Ранее: вторая Дума
3 июня 1907 года революция кончилась. Это признавали даже ее глашатаи. Вместе с революцией ушла в небытие и «Дума народного гнева» (так ее без ложной скромности окрестили кадеты). «Народный гнев» против ожиданий парламентариев не привел ни к волнениям, ни к рабочим стачкам, ни даже к попытке нового Выборга. «По прочтению указа о роспуске Государственной думы, — пишет Я. В. Глинка, фактический советник всех председателей Думы III и IV созывов, — произошло смятение. У подъезда и на улицах уже стояли охранники, готовые принять в свои объятия бывших членов Государственной думы… Многие из них обращались к нам с просьбою указать путь наиболее надежный, чтоб не быть тотчас арестованными».
Депутаты разъехались по домам, многие вернулись к обычным своим занятиям. Особенно интересна история Алексея Кузнецова, кузнеца из деревни Чиграсёво, входившего в группу социал-революционеров. Кузнецов прославился еще будучи депутатом — его неоднократно арестовывали в нетрезвом виде. Однажды, в пылу трактирной драки, он в лучших традициях немого кино надел на голову другому участнику портрет Николая II. Мандатом своим кузнец очень гордился и хвастался, что царские министры боятся его пудового кулака.
После бесславной гибели Думы Кузнецов уехал домой, и там после пьяной драки, уже не имея неприкосновенности, угодил в тюрьму на два года. В камере он познакомился с Васькой Страусом (Яковом Петерсом) и вошёл потом в его банду, получив кличку Депутат. Помимо мелких и крупных краж банда совершила одно из самых резонансных ограблений начала века, налёт на Строгановский дворец, похитив 22 тыс. рублей бумагами и 4 тыс. наличными.
Следствие вскоре выследило и арестовало Страуса и его подельников, и в 1914 году Кузнецов, бывший парламентарий, получил шесть лет тюрьмы. Но до конца срока не досидел — вышел по амнистии Временного правительства в 1917-м.
Словом, стало ясно, что избирательный закон нужно менять так, чтобы личности, которым по меткому выражению Столыпина «хотелось дать в морду», больше не могли попасть в парламент.
Третьеиюньский переворот
Столыпин, несмотря на настойчивые вопросы Государя, медлил с роспуском Думы. Он ждал, что депутаты наконец-то образумятся и начнут действовать в интересах государства. Увы, Думе было интереснее играть в революцию. Левые (в первую очередь социал-демократы) с азартом агитировали за ниспровержение всего. Великий князь Александр Михайлович так отзывался о депутатах: «Вторая Дума состоит из открытых бунтовщиков, которые призывают страну к восстанию».
Последней каплей стал случай с Зурабовым: тифлисский социал-демократ Аршак Рашид-Бек Зурабов заявил, что русская армия не умеет бороться с врагом, зато умеет воевать с собственным народом, и потому всегда будет «терпеть поражения на Востоке». Министры и правые депутаты в знак протеста покинули зал заседаний. Это было прямое оскорбление.
Справедливости ради председатель Второй думы Головин пытался выйти из положения: лично принес извинения военному министру А. Ф. Редигеру, официально осудил заявление Зурабова от имени парламента. Но это уже ничего не могло изменить: министры, Император и правые круги окончательно осознали, что с таким составом народного представительства не стоит иметь дела.
Вторая Дума
Поднятая правыми в прессе кампания за роспуск Думы и изменение избирательного законодательства имела успех. Николай II и Столыпин убедились, что Народное представительство в таком виде не может работать на благо родины. Повод появился как раз вовремя. В среде социал-демократов, по мнению следствия, зрел заговор, имевший целью убийство Императора и смену государственного устройства. 1 июня прокурор Камышанский на закрытом заседании огласил постановление о привлечении к ответственности всей фракции эсдеков. Столыпин потребовал немедленно дать согласие на арест 16 и отстранение еще 55 депутатов. Собирались ли социал-демократы на самом деле убить Государя или нет — вопрос спорный. Маклаков тогда едко заметил, что: «Думу не потому распустили, что открыли заговор, а заговор „открыли“ потому, что Думу было решено распустить». Однако медлительность, с которой депутаты приступили к рассмотрению дела, окончательно утвердила мысль о необходимости немедленного роспуска.
