В последнее время в нашей любимой Советской Федерации стало модным ругать индивидуализм и превозносить коллективизм. Дескать, от индивидуализма исходят гомосексуализм, Майдан и карикатуры «Шарли», тогда как коллективизм дарует нам духовность, нравственность и Рамзана Ахматовича Кадырова. Позвольте объяснить, почему такая позиция безумна, на наглядном примере.
Есть на свете компания Foxconn, крупнейший в мире производитель электронной техники, включая ваши айпады и айфоны. Первый завод в Китае Foxconn открыла в 1988 году, сразу создав потогонную концлагерную систему, беспощадно эксплуатировавшую нищих китайских крестьян из деревни (превращавшихся, соответственно, в рабочих). Крупнейший завод Foxconn насчитывает 300 000 человек, это целый город, помимо производственных помещений, имеющий также гигантские фабрики-столовые, одновременно кормящие тысячи человек, циклопические общежития и даже свое собственное внутреннее телевидение. Идеальное воплощение индустриальной мечты XX века о человеке-винтике, которую у нас любят вспоминать фразой «заводы стоят». Кстати, важный момент: под окнами общежитий натянуты сетки, поскольку китайские рабочие от беспрерывной радости индустриального труда время от времени выбрасываются из окон и счет идет уже на десятки случаев. Впрочем, несмотря на все этические скандалы, Foxconn продолжает оставаться крупнейшим мировым электропроизводителем.
27 февраля этого года топ-менеджмент компании, 27 лет нещадно выкачивавшей все соки из китайской деревни, заявил о планах автоматизации сборочных линий на 70% за три года. Идеальные китайские рабочие — сотни тысяч идеальных китайских рабочих! — больше не нужны, нужны инженеры и программисты, которые будут сборочные линии обслуживать и оптимизировать. Причин этому несколько, но основная состоит в том, что по мере улучшения уровня жизни и снижения количества рабочей молодежи содержать классические заводы XX века становится просто невыгодно. Пока что производство расползается из Китая в более бедные страны Азии, где все еще можно заставить дюжину детей работать за доллар в час, но и туда неизбежно придет автоматизация. Классический «рабочий коллектив» и порожденный этим коллективом советский человек-коллективист просто перестает быть нужен — и, заметьте, я сейчас говорю не о Европе, а о Китае. Человек-винтик, человек-часть производственного механизма, человек-часть коллектива, являющегося частью фабрики-механизма, перестал быть экономически выгодным даже в Китае. Трудящиеся не нужны.
В этот же тренд попадает реиндустриализация США, когда в Штаты возвращается производство в виде гигантских автоматизированных заводов, обслуживаемых горсткой людей, в основном — высококвалифицированных инженеров, штучных личностей, чьи светлые идеи по модернизации производства могут принести миллиарды. Сюда же попадает бурно цветущая в США культура стартапов, на сегодня — самого чистого выражения концепции «экономики идей», когда с помощью идеи и пары друзей-разработчиков можно создать приложение, стоящее миллиарды (чтоб далеко не ходить: знакомый многим «Инстаграм» был продан «Фейсбуку» в 2012 году в общей сложности за миллиард долларов, сейчас он стоит еще дороже. И да, именно из «Инстаграма» господин Кадыров рассказывает миру про духовность, соборность и коллективизм). В «экономике идей» человек-винтик, индустриальный коллективист XX века, не нужен — нужны творцы и гении, а также высококвалифицированные технические специалисты с дорогим штучным образованием и отлично работающей головой. Советское «не отрываться от коллектива» здесь трансформируется в поощрение отрыва от коллектива, в поощрение нестандартного мышления, парадоксальных идей и желания выделиться, стимулирующие специалиста быть не как все.
Конечно, можно сказать, что даже в США до сих пор есть нелегальные мексиканцы, собирающие клубнику на фермах так, как будто последних 1000 лет и не бывало, но это исключительно из-за того, что до сих пор не создано дешевого в производстве и обслуживании антропоморфного робота (робота-сборщика клубники уже можно сделать, но это будет экономически нерентабельно). Думаю, что до массового внедрения андроидов нам осталось несколько десятилетий максимум. Роботизация пока что только производственных линий больших компаний за счет специально сделанных дорогих роботов напоминает первые годы компьютерной революции, когда компьютеры занимали комнаты и стоили безумные деньги. Прошло несколько десятилетий — и вот мы уже имеем программу стодолларовых ноутбуков для Африки, работающих от солнечного света. С роботами будет точно так же: от нынешних промышленных гигантов до бытовых андроидов, продающихся в ларьках у метро, пройдет буквально одно поколение.
После чего все эти дружные коллективные люди со стертыми личностями, порожденные индустриальной эпохой, станут просто не нужны. А спрос на тех, кто будет придумывать, чем бы андроидам заняться, наоборот, превзойдет все ожидания. Общую схему я бы обрисовал так.
Домодерн, аграрная эпоха: основной производственный класс составляют неграмотные, плохо живущие, быстро умирающие и мало что производящие крестьяне. Их главный плюс — хозяевам они не стоят ничего, да еще и размножаются бесплатно. Говорить о какой-то личности тут затруднительно, жизнь регулирует традиция (а ключевое свойство традиции — нерефлексивность, «так надо»). Впрочем, коллективные идентичности тоже весьма ограниченны — крестьянин слабо представляет жизнь за пределами ближайшей округи, уже даже соседний город, куда он ездит на ярмарку, — терра инкогнита, да и рудиментарная дорожная сеть поездкам не способствует. Унификация, создание подлинного массового коллектива невозможны, пространство состоит из слабо связанных между собой кластеров социально-экономической жизни.
