Вопрос участия так называемых интернационалистов (иностранцев, завербованных в Красную армию) в Гражданской войне изучен плохо. Прежде всего потому, что никакой точной статистики на эту тему нет и никогда не будет — её никто не вёл. Многих иностранцев красные завербовали в первые месяцы после революции — в самый критический момент, когда у новой власти толком не было власти, и ленинская гвардия думала о статистике в последнюю очередь. Современный взгляд на проблему зависит от политических симпатий — кто-то преувеличивает значение китайских легионов РККА, кто-то, наоборот, его по мере сил преуменьшает. Попробуем разобраться, как всё было на самом деле.
Строго говоря, интернационалисты в красном лагере появились задолго до самой Гражданской войны. Некоторые из них даже успели приложить руку к Октябрьскому перевороту. Вот как это описывают советские источники:
Среди рабочих и солдат, сокрушавших последние опорные пункты Временного правительства в Петрограде, свой долг революционеров выполнили сыны многих зарубежных народов. Тут были и китайские рабочие Сан Тан-фан, Лю Юн-сан, Джау Чен-чин, Лю Ю-чун, Ма Ю-дзин. Вместе с красногвардейцами Николаевский вокзал занимал болгарин-летчик Сотир Петров Черкезов, затем назначенный в штаб Красной гвардии. В уличных боях приняли участие и несколько венгерских интернационалистов, находившихся в Петрограде. Во главе революционного отряда на рассвете дня новой эры солдат В. Беднарек участвовал в занятии помещения газеты «Новое время», а затем — Государственного банка. Участвовали в штурме Зимнего дворца Ян Бодюра, китайские интернационалисты Лю Фу-чен, Чин Дин-шан, Суп Лин-хай. В одном из красногвардейских отрядов, действовавших в районе Адмиралтейства, недалеко от Зимнего дворца, был военнопленный-немец, бывший сельскохозяйственный рабочий Ф. Клингер. Красногвардейцами с завода Михельсона командовал Михал Кжеминьский. Польские интернационалисты составляли значительную часть отряда Красной гвардии фабрики Тильманиса на Пресне. Обучали красногвардейцев бывшие солдаты-фронтовики Антон Пжевоцкий, Александр Манцевич, Марьян Секлицкий. 26 октября (8 ноября) группа тильманцев во главе с Юзефом Кибортом заняла участок милиции. Со стороны Солянки с боями пробивался отряд, сформированный по собственной инициативе польским интернационалистом Якубом Венглиньским. Еще 26 октября (8 ноября), вместе с другими революционными силами прибыли красногвардейцы-военнопленные. Они участвовали в занятии Курского вокзала, вокзалов на Каланчевской площади, а затем в боях за Кремль. В штурме Александровского военного училища приняла участие группа работавших на заводе Гужона военнопленных во главе с Фридьешем Карикашем. Ответственные поручения по поддержанию связи между Московским ВРК и районными военно-революционными комитетами выполнял Эдвард Прухняк. С. Лазоверт ведал охраной Басманного района и транспортом продовольствия. В боевых действиях московской Красной гвардии приняла участие группа югославянских рабочих, в их числе С. Никетич, Т. Груич, П. Михалчич. Красногвардейцы из рабочих-военнопленных несли в те дни охрану железнодорожной станции. В выехавшем из Иваново-Вознесенска в Москву для борьбы с контрреволюцией отряде Красной гвардии была группа революционных австро-венгерских военнопленных во главе с Ференцем Янчиком.
Здесь упомянуты несколько десятков человек. Но далеко не все из этих пламенных борцов за мировую революцию были известны по именам даже при жизни. А после стычек на Красной площади похоронили 240 человек, опознав при этом только полсотни. К тому же, как правило, заграничные друзья рабочих воевали не поодиночке, а целыми группами — то есть можно говорить о сотнях интернационалистов, укреплявших в Москве молодую советскую власть. Революционеров вообще было мало, и несколько десятков иностранных ветеранов Первой мировой вполне могли радикально изменить весь расклад и переломить ход какого-нибудь уличного столкновения.