3 июня 1907 года Дума была распущена. Полиция еще ночью арестовала большую часть социал-демократической фракции. Головин, председатель, поехал в штаб кадетов — узнать, не будет ли нового Выборга. Ему сказали, что «решено принять свершившиеся вполне спокойно и разъехаться по домам».
Царский манифест гласил, что несмотря на все попытки найти общий язык с Думой и приступить к решению насущных проблем, депутаты ответили конфронтацией: они затягивали или отклоняли законопроекты, предложенные им на рассмотрение, а право запроса превратили в оружие против правительства. Но хуже всего был отказ немедленно отстранить и арестовать депутатов, уличенных в преступлении.
Правительство сообщало, что корень проблемы лежал в ущербности избирательного закона. Чтобы не повторять одну и ту же ошибку снова и снова, манифест изменял порядок избрания Думы. В новом законодательстве переменилось многое. Во-первых, вместо представительства всех народов во главу угла наконец ставились русские интересы. Император писал: «Иные народности, входящие в состав Державы Нашей, должны иметь в Государственной Думе представителей нужд своих, но не должны и не будут являться в их числе, дающем им возможность быть вершителями вопросов чисто русских». Устав от самаркандских торгашей и кокандских поборников шариата, авторы закона полностью лишили Среднюю Азию представительства. Кавказ, как оплот дашнакцутюнов и прочей революционной дружбы народов, теперь мог посылать только 10 своих представителей вместо 29. А поляки, игравшие всегда на два фронта, получили 14 депутатов вместо 36. При этом двое из них должны были представлять русское население края.
Социалисты-революционеры
В куриальной системе также произошли изменения. Чтобы попасть в землевладельческую курию, теперь требовалось не менее чем за год до выборов в том же уезде иметь в среднем 200–300 десятин земли или имущество не менее чем на 15 000 рублей. Частные владельцы, монастыри и церкви могли объединяться в группы, совокупно подпадавшие под это правило, и посылать от себя одного представителя.
Вторая курия была разбита на две части: 1-я городская, по которой голосовали домовладельцы, имевшие недвижимого имущества не менее чем на 1000 рублей, и крупные предприниматели, платившие не менее 55 рублей ежегодного налога; 2-я городская, для домовладельцев с имуществом стоимостью менее 1000 рублей (для маленьких городов — 300), квартиросъемщиков и предпринимателей, уплачивающих промысловый налог на личные занятия. Стоит отметить что Москва, Санкт-Петербург и еще 5 основных городов Империи имели прямое голосование.
Рабочая курия была сильно урезана — она сохранилась только в 6 губерниях, наиболее развитых в промышленном отношении. Для участия в выборах пролетарий должен был проработать на предприятии не менее полугода. При этом он не мог участвовать в избирательном съезде напрямую, а выбирал уполномоченных.
В цензовых куриях женщина, обладавшая необходимым имуществом, могла передать право участия в выборах мужу или сыну. К тому же избирательными правами наделили евреев.
Таким образом, пропорционально мандаты делились между куриями так: землевладельческая курия выбирала 49,6% всех депутатов (по старому закону — только 32,7%); 1-я городская — 15,3%; 2-я городская — 11% (совокупно число мандатов городской курии возросло на 3,8% с 22,5%); крестьянская курия могла избрать 21,8% (против 42,3% по Положению от 1905 года); вопреки ожиданиям, количество выборщиков от рабочей курии сократилось только на 0,2% и составило 2,3% от общего числа.
Новый закон о выборах сместил акценты. Романтическое толкование крестьянства как «оплота старинных порядков» и фундамента государства не выдержало столкновения с действительностью. Как показал опыт двух первых дум, крестьянские депутаты неизменно сбивались в «трудовую группу», а дальше с увлечением требовали отбирать и делить; реальность их не интересовала. В новом законе правительство сделало ставку на другие классы: на помещиков и крупных буржуа.
