые люди, понимающие ситуацию, вчитывающиеся в статьи о грядущих выборах, разбирающие политологов на цитаты, больше ни во что не верят. Трезвые, они осторожны в своем неверии, скрывая его под маской скепсиса. Пьяным же не остается ничего, кроме как признать бесполезность любой борьбы и лечь на волну. Я смотрю на уткнувшегося в колени журналиста одной из газет. Перед выездом сюда он говорил мне, что все последние законы, начавшиеся от запрета продажи алкоголя, курения на улицах и экстремизма, — просто способ, с помощью которого русских делают осторожными. Заставляют оборачиваться чаще. Ведь дураку понятно, что после одиннадцати тоже бухло можно купить, но при выходе из магазина его придется прятать, что все курили и курят, но теперь стараются не попадаться на глаза ментам. Бессмысленная и глупая трата денег на выборы — лишь способ дать народу установку, что в этой стране выживают только осторожные.
Сейчас он спит. Через час будет писать статью о выезде губернатора в поле.
Не мое дело говорить о политической ситуации и расписывать риски. Пусть этим занимаются те, кто умнее и лучше разбираются в тонкостях политической игры. Я просто стараюсь сохранить в себе мечту, что однажды все поменяется. Звонит телефон. На другом конце трубки — кандидат в губернаторы от одной из «оппозиционных» партий. Обсуждаем рекламные передачи, которые будем с ним записывать на следующей неделе. Я предлагаю ему прийти в программу, где я с гостями говорю о книгах. Слышу ответ:
— Да, Слав, я думал об этом, но, понимаешь, ни одной умной книжки я за свою жизнь не прочитал.
Пустота.
Мы подъезжаем к областному центру. На военном полигоне идут учения. Солнце пробивается сквозь дым и разогревает машину. Шахов, высунувшись из окна, почти блюет. В это время на западе области сгорает свиноферма и мужики на три села вокруг остаются без работы. Девочки дуют себе в ладони, чтобы проверить, нет ли перегара. Беспричинная русская тоска разливается на сотни километров кругом. До выборов губернатора остается две недели. Провинциальный лимб оставляет себе наши души.
