В годы Гражданской войны Россия впервые пережила «парад суверенитетов». Центробежные силы, охватившие самые разные регионы Российской Империи, активно подогревались ленинскими лозунгами о «самоопределении вплоть до отделения». Это «самоопределение» порой доходило до абсурда. Как пелось в популярной в своё время сатирической песенке:
И журчит Кубань водам Терека,
Я республика, як Америка!
Для современников это был смех сквозь слёзы: в результате катастрофы 1917 года к власти на Кубани пришли люди, поставившие своей целью разрыв с мрачной «тюрьмой народов» и дальнейшее присоединение к светлой и европейской Украине. Зародившись как невинная затея полутора местных интеллигентов, самостийное движение смогло заполучить контроль над одним из самых богатых регионов России. По иронии судьбы, именно под защитой штыков русских солдат и офицеров доблестной Добровольческой армии здесь установился режим, который во многом оказался прочнее власти украинской Директории в самой Малороссии. В решающий момент борьбы с большевизмом кубанские самостийники нанесли добровольцам удар, который обернулся катастрофой для всего Белого движения на Юге России.
Чтобы не повторять ошибок наших предшественников, необходимо внимательно разобраться в кубанских событиях. Методы и психология самостийников всех мастей — в этом будьте уверены — за минувшие сто лет ничуть не изменились.
В начале ХХ века население Кубанской области было разделено по социальному, культурному и территориальному признакам. Казачество, насчитывающее в 1916 году 1 339 430 человек (43% от числа всех жителей области), было по своему составу неоднородно. Исторически кубанские казаки делились на «черноморцев» и «линейцев».
Первые, более многочисленные, — потомки запорожских казаков, в 1792 году переселившихся на Кубань. В начале ХХ века они сохраняли свои обычаи, традиции и говорили на балачке. Из семи отделов Кубанской области четыре самых населённых (Ейский, Екатеринодарский, Кавказский, Таманский) считались черноморскими. Что касается линейцев, то это потомки донских, терских казаков и ставропольских крестьян, некогда выселенных на Кавказскую кордонную линию. Линейцы заселяли три юго-восточных отдела области (Баталпашинский, Лабинский, Майкопский). Две группы кубанского казачества давно соперничали между собой, причём черноморцы играли в войске ведущую роль. Как правило, в их руках находились все высшие должности, в том числе и наказного атамана (назначаемый Императором руководитель области). «Линейцы… роптали по станицам. Но рознь эта мало отражалась на жизни казаков…» — вспоминал кубанский атаман А.П. Филимонов.
Наряду с казаками в области проживали русские, не входившие в состав казачьего сословия. Эту группу называли иногородними. Они составляли большинство населения. В 1916 году их насчитывалось 1 646 901 человек, или 53%. Между тем в том же году иногородним принадлежало лишь 37% посевных площадей области. Поэтому вопрос о земельных правах неказаков вызывал острые противоречия. За оседлую жизнь на казачьих землях им полагалось платить так называемую посаженную плату (от 3 до 5 копеек за одну квадратную сажень усадьбы). Кроме того, их права и сферу хозяйственной деятельности строго ограничивали. Иногородним запрещалось использовать природные ресурсы, вступать в брак с казаками, обучать детей в общих школах и даже пользоваться общественными магазинами и больницами. Донской атаман А.П. Богаевский отмечал, что на Кубани «иногородние в большинстве случаев являлись батраками и арендаторами у богатых казаков и, завидуя им, не любили их так же, как крестьяне — помещиков в остальной России».
Выразителем мнения иногороднего большинства в начале ХХ века выступал кубанский писатель и публицист Митрофан Седин (публицистика того времени окрестила его «кубанским Горьким»). Герой одной из его пьес сетовал на свою жизнь:
Разве можно жить тут, когда тебя каждый пьяница в черкеске называет бродягой, бездомной собакой. Здесь куском хлеба подавишься. Презирают, будто бы мы пришли из какой-нибудь турецкой или другой поганой земли, а не из православной святой Руси.
4% населения области составляли представители коренных горских народов, которые пользовались большинством казачьих привилегий.
В начале ХХ века черноморцы, верившие в свою исключительность, занялись поиском собственной идентичности. Как и в случае с мазепинским движением в Малороссии, всё началось с сооружения истории. Здесь своим Грушевским стал местный любитель старины и литератор Фёдор Андреевич Щербина, который издал двухтомную «Историю Кубанского казачьего войска». Щербина начинал историю края со времен амазонок и похода аргонавтов, а заканчивал эпохой реформ Александра II. Особое место занимало описание запорожского казачества и его вольных традиций, которые противопоставлялись несправедливому и деспотическому управлению из Петербурга. В работе над книгой ассистировал сам будущий глава Директории УНР Симон Петлюра. Выход этого труда сделал Щербину в глазах кубанской интеллигенции живой легендой. Появилось большое количество местных исторических обществ, которые чаще всего возглавляли школьные учителя. Позднее именно они составили большинство членов самостийной Кубанской Рады.
Под видом кружков любителей местной истории на Кубани появились ячейки т. н. «Революционной украинской партии» (РУП), которая в период смуты 1905-1907 гг. выпускала в регионе 8 подпольных изданий. К сложной идеологической работе члены РУП оказались неспособны, и поэтому все их боевые листки представляли собой перевод прокламаций РСДРП на мову. Стабилизация жизни в Империи после 1907 года загнала украинствующих кубанских учителей в глубокое подполье. Теперь они могли действовать только в рамках культурно-пропагандистских обществ, кружков любителей украинского театра, игры на бандуре и тому подобных организаций.
