Основой любой национальной идентичности служит героический пантеон, состоящий из культовых исторических персоналий, именами и образами которых заполняется символическое пространство того или иного государства (об этих персоналиях снимаются фильмы, пишутся книги, им ставятся памятники, в их честь называются улицы, учебные заведения и т. д.). Обычно у народов, недавно обзаведшихся собственным государством, возникают серьёзные трудности с конструированием национального пантеона. Не имея достаточного количества своих выдающихся личностей, народы-подростки, как правило, стремятся присвоить себе героев из пантеонов взрослых наций (пожалуй, наиболее забавный пример такого присвоения — «таджикский поэт Омар Хайям»).
Вышедшие из советской шинели самостийные белорусы, равно как те же таджики, получили национальную государственность в наследство от почившей в бозе Совдепии, а потому изрядную часть незалежного белорусского пантеона составляют персонажи, носившие в кармане краснокожую паспортину: поэты-сталинисты Янка Купала и Якуб Колас, советские партизаны периода Второй мировой войны, партийные бонзы вроде Петра Машерова и другие. На этих личностях делают акцент самостийники неосоветского пошиба.
Что касается тех адептов белорусчины (литвинства), которые предпочитают строить из себя антисоветчиков, то они щедро разбавляют красноту белорусской героики при помощи метода, удачно названного А.Д. Гронским «белорусоморфизмом», т. е. наделяют нормативными белорусскими чертами лиц, никак не связанных с белорусским национальным проектом. По сути, в белорусы записываются все исторические личности, так или иначе связанные с территорией нынешней РБ, за исключением разве что самых рьяных сторонников общерусского единства. Получается причудливый винегрет из древнерусских просветителей, литовских князей, польских шляхтичей и еврейских художников. Данный подход нашёл отражение в пока нереализованном проекте памятника «1000-летие белорусской государственности». По замыслу минских властей, мемориальная композиция должна объединить в себе скульптуры Евфросинии Полоцкой, Льва Сапеги, Тадеуша Костюшко и Марка Шагала (учитывая логику авторов проекта, мы бы посоветовали им добавить в список столпов белорусской государственности Шимона Переса, родившегося в белорусской деревне).
Эклектичность самостийного белорусского пантеона обусловлена прежде всего тем, что Белая Русь издавна представляла собой арену борьбы различных государственных образований и культур. В век национализма на территорию Белоруссии претендовали аж четыре национальных проекта — русский, польский, литовский и белорусский (последние два до катастрофы 1917-го имели сугубо маргинальный характер), и это при том, что бо́льшую часть населения крупных городов Белоруссии составляли евреи, поддерживавшие в разное время то один, то другой проект. Прекрасной иллюстрацией упорного соперничества различных национальных активистов за Белоруссию является тот факт, что родившиеся на Гродненщине братья Ивановские избрали в начале XX века три разные национальные идентичности: Юрий (Ежи) стал поляком, Вацлав — белорусом, Тадеуш — литовцем. Причём все трое сыграли определённую роль в деятельности избранных ими национальных движений. Отец же братьев Ивановских — Леонард, скорей всего, имел русскую идентичность, поскольку был лояльным русской власти учёным, к тому же долгое время прожил в Великороссии.
Таким образом, если оставить за скобками идиотский принцип «обелорусь всё, что хоть как-то связано с территорией экс-БССР», можно составить четыре героических пантеона Белоруссии по числу традиционно претендующих на её территорию национальных проектов. В рамках данной статьи мы остановимся на том, как, с нашей точки зрения, должен выглядеть русский пантеон. Для удобства разделим историю Белой Руси на три периода: древнерусский (IX–XIII вв.), литовско-польский (XIII в. — 1795 г.) и имперский (1795–1917 гг.), проследив в каждом из них единую нить общерусской историко-культурной традиции.
Древнерусский период
В самостийной белорусской историографии Древняя Русь рассматривается как «не своё» государство, с которым Полоцкое княжество, позиционируемое в качестве (древне)белорусской державы, было связано лишь формально или не связано вовсе. В белорусских учебниках истории и научно-популярной литературе Полоцк предстаёт столицей самобытного нерусского государства, которое всеми силами отбивалось от агрессии киевских князей и их союзников. Соответственно, центральное место в истории «Древней Беларуси» занимают полоцкие князья, участвовавшие в междоусобных войнах, — Брячислав Изяславич, Всеслав Чародей и другие (об их принадлежности к роду Рюриковичей, как правило, скромно умалчивается).