При этом в начальный период революции большинство военнопленных всё ещё сидело в лагерях за Уралом. Некоторые, правда, работали в Центральной России на крупных заводах — этих большевики сходу взяли в оборот, ещё до Февраля начав требовать для иностранцев улучшения условий труда и повышения зарплаты. При царе рабочие из пленных получали 50% от ставки русского рабочего — красным хватало наглости публично возмущаться таким положением вещей.
Почему Ленина и компанию так интересовали венгры и австрийцы? Неужели безумный интернационализм большевиков заходил так далеко? Нет, причины вполне практические: красные с самого начала собирались сделать бывших солдат вражеских армий опорой революции. К концу 1917 года в России насчитывалось от 2,2 до 2,5 миллиона военнопленных — 2,5 миллиона обстрелянных солдат, 2,5 миллиона потенциальных разносчиков коммунистической идеологии у себя дома.
Сразу после Октября на идеологическую обработку этой орды иностранцев были брошены поистине титанические усилия. Пленных буквально заваливали тоннами газет на их родных языках, делая упор на примитивную, но действенную пропаганду в духе «Брат венгр, русские шовинисты в тебя стреляли, а твоё растленное правительство гнало тебя на убой, но теперь мы примем тебя и полюбим». Ярослав Гашек, после революции комиссаривший у красных, умудрялся одновременно издавать три агитационных газеты — на немецком, венгерском и бурятском языках.
В лагерях ни дня не проходило без митинга, концерта или агитационного спектакля. Появился специальный Отдел по делам военнопленных, который подчинялся НКИД (Народный комиссариат иностранных дел), а при нём соорудили отдельную секцию пропаганды, которую возглавил Борис Рейнштейн.
Товарищ Рейнштейн в молодости был радикальным народовольцем и сбежал из России еще в 1886 году. Потом он едва не подорвался на бомбе, которую мастерил, после чего завязал с терроризмом и уехал в Америку, где вступил в социалистическую партию и даже несколько раз выдвигался в вице-губернаторы Нью-Йорка. В 1917 году Рейнштейн вернулся в Россию под видом переводчика засекреченной миссии Американского Красного креста (половину этой миссии составляли военные — чем они занимались, неизвестно до сих пор; к слову, тогда же в страну приехал большой друг большевиков товарищ Джон Рид). Вероятно, Рейнштейна поставили курировать пропаганду среди пленных как раз за знание сразу нескольких иностранных языков.
Кроме того, появилось Бюро по делам пленных при Военном отделе ВЦИК — то есть вопросами пропаганды занимался НКИД, а оружие им раздавала большевистская военка (эта прекрасная структура еще до революции имела настолько радикальные взгляды, что от неё по временам шарахался сам Ильич).
Пропаганда давала свои плоды, и вскоре образовался Петроградский комитет военнопленных — на первые роли там выдвинулся венгр Бела Кун. Этот венгерский еврей еще до войны был близок к социал-демократическим кругам своей страны. Попав в русский плен, Кун хорошо выучил местный язык и к моменту Октябрьского переворота сделался одним из ведущих лагерных активистов. Ушлый венгр во множестве штамповал зажигательные статьи (в основном содранные у Ленина, которого, кстати, знал лично) и на разные лады убеждал своих соотечественников записываться в Красную армию. Венгров в Сибири сидело около полумиллиона — как самая крупная и перспективная группа интернационалистов, они пользовались особым расположением большевиков.
Наконец, красные устроили конференцию военнопленных — на неё со всей страны съехались делегаты от лагерей. Венгр Рудольф Гарашин так вспоминал это странное время:
Конференцию открыл сам полковник. Он сообщил нам, что казаки отказались нести караульную службу. Следовательно, теперь у нас нет никакой охраны. Затем выступил один из гражданских, присутствовавших на конференции. Он призывал нас продолжать работать и без охраны. Другой гражданский предложил избрать из состава военнопленных комитет самоуправления и организовать подразделение по поддержанию порядка в лагере. Удивленные, мы слушали эти речи и переглядывались между собой, не понимая, что же происходит вокруг.