Помимо украинофилов-мазепинцев имелись и сторонники т. н. «вольно-казачьей» идеологии. Они проповедовали создание единого казачьего государства — Казакии — от Запорожья до Урала, поскольку казаки представлялись им особым этносом (который, безусловно, возвышался над русскими «мужиками-лапотниками»). Сторонников этих идей было совсем немного, но и они внесли свою посильную лепту в историю кубанской самостийности.
Мировая война окончательно свела бы все эти мечтания на нет, если бы в феврале 1917 года в Петрограде не разразилась смута, похоронившая монархию, а вместе с ней и национальную Россию. В Екатеринодаре о событиях в столице узнали с запозданием, в тот момент, когда Николай II уже «отрёкся» от престола.
В первые дни революции кубанские самостийники не имели никакого влияния на события. На Кубанском Областном съезде, проходившем с 9 по 18 апреля 1917 года, большинство делегатов оказались иногородними социалистами, желавшими провести передел казачьих земель. 17 апреля часть делегатов от казаков покинула съезд и провозгласила себя кубанской войсковой Радой. Рада избрала из своего состава войсковое правительство.
Дело с самого начала не задалось. Внутри войскового правительства не было единства во взглядах. Председателем стал человек умеренных «единонеделимских» взглядов, генерал А.П. Филимонов, его заместителем — сторонник свободной Казакии Макаренко, ведомство земледелия возглавил ярый украинский националист Манжула. Всех этих людей никто не знал и не поддерживал. По свидетельству самостийника В. Иваниса, казаки повсеместно представителей правительства и Рады «называли паразитами и крыли матюгами».
Черноморцы – участники Войсковой Рады. 1906 год.
К лету 1917 года войсковое правительство разорвало отношения с эсеро-меньшевистским исполкомом, и 9 июля комиссар Временного правительства официально признал войсковых единственной законной властью в регионе. Сотни тысяч иногородних оказались вычеркнуты из новой системы представительства.
В сентябре созвали Краевую Раду, которая должна была организовать власть «до Учредительного собрания». Председателем избрали бывшего члена правления Азово-Черноморской ж.д. Н.С. Рябовола, человека радикальных украинских взглядов. Так, на одном из заседаний сентябрьской Рады, чествуя представителей украинской Центральной Рады, он заявил: «Поздравим же послов Матери-Украины на языке наших отцов, дедов и прадедов» — и дальше произнёс свою речь на украинском. Помимо прочего, Рябовол сообщил следующее:
Цари делали всё, чтобы выбить из наших голов, из наших душ память об Украине и любовь к ней, как к матери… Пришла воля и мы ожили. Ожили и, как верные дети своей матери, идём тем путём, который указала она…
7 октября Рада приняла «Временные основные положения о высших органах власти в Кубанском крае», которые позднее называли «первой конституцией Кубани». Кубань провозглашалась в этом документе «равноправным, самоуправляющимся членом федерации народов России». Верховной властью объявлялась Краевая Рада, которую полагалось созывать раз в полгода. Она избирала атамана, который атаманствовал, но не правил. Между её сессиями законодательную власть осуществляла Законодательная Рада, членов которой депутаты Краевой Рады избирали из своего состава. Законодательная Рада, в свою очередь, формировала краевое правительство.
12 октября состоялись выборы атамана, на которых уверенно победил Филимонов. На следующий день отец кубанской самостийности Щербина вручил ему атаманский пернач.
Выборы председателя краевого правительства прошли позднее. Это кресло занял Л.Л. Быч. Бывший бакинский городской голова, Быч прибыл на Кубань только осенью 1917 года и тотчас же превратился в ярого украинофила. Он оказался особенно популярен среди черноморцев, потому что когда-то в юности состоял в РУП. Именно это и предопределило его избрание на пост председателя правительства. В этой должности Быч настолько тесно сошёлся с Рябоволом, что газетчики даже придумали для них общее прозвище «бычеволы», которое со временем стало нарицательным для всей самостийной публики.
Когда после Октябрьского переворота встал вопрос о защите области от орды большевизированных дезертиров с Кавказского фронта, у самостийников под ружьём оказалось всего 80 бойцов. Тогда кубанское правительство, явно превозмогая свою неприязнь, обратилось к штабс-капитану В.Л. Покровскому, герою войны с германцами (тот стал первым русским лётчиком, пленившим самолёт противника вместе с пилотом, принудив его к посадке). Покровскому этот союз тоже был неприятен — он придерживался радикально правых взглядов и самостийность любого оттенка презирал.
Тем не менее герой войны организовал добровольческий отряд. Бойцы Покровского сделали невозможное, почти на два месяца отсрочив неминуемое падение Екатеринодара. За эти заслуги Филимонов произвёл штабс-капитана в полковники, минуя чин, а Быч назначил его командующим всеми кубанскими войсками.
В начале 1918 года, пока горстка добровольцев обороняла подступы к Екатеринодару, Рада развернула широкую законодательную деятельность. 28 января самостийники приняли декларацию кубанского правительства, в которой провозглашалось множество преобразований: 8-ми часовой рабочий день, созыв Кубанского Учредительного собрания, новый закон о земельных комитетах и т. д. 16 февраля по инициативе Рябовола Законодательная Рада приняла постановление, провозглашающее Кубань «самостоятельной Кубанской народной республикой». Началась подготовка к принятию акта, который провозгласил бы Кубань автономной республикой в составе Украины. События на фронте не дали осуществиться этим планам: в этот же самый день, 16 февраля (1 марта), красные неожиданно начали наступление и смели с пути малочисленных добровольцев.
