Я собираюсь сегодня поговорить о той парадоксальной точности и выразительности, с которой носители русского языка формируют русский же культурный код, и о том, какая магия совершается, когда достаточно много людей добровольно и осознанно вдруг называют себя русскими.
Иными словами, я собираюсь говорить о национальном строительстве.
Ему, любимому, почему-то никогда не было посвящено здесь отдельной статьи. Впрочем, не стоит ожидать от меня конкретных указаний по тому, что именно вам нужно сделать, чтобы построить русскую нацию. Я, в меру своих скромных возможностей, сегодня постараюсь рассказать о том, как происходит химия, по масштабу во много раз превышающая, а по увлекательности — сопоставимая с первой юношеской влюблённостью. Я расскажу о сдвиге, который делает из народа нацию.
Язык очень удобен для подобного анализа. Являясь по сути своей социальным явлением, он обладает несколькими чертами, позволяющими сделать из него не только предмет, но и инструмент исследования такой социальной общности, как нация. Он направлен в то, что фрейдисты называют бессознательным — областью нашего «Я», которая не высвечивается фонарём нашего сознания, а прорывается наружу через оговорки, описки, сны и навязчивые желания. Носитель языка не отдаёт себе отчёта в синтаксических и морфологических его законах. Во время самого процесса речи он не осознаёт фонемы, используемые им для различения разных оттенков, эмоций и чувств, составляющих глубинный, нерегистрируемый ничем иным, кроме внутреннего ощущения уровень передачи смысла. Иными словами, язык заключает в себе одновременно тайну и выхолощенную, явную наготу: он, не скрываясь, передаёт бессознательное, культурный код людей, говорящих на нём. Тайным он остаётся потому, что к этому процессу мало кто присматривается.
Разговор о русском национальном языке принято начинать с упоминания Пушкина. Почему именно его? Скажу несколько провокационную вещь: потому что он оказался в нужном месте в нужное время.
В театре формирования нации всегда одну из главных ролей играет национальная поэзия. Связано это с тем, что поэты, конструируя поэтическую иносказательную реальность, всегда выступают создателями национального мифа. Впрочем, это тема для отдельной статьи, пока ограничусь тем, что без собственного, только её культурного базиса, некоего мифопоэтического багажа, нацию невозможно противопоставить народу. Общий культурный код, заложенный в народе на уровне бессознательного и выраженный в языке, проявляется более явно в народных преданиях и сказаниях. Ещё не рожденная нация, преследуя как цель собственное рождение, по классическому закону диалектики для того, чтобы создать новое, должна разрушить старое. Культурный базис, формируемый национальными поэтами — такими, как Гёте и Гёльдерлин у немцев и Шекспир у англичан — непременно должен уничтожить какую-то часть народной культуры для того, чтобы создать на её руинах что-то более прогрессивное и пластичное, подходящее к брошенным нации историческим вызовам, по-своему пересобрать народные мифологемы. В этом смысле национальное мифопоэтическое творчество и народные сказания близки языку по структуре — обладая ограниченным числом элементов, язык всегда предоставляет неограниченное число комбинаций этих элементов, являясь своеобразным культурным конструктором.
Для преодоления народной культуры нация формирует собственную мифопоэтику, одновременно близкую народу и удаленную от него. Она объединяет сразу всех французов, немцев, англичан etc., формируя у них ощущение наднародной общности. Пушкин в этом плане стал лицом эпохи — на двадцатые годы девятнадцатого века России как раз приходится подспудный, неосознанный поиск национального культурного базиса. Пушкин стал ретранслятором, вынес это народное желание из сферы скрытого в сферу явного. Описывая вполне обыденные вещи высоким слогом, срывая сословные различия и интегрируя нацию как горизонтальную общность, Пушкин выполнял работу, к которой был предназначен историей. Впрочем, это не мешало ему, как аристократу, оставаться сторонником вертикальной системы — его желание или личные стремления абсолютно не учитывались и не осознавались формирующейся русской нацией. Выражаясь языком марксизма, Пушкин создал предложение там, где уже был спрос.
Стоит также указать на то, что национальная поэзия всегда формируется в письменном, а не устном поле, противопоставляя себя народному преданию. Необходимость интеграции нации как гомогенной общности огромного количества людей, проживающих на одной большой территории, обусловила только письменную возможность выражения национальной поэзии. Миф в его первоначальном, архаическом понимании нельзя выразить на бумаге, у него нет автора и передаётся он устно, задействуя все каналы восприятия — зрение, слух, обоняние и осязание. Передача мифа в древности имела многое от того, что позже назовут театральной мистерией — рассказывание мифа мыслилось как перемещение в мифологическую реальность, частичное отождествление с мифологическими героями — именно это и обуславливало применение всех почти театральных средств его рассказа и его невозможность распространения на действительно большие территории.
Письменная же фиксация национального языка задействовала только зрение: способ передачи информации, в котором буквы, написанные или напечатанные на листе бумаги, следуют одна за другой, позволил национальной поэзии, выраженной в стихах и прозе, распространиться на всю территорию страны. Печатный станок же, как способ тиражирования национальной поэзии, стал катализатором рождения нации: к культурному базису национального мифа теперь смогло приобщиться подавляющее большинство населения страны. Не стоит забывать и бессознательное чувство общности, описанное Андерсоном в его «Воображаемых сообществах» — читая газету, озаглавленную сегодняшним днём, вы понимаете, что одновременно с вами в разных уголках страны эту же газету читает огромное количество людей. Вы чувствуете с ними общность, хотя, вполне вероятно, никогда их не встретите. Напоминает что-нибудь? Это и называется нацией.
Язык… выражение сознания нации, система выражения национального мифа… что нам делать с ним сегодня? Что нам нужно сделать для того, чтобы из россиян выстроить русских? Нет, не бойтесь — я не буду призывать к запрету иностранных слов в русском языке. Я предложу переформатировать наше отношение к русской классике. Опять же — ключ находится у нас под носом, и как раз поэтому мало кто его видит.
Русский культурный код — код Исторической России, помещающий нас в одну реальность с героями Белого Движения и великими национальными поэтами — заключён в русской классике. Написанный классическим литературным русским языком, он заключает в себе чаяния и бессознательные устремления нашего народа. С этой точки зрения нет смысла критиковать излишне идеологизированные советские уроки литературы в постсоветской России. Человек меняется от самого факта прочтения такой книги. Ненамного. Незаметно.
Становится русским. И для превращения в русских нас самих — не для банального самоотождествления, а именно для превращения — мы должны пройти через лёгкость Пушкина, сладкую страдальческую тяжесть Достоевского, изысканную желчь Лермонтова и трагический хохот Гоголя. Обратившись к русской классике, выражающей бессознательные стремления русских Исторической России, мы сможем этими русскими стать. Вычленив особенности русского национального сознания из книг, написанных на классическом русском языке, мы получим ключ к реактуализации русского народа. К созданию культурной обстановки, в которой нашими чаяниями, чаяниями русских националистов, чаяниями людей постмодернистской постсоветской России, которые, словно слепые кроты, тыкаются в разные стороны в поисках заветного Русского Слова, появится Исторический Русский 2.0. Он может не появиться никогда — времени у нас осталось совсем мало, но если однажды на русском языке снова будет записан русский национальный миф — мы вернем Историческую Россию.
Как минимум.
