Государственная пропаганда работает тупо и примитивно: нащупав один удачный прием, она будет тиражировать его бесконечно и менять только детали, надеясь окормить как можно больше слушателей. Поэтому споры со сторонниками гениального и бессменного национального лидера получаются очень однообразными. «Ну хорошо, Путин вам не нравится. Мне тоже не все нравится, я не считаю его идеальным, но вы вот мне скажите, а кто сейчас может занять его место? Вот если не Путин, то кто?» Особенность этого сакраментального вопроса в том, что в современной России на него невозможно дать такой ответ, который устроил бы не то что всех, а хотя бы явное большинство. Любая предложенная фигура — любая, без исключения — вызывает немедленный раскол, разброс мнений вплоть до взаимоисключающих и ожесточенные споры. Что сторонникам Путина, конечно же, и требовалось — с триумфальной улыбкой они скажут: «Ну вот видите! Плох ли Путин, хорош ли — но он, по крайней мере, обеспечивает единство! Без него государство немедленно пойдет вразнос! Вы что, хотите хаоса? Вот вы, националисты, за русский народ болеете — а думаете, русскому народу хорошо будет, если государство рухнет? А враг-то не дремлет! Америка! НАТО! Кто против Путина сейчас — тот, выходит, работает против российского государства, а кто против российского государства — тот неизбежно и против русского народа!»
В этом постоянно навязываемом триединстве личности лидера, государственной машины и нации как совокупности людей и состоит классическое советское государственничество (часто ради пущего пафоса называемое патриотизмом). Это основа всего мировоззрения советского и постсоветского человека, и пока ее незыблемость не удастся поколебать, ни о каком преодолении советскости в нашем обществе речи нет. Между тем преодолеть ее не так сложно — единство это абсолютно искусственное и зиждется оно исключительно на неграмотности и отсутствии лишних вопросов.
Лучше всего эту идею иллюстрирует один эпизод из истории средневековой Англии (Российская Федерация — феодальная страна). Речь о короле Иоанне (Джоне), прозванном Безземельным. Прозвище свое он получил, поскольку в результате неудачной внешней политики растерял большую часть унаследованных от предков заморских владений (до него английские короли владели доброй половиной Франции). Хотя начиналось все довольно неплохо, а современные историки постепенно начинают говорить, что Джон был не так уж и плох. Ну, спустя 800 лет потомки могут позволить себе быть снисходительными. В конце концов, король знаменит не своими внешнеполитическими злоключениями, а совсем другими вещами.
Дело в том, что Джон был классическим средневековым деспотом, убежденным, что поскольку власть досталась ему свыше, по божественному праву, то он может распоряжаться ей более или менее как ему заблагорассудится. Монарх выстраивал властную вертикаль, как умел, особенно не стесняясь в методах, произвольно казнил и миловал своих подданных, без стеснения перераспределял титулы и богатства в пользу своих друзей, знать английскую ни в грош не ставил. Ну, в общем, вы поняли.
Здесь есть один важный момент: в отечественной медиевистике с советских времен укрепилась такая подспудная презумпция, что сильный король — это в целом правильно и прогрессивно, в то время как сильная и независимая феодальная знать — это плохо и обязательно ведет к ослаблению страны. Король, мол, в борьбе со знатью будет опираться на свободных горожан и создавать меритократическую служивую прослойку, а это путь сначала к абсолютизму, а потом к буржуазной революции, капитализму и рождению революционного пролетариата. В общем, понятно, откуда берутся корни этой идеи — из того же источника, что и культ прогрессивного государственника Ивана Грозного. Между тем надо понимать, что если уж крупный феодал не защищен от произвола короля, простой бюргер или крестьянин от него защищен еще меньше, а средневековая «меритократия» часто ведет только к созданию репрессивного аппарата, а затем — к формированию дополнительных привилегированных сословий, которые бюргерам и крестьянам приходится кормить.
Так или иначе, но когда управленческие экзерсисы короля Джона переполнили чашу терпения, английские бароны подняли против него восстание (с опорой, кстати, на свободных английских крестьян-йоменов, в то время как король полагался в основном на наемные войска). И в 1215 году принудили короля подписать документ, именуемый «Великой хартией вольностей», которому английские историки традиционно отводят ключевое место в истории страны и который до сих пор считается ядром и фундаментом британской конституции (она не кодифицирована в виде единого документа, а представляет собой совокупность различных правовых актов, обычаев и судебных решений по важным вопросам).
С точки зрения советского историка, вся эта Magna Carta и эпопея с ее принятием — всего лишь обычная феодальная вольница. Типа французской Фронды позднейшего времени, только удавшаяся. Пожали плечами и пошли дальше, в чем ее краеугольная важность? А в том, что хотя бароны и заботились о своих собственных правах и привилегиях, получившийся документ (и дополнения, которыми он затем оброс) в расширенном толковании гарантировал определенные базовые «вольности» всему свободному населению Англии. Вещи, которые легли потом в основу всех так называемых «демократических ценностей», и сейчас воспринимаются как что-то само собой разумеющееся. Ну, например, что не может быть уголовного наказания без суда. Или что нельзя произвольно ограничивать права и свободы, или, скажем, вводить новые налоги без согласия представительного органа. И так далее.
Речь здесь, однако, не о торжестве демократии. Хотя событие, безусловно, было важным. Речь о другом. С подписанием Великой хартии борьба ведь отнюдь не закончилась. Король (чего, в принципе, и следовало ожидать) исходил из того, что это лишь временное, тактическое отступление. Сейчас его враги успокоятся, а он пока наберется сил и потом скрутит их в бараний рог. А подписанной бумагой торжественно подотрется. Потому как — божественное право. Духовные скрепы. Одобрение Папы Римского. И вообще — французы козни строят, не время лодку раскачивать, кто против власти своего короля — тот вообще изменник и пятая колонна, не о чем с ним разговаривать. Если не Джон Плантагенет — то кто? Риторика и ход мысли знакомы до боли.
И что в этот момент сделали те самые английские бароны, авторы Великой хартии, хотите знать? Начали оправдываться? Стали искать подходящую кандидатуру? Отправили посольство в Рим за духовной поддержкой, а сами сели ждать его результатов? Нет. Они сделали вещь, абсолютно немыслимую в государственнической парадигме. Они пригласили на английский трон французского принца. С французской армией. И свергли короля Джона. Король отправился партизанить по лесам и буеракам, и там вскоре бесславно помер.
А приглашенный французский принц власть тоже долго не удержал — очень скоро Плантагенеты с поддержкой той же самой английской знати вернули себе трон. И просидели на нем еще почти три столетия. И даже немалую часть французских владений потом сумели в какой-то момент вернуть. Не удержали, правда — но это уже совсем другая история, со своими причинами и нюансами. Но уж точно никому из Плантагенетов больше не приходило в голову всерьез покуситься на Великую хартию. Что самое интересное, те английские бароны, которые привели «чужеземного захватчика» на трон — они в английских учебниках истории до наших дней проходят скорее как герои, а не как изменники. Потому что личность короля — это одно, государственные институты — это совсем другое, а английский народ и его благо — вообще третье.
Кого я предлагаю привести на современный российский «трон»? Какого «французского принца»? Да никакого, конечно. У нас дела, к счастью, не дошли еще до такой тяжелой стадии, чтобы думать о привлечении иностранных завоевателей. Своих сил, я считаю, более чем достаточно. Сказать я хочу, по большому счету, лишь одно: иногда отказ от бездумного и безусловного «государственничества», от «пусть государство и плохое, но зато свое» — это, как ни парадоксально, и есть первый и необходимый шаг к построению нормального современного государства.