Эти поражения стали роковыми для «Кубанской народной республики». Доброволец Леонтович вспоминал:
Настроение казаков настолько понизилось, что происходившую в это время в некоторых станицах Екатеринодарского отдела мобилизацию приходилось проводить под угрозами расстрела.
О защите города не могло быть и речи.
В 8 вечера 28 февраля кубанское правительство покинуло Екатеринодар. Численность правительственного отряда составила около 3 000 человек — 2500 штыков и 500 сабель при 12 орудиях и 24 пулемётах. Отряд отягощали 2 000 беженцев, покинувших Екатеринодар вместе с добровольцами. После нескольких дней бесцельного кружения по степям, 11 (24) марта у станицы Калужской отряд Покровского встретился с разъездами Добровольческой армии, продолжавшей свой героический Ледяной поход.
После недолгих прений кубанцы подчинились генералу Корнилову и влились в ряды его армии, сражавшейся за освобождение единой и неделимой родины. Казалось, что химера кубанской самостийности канула в небытие.
Кубанские казаки на фото XIX-XX века
* * *
Когда 3 (16) августа 1918 года в столицу Кубани вступила Добровольческая армия, в её обозе в Екатеринодар вернулись члены правительства и Рады. Складывалась странная ситуация. Добровольцы освобождали кубанские станицы, а гражданскую власть у них в тылу организовывали самостийники. Первое время внешне всё это выглядело как сердечный союз. На торжествах в честь освобождения Екатеринодара Быч заявил про «готовность кубанцев сотрудничать с армиею». Рябловол высказывался в менее радужном тоне: «Краевая рада… по своему разумению выскажется, какую… установить у себя власть». Уже через несколько дней кубанские руководители потребовали создать отдельную Кубанскую армию. Добровольческое командование упорно отказывалось.
К середине сентября 1918 года добровольцы освободили все железные дороги Кубани. И здесь не обошлось без абсурда: Владикавказская железная дорога пролегала по территории трёх «суверенных государств» — Войска Донского, Кубанского края и по землям Ставропольской губернии, подчинённым администрации Добровольческой армии. Каждый участок пути имел собственное руководство и подвижной состав. Чтобы ввести некоторое единоначалие, приняли «Положение об Особом совещании при Верховном руководителе Добровольческой армии». Этот документ тотчас вызвал бурную критику со стороны кубанцев, обвинивших белых в посягательствах на свои полномочия.
Надо сказать, что ещё во время скитаний по южнорусским степям Деникину представился шанс одним ударом обезглавить «кубанскую демократию». На собрании 30 мая (12 июня) в донской станице Мечетинской, где выступил Филимонов, перечислив провинности Рады и правительства, офицерство изъявило желание расправиться с господами демократами. Ночью Быч и глава кубанского военного ведомства полковник Савицкий пришли на квартиру Деникина и попросили защитить их от самосуда. Деникин написал Филимонову письмо, потребовав не осложнять и без того острые отношения. Филимонов потом часто говорил: «Я хотел ещё в Мечётке покончить с правительством, да Деникин не позволил». Либеральный Антон Иванович не считал себя вправе стоять на пути «народного волеизъявления».
Эта же мягкость проявилась и теперь. Вместо того, чтобы заставить кубанцев признать «Положение…», деникинская администрация решила устроить дискуссию. 26 октября (8 ноября) 1918 года состоялось совещание, на котором присутствовали представители белого командования, кубанского правительства и приглашённые в качестве третейских судей донские кадеты (представители милюковской партии «Народной свободы»). Генерал Лукомский требовал подчинения диктатуре командующего Добровольческой армией, Быч — создания конфедерации с неким союзным командованием, донцы предложили разделить полномочия добровольцев и казачьих областей. Надо ли говорить, что этот диалог слепого с глухим кончился ничем.
«Ещё один опыт сговора, — констатировал К.Н. Соколов, руководитель деникинского ОСВАГа — кончился неудачей, значение которой было громадно. Правительство генерала Деникина организовывалось само по себе, кубанские правящие круги сами по себе готовились к открытию Краевой рады». Деникин решил сделать ставку на парламентскую борьбу, понадеявшись на линейских депутатов Рады.
28 октября (10 ноября) 1918 года в Зимнем театре Екатеринодара открылись собрания Чрезвычайной Краевой рады. Подавляющим большинством голосов председателем Рады снова сделался Рябовол.
1 (13) ноября перед собравшимися выступил сам Деникин. Он говорил:
Командование Добровольческой армии взяло на себя… нравственную ответственность перед Родиной, глубоко веря, что на Кубани нет предателей, что, когда придёт час, освобожденная вольная Кубань не порвёт связи с Добровольческой армией и пошлёт своих сынов в глубь её в глубь России <…> Не должно быть армии Добровольческой, Донской, Кубанской, Сибирской. Должна быть Единая Русская армия с единым фронтом, единым командованием…
Эта речь была принята бурными овациями.
Надо отметить, что депутаты Рады оказались чрезвычайно щедрыми на овации людьми: в тот же самый день бурными аплодисментами встретили представителя гетмана Скоропадского (как впоследствии выяснилось, сторонника Петлюры), барона Боржинского и его секретаря, некого Поливана. Свои речи эти двое произнесли на украинском, Быч и Рябовол отвечали им на том же языке. Некий кооператор Левицкий провозгласил Кубань дочкой «неньки» Украины, и тоже вызвал у собравшихся неподдельный восторг.