Преддумье
Принято считать, что Третья дума получилась менее радикальной только благодаря изменению избирательного законодательства, но это заблуждение — достаточно посмотреть на результаты земских праймериз. Всего через неделю после роспуска, 11 июня, открылся съезд земских деятелей, куда 32 губернских земства отправили своих делегатов. Ольденбург пишет, что «перемена оказалась очень резкой». Из 124 участников было 33 правых, 33 умеренных, 44 октябристов, 4 мирнообновленца и только 10 кадетов. Выборы, проходившие по прежней, неизменной схеме, показали, что общество заметно поправело. Левые объясняли это «классовым страхом», но более вероятным кажется удовлетворение от проведенных реформ. Косвенный аргумент в пользу этой второй версии: многие деятели, до сих пор отказывавшиеся участвовать в земствах, после столыпинских изменений поменяли свою точку зрения. В своих «Воспоминаниях» Д. Н. Шипов, один из основателей октябристской партии, впоследствии порвавший со своим детищем и создавший мирнообновленческую группу, активный земский деятель, разочарованно пишет, что на смену «прогрессивным гласным» пришли «люди, в прежнее время не интересовавшиеся земским делом».
Свою работу съезд начал с телеграммы Государю, в которой обещал «приложить все силы, чтобы помочь Вашему Величеству водворить правду, мир и благоденствие». Не обошли делегаты вниманием и Столыпина — А. И. Гучков во время банкета участников произнес тост: «Если мы присутствуем при последних судорогах революции… этим обязаны мы этому человеку». Земский съезд показал настроения тех слоев населения, которые по новому законодательству получили решающую роль.
Выборы
Выборы прошли в сентябре — октябре 1907 года. В больших городах основная борьба шла между кадетами и октябристами. Кадеты, пытаясь завоевать электорат на фоне всеобщей усталости от революции, начали критиковать крайне левых — своих бывших союзников. Милюков очень вовремя прозрел и писал в «Речи», что «к великому сожалению, у нас и у всей России есть враги слева». Дальше он, сославшись на знаменитую басню Лафонтена, предложил перестать тащить «левого осла» на своей спине. Социалисты оскорбились и принялись гневно клеймить кадетов за оппортунизм. Результаты голосований оказались предсказуемы: по 1-й городской курии победили октябристы, а по 2-й — кадеты.
Заседание комиссии по выборам выборщиков в Третью Государственную думу
Результаты губернских избирательных собраний также никого не удивили — в них победу одержали октябристы и правые. Некоторые отличия были в западных областях и местах с преобладающим инородческим элементом: польские и литовские губернии, Кавказ, Сибирь и уральские области прислали оппозиционных депутатов. Таким образом из 442 членов новой Думы около 300 составили правые, умеренно правые и октябристы. Оставшиеся 50 были всех оттенков левого.
Государственная дума
В Государственной думе самой большой фракцией стали октябристы, имевшие 154 места, следом за ними шли разные правые, совокупно занимавшие 147 мест, 115 депутатов представляли левых. Имелись и национальные группы: поляки — 11 мест, польско-литовская группа — 7, мусульмане — 8.
Депутаты от национальных окраин в Третьей думе обособились от русских фракций. Но, голосуя совместно с оппозицией, «они, в особенности поляки, не хотели, однако, разрывать с правительством» — пишет Милюков. Кавказцы (особенно грузины), в большинстве своем крайне левые, наоборот выступали единым фронтом с социал-демократами.
Дума была разбита на равные доли: одна треть за правыми, одна треть за октябристами и одна треть за левыми. Такой состав не позволял ни одной из партий единогласно диктовать свою политику, как это делали кадеты в первых двух созывах. Положение это привело к образованию так называемого «октябристского маятника», когда депутаты от «Союза 17-го октября» блокировались попеременно то с правыми, то с левыми, создавая таким образом два большинства: правооктябристское и октябристско-кадетское. Ленин, неудачно баллотировавшийся во Вторую думу, жаловался, что «избирательный закон в III Думу так и подстроен, чтобы получить эти два большинства», отлично понимая, что шанса попасть в новый созыв у него теперь не осталось. Открытие Думы прошло без торжеств.
Третий созыв
Первый думский опыт оказался настолько неудачным, что царю пришлось нарушать данное им же слово и менять избирательный закон, но два созыва профессиональных друзей рабочих, занимавшихся исключительно борьбой с правительством, не оставили другого выбора.
