Примечание: мнение редакции может не совпадать с мнением автора и данный текст публикуется как личное высказывание Антона Попова.
Фейсбук-сообщество — это такой большой стакан, в котором с периодичностью примерно раз в месяц разыгрываются различные стихийные бедствия: шторма, тайфуны, а то и целое цунами. Интенсивность их бывает очень разной — большинство едва успевает скользнуть по поверхности и рассеяться, некоторые задерживаются подольше. Но лишь очень немногим бурям удается достичь подлинно эпического накала — и по охвату аудитории, и по продолжительности, и по ожесточенности споров вокруг. Зависит это, естественно, от актуальности и болезненности затронутой проблемы.
В этом смысле не вызывает сомнений, что последний флешмоб #янебоюсьсказать (где жертвы насилия рассказывают о своем опыте) попал точно в яблочко, точно по шляпке гвоздя — и может быть даже в большей степени, чем рассчитывали его инициаторы. Понятно, что проблема сексуального и околосексуального насилия в человеческом обществе обречена быть вечной — по той простой причине, что секс как социальный институт изначально содержит в себе элементы отношений власти-подчинения, и грань между символизмом, игрой и реальным насилием может быть очень тонкой и зыбкой. Видимо, единственный возможный критерий здесь — это мнение самих участников (в основном жертв). Поэтому в уголовном праве изнасилование совершенно не случайно является делом частного обвинения: все зависит от того, готова ли сама жертва считать совершенные в отношение нее действия преступлением, или нет. Иначе просто никак.
И вот здесь кроется один из первых сюрпризов флешмоба — судя по всему, в большинстве случаев не готова. А как еще объяснить тот факт, что 90% жертв (а обстоятельства излагаются действительно уродливые и отвратительные) даже не посетила мысль обратиться в полицию и «дать делу ход». Вместо этого они просто сидели и тихо держали все в себе (иногда десятилетиями), пока не начался флешмоб. И даже в рамках флешмоба большинство делает все возможное, чтобы «не подставить» своего насильника (даже если он уже давно не в состоянии жертве угрожать). Никаких имен, минимум конкретики. Нет, я отлично понимаю, что общение с родной полицией — зачастую та еще радость, и многие сознательно стараются его избегать. Но все же если мы на одну чашу весов положим возможные (и на этом этапе скорее теоретические) издержки от общения с полицией, а на другую — попранные права, сексуальную свободу личности, достоинство и физическое здоровье, и при этом теоретические издержки все-таки перевесят… Может быть, просто все это попранное достоинство не так уж и многого стоило в ваших глазах, раз единственное, что вы готовы сделать для его защиты — это написать в фейсбук спустя 10 лет без имен и фамилий?
Вот этот эффект флешмоба, очевидно, был совершенно непредвиденным — потому что он сразу переводит все действо в совсем иную плоскость. Думали вскрыть одно социальное зло (реально существующее, кто бы спорил), а вскрыли по факту нечто большее. Выяснилось, что на постсоветских просторах господствует не только культура мужского шовинизма, бескультурья и насилия. Это все верно, так и есть, господствует. Но выяснилось, что это лишь одна из граней гораздо более комплексного явления — чудовищно искаженной, извращенной системы гендерных отношений вообще. Потому что сам по себе объем, количество вскрывшихся случаев насилия в сочетании с массовой готовностью жертв это насилие де-факто покрывать, даже когда им ничего не грозит, означает одно — значительное число жертв эта система внутренне вполне устраивает. Даже если открыто они в этом не признаются.
В связи с этим полезно вспомнить еще одну не так давно прокатившуюся по фейсбуку волну обсуждений — когда публика начала активно пиарить статью, кажется, из «Космополитена» о недостатках русских жен и о том, что мода на них в Европе вроде как проходит. Статья вызвала у многих (в первую очередь, конечно, женщин) бурное патриотическое возмущение, а между тем… Не берусь судить о «европейской» стороне вопроса — я не в курсе, что там сейчас модно или не модно у французов с итальянцами в плане женщин. Не суть важно. Но в плане критики типовой «русской жены», ее отношения к браку, мужу, детям, деньгам и прочему, статья — чистая, стопроцентная правда. Что, будете всерьез спорить, что для среднестатистической постсоветской женщины (любого социального круга) брак — это прежде всего обязательный символ социального статуса (как автомобиль или шуба — что, кстати, тоже чисто совковое явление)? Что в муже она желает видеть «каменную стену», но никак не живого человека? Что дети — ее эксклюзивная собственность и над ними она склонна доминировать слепо и тиранически, потому что только она знает, что им нужно? Что вообще отношения мужчины с женщиной в ее глазах сильно напоминают отношения Германии с Израилем — платить и каяться, опять каяться и снова платить за то, что она, так уж и быть, позволяет ему пользоваться своим телом, терпит от этого дискомфорт и несет издержки? Постановка вопроса «секс — это равноправные отношения, где обе стороны получают одинаковое удовольствие» постсоветской женщине, как правило, чужда и непонятна. В большинстве своем постсоветские женщины секс не любят — хотя они им постоянно пользуются как инструментом для достижения своих целей. В их глазах они в сексе по определению терпящая сторона, сторона-донор, которая позволяет, «дает» — и должна за это получить некую компенсацию (необязательно тупо материальную, но не связанную прямо с самим сексом, из какой-то другой области).