11 (24) ноября Быч внёс в Раду такую резолюцию:
В период гражданской войны Кубанский край является самостоятельным государством. Будущая Россия должна быть федеративной республикой свободных народов и земель, а Кубань её отдельной составной частью. В настоящее время Кубань суверенна.
Несмотря на то, что представители Добровольческой армии демонстративно покинули заседание, резолюцию приняли практически единогласно.
Никакой реакции со стороны Деникина, предводителя истекающей кровью в неравной борьбе с большевизмом армии, не последовало. Вместо него в свои руки дело решил взять Покровский, который к этому времени уже стал генералом. В один из ноябрьских дней он собрал свои части у Екатеринодара и объявил офицерам, что «сегодня в четыре часа я намерен арестовать этих господ [из кубанской Рады и правительства] и предать их военно-полевому суду по обвинению в государственной измене». В этом намерении Покровского решительно поддержал Шкуро. Однако Деникин тут же вызвал к себе обоих генералов и категорически запретил им кого-либо арестовывать.
Деникин (в первом ряду слева) в 1919 году
Между тем на заседаниях Рады постоянно появлялся барон Боржинский, всякий раз собирая аншлаг. Боржинский зачитывал получаемые им известия об успехах Петлюры и даже как-то заявил, что говорит «от имени украинских республиканских войск, которые восстали… за независимость и светлое будущее матери-Украины на борьбу с давними врагами, [интересы] которых представляет на Кубани киевский черносотенец Шульгин…». Свою безнаказанность самостийники воспринимали как слабость добровольцев, и потому решили пойти ещё дальше. Кубанцы решили обзавестись собственной конституцией. Руководить проектом взялся сам Рябовол.
Конституция Кубанской республики была принята 5 (18) декабря 1918 года. Она состояла из преамбулы и 11 разделов. Народ Кубани провозглашался верховной властью. Принимался принцип разделения властей, однако множество вопросов оставалось за бортом. Так, в конституции ничего не говорилось об административном делении республики, не называлась система органов местной власти, форма взаимоотношений местной и краевой власти оставалась несформулированной. Самостийники очень гордились своей конституцией. Один из них заявил на заседании рады, что она «глубже и демократичнее, чем конституции, существующие на Западе или в Америке».
Ценой сложных манипуляций и интриг Деникину удалось в канун нового 1919 года всё-таки установить на Кубани относительно лояльное правительство из казаков-линейцев во главе с Ф.С. Сушковым. Черноморцы ушли в глухую оппозицию, развернув против нового кабинета и добровольческого командования полномасштабную информационную войну. С трибун Рады и с газетных передовиц на головы линейцев и добровольцев потоком лились немыслимые обвинения в разрухе, затягивании гражданской войны, коррупции, ограничении свобод и ущемлении прав простых станичников. Линейцы и сам Сушков эту публику побаивались. Особенно выделялась газета «Кубанский край», которая дошла до призывов к прямому неповиновению добровольческому командованию. В итоге 7 (20) марта 1919 года правительство всё-таки нашло в себе силы закрыть это издание, но чтобы не совсем уж сердить оппозиционную самостийную публику, вместе с «Кубанским краем» заодно прикрыли и добровольческие газеты «Единая Русь» и «Кубанец» — «за поношение избранников народа и Законодательной рады».
Главной идеей правительства Сушкова стал созыв в Екатеринодаре конференции представителей от регионов бывшей Российской Империи — тех, в которых советская власть или пала, или так и не установилась. Конференция должна была сформулировать позицию по вопросу будущего устройства России и организационно оформить единый антибольшевистский фронт. По мысли идеолога линейцев Д.Е. Скобцова, тогда представился «последний… шанс направить кубанскую краевую политику на дорогу общегосударственного значения» и раздавить сепаратистские стремления. Предполагалось пригласить представителей Армении, Азербайджана, Грузии, Терека, Дона, Украины, горцев Северного Кавказа и Вооружённых Сил Юга России. Начались бурные приготовления, которые прервал запрет Деникина: тот поддерживал проведение только такой конференции, которая приняла бы принцип «воссоздания Единой и Неделимой России с предоставлением самоуправления отдельным её областям», в то время как линейцы хотели позвать в Екатеринодар представителей режимов, «которые строят своё благополучие на отторжении от России».
Вход войск генерала Деникина в Екатеринодар
В результате линейцы опустили руки и ушли в тень, и 5 (18) мая 1919 года войсковое правительство снова возглавили самостийники во главе с черноморцем П.И. Курганским. Черноморцы тотчас же развернули против Деникина широкое информационное наступление. В первые же дни начались закрытия «единонеделимских» газет на Кубани. Начали выходить передовицы с довольно хитроумно поставленной пропагандой. Вот, например, выдержка из официальной газеты кубанского правительства «Вольная Кубань» за 29 мая (11 июня) 1919 года:
Казаки искони были демократами… Их разъединяла, к сожалению, пространственная рознь и этим умело пользоваться центральное русское правительство. Казаков оно эксплуатировало, как военную силу, но сжимало и давило понемногу их внутренние демократические порядки». Но «казаков не прельстила современная разинщина — большевизм… Борьба с большевиками не отвлекла и не остановила в деле государственного строительства <…> Казаки знают, что они имеют такое же право на самоопределение, как и все, кто сумел встать на почву государственного образования <…> Казаки преданы России и постоят за её единство и силу, но не в прежней отжившей её форме. Казаки — федералисты и не потерпят большевизма ни слева, ни справа. С большевиками слева они сводят уже окончательные счёты, а большевикам справа не мешает подумать, с кем и за кем пойдёт русский народ: с федералистами ли демократами, или же за миражом умирающего монархизма.