Как пишет Герье, «большинству Второй думы не было дела до запросов жизни. Думская трибуна была для нее <…> средством для того, чтобы революционизировать крестьянские и рабочие массы и с их помощью захватить власть». Все пятьдесят три заседания депутаты пытались устроить социальную революцию, ссорились друг с другом, игнорировали правительство, которое готово было пойти на сотрудничество, и всячески саботировали неотложные законопроекты. После обнаружения антигосударственного заговора эсдеков и попытки ареста его главарей, Дума, вместо помощи полиции, стала оттягивать решение. Депутат от Тихвинской губернии крестьянин Богатов заметил по этому поводу: «нас посылали в Думу с тем, чтобы мы действовали по совести. Какая же у нас совесть, если мы не выдадим преступников, которые вовсе не желают знать Думы?».
Новый избирательный закон разрабатывала профессиональная команда во главе со Столыпиным, и он с самого начала был задуман так, чтобы увеличить представительство от более спокойных, национально настроенных слоев общества: помещиков, землевладельцев, промышленников, купцов, богатых мещан, обеспеченных крестьян.
Вдобавок авторы закона нагрузили парламент не самыми глобальными, но насущными вопросами: коррекция смет на небольшие суммы, создание ставок должностей и вообще штатных расписаний государственных учреждений. Кроме того, Думу лишили возможности официально выражать свое суждение относительно любых вопросов за рамками законотворчества.
Столыпин был настроен очень благосклонно к новой Думе и даже предлагал императору принять ее членов, на что Николай, не питавший особенных иллюзий, ответил: «Теперь принимать ее рано, она себя еще недостаточно проявила».
Молебен по случаю открытия Третьей Государственной думы в Колонном зале Таврического дворца
Открытие
1 ноября 1907 года открылась сессия Государственной думы. Выслушав приветственное слово Императора, депутаты без особенной помпы приступили к выборам президиума — они затянулись на несколько заседаний. Четкое большинство еще не успело сформироваться, договариваться пришлось на ходу. После долгих препирательств октябристы и правые разделили основные места между собой: председателем стал октябрист Хомяков, младшим товарищем председателя — октябрист Волконский. Правым достались места старшего товарища председателя, секретаря и старшего помощника секретаря. Левые получили только места младших помощников секретаря. Кадеты, восприняв это как оскорбление, от участия в президиуме отказались.
В сущности, у партии Народной свободы был для этого повод. Пуришкевич, например, о левых в президиуме сказал, что «не наша задача пускать козла в огород», и добавил, что партию Народной свободы нужно слушать внимательно, но действовать по «мудрой магометанской пословице», гласящей: «слушай что тебе говорит женщина, но поступай как раз наоборот».
Комиссии
После выборов президиума депутаты приступили к формированию комиссий. Первой на очереди стала комиссия для составления проекта всеподданнейшего адреса Императору. Подобные адреса — ответы — на приветственное слово Государя составлялись еще со времен Первой думы и были своего рода барометром, измерявшим настроение депутатов. «Ближайшие же дни показали, — пишет Ольденбург, — что представители центра Государственной думы действительно были настроены не совсем так, как того желал государь».
В комиссии председательствовал октябрист А. И. Гучков, а докладчиком выступил известный адвокат Плевако, зачитавший подготовленный проект адреса. Еще во время предвыборной гонки октябристы ставили в укор первым двум Думам нежелание поблагодарить монарха. Теперь они исправили это упущение:
Всемилостивейший Государь!
Вашему Императорскому Величеству благоугодно было приветствовать нас, членов Государственной Думы третьего созыва, и призвать на предстоящие нам законодательные труды благословение Всевышнего.
Считаем долгом выразить Вашему Императорскому Величеству чувства преданности Верховному Вождю Российского государства и благодарности за дарование России права народного представительства, упроченные Основными Законами Империи.
Верьте нам, Государь, мы приложим все наши силы, все наши познания, весь наш опыт, чтобы укрепить обновленный манифестом 17 октября Вашею Монаршею волею государственный строй, успокоить отечество, утвердить в нем законный порядок, развить народное просвещение, поднять всеобщее благосостояние, упрочить величие и мощь нераздельной России и тем оправдать доверие к нам Государя и всей страны».
После оглашения текста в его защиту выступил председатель комиссии, заявивший, что документ был подготовлен Фракцией 17 октября, но чтобы объединить всю Думу в единое целое, «адрес должен быть не от партии, а от всего народного представительства». Начав за здравие, Гучков закончил как обычно. Он заявил, что Манифест 17 октября был «добровольным отречением Монарха от прав неограниченности», и что конституционалисты сумеют доказать преданность своему «конституционному Монарху». В зале начался шум.