Модерн, индустриальная эпоха: фабричное производство и эпоха машин позволяют получать невероятное богатство с помощью относительно небольшого количества людей, «железный конь идет на смену крестьянской лошадке». Для работы на фабрике крестьянина приходится отмывать, подстригать и обучать его элементарной грамотности, зарождая зачатки индивидуальности. Из крестьян приходится формировать те самые производственные коллективы, превращая живущих в замкнутом мире традиции примитивных людей в индустриальные винтики, легко перебрасываемые с фабрики на фабрику. Кроме того, появляются массовые армии и крестьян начинают обтачивать в винтики военные. Наконец, массовая грамотность, развитие средств связи, появление массовой печати и радио позволяют соединять вместе фрагментированные кластеры, формируя из деревень и племен современные индустриальные нации, «воображаемые сообщества», когда мы чувствуем себя единым целым с миллионами людей, которых никогда не видели.
Так как в России процесс построения индустриального общества жестко пошел именно при советской власти и конкретно Сталине (пресловутая «коллективизация» есть не что иное, как программа по массовому переселению крестьян в города для работы в индустриальном секторе, тогда как убывшие рабочие руки должна была заменить возросшая эффективность механизированных коллективных крестьянских хозяйств — колхозов), то этот грандиозный процесс оставил огромную травму в национальной психике и до сих пор воспринимается как некий образец. Причем так как сопротивление крестьян и вообще недовольных ломкой общества сопровождалось репрессиями, то в национальной психике еще и отпечаталось, что для увеличения индустриального производства хорошо бы кого-нибудь расстрелять или посадить. Великая Отечественная война, за которую сквозь военизированные формирования прошло более 30 миллионов советских граждан, стала абсолютным индустриально-коллективистским опытом, который ныне осознается как пик существования. Хотя ничего хорошего в жизни в индустриальном коллективе нет, сегодня эта жизнь выглядит как сетки против самоубийств у Foxconn. И то на фабриках Foxconn массового советского голода нет, например.
Постмодерн, информационная эпоха: производство полностью автоматизируется, гигантские заводы с сотнями тысяч рабочих медленно, но верно прекращают свое существование, индустриальные коллективы становятся ненужными и основным производственным классом становятся интеллектуалы. На первый план выходит личность, ее индивидуализм и способность за счет этого индивидуализма создавать что-то новое. Собственно, это будущее уже наступило в Калифорнии, где по городам кружат беспилотные машины Google, заказы на складах Amazon вместо грузчиков расфасовывают роботы, летающие дроны доставляют пиццу, инженеры и инноваторы живут отдельными сообществами в кварталах со сверхдорогой недвижимостью, а культ личного успеха служит главным двигателем дальнейшего развития. Само собой, что коллективы по-прежнему существуют, но как добровольные сообщества индивидуальностей, со стремлением индивидуальность не обточить, но использовать ее уникальность для общего успеха. Главная производственная деятельность — это в первую очередь постоянное обучение, открывающее перед личностью новые горизонты и наводящее на новые идеи, каковые идеи могут стоить миллиарды. А главные «традиционные ценности» — свобода и индивидуализм, неотъемлемые права личности, позволяющие этой личности полностью раскрыться, внеся свой вклад не сбором клубники, но сбором дани с милоновых посредством айфонов по 60 тысяч рублей (в стоимости которых рабский труд выбрасывающихся из окон китайцев составляет лишь незначительную величину).
И самый интересный вопрос здесь, каким образом можно трансформировать нацию индустриальной эпохи в сообщества нового типа, подходящие для жизни в эпоху информации и индивидуализма? Средний класс, основа нации, в США начал медленно, но неуклонно сокращаться, и пока никто не может сказать, что будет дальше. Вопрос этот вдвойне интересен для нас, русских, поскольку нацию мы так и не достроили (возводившаяся в СССР общность «советский народ» очевидно рухнула), и, хотя за счет задержки РФ в развитии мы еще можем оперировать категориями XX века, будущее все равно придет и к нам. Несомненно лишь, что граждане с криками про «долой индивидуализм», «даешь коллективизм», «трудящиеся» — это луддиты XXI века. Было такое движение в Англии века XIX, боровшееся с машинами, которые оставляли честных ремесленников без работы. В России XXI века борются с индивидуализмом, оставляющим честные трудовые коллективы без работы. Но, как и дело луддитов, эта борьба обречена.
Единственное, что смогут новые луддиты сделать, — это замедлить наше развитие, лишить нас преимуществ аристократической, атеистической и индивидуалистской русской культуры (которая не Кобзон, а настоящая), вышвырнуть нас во второй, а то и третий мир, превратить в вечно догоняющих, папуасов, строящих из камней и веточек своё «Сколково», пытаясь повторить успех свободных индивидуалистов в том странном обществе, где даже на поисковик «Яндекс» пишут политические доносы, а Павел Дуров, переодевшись в женское платье, бежит из Петербурга по льду Финского залива за границу.
И поэтому меня эта вся традиционная нравственная коллективная духовность приводит в ярость от одной лишь мысли о том, сколько еще судеб будет покалечено, сколько еще компаний и проектов будет разрушено, сколько лет мы еще потеряем в борьбе с кривляющимися кретинами, прежде чем все эти мизулины и милоновы наконец отстанут от русских и разъедутся по своим лондонам чавкать не ими заработанными деньгами в не ими построенных городах.