1(13) июня 1919 года в вестибюле ростовской гостиницы «Палас-отель» был убит председатель Рады Н.С. Рябовол. Убийцам удалось скрыться. Начавшееся следствие ни к чему не привело — виновных не нашли. Однако кубанские политические деятели обвинили в покушении добровольческое командование. Как удалось выяснить современным исследователям, Рябовола убили люди из секретной группы ротмистра-дроздовца Д.Б. Бологовского, связанной с ультраправым «Анонимным центром». Эта организация никакого отношения к самому Деникину не имела.
Убийство Рябовола очень сильно подорвало авторитет добровольческого командования. Один из депутатов Рады вспоминал:
Я знал очень многих кубанцев, до этого относившихся к командованию лояльно, после же убийства Рябовола переменивших своё отношение на критическое и враждебное. Кажется, будет правильным сказать, что с этого случая в армии среди кубанцев началось разочарование в командовании и его политике.
Убитый тотчас же превратился в мученика борьбы за освобождение Кубани. Во всех кубанских школах приказали читать о нём лекции, многочисленными тиражами выпускались его портреты, во многих станицах прошли траурные панихиды. По сути, все эти мероприятия превратились в одну большую антиденикинскую акцию. 27 июня (10 июля) 1919 года постановлением Кубанского краевого правительства при ведомстве внутренних дел был учреждён собственный, Кубанский отдел пропаганды.
Это решение стало ударом для ОСВАГа. Руководитель деникинского отдела пропаганды К.Н. Соколов вспоминал:
…Кубань завела свой «Коп» — так благозвучно назывался Кубанский отдел пропаганды, ведший систематическую и злобную травлю Главного командования… Между нами… происходила довольно скандальная конкуренция, совершенно, однако, неизбежная на почве принципиальных разногласий и личных столкновений, и дрязг. В общем мы превосходили краевую пропаганду и материальными средствами, и совершенством организации. Но у краевых правительств была в руках власть, которой они и пользовались в ущерб нашей работе и для поддержки своих осведомительно-агитационных органов. Борьба велась непрестанно самыми разнообразными и часто некрасивыми способами. На Кубани дело доходило до настоящих гонений.
«Коп», на финансирование которого Кубанское правительство ежемесячно тратило 4 000 000 рублей, разносил свою агитацию по всему краю. На витринах этого учреждения вывешивались самостийные газеты с подчёркнутыми местами, особенно оскорбительными для Добровольческой армии, экземпляры «Известий» и «Красноармейца», смачно описывавшие, например, развал армии адмирала Колчака, а также размещались многочисленные сообщения об актах «белого террора».
Эмигрантская карикатура 1925 года
14 (27) июня самостийники постановили закрыть все газеты, «поносившие Раду и покойного Рябовола, а редакторов их выслать из края». К осени закрытие различных газет на Кубани стало настолько частым явлением, что поэт С.Я. Маршак, работавший в редакции нейтральной газеты «Утро Юга» (под псевдонимом «д-р Фрикен») отозвался на это эпиграммой:
Вновь не стало двух газет…
Это символ, что ли?
На Кубани нынче нет
Ни «Земли», ни «Воли»!
Характерно, что газеты закрывали исключительно поборники кубанской демократии. Осенью 1919 года тон самостийной прессы стал совершенно воинственным. «Кубанская Воля» писала:
И опять одинока Кубань. И опять люди из Москвы не мирятся с её волей. Те были красные, а эти — черные… Снова шныряют агенты по станицам, снова пытаются омрачить казачий ум. Снова льются сюда наёмные газеты, листки, прокламации, воззвания.
Деникин, поглощённый походом на Москву, предпочитал в кубанскую возню не вникать, и вместо решения проблемы решил от неё уйти: в августе 1919 года ставка и все «общероссийские» органы власти переехали в Таганрог. Кубань отдавалась практически в полное распоряжение самостийникам. К.Н. Соколов вспоминал:
Пока Ставка Главнокомандующего и Особое Совещание при нем оставались в Екатеринодаре, неустроенность наших отношений с Кубанью ощущалась болезненно, но не имела катастрофического характера. Центробежные стремления кубанских самостийников-черноморцев находили себе естественный противовес в моральном авторитете и фактическом влиянии Добровольческого Центра, и плохо слаженная машина Добровольческо-Кубанского военно-политического сотрудничества все же работала, хотя и с перебоями и толчками.
А «Коп» в это самое время рассылал воззвания, которые зачитывались на всех станичных сходах:
Так что же казачество?.. Отвергнет ли оно мысль о диктатуре? Станет ли оно на защиту трудового народа, над которым уже вьются арканы, закидываемые помещиками, движущимися вместе с «Особым совещанием» при Добрармии? Или его опять, как встарь, новоиспечённые цари и их лакеи обманут и приспят, опять обратят в опричников, в палачей свободы и народа? Или, быть может, казакам, ушедшим далеко в глубь России, просто не дадут увидеть родной край, как не дали увидеть ближайшую судьбу родного народа и родного края Н.С. Рябоволу?
Эта трагикомедия разворачивалась именно в те самые дни, когда героические солдаты и офицеры Вооружённых сил на Юге России вели решающие сражения на московском направлении у Орла.