На наш взгляд, педалирование темы княжеских междоусобиц, являвшихся обычным делом для всех крупных европейских государств средневековья, категорически неприемлемо. Древнерусский этап в истории Белой Руси должны олицетворять не удельные князьки, преследовавшие свои корыстные интересы, а местные просветители, выступавшие за духовное и политическое единство Русской земли. Таковыми просветителями на территории нынешней Белоруссии были Кирилл Туровский и Евфросиния Полоцкая. Их, впрочем, пытаются «обелорусить» точно так же, как и полоцких князей, однако выглядит это совсем уж карикатурно.
В самостийной концепции истории Белоруссии Кирилл Туровский — «белорусский Златоуст», произведения которого «издавались в Беларуси, Украине и России». То есть современные представления о белорусах как отдельной нации переносятся в глубокую древность. До подобного не додумались даже в СССР, где как-то не принято было писать о советском князе Александре Невском, разбившем на льду Чудского озера немецко-фашистских псов-рыцарей.
На самом деле туровский епископ Кирилл был одним из создателей высокой русской культуры средневековья, ставшей тем плавильным тиглем, который преобразовал конгломерат разношёрстных восточнославянских племён в единое этнокультурное сообщество — Русь. Написанные Кириллом поучения, торжественные слова и молитвы многократно переписывались во всех без исключения княжествах Древней Руси. Как отмечал академик Е.Ф. Карский: «Произведения Кирилла, еп. Туровского XI в., по своему языку ничем не отличаются от сочинений других русских писателей того времени».
Будучи сторонником единства Русской земли, Кирилл резко осудил попытки ростовского епископа Феодора отделить северо-восточную епархию от остальной Русской церкви. Кроме того, ряд исследователей называет Кирилла автором знаменитого «Слова о полку Игореве», проникнутого идеей о недопустимости княжеских усобиц («Князья, не стреляйте друг друга, вам нечего в жизни делить», если переводить с древнерусского на «новый русский»).
Церковное почитание Кирилла Туровского началось практически сразу после его кончины и одновременно по всей Древней Руси. В первом житии св. Кирилла, написанном, что показательно, в Ростове, содержались такие строки:
«Съй бе блаженный Кирил рождение и въспитание града Турова, в Рустей стране тако нарицаема, богату родителю сын»;
«Приидете днесь, братие, похвалим своего святителя, глаголюще ему: Радуйся, святителю честный и учителю нашь, другий Златоуст, иже нам в Руси паче всех восиа, радуйся, святителю, иже пресветлым учением своим конца рускыа просветив».
Евфросиния Полоцкая, жившая с Кириллом в одно время, также воспринималась современниками и потомками как общерусская просветительница. «Из корене благородна благородством и многими добротами плод процвела еси, возрастши лоза по всей земли Русской и в Полотсте граде, осеняющи и вином веселия напояющи, Евфросиние, присно молящих ти ся», — написано в одном из канонов, составленных после прославления Евфросинии в лике святых. В том же каноне чётко отражена позиция полоцкой монахини по поводу братоубийственных междоусобиц князей из рода Рюриковичей: «Князем сродником, друг на други дерзающим подъяти меч, возбранила еси, яко оружием обоюдоострым, пресекающим, словом Божиим устрашающим».
Подобно образу Кирилла Туровского, образ Евфросинии в наши дни подвергается «белорусизации» со стороны местечковых националистов, в том числе весьма радикальных. Так, крест с двумя перекладинами разной длины, представляющий собой изображение напрестольного креста, который был изготовлен по заказу Евфросинии, является центральным элементом эмблемы крайне русофобского движения «Молодой фронт». А известный свядомый историк Владимир Орлов в своей книге «Тайны полоцкой истории» называет сей «крыж» символом древней государственности белорусов.
Между тем напрестольный крест Евфросинии Полоцкой всегда был святыней общерусского значения. Его изготовил мастер Лазарь Богша (уроженец Юго-Западной Руси) для Спасо-Преображенской церкви основанного Евфросинией женского монастыря. Крест был сделан из кипариса, покрыт золотыми и серебряными пластинами и украшен различными драгоценными камнями; внутри него, в специальных гнездах, хранились привезённые из Византии реликвии, в числе которых была частица креста Иисуса Христа. За свою более чем восьмивековую историю крест Евфросинии не раз перемещался из одной русской обители в другую: сначала его перевезли из Полоцка в Смоленск, затем — в Москву, на своё изначальное место крест вернулся лишь по распоряжению Ивана Грозного. С той поры, как король польский и великий князь литовский Стефан Баторий передал здание Спасо-Преображенской церкви в распоряжение иезуитского коллегиума, полочане хранили святыню в Софийском соборе, пресекая многочисленные попытки иезуитов забрать её себе. В 1841 году по инициативе полоцкого епископа Василия (Лужинского) состоялось принесение креста в Москву и Санкт-Петербург. В соборной церкви Зимнего дворца древнерусскую реликвию осмотрел император Николай I. После пребывания в столице крест вернулся в Полоцк и был торжественно перенесён из Софийского собора в храм Спаса, для которого он и был изготовлен. В 20-х годах большевики отобрали у церкви шедевр Лазаря Богши, сделав его экспонатом исторического музея. После Второй мировой войны крест Евфросинии бесследно исчез, и сегодня он входит в число самых ценных пропавших произведений искусства.
