Вот о чём я задумался, воротившись, опечален, из магазина. Соевый соус был двадцать семь — стал сорок; сырный продукт «Добряна» был восемьдесят рублей кусок… А, нет. Про другое. Про алкоголиков.
Вот, судя по народным рецензиям, в фильме «Левиафан» нас, эстетически тонко настроенных граждан, больше всего оскорбляет, что там пьют водку из горла. Хотя в некоторых случаях мы, наоборот, склонны этим гордиться. «Are you gangsters?» — «No, we are Russians». Но только не в высокохудожественном кино про Правду Жизни. Это, вон, в «Сибирском цирюльнике» пусть вёдрами водку пьют. Или в «Особенностях национальной охоты». Там мы посмотрим и погордимся. А простой человек разве сможет себе это позволить? Водку? За триста?
Я не говорю, что мы не пьём. Пьём! Вот у нас возле метро Дмитровская: два магазина, и возле обоих трутся серые от боли и ожидания люди в мокрых штанах и грязной одежде — почему-то они постоянно садятся или падают этими штанами в лужи… Что они пьют? Водку из горла? Нет, конечно же. Они пьют алкогольный напиток «Нирвана Вишнёвая» по семьдесят два рубля полтора литрика. Вот правда жизни. Вот про что надо снимать кино. Про полубомжа Гену (пусть его так зовут — трогательно, человечно, как крокодила) с обмороженными, изъеденными чесоточным клещом негнущимися пальцами, как его гонит с обжитого крыльца гастронома охранник Мурад…
Хотя… Это хоть и правда жизни, но всё же не реализм. Так, вяленький типовой артхаусик. «Про уродов и людей», типа. Заранее известно, что будет дальше: уроды окажутся людьми, даром что алкаши, а люди, наоборот, — уродами. Буря в капле росы. А хочется что-нибудь такое — настоящее снять, чтоб реализм получился.
Тут ведь вот какое дело ещё. Мы, несмотря на школьные уроки литературы, не очень хорошо понимаем, что это за вещь — реализм. И ладно бы не очень хорошо — мы понимаем это строго наоборот.
«Реальный» для нас означает невыдуманный, действительно существующий. А что может действительно существовать? То, что мы можем воспринимать органами чувств. По старинке говоря, что-нибудь «материальное». То, что можно потрогать. Трогая, мы ощущаем поверхность, фактуру вещи, гладкая она или шершавая, тёплая или холодная. То есть воспринимаем её свойства. Реальность вещи дана нам в её свойствах. То есть — в деталях, в частностях. Помните, как слепцы ощупывали слона?..
Отсюда понимание реализма в искусстве как правдивого следования деталям, частностям. Скажем, если в произведении действуют вампиры, честные чиновники Московской префектуры или другие фантастические персонажи, движимые фантастическими мотивами, но при этом они психологически достоверно (совсем как люди) ссорятся, дружат, чешут в затылке и обзёвывают утром будильник, — мы признаём такое произведение реалистическим. Дескать, фантастические персонажи в нём только для проформы, ну, как в басне животные, а так это про нашу жизнь. Ну а что? Есть же такие люди в жизни — которым обязательно надо насосаться чьей-нибудь крови! В переносном смысле, конечно… Мы подгоняем произведение под «реализм», потому что сумма правдивых деталей перевешивает в нашем сознании основной посыл. Частности побеждают целое.
Между тем в средневековой схоластике слово «реализм» означало такой способ миропонимания, в котором реально существующими элементами мироздания (то есть «реалиями») считаются понятия вещей, а не сами вещи. Не станем же мы говорить, что отражение солнца в луже — это и есть солнце — лишь на том основании, что лужу можно потрогать, а солнце нельзя? Солнце может отражаться в луже, в глазах любимой, в чайнике, на рисунке ребёнка, — и всё это отнюдь не гигантский плазменный шар, внутри которого происходят ядерные реакции. Вот для средневековых реалистов материальные вещи и были лишь отражениями понятий.
Современному человеку согласиться с этим непросто. Мы, хоть и называем иногда себя «реалистами» (то есть людьми, соизмеряющими желания с возможностями), в действительности являемся теми, кого в средневековой схоластике называли «номиналистами». Номиналисты считали реально существующими именно вещи, а понятия считали абстракцией. Например: существует белый снег, белый пух и белый лист бумаги. А белизны, то есть «идеи белого» — нет. Это просто слово такое, название, имя. «Номина».