Фронт требовал чрезвычайного напряжения сил, и командование наконец решило окончательно взять контроль над железными дорогами и распределением продовольствия в стране в свои руки. Однако кубанские самостийники ввели у себя таможенные границы — «рогатки» — отделившие их от остальной России. Добровольческое командование, вынужденное думать о продуктах для населения освобождаемых русских городов, постоянно давило на Кубань, требуя убрать «рогатки», которые объективно душили внутреннюю торговлю, обостряли продовольственный кризис и повышали цены. Для победы в войне белым прежде всего требовалось навести у себя хозяйственный порядок — лучшего аргумента в их пользу нельзя было бы придумать. Однако главный хлеборобный регион самочинно вводил таможенные границы и делал невозможным создание единого экономического пространства.
Деникин снова отверг единственное здравое решение — разогнать самостийников — и избрал довольно странный способ давления. В середине сентября 1919 года Особое совещание приняло решение запретить свободный вывоз товаров «с территории Добровольческой армии» в казачьи области — только с разрешения и не иначе как при условии обратного ввоза равного по ценности товара. Теперь появились ещё одни таможенные «рогатки», только уже со стороны добровольцев.
Это породило беспрецедентную волну самостийных статей и агиток, посвящённых «экономической блокаде Кубани», которую якобы ввела белая администрация. Особенно активно агитация велась среди новобранцев. В своей пропаганде этого решающего периода Гражданской войны самостийники использовали предельно понятные формулировки, которые выглядели примерно так:
— Почему мануфактура и остальные промтовары так дороги? — Это всё деникинская экономическая блокада Кубани.
— Почему дорожает хлеб? — Это всё оттого, что Добровольческое командование отдаёт весь урожай Антанте в уплату за снабжение.
— Почему кубанские части плохо снабжаются? — Да потому, что все снаряжение идёт в добровольческие части: «кубанцы босы и голы, тогда как добровольцы, даже пленные большевики, ходят в отличном английском обмундировании».
— Почему постоянно войск на фронте не хватает? — кубанцев заставляют проливать кровь в борьбе с «дружественными горцами Дагестана и Чечни, с родственными украинцами Петлюры».
Вообще, все отрицательные явления в жизни списывались на счёт Белого движения, к которому население Кубани, попробовавшее комиссарщины в 1918 году, относилось поначалу вполне сочувственно. Постепенно самостийная пропаганда вкупе с усталостью от войны начали давать свои плоды: с середины 1919 года пополнения в кубанские части, некогда одни из самых стойких и верных, начали состоять в основном из молодёжи, которая любила митинговать и при первой возможности дезертировала. Бегство кубанских казаков в тыл постепенно приобретало угрожающие масштабы.
В октябре 1919 года поход на Москву сорвался, и началось отступление по всему фронту. Пошли слухи: якобы некоторые самостийные лидеры финансируют банды «зелёных» у станции Тоннельная. Только теперь Деникин осознал необходимость решительных мер, о необходимости которых ему настойчиво говорили уже полтора года.
С благословения Деникина профессор К.Н. Соколов вместе с генералом П.Н. Врангелем, командующим Кавказской Добровольческой армии (укомплектованной прежде всего из кубанцев), в строгой секретности взялись за создание проекта изменения кубанской конституции. Было решено ограничить полномочия Рады, передать большую их часть войсковому атаману (с заменой безвольного Филимонова на кого-нибудь более подходящего), подчинив эту систему власти Главнокомандующему ВСЮР. Кубань провозглашалась «тыловым районом» Кавказской Добровольческой армии, а командующим войск тыла назначали генерала В.Л. Покровского, известного своим крутым нравом и непримиримым отношением к самостийникам. Фактически это означало переход Кубани на законы военного времени. Все эти приготовления приурочили к началу сессии Краевой Рады, которая состоялась 15(28) октября (ничего не подозревавшие члены рады легкомысленно избрали своим председателем И. Макаренко, который с первого же дня обрушил на добровольческое командование шквальный огонь критики).
Кавказская кавалерия в Добровольческой армии
Всё было готово, не хватало лишь подходящего повода. Долго ждать не пришлось.
Ещё в декабре 1918 года Рада отправила от лица Кубани свою делегацию на запланированную в Версале мирную конференцию, определять послевоенное устройство Европы. Возглавить посольство собирался Быч, а на дорожные расходы делегатам ассигновали 30000 фунтов стерлингов.
Никем не признанная и никому не нужная, полгода делегация коротала дни в парижских кабаках и кафешантанах, пока не повстречала где-то таких же самочинных представителей так называемой «Горской республики». Так называли себя послы самопровозглашённых образований Северного Кавказа — горцы объявили джихад всем неверным и вели не очень масштабную, но довольно кровавую войну против русского населения. Вот с ними-то и заключили договор о дружбе и союзе полномочные представители Кубанской народной республики. В сентябре 1919 года одного из членов делегации, попа А.И. Калабухова, командировали на Кубань с отчётом о проделанной работе и текстом договора, который он и озвучил на очередном заседании Рады.
Этот договор был прямой изменой России (позднее Калабухов пытался отпираться тем, что зачитывал лишь предварительный, нератифицированный проект, но факта измены это не отменяет). После того как Деникин узнал о случившемся, сомнений больше не оставалось. 25 октября (7 ноября) 1919 года вышел приказ Главнокомандующего: всех членов парижской делегации придать военно-полевому суду за измену.