Таким образом, крест Евфросинии Полоцкой может быть символом вышедшей из древнерусской колыбели Белой Руси, но никак не «самастойнай Беларусі», опирающейся на литовский миф, к которому древний Полоцк идёт лишь довеском.
Литовско-польский период
В отличие от Древней Руси, Великое княжество Литовское и Речь Посполитая считаются в белорусской национальной историографии «своими» государствами. ВКЛ и РП входят в школьную и вузовскую программу по «гісторыі Беларусі», а Древняя Русь (за вычетом Полоцкого и Туровского княжеств) изучается в курсе всеобщей истории.
Русский взгляд на историю Литвы и Речи Посполитой (который, к сожалению, почти не представлен в интеллектуальной жизни РБ и РФ) мы можем воссоздать по работам дореволюционных учёных, в основном уроженцев Западного края Российской империи. Итак, тезисно:
— Образование ВКЛ обусловлено, прежде всего, вторжением войск Монгольской империи на Русь в 1237–1240 годах, нарушившим нормальное развитие Древнерусского государства. «Татарское нашествие, поразившее русских в южной половине западной России, придвинуло новые массы их к литовским пределам и явно вызывало Литву двинуться на юго-восток и утвердить свою власть над этими русскими, представлявшими теперь лёгкую добычу и даже расположенными признать над собой литовскую власть, чтобы иметь в ней защиту от татар» (М.О. Коялович «Чтения по истории западной России», 1884 г.).
— До конца XIV века ВКЛ было преимущественно русским государством: русские (предки белорусов и малорусов) занимали 90% его территории. Кроме того, литовская правящая элита стремительно «русифицировалась», поскольку по уровню культурного развития русские значительно превосходили литовцев. «Литвин, язычник, ещё мало знакомый с гражданскими уставами, исчезал в огромной массе русского народа, не мог передать ему ни своей веры, ни своего языка, сам заимствовал от него то и другое, и Литовское государство, при первых преемниках Гедимина, представляло такую же систему княжеств, какую мы видим в Московском государстве до Иоанна III. Там всё было русское, и вера, и язык, и гражданские уставы; самые князья литовские, рождённые от русских княжон, женатые на русских княжнах, крещённые в православную веру, казались современникам потомками Владимира Святого» (Н.Г. Устрялов «О Литовском княжестве», 1839 г.).
— В 1386 году, после женитьбы литовского князя Ягайло на польской королеве Ядвиге и провозглашения его польским королём, начинается процесс сближения ВКЛ с Польшей, который в итоге приводит к заключению в 1569 году Люблинской унии и образованию Речи Посполитой. Для ВКЛ соединение с Польшей означало постепенную полонизацию и превращение в польскую провинцию. «Литовское княжество подпало власти Государей не русской крови, не русской веры, не русского языка, некому было охранять в нём священный залог народности, в продолжение многих веков неприкосновенный: западная Русь сделалась добычею иезуитов, старавшихся истребить в ней всё русское, и к концу XVII века она действительно утратила многие черты своей национальности: русские законы уступили место польским; язык был искажён; право и обычаи изменились; Уния поколебала и веру православную» (Н.Г. Устрялов «О Литовском княжестве», 1839 г.). «Приняв в себя много элементов польского языка и сделавшись вследствие этого очень искусственным и уродливым, литературный западнорусский язык стал на пути постепенного его вытеснения польским языком. Вскоре западнорусская аристократия стала говорить по-польски, особенно после того, как она приняла католицизм; дворянству часто подражало духовенство, а чиновничество даже в судебно-административной практике стало употреблять польскую речь, особенно после 1696 года, когда сейм сделал постановление о том, что „Pisarz powinien po Polsku, a nie po Rusku pisać“» (Е.Ф. Карский «Белорусы» (т.1), 1903 г.).