Группа депутатов Третьей Государственной думы, принятых императором Николаем II в Царском Селе, на вокзале
С тех пор как появилась Дума, в обществе не утихали споры о государственном строе. Либерально настроенные деятели твердили, что теперь строй в России стал конституционным, а правые и консерваторы резонно отвечали, что Основные Законы закрепляют самодержавную и неограниченную власть Императора. Неоднократно и сам Государь говорил о сохранении своей власти «как встарь». Кроме того, слово «конституция» не произносили не только высшие государственные чиновники, но и представители правых политических течений. Гучков как опытный политик и протеже Столыпина не мог не знать, что утверждение «конституции» с трибуны Государственной думы приведет к скандалу.
Первая поправка поступила от правой фракции: епископ Митрофан предложил внести в документ верное титулование в обращение. По его мнению, над словами «Всемилостивейший Государь» стоило поставить слова: «Его Императорскому Величеству Государю Императору и Самодержцу Всероссийскому», как того требует правила приличия.
Милюков, выступавший следом, заявил, что свой текст Партия Народной свободы вносить не будет. И после долгих рассуждений об истории России, предложил добавить в адрес слово «конституция», объясняя это тем, что Думе необходимо наконец обозначить новый государственный строй, созданный после Манифеста 17 октября. Не остановившись на этом, предводитель кадетов поддержал группу польских депутатов, неоднократно просивших упомянуть хоть где-нибудь «о справедливых стремлениях народностей, населяющих Россию», чтобы «залечить нанесенные раны» и «утешить боль обид» и «водворить внутреннее согласие». Закончил он свою мысль фразой: «Мы полагаем, что истинный патриотизм должен быть российским патриотизмом, а не патриотизмом великоросским!». Оратора не раз прерывали саркастические выкрики справа и аплодисменты слева.
Следующим выступил Пуришкевич, горячо протестуя против «конституции» и заявив, что «промысел Божий» многократно «спасал Россию» от конституций. Он призвал народных представителей отставить свои личные политические предпочтения в сторону и принять благодарственный адрес Государю Императору. Пуришкевич указал, что та или иная редакция адреса не сможет повлиять на уничтожение «Царского самодержавия», а с этим вместе и на утверждение в России конституционного строя; что Третья дума не является учредительным собранием и даже присягала императору на верность. Поддержав идею епископа Митрофана, он предложил истолковать слово «самодержец» в том смысле, в каком оно понималось царем Иваном III, Екатериной II и Сперанским: «независимый правитель».
Группа депутатов
Пуришкевича сменил немногословный спикер от фракции умеренно-правых, Балашев, заявивший, что государственный строй действительно сильно изменился, однако конституции в традиционном западноевропейском смысле в России не существует, поэтому и вводить такой термин в адрес не стоит.
Затем слово перешло к ряду левых депутатов, первый из которых, Ляхницкий, предложил заявить в адресе, что благодарность, конечно, выносится, но от небольшой части населения, так как многие представители рабочих и крестьян не смогли провести своих депутатов в Думу. Следом за трибуну поднялся пролетарий Петров; он много говорил о народе, задыхающемся без народовластия. Закончил он предложением освободить всех заключенных. Справа в ответ кричали, что оратор перепутал созывы и это не Вторая дума.
Текст адреса обсуждали до поздней ночи. Выступали полсотни депутатов, попеременно требуя добавить то «конституцию», то «самодержавие». Под конец перешли на язык лозунгов — депутат Юркевич разразился тирадой о значении и границах самодержавной власти. Его с места перебил народный избранник Келеповский с фразой: «Ему дурно… Выпей же воды!». «Да здравствует Царь Самодержавный, Русский Царь!» — закричал Юркевич и занял своё место.
Баллотировка поправок началась с предложения епископа Митрофана, отклоненного 212 голосами против 146. Затем депутат Доррер от лица фракции правых заявил, что они не желают голосовать за такой адрес, однако не будут голосовать и против, поэтому попросил председателя считать их уклонившимися. Милюков отозвал все поправки кадетов и заявил, что они поддерживают адрес в том виде, в котором он вышел из комиссии. Согласились и умеренно правые. Затем были последовательно отклонены поправки поляков и литовцев, желавших «удовлетворить справедливые стремления», и те тоже воздержались от финального голосования. Дума приняла адрес в его первоначальном виде.