Приказ Деникина произвёл в Раде эффект разорвавшейся бомбы. Пока атаман Филимонов робко призывал депутатов образумиться и найти выход из положения, Рада начала долгую, на несколько дней, дискуссию о том, как ей следует отреагировать. 1(14) ноября появилась резолюция, в которой говорилось:
Не касаясь существа вопроса о договоре, протестовать самым решительным и энергичным образом против означенного приказа генерала Деникина и требовать срочной его отмены…
Днём раньше в Ставку послали телеграмму от атамана и правительства:
Если названные лица действительно подписали… договор… то вопрос о превышении названными лицами данных им полномочий подлежит суждению краевого правительства…
Добровольческое командование терпеливо ожидало.
Рада отказалась признать факт измены России со стороны парижской делегации — и тем самым подписала себе приговор. Теперь Деникин со спокойной совестью отправил Врангелю телеграмму, в которой давал тому свободу действий. Врангель тотчас отправил в Екатеринодар Покровскому приказ помимо Калабухова арестовать ещё и «всех тех лиц, из числа намеченных Вами, деятельность коих имеет определённые признаки преступной агитации, в связи с текущим политическим моментом. Арестованных лиц немедленно предайте военно-полевому суду… и приговор суда приведите в исполнение безотлагательно».
5 (18) ноября 1919 года Покровский выдвинул атаману, кубанскому правительству и Раде ультимативное требование — сдать Калабухова, прекратить травлю Добровольческой армии, выдать 11 самых активных самостийников во главе с председателем Рады Макаренко. В Раде начались дебаты. Атаман Филимонов и часть линейских депутатов пытались склонить всех к безоговорочной сдаче. Макаренко категорически выступил против, заявив при этом, что «нет у нас больше атамана», сложил с себя полномочия председателя и скрылся в неизвестном направлении.
На следующее утро Покровский оцепил все правительственные здания (войска его, кстати, на три четверти состояли из кубанцев), повторил свои условия, дал срок до полудня, и расположился в Атаманском дворце, где вёл себя как полноправный хозяин. К нему явились разные делегаты с просьбами изменить своё решение, однако генерал, сам некогда имевший дело с кубанскими руководителями, прекрасно понимал, чем чревата хотя бы одна уступка этой публике. Видя его непреклонность, делегаты сочли за благо отдать ему Калабухова добром, и просить депутатов Рады добровольно сдаться добровольцам. Между тем наступил полдень, и Покровский устроил бравурный парад своих солдат-кубанцев под окнами Рады — те не умолкая кричали своему командиру «ура». Это зрелище совершенно деморализовало казаков из охранявшего Раду Таманского дивизиона. Таманцы добровольно сложили оружие, и бойцы Покровского заняли внутренние караулы. Самостийники решили сдаться. Их препроводили в Атаманский дворец и посадили под замок.
Поздно вечером состоялся военно-полевой суд, собранный целиком из кубанских казаков. Суд рассмотрел дело Калабухова и приговорил его к смертной казни. На следующий день, рано утром 7 (20) ноября, Калабухов, в черкеске, но без оружия, был повешен на Крепостной площади с табличкой «За измену России и кубанскому казачеству». Остальных арестованных Деникин помиловал — их под усиленным конвоем отправили в Константинополь.
7(20) ноября перед Радой выступил генерал Врангель, встреченный, согласно протоколу заседания, шумными и продолжительными аплодисментами. В своей речи он обрушился на самостийников и предложил конституционную реформу. Рада выслушала долгую речь Врангеля стоя и, по словам Деникина, «впоследствии не могла простить и себе, и ему этого унижения».
Врангель в 1920-м году
На следующий день все предложения Врангеля приняли в виде нового «Временного положения об управлении Кубанским краем». Теперь в регионе вводилась сильная атаманская власть. Через несколько дней атаманом избрали лояльного Деникину генерала Н.М. Успенского. Было заявлено и о том, что «Кубанский край мыслит себя неразрывно связанным с Единой, Великой, Свободной Россией».
Выяснить, как в действительности отнеслось население края к разгрому самостийников, невозможно. Члены Рады заявляли, что кубанцев возмутило попрание свобод, и после этого они более уже не желали связывать себя с белыми. Белые мемуаристы отмечали, что обыватель был рад увидеть наконец долгожданное проявление твёрдой власти, и всех добровольческих вождей екатеринодарцы встречали овациями. Советские историки утверждали, что возня между самостийниками и деникинцами совершенно не касалась и не интересовала трудящихся Кубани, которые ждали прихода Красной армии.
Очень много написано о том, что разгром кубанских самостийников стал одной из главных причин поражения Деникина. Зимой 1919–20 гг. массовое дезертирство кубанцев сменилось поголовным бегством с фронта. После катастрофических поражений конца 1919 года на фронте остались только самые стойкие и верные долгу бойцы, среди которых лишь немногие были кубанцами. Яд самостийной пропаганды (вместе с которой распространялась и подпольная большевистская) не сделал кубанцев сепаратистами, но подорвал их некогда абсолютное доверие к своему командованию. Разгром источника самостийной агитации опоздал на полтора года и теперь уже ничего не мог изменить сам по себе. Более того, победа оказалась неполной — Антон Иванович оказался последователен в своей политике «шаг вперёд, два назад».