— Большинство русских подданных ВКЛ, не подвергшихся ополячиванию, связывали свои надежды на избавление от польского господства с единоплеменной Великороссией. «В борьбе [ВКЛ и РП с Россией] симпатии русского населения Литвы окажутся не на стороне своего правительства, а на стороне Москвы, которая явится в его глазах истинной носительницей национальной и религиозной правды. Брак 1386 г. и последующие договоры выбьют Литовскую Русь из нормальной колеи и предопределят будущее воссоединение западнорусских областей при Екатерине II» (Е.Ф. Шмурло «История России 862-1917», 1922 г.).
Исходя из предложенной концепции истории ВКЛ, в русский пантеон Белой Руси может быть включён весьма неожиданный для многих персонаж — литовский князь Ольгерд. В дореволюционной историографии этот князь рассматривался как обрусевший литовец, намеревавшийся объединить в своём государстве все земли Древней Руси. Отметим, что в желании Ольгерда сделать Вильну центром собирания русских земель учёные императорской России не видели ничего предосудительного: Великое княжество Литовское было в XIV веке таким же русским государством, как Новгородская республика, Великое княжество Тверское или Великое княжество Московское, поэтому литовский князь имел полное право участвовать в борьбе за первенство в объединении Руси.
Среди всех князей Литовско-русского государства (так в дореволюционной науке именовалось ВКЛ) Ольгерд был наиболее «русифицированным». М.О. Коялович писал: «Особенно явно и решительно следовал русскому направлению преемник Гедимина — Ольгерд (1340 или 1341-1377). Под его власть перешли Киевская и Волынская области. Он подвинул свои владения далеко за Днепр. Они примыкали к Можайску и даже Коломне. Под его покровительством были Новгород, Псков, Тверь. Он два раза женат был на русских княжнах — витебской Марии и тверской Иулиании, был крещён в православную веру задолго до смерти Гедемина и перед своей смертью принял даже схиму. При нём русский язык стал языком высшего литовского сословия и даже языком государственным. Не подлежит сомнению, что в Литовском княжестве признаны были для русского населения древние русские законы — Русская Правда и устав св. Владимира».
О восприятии Ольгерда в качестве русского правителя красноречиво свидетельствует изображение его на знаменитом новгородском памятнике «Тысячелетие России»:
В этой связи нас удручает негативная реакция ряда русских организаций Белоруссии на установку памятника Ольгерду в Витебске. Понятно, что в трактовке белорусских националистов Ольгерд — это «беларус», сражавшийся с «москалями». Однако это не повод отдавать нашего литовского князя на откуп «белорусизаторам». Разговор с местечковыми дурачками должен строиться примерно так: «Ольгерд — самостийный белорус? Но в XIV веке не только самостийных, но вообще никаких белорусов не было. Были русские. Вы русские? Нет? Ну, тогда забудьте про Ольгерда. И вообще, дальше конца XIX века, пожалуйста, не заглядывайте, там свядомых беларусаў няма».
Данный подход применим и в отношении русского первопечатника Франциска Скорины, которого, начиная с советских времён, упорно записывают в «свядомыя беларусы». Скорина родился в конце XV века в Полоцке, одном из крупнейших городов ВКЛ, и прославился тем, что перевёл на язык своих земляков ряд книг Священного Писания, а также основал типографии для их издания.
Сегодня язык, на котором Скорина печатал свои книги, принято называть «старобелорусским», в связи с чем одиозная организация «Таварыства беларускай мовы», занимающаяся в РБ популяризацией белорусского языка, носит имя полоцкого первопечатника. При этом сам Франциск считал, что пишет на русском языке, понятном по обе стороны тогдашней литовско-московской границы. Само собой, русский язык Скорины существенно отличался от современного русского языка, однако от «беларускай мовы» он отличался ещё больше. Так, анализ написанного Скориной предисловия к «Библии русской» показывает, что в нём 52 слова, сохранившихся в современном русском языке и отсутствующих в белорусском, и только 20 слов, которые сохранились в современном белорусском языке и отсутствуют в русском (в основном это полонизмы).
Фрагмент из Книги Бытия, изданной Скориной в 1519 году в Праге
В большинстве источников этническая принадлежность Скорины определяется как «русин» или «рус», а его родной язык — как «русский». Лишь в актовой записи Краковского университета о присвоении Скорине степени бакалавра он назван «литвином». В данном случае этот термин обозначал не этническое происхождение, а принадлежность к «многонациональному» Литовскому государству (термин «литвин» в то время был примерно таким же политонимом, как сегодняшний «россиянин»).
Отдельное внимание хотелось бы обратить на то, что русское самосознание Франциска Скорины сочеталось с его католическим, а затем протестантским вероисповеданием; следовательно, формула «русский значит православный» была неактуальна уже в XVI веке.