Левые газеты ликовали, «Речь» писала, что Дума «на 25-м месяце Российской конституции объявила, что конституция на Руси действительно существует». «Товарищ» заявил о гибели Самодержавия «бесповоротно», а «Русь» вообще заговорила о «сошествии на октябристов духа народного».
Депутаты
Правые решили в противовес сложившемуся большинству подать Государю свой адрес с «Самодержавием» и без «конституции», чтобы не только выразить свою благодарность, но и показать, что в Думе среди прочих находятся люди, не желающие расшатывать государственный строй.
Неожиданно для многих якобы преданные Столыпину октябристы, за лояльность которых он так недавно ручался Государю, блокировались с левыми и совместно с ними смогли ставить голосование — и отвергать — титул русского Царя, закрепленный в основных законах. «Государь был сильно возмущен» — писал Ольденбург, и «этот инцидент оставил глубокий след» на его отношении к новой Думе.
После столь скандального начала парламент продолжил выборы в комиссии. Рутинный процесс их формирования оказался разбавлен очередным политическим эксцессом: при составлении комиссии по государственной обороне правооктябристское большинство не пропустило в нее ни представителей эсдеков, ни трудовиков, ни поляков, ни даже кадетов. Милюков по этому поводу вспоминал: «Инициативе Гучкова надо приписывать оскорбительный жест Думы по нашему адресу: нас не пустили в состав <…> на том основании, что мы можем выдать неприятелю государственные секреты». Попытка части левых депутатов исправить ситуацию и ввести пропорциональную систему наткнулась на жесткий отпор справа и провалилась при баллотировке.
Речь Столыпина
16 ноября 1907 года, на седьмом заседании Государственной думы, перед депутатами выступил П. А. Столыпин с министерской декларацией. Это была по сути правительственная программа — в декларации говорилось о «целях, преследуемых Правительством, о способах, намеченных для их достижения, и о существе законодательных его предположений».
По составу законопроектов, предложенных правительством, изменений не было с прошлого года — Вторая Дума не успела проголосовать за большинство из них, и они достались по наследству Третьему созыву. Однако «условия, — заметил премьер, — при которых приходится работать и достигать тех же целей, не остались без изменений». Общество перестало массово поддерживать леворадикалов, осознав наконец, что «разрушительное движение, созданное крайними левыми партиями, превратилось в открытое разбойничество». Правительство же вышло из оцепенения первых лет революции и решило, что «противопоставить этому явлению можно только силу». Когда утихли оглушительные овации центра и правых, Столыпин уверил народных избранников, что Правительство до сих пор шло по пути «искоренения преступных выступлений», и «этим путем пойдет и впредь». Премьер-министр добавил, что должностные лица, как орудия власти, связанные честью и государственной ответственностью, и впредь не смогут выражать свои личные политические взгляды.
На заседании в зале Таврического дворца
Перейдя к сути вопроса, глава правительства начал с реформы начального образования. Если ранее педагогический персонал набирали бессистемно, и часто в школы попадали лица неквалифицированные, то теперь к учительским кадрам должны были предъявлять повышенные требования — для внедрения порядка, законности и внутренней дисциплины. Затем Столыпин сказал несколько слов о реформе судопроизводства, которая должна была «укрепить в стране возможность быстрого и правильного судебного возмездия».
Однако самой важной целью председатель Советам министров назвал «поднятие благосостояния основного земледельческого класса государства». Ведь только «поставив на ноги, дав возможность достигнуть хозяйственной самостоятельности» крестьянскому населению, Дума сможет заложить прочное основание под «преобразованное русское государственное здание». Но это возможно только при решении вопроса землеустройства.
Правительству было важно преодолеть печальные последствия полувекового господства общины в русской деревне. Для этого нужна была «не беспорядочная раздача земель», — говорил Столыпин — не успокоение бунта подачками (бунт погашается силою), а признание неприкосновенности частной собственности и «создание мелкой личной земельной собственности, реальное право выхода из общины и разрешение вопросов улучшения землепользования». Именно эти реальные цели по созданию класса собственников Правительство считало «вопросами бытия русской державы».
Фракционный состав Думы по губерниям
Премьер призывал депутатов не идти на конфронтацию с правительством, а поддержать его аграрные мероприятия, введенные по ст. 87 Основных Законов, ожидая, что Дума законодательно утвердит и усовершенствует их, внеся ряд поправок. Значение Государственной думы, по мысли премьера, заключалось в следующем: парламент должен был не только содействовать преобразованиям администрации и полиции, но и обличать как бездействие властей, так и злоупотребления.