Эта точка зрения нам ближе. Она как-то «научнее». Современнее. Номиналисты одолели реалистов и запинали на задворки истории — как какие-нибудь кроманьонцы неандертальцев. Однако как неандертальцы выжили, отступив в Северное Причерноморье и трансформировавшись там в древнеукров, так и реалисты — забились в ментальные щели цивилизации и там живут. Без вывески, законспирировавшись, как разведчики.
Вот взять, например, идеологию советского государства. Там как считалось? Есть идея справедливого общественного устройства, она верна, она объективна, следование ей — историческая неизбежность. А есть «отдельные недостатки»: бюрократизм, показуха, дефицит; «если кое-кто у нас порой» и так далее. Это, так сказать, «рябь», действительность второго порядка. Она как бы есть, но её как бы и нет. Озеро — это вода, а не рябь на её поверхности. Школьниками мы писали сочинения — «В жизни всегда есть место подвигу». Никто не представлял себя совершающим этот самый подвиг. Действительность была другой: «записи», дискотеки, покурить за гаражами, подраться… Но ни у кого не было чувства, что эти сочинения — ложь. (Это уже потом, в «Перестройку», стали так говорить.) Просто мир Олега Кошевого и Зои Космодемьянской — это было «настоящее», а мы и наш мир — ну, так… Действительность второго порядка.
Умозрительное было реальнее, чем данное в ощущениях. Идея главенствовала над опытом. Мы просто не замечали этого, потому что это противоречило «научной картине мира». А если что-то противоречит «научной картине мира» (поведение шаровых молний или свидетельства о йетти, например), то этого как бы и нет. Ну, до тех пор, пока противоречие не будет устранено.
Главное укрывище реализма — это литература и искусство, конечно. Там он может позволить себе «каминаут». Скажем, наш «социалистический реализм» был взаправдашним реализмом в чистом изначальном виде: главное — чтобы идея была верна, а если фактура не соответствует, так это проблемы фактуры, а не твои. И тем более не идеины. И это не только в социалистическом реализме так. Скажем, «русские жрут водяру» — идея верная. А что водяра снова подорожала, да и всегда она была дорогой, и поэтому всегда русские жрали не столько водяру, сколько плодово-выгодное, портвейн или сухарик (если вообще жрали), а с водярой только позировали для фотографий: вот, дескать, хорошо живём (то есть позировали с целью, совершенно противоположной той, ради которой их это попросил делать лошара Звягинцев) — этого ж всего в искусстве не объяснишь… замаешься… зрители уснут.
Вот поэтому голливудское кино — сплошной реализм. Редко когда проскользнёт номиналистический фильм, и мало кто его смотрит. Потому как — натурализм и мелкотемье. Артхаусик.
* * *
Уставши размышлять об этих материях, погрузился в созерцание интернета. Там школьники у Зялта в уютненькой негромкими голосами обсуждают подборку фотографий «Прогулка по Москве 1992 года».
— И в эту белую Африку нас снова пытаются затянуть…
— Жалко людей, которые туда хотят вернуться всерьёз.
— Вернуться в это — самоубийство!
Эге, думаю. А ведь они совершенно не верны идеалам свободы и демократии… Человек, верный идеалам свободы и демократии, поостерёгся бы так говорить, как минимум. А как максимум — облапил бы эти фотографии и покрыл слюною. Ведь это время расцвета наших свобод: совести, слова, собраний, чего там ещё бывает… Расцвет партнёрских отношений с Америкой! Да и вообще. Колыбель цивилизации фитнесс-клубов, которая эту неблагодарную школоту вскачала-взлелеяла. Так купеческая дочь, выучившись на пианинах, презирает своего папашу за то, что крестит, зевая, рот и говорит «Марфуша, покушай».
И верно я угадал. Вот же Слава Курицы во фейсбуке (Слава Курицын — это был в девяностые годы такой широко известный постмодернист, а сейчас он узко известный ретроман-ельцинист) об этой самой фотоподборке пишет:
Наверное, прозвучит дико, но это мое любимое время. То есть я и сейчас счастлив, на эпоху не жалуюсь, но несколько с ней разъезжаюсь. А эстетически чудовищное начало девяностых — фотки смотрю, сердце замирает, все очень родное. Именно тогда я понял, что смогу всё.