В конце декабря 1919 года от тифа скончался атаман Успенский, и Рада тотчас сделала обратный поворот, отменив все решения от 8 (21) ноября. Атаманом стал проходимец и авантюрист генерал Н.А. Букретов, который вместе с председателем правительства В. Иванисом, ярым украинофилом, и председателем Рады И.П. Тимошенко начал очередной «поход на власть». На собравшемся 5 (18) января 1920 года Верховном круге Дона, Кубани и Терека кубанцы пытались склонить донцов и терцев к разрыву с добровольческим командованием, но безнадёжно: за исключением небольшой группы левых, все делегаты этих казачьих войск (особенно терцы) горячо вступились за армию и её Главнокомандующего. Однако кубанцы начали вести среди собравшихся последовательную и горячую агитацию за создание собственной казачьей государственности, отдельной от России, и уже через месяц пропаганда начала давать значительные результаты.
Фронт стремительно приближался к границам Кубанского края. Деникин пошёл на уступки. 8 февраля (н.с.) 1920 года появилась отдельная Кубанская армия. В марте на основании договора командования с Верховным Кругом Дона, Кубани и Терека устроили «Южнорусское правительство», в которое вошли представители казачества. Характерно, что даже эту попытку компромисса с Деникиным кубанцы пытались сорвать: 16 марта — за день до падения Екатеринодара — они вынесли на голосование отмену этих договорённостей.
Вопреки громким обещаниям самостийников, Кубань против большевиков не поднялась. Кубанская армия разлагалась и разбегалась. Кубанское казачество не хотело воевать ни за сепаратистов, ни за «кадетов». Деникин писал:
В большинстве своём они [кубанцы] не шли ни за Россию, ни за Кубань, ни против большевиков, ни против нас. Наиболее охотно они внимали тем речам, которые, как приём наркотического средства, успокаивали и усыпляли тревожные думы: «Большевики теперь уже совсем не те, что были. Они оставят нам казачий уклад и не тронут нашего добра».
9 марта 1920 года пала Тихорецкая, а 12 марта кубанцы сдали станицу Кавказскую. 16 марта 1920 года красные части вышли на реку Кубань по всему фронту. Тогда же им досталась станица Усть-Лабинская. 17 марта 1920 года советские войска вошли в Екатеринодар, пали Армавир и станица Невинномысская. Добровольческие части начали эвакуацию из Новороссийска в Крым. Казачьи части отступили по берегу Чёрного моря к грузинской границе, и частью также переправились в Крым, а частью сдались на милость большевикам.
Впереди Кубань ожидал полный набор прелестей советской жизни: красный террор, расказачивание, украинизация средней школы в 20-е годы, коллективизация, голод 1932–33 годов. Самостийников же ждала неприметная и скучная жизнь в эмиграции. Некоторые из них позднее примазались к ОУН, но сколько-нибудь значительной роли там не играли.
Одной из самых главных ошибок Белого движения и лично генерала Деникина стала легитимация кабака, который представляла собой кубанская Краевая Рада. Деникин ошибочно полагал, что представители этой Рады действительно кого-то представляют. Если в 1917 году «кубанская демократия» формировалась на коленке, фактически явочным порядком, оставляя за бортом иногороднее большинство населения области, то после освобождения Екатеринодара был принят избирательный закон, согласно которому «депутатов Рады должны избирать сходы из казаков и горцев старше 25 лет, а также крестьян-общинников, прописанных в Кубанской области».
Эта формулировка означала, что практически всё городское население Кубани, десятки тысяч иногородних батраков, а также тысячи казаков, находившихся в рядах действующей армии, лишались права влиять на состав кубанского парламента. Более того, сами эти сходы в условиях массового абсентеизма представляли собой станичные междусобойчики, на которые собирались местные учителя и всякого рода активисты. Можно констатировать, что Рада представляла интересы населения Кубани не более, чем какой-нибудь красный совдеп.
Белое командование поначалу пыталось вести с самостийниками диалог, найти компромисс и даже кое-где пойти на уступки, а после месяцами игнорировало все нападки в свой адрес — непростительная ошибка. Миндальничание трактовалось самостийниками как слабость оппонента, как сигнал к дальнейшим действиям. Эта публика понимала и уважала только силу.
Деникин долго не решался что-либо предпринять. Когда мягкотелый Филимонов вместе с кубанскими казаками и офицерами приготовился положить конец самостийности, Главнокомандующий не позволил ему этого сделать. В Раде велика и влиятельна была пророссийски настроенная фракция линейцев — они у главного командования не находили ни понимания, ни последовательной поддержки. В решающий момент линейцы оказались брошены один на один с самостийниками и стушевались. Когда же Деникин с огромным опозданием решился на силовое решение кубанского вопроса, у него не хватило воли довести дело до конца.
Эта непоследовательность была и ошибочна, и преступна.
Самостийники, в свою очередь, оказались вполне последовательны в своей беспринципности. За три неполных года они неоднократно меняли вывески в зависимости от конкретных обстоятельств. Одни и те же лица успели побывать и сторонниками возрождения сильной России, и федералистами, и борцами за вольную Казакию, и поборниками объединения с Украиной.
Эти господа, пока были сильны, нисколько не стесняясь закрывали пророссийские газеты, арестовывали и высылали из края неугодных лиц, вели грязную демагогическую кампанию за спиной воюющей Добровольческой армии, финансировали «зелёных» бандитов, устраивали таможни на границе с голодающей Россией и в довершение всего назаключали союзов с головорезами, обильно заливавшими кровью Терек. Едва самостийники встречали сопротивление, они тотчас же перевоплощались в мучеников, жертв московской неволи и неправды. В пытках, которым подвергли Кубань победоносные большевики, есть немалая доля вины Кубанской Рады.
История тех страшных дней — одновременно предупреждение и урок.