Католическая вера не позволила Скорине наладить книгоиздательскую деятельность в Москве, откуда он был изгнан как еретик. Однако это удалось сделать другому уроженцу Западной Руси — Петру Мстиславцу. Вместе с Иваном Фёдоровым (который, скорей всего, также имел западнорусское происхождение) он издал первую в Москве печатную книгу — «Апостол» (1564 г.), а позже — «Часовник» (1565 г.) и «Псалтирь» (1567 г.). Впоследствии Мстиславец переехал в Вильну, где разработал новый шрифт с киноварью, крупной уставной буквой великорусского почерка. Именно этим шрифтом на протяжении десятилетий печатались книги, расходившиеся как в ВКЛ, так и в Русском царстве.
Фронтиспис и заглавная страница книги «Апостол»
Если Пётр Мстиславец и особенно Франциск Скорина предстают в белорусском историческом нарративе как «сознательные белорусы», то Симеон Полоцкий (Самуил Петровский-Ситнянович), являющийся, с нашей точки зрения, главным героем литовско-польского периода истории Белой Руси, нередко обвиняется белорусскими националистами в «предательстве Родины». Дело в том, что родившийся в Полоцке и получивший образование сначала в Киево-Могилянской коллегии, а затем — в Виленской иезуитской академии Самуил Петровский-Ситнянович был одним из тех подданных Речи Посполитой, которые ориентировались на Москву и видели будущее Белой и Малой Руси в государственном единстве с Великой Русью.
Остановимся подробнее на его биографии, она весьма характерна для западнорусских книжников XVII–XVIII веков. Получив хорошее образование в Киеве и Вильне, Самуил вернулся в Полоцк, принял монашество под именем Симеон и стал учителем-дидаскалом братской школы полоцкого Богоявленского монастыря. При этом главным увлечением монаха была поэзия.
В 1656 году, во время визита русского царя Алексея Михайловича в ненадолго захваченный в ходе русско-польской войны Полоцк, Симеон преподнёс московскому государю приветственные стихотворения собственного сочинения, одно из которых содержало такие строки:
Жий, другий Константине, вторий Владимеру,
Разшыр православную во всех краях веру.
Церков тя ныне, цару восточный, лобзает,
Пришествием бо ся тя от враг свобождает.
Лобзает и отчыный Полоцк нареченный,
Град твой благочестием ясно просвещенный.
Лобзает вся Росия, Белая з Малою,
Веры просветившися светом под тобою.
Алексей Михайлович запомнил талантливого полоцкого монаха и, когда тот спустя восемь лет переехал в Москву, поселил его рядом с царскими палатами, зачислил на государственное обеспечение и поручил создать в Заиконоспасском монастыре школу для обучения молодых русских чиновников латинскому языку, необходимому для общения России с Западной Европой. Полочанин прекрасно справился с поставленной задачей: выпускники его школы успешно работали в Посольском приказе и выполняли дипломатические функции за рубежом. Впоследствии Симеон Полоцкий составил первоначальный проект устава первого в России высшего учебного заведения — Славяно-греко-латинской академии.
Во второй половине 1660-х годов Полоцкий активно участвовал в подготовке и проведении Московского собора по низложению патриарха Никона. Он был секретарём и переводчиком двух вселенских патриархов — александрийского и антиохийского, а также написал трактат «Жезл правления», обличающий раскольников.
Следующей ступенью в карьере Симеона стало назначение его воспитателем и наставником царских детей. Известно, что он непосредственно воспитывал и обучал детей Алексея Михайловича от Марии Милославской: Фёдора, Алексея и Софью, а также наблюдал за воспитанием царевича Петра. Симеону было поручено проэкзаменовать дьяка Никиту Зотова на предмет того, способен ли он быть учителем будущего русского императора.
При этом в историю России Симеон Полоцкий вошёл, прежде всего, как крупнейший русский поэт XVII века, введший русскую литературу в русло общеевропейского художественного процесса эпохи барокко. Его перу принадлежит множество силлабических виршей на самые разные темы — от воспевания событий из жизни царской семьи до религиозно-нравственной проблематики. Пожалуй, главным литературным произведением Симеона стала «Псалтирь рифмотворная» — первое в России стихотворное переложение библейских псалмов. Данную книгу высоко оценил Михаил Васильевич Ломоносов, указав, что она открыла для него «врата учёности»; последователем Ломоносова в литературе был, в свою очередь, Гавриил Романович Державин, который, как известно, благословил юного Пушкина. Таким образом, Симеон Полоцкий стал в определённом смысле творческим прадедом великого русского поэта.