Вот это слова мудрого человека. Который встречает явление действительности не по одёжке. Не на ощупь о нём судит, как тот слепец о слоне («слон — это перепачканная в говне верёвочка»), а охватывает взором объективную направленность явления, как положено реалисту.
Вот смотрите, какая направленность. Появилась у нас свобода — появились фитнесс-клубы и велодорожки с вайфаем. Правильно? Не сразу, большой корабль медленно поворачивает, но появились. Иной раз идёшь по улице мимо овощного ларька какого-нибудь и вдруг ахаешь: да что ж это? И ананасы, и бананы, и хрен знает как называется… а уж перцы болгарские какие!.. Общество Гигантских растений! Видели бы наши «Овощи-фрукты»… А теперь, значит, что? Теперь свободу и демократию убираем. И сразу — ап!.. исчезает овощной ларёк, исчезают фитнесс-клубы и велодорожки с вайфаем.
Школота стоит посреди гулкого освободившегося пространства и немножко нервно зевает, прислушиваясь к биенью сердца.
Это вот, кстати, очень интересный эффект получится. Испытать их теми фруктами-овощами. Когда накатила нищета конца восьмидесятых — начала девяностых, она главным образом ударила по поколению наших родителей. Но кем были наши родители? Мой отец после войны восемь лет прожил в землянке. До армии голодал, в армии сытно кормили. Маме её родители копили на пальто по году и больше. Им эта нищета была понятна. Да и не так сильно контрастировала она с пресловутым брежневским благополучием, как утверждают совпатриоты. По крайней мере, стилистически. Даже мы, тогдашняя школота, не особого контраст заметили. Другое дело сейчас. Если сейчас всё превратится в тыкву, заметить и оценить это будет кому. Хотя…
Хотя, опять же, не так страшная велодорожка, как её малюют. Выдь на Волгу — там той велодорожки-то… В сорока километрах от Московской кольцевой автодороги начинается почти нормальная жизнь. С крысами, греющимися на батареях подъездов, и вице-губернатором Московской области, проводящим новогодний отпуск в Сент-Морице, в номере за полторы тыщи евро в сутки. Зато жители домов с крысами получили в новом году новые приятные счета за квартиры — сразу на тысячу рублей больше. Вы же в курсе, что у нас тарифы ЖКХ заморожены? Но это не отменяет рынка. Не мешает одной управляющей компании одолеть в честной конкурентной борьбе (с захватами в заложники жены директора конкурентов и вывозом его самого в багажнике за город) другую. А у новой компании новые расходы. Крыс надо кормить!
Ну да это я опять в номинализм ударился. Хотя неплохо было бы подснять такое кинцо. Знаете, на контрасте: Сент-Мориц (не представляю, как он выглядит, но догадываюсь) и район Рекинцо города Солнечногорска Московской области. Это тебе не китов мудацких в клиповом пейзаже снимать. Такие разные фактуры стянуть — изобразительный и режиссёрский талант нужен. Сильная художническая натура. Помню, Юрий Никулин в каком-то телефильме рассказывал: снимался он в фильме о войне каком-то. («Двадцать дней без войны», кажется.) Натурные съёмки: кирзовые сапоги, ватник, грязная жижа. Он же воевал на самом деле, помнил, как это было. А вечером — в цирк. Ботинки с носами, тросточка… В этом месте он замолчал и пожевал губами о чём-то. Дескать, тяжело было…
И вот если две эти вселенные стянуть — просто стянуть, решить эстетическую, а не публицистическую задачу, — без гнева и пристрастия объединить разнородный материал в едином образе, — может получиться интересное высказывание о России. О чём-то нашем непреходящем. Никак, сука, не проходящем. И не надо — пока живём! Не понимаете?.. Ну, дальше-то уже не Россия будет. Лучше, хуже… Не важно. Но не Россия. Как говорится, «памятник Пушкину отмыли до того, что он оказался памятником Ленину».
А может, и хорошо, что не Россия. Оно ж, людям в России непросто жить. А не в России, может, наоборот будет. Не знаю. Это уж пусть зритель решает.