Сверх того, в Государственную думу были внесены законопроекты по расширению и переустройству местного самоуправления, реформе местного управления, развитию просвещения, а также государственном попечении о неспособных к труду рабочих, их страховании и бесплатной медицинской помощи. Те законопроекты, которые затрагивали местные интересы, должны были быть проведены через Совет по делам местного хозяйства, тесно взаимодействующий с Земскими собраниями.
Одним из самых важных законопроектов, на котором Столыпин особенно акцентировал внимание, был проект Министерства Юстиции «О преобразовании местного суда», так как от его принятия зависело проведение другого — «О неприкосновенности личности». Правительство, по заявлению председателя Совета министров, собиралось употребить все возможные усилия для укрепления прочного правового уклада, соответствующего «русскому народному самосознанию».
Столыпин закончил утверждением значимости царской власти, так как «историческая Самодержавная власть и свободная Воля Монарха являются драгоценнейшим достоянием русской государственности». «Думское большинство, — пишет Ольденбург, — из центра и правых — шумно приветствовало все эти слова председателя Совета министров», из-за чего Столыпину приходилось неоднократно останавливаться и повторяться.
Столыпин в 1907-м: в своем кабинете и на трибуне
Формула перехода
Премьерская речь не оставила равнодушным никого — левые неистовствовали и пытались поймать Столыпина на лжи, правые и центр выражали благодарность и согласие. После небольшого перерыва депутаты приступили к созданию формулы перехода, в которой необходимо было выразить общедумское отношение к заявлению председателя Совета министров.
Первым выступил Гучков с коротким предложением: принять переход к очередным делам и «безотлагательно приступить к законодательной работе». Следом за ним вышел Бобринский, выразивший поддержку умеренно-правых предыдущему оратору и заявивший о необходимости «дружной беспартийной работы» для содействия Правительству на благо России и Царя. Депутат Марков II, один из лидеров правых, поприветствовал Правительство и высоко отозвался о «той полной, разумной» программе, которую оно представило через своего председателя, заявив, что его фракция не будет говорить о своих планах, но может только обещать «искреннюю помощь Государю Императору в Его законодательных трудах». Однако он заметил, что его фракция «ожидает от правительства действий энергичных с соблюдением планомерности».
На заседании в зале Таврического дворца
Затем трибуна перешла к депутатам с весьма причудливыми политическими предпочтениями. Плеяду увлекательных речей открыл самарский представитель Челышов, поддержавший в общем выступлении Бобринского, но решивший поднять крайне важный, по его мнению, вопрос: «Есть, господа, другое зло, — пытался заинтриговать слушателей депутат, — которое, по-моему, наше правительство замалчивает. Замалчивать его нельзя. Это то зло, что из года в год идет отравление населения алкоголем». Борец за народную трезвость связывал все беды России с алкоголем и предположил, что даже политические лозунги последних лет были связаны с пьянством, ведь трезвый человек не пойдет требовать «ни прирезки земли, ни смены чиновников, ни законов о реформах».
Депутат Покровский очень своеобразно трактовал правовой строй, считая, что для его утверждения существует «необходимость и неизбежность принудительного безвозмездного отчуждения всех земель». И это «народное требование», выражаемое через представительные органы, по мысли Покровского, нашло злейшего врага в лице Правительства, которое «легализовало карательные экспедиции» против несогласных (справа в ответ крикнули: «И правильно»!). Затем оратор обвинил Думу в желании ликвидировать освободительное движение и приверженность «силам откровенной реакции». Придерживаясь заданного партией курса, Покровский явно не очень хотел вникать в суть произнесенной Столыпиным речи, зато с удовольствием пустился в рассуждения о «великой международной армии социалистического пролетариата». Ему вторил трудовик Розанов, однофамилец известного русского философа — этот заявил, что в России ничего не свято: ни закон, ни семья, ни жизнь, ни собственность. Он вопрошал у зала: «Кто же в этом виноват?» — на что получил дружный ответ справа: «Вы!».