Эта статья и флешмоб о насилии на самом-то деле суть две стороны одной медали. Чтобы увидеть картину в более-менее цельном виде, их нужно читать параллельно. Абзац оттуда — абзац отсюда. И вы увидите, как многие вещи состыкуются — с легким щелчком ложатся в пазы, как сегменты мозаики. Постсоветская женщина привыкла видеть свою роль в сексе как страдательную, терпящую? Все логично, именно поэтому она зачастую подсознательно готова к тому, что эта роль станет страдательной по-настоящему. Если кто-то привык в глубине души считать, что он что-то делает через силу, потому что ему приходится, а не потому, что он этого сам хочет, он гораздо скорее смирится и с реальным принуждением. И с гораздо меньшей вероятностью пойдет потом куда-то жаловаться. Ведь она же и так терпела, да? Изменилась только степень.
Такая перекошенная гендерная модель, конечно, могла родиться только в советском обществе. В ней сплелись в экзотический клубок многие характерные именно для него факторы. Тут и длительный «отрицательный отбор» среди мужчин — когда на протяжении нескольких поколений подряд лучшие просто физически истреблялись, а выжившие ставились перед фактом: «Хочешь жить — прикинься ветошью и не высовывайся». Тут и уродливое псевдосословное устройство общества, в котором все решал фиксированный социальный статус и его символы. Тут и форсированная эмансипация «сверху» без симметричного развития общественных институтов и психологической эволюции социума (грубо говоря, более-менее свободный секс в обществе появился, а вот понимание его как ответственности и равного партнерства — нет). Тут и разрыв поколенческой памяти — в результате чего подлинные традиции подменяются фантазиями на тему, одна фантастичнее другой.
Теперь уже укоренившиеся постсоветские гендерные роли, нашедшие для себя в обществе какие-никакие, но стабильные и по-своему уютные ниши, самовоспроизводятся, плодятся, размножаются и наследуют землю. Сформировались устойчивые социальные типажи — как те же самые «женщина-страдалица» и «женщина-манипуляторша» (на самом деле очень легко переходящие друг в друга). У мужчин основных типов в этой системе тоже два — это мужик-хамло, вообще не считающий женщину человеком и охотно готовый распускать кулаки, если представится возможность (а с женщинами, сформированными в данной парадигме, она обязательно представится, рано или поздно), и благовоспитанный мальчик-зайчик, пляшущий перед девочками на задних лапках, органически неспособный вообще на чем-либо настоять, боящийся даже иметь собственное мнение. Последний типаж есть продукт воспитания «от противного» со стороны мамы, которая всю жизнь была страдалицей по отношению к мужу, но в то же время самовластной тираншей по отношению к детям. Мальчик-зайчик представляет собой отличный объект для манипуляций, но при этом категорически неспособен удовлетворить другую базовую потребность постсоветской женщины — в страдании (да и вообще, строго говоря, полноценным мужчиной его считать трудно), а потому рано или поздно точно будет брошен — либо в пользу обычного хамла, либо вообще какого-нибудь «экзотического принца» — с Кавказа или откуда подальше, тут все зависит от социального круга и вкусовых предпочтений.
И нетрудно заметить, что пока такая система гендерных взаимоотношений доминирует в значительной части нашего общества, флешмобы, подобные нынешнему, можно успешно проводить каждый год — недостатка в материале не предвидится. Нетрудно также заметить, что система сама по себе не отомрет — она вполне успешно воспроизводит себя, а в условиях, когда государство открыто начинает поднимать ее на знамя (потому что не надо себя обманывать, под «традиционными семейными ценностями» российская пропаганда понимает в большинстве случаев все того же постсоветского монстра — другой семьи она не знает), вообще чувствует себя прекрасно. К счастью, она далеко не является всеохватывающей — в России среди всего этого советского цирка уродцев еще осталось место для нормальных русских мужчин и женщин, и сегодня их, наверное, больше, чем было еще лет 10–15 назад. Но если мы хотим, чтобы именно они определяли лицо общества, нам придется менять само общество. Ведь просто чтобы отношения между полами перестали быть постсоветскими в своей основе и вышли на какой-то новый, современный уровень, само общество должно перестать быть в основе своей постсоветским.