От Польского Коло вышел Дмовский. Благосклонно оценив программу Правительства, он высказал мнение, что, если «русская Империя» желает быть «великим фактором международной политики», она должна дать больше свободы окраинам. И если правительство не намерено пойти по новому пути и оставит ту же политику по отношению к периферии, то ее жители будут считать себя гражданами второго сорта. Справа послышалось язвительное «Конечно!». Варшавский депутат обиделся на этот выпад и заявил, что его фракция «не видит в декларации господина Председателя Совета министров то, что бы давало надежду» и предлагает формулу простого перехода к очередным делам.
«Работа в разгаре! Чтобы всыпать все министерские законопроекты, решено снять купол Таврического дворца». Карикатура из газеты «Новое время» за 19 января 1908 г.
Поляки в расстроенных чувствах оставили трибуну кадетам, от которых выступал Маклаков, в своей долгой речи по традиции говоривший об «укреплении в России нового государственного порядка — конституционного строя». Он задел важный вопрос, периодически поднимавшийся в премьерском заявлении — вопрос борьбы с крамолой. Маклаков поспешил заявить, что «это ведь та оговорка, тот аргумент, благодаря которому мы в течении 25 лет не сделали ни шага в перед». Отвечая на фразу Столыпина о противопоставлении насилию силы, депутат вполне резонно указал, что «сила успешна только тогда, когда станет на твердую правовую почву, когда апология силы будет не потому только, что она сила, а потому, что с ней совпадает и право».
На критику слева Столыпин решил ответить лично. Он заметил, что вместо ярких речей «страна с напряженным вниманием и вымученным нетерпением ждет… серой повседневной работы, скрытый блеск которой может обнаружиться только со временем». Свой же публичный ответ он объяснил необходимостью разъяснить, в чем Правительство будет «черпать руководящие начала своей деятельности» — ведь «только то Правительство имеет право на существование, которое обладает зрелой государственной мыслью и твердой государственной волей». Премьер заверил, что власть не стремится создавать в России полицейского режима, но борьба, которую приходится вести в кризис, не позволяет в некоторых случаях сохранить принцип несменяемости судей, потому что если «на местах стоят люди недостаточно твердые, когда дело идет о спасении родины, тогда приходится прибегать к таким мерам, которые не входят в обиход жизни нормальной». Власть, по мысли премьера, должна была иметь в своих руках «совершенный аппарат исполнительной власти».
Левые упрекали Правительство в создании репрессивных механизмов и нежелании создать правовое основание, в котором нуждается страна. Премьер на это отвечал, что «наряду с подавлением революции» кабинет хочет, чтобы население смогло «в действительности воспользоваться дарованными ему благами», так как «пока крестьянин беден, пока он не обладает личной земельной собственностью, пока он находится в тисках общины, он останется рабом, и никакой писанный закон не даст ему блага гражданской свободы». Поэтому целью реформ власть объявляла «удовлетворение тому врожденному у каждого человека, <…> чувству личной собственности, столь же естественному, как чувство голода». По выражению Достоевского, «деньги — это чеканенная свобода», и «мелкий земельный собственник таким образом является ядром будущей мелкой земской единицы». И только после его проникновения в деревню «писанная свобода превратится в свободу настоящую».
Группа депутатов
На упрек Польского Коло о нежелании Правительства привлекать к самоуправлению местные силы, Председатель Совета министров ответил, что против этого никто не возражает, однако «сила самоуправления… должна быть всегда силой национальной». Вопрос же об уменьшении количества школ и отсутствии в Польше университета необходимо переадресовать «гражданам второго разряда», которые «не хотят пользоваться в высшей школе общегосударственным русским языком». Премьер говорил, что когда поляки признают, что «высшее благо — это быть русским гражданином», когда они назовут себя «гражданами первого разряда», тогда они и получат все права.
Все предложенные реформы, по мнению Петра Аркадьевича, должны были черпать силу «в этих русских национальных началах», которые кроются в «развитии земщины, в развитии, конечно, самоуправления, передачи ему части государственных обязанностей и <…> в создании на низах крепких людей земли».
Столыпин заметил, что правительство должно избегать лишних разглагольствований, но обязано было высказать слова «от которых в течении столетий усиленно бились сердца русских людей». Эти слова: «неуклонная приверженность к русским историческим началам в противовес беспочвенному социализму».
Время подошло к шести часам; председатель думы Хомяков закрыл заседание. На другой день должны были выступать левые.