Комендант гарнизона предложил избрать в комитет военнопленных меня, Шандора Чаквари и Драйницера. Мы согласились, хотя не представляли, что должны делать.
Бывшая охрана по всем правилам передала нам не только склад с продовольствием и обмундированием, но и склад с оружием и боеприпасами. Таким образом, мы сами должны были создать отряд охраны. Вскоре в лагере появились большевики.
Вечером Раевский вместе с членами ревкома вновь пришел в комитет военнопленных. Они объяснили нам, что революции нужна вооруженная поддержка. В некоторых местах объявились контрреволюционные отряды. Они оказывают серьезное сопротивление русскому пролетариату. Чтобы защитить завоевания революции, партия большевиков приступила к формированию отрядов Красной гвардии. Каждый, кто хочет оказать помощь русскому рабоче-крестьянскому правительству, должен записаться в Красную гвардию.
Далее товарищ Раевский сообщил, что в Любим для поддержания порядка нужно немедленно направить пятьдесят интернационалистов. Остановились мы перед зданием военной комендатуры. Пятеро вооруженных красногвардейцев, среди них был и я, подошли к подъезду. Остальные во главе с Михайловым окружили здание, Раевский толкнул входную дверь.
Втроем вошли в кабинет. Это был кабинет военного коменданта. За письменным столом сидел мой старый знакомый — полковник, который в свое время забрал меня на работу в типографию. Иван Митрофанович тяжело поднялся из-за стола.
— Полковник! — обратился к нему Раевский. — Именем революции и по поручению рабоче-крестьянского правительства военно-революционный комитет берет власть в свои руки. Распорядитесь, чтобы нам немедленно было передано все оружие, склады и само помещение.
Полковник стоял молча. Мы тоже стояли не шевелясь.
— О том, что в России революция, я знаю, — наконец заговорил полковник, — но какое отношение к ней имеют эти австрийцы? — И уже с возмущением добавил: — Я протестую против передачи оружия в их руки!..
— Эти товарищи — красногвардейцы-интернационалисты, они служат революции, — перебил полковника Раевский.
— Что со мной будет? — спросил полковник.
— Вы и все офицеры арестованы именем революции!
В феврале 1918 года состоялась встреча представителей красной военки с лидерами интернационалистов. Высокие стороны договорились о вербовке военнопленных в ряды восставшего пролетариата. Впрочем, это был чисто символический акт — к тому моменту иностранцы уже составляли весьма значительную часть Красной гвардии, благо она создавалась на местах и не имела никакого единого командования. По самым приблизительным оценкам, в красногвардейцы еще до конца года записались 30 тысяч иностранцев.
Тут надо заметить, что на пике в рядах Красной гвардии числилось почти 300 тысяч человек. Может показаться, что удельный вес иностранцев не так высок, но это обманчивое впечатление. В Красную гвардию записывали скопом целые заводские цеха, но это не значило, что рабочие готовы по первому звонку из ЦК взяться за оружие. На деле крупные отряды (по несколько тысяч бойцов) у большевиков были только в Московской и Петроградской губерниях. Во многих городах красногвардейцев было в этот момент 10–20 человек, и вот как раз на этом важнейшем этапе интернационалисты оказали новой власти неоценимую поддержку. Кое-где армия восставшего русского простонародья состояла из мадьяр целиком — например, в Иркутске (даже если брать не только солдат, получается, что в губернии каждым третьим красным был иностранец). В Оренбурге из 1600 красногвардейцев более тысячи составляли интернационалисты. В Костромской губернии их было больше половины. Всего таких локальных отрядов (самого разного размера, от сотни до нескольких тысяч бойцов) набралась 161 штука.
В марте 1918 года произошло событие, которое едва не поставило под угрозу альянс большевиков и их новых интернациональных друзей. Был подписан Брестский мир, по условиям которого военнопленные должны были вернуться на родину. Красные приложили огромные усилия, чтобы помешать отъезду освобожденных иностранцев из России — терять такой ценный ресурс было нельзя ни в коем случае. В лагеря и на сборные пункты выехали агитаторы, которые принялись, не щадя глоток, уговаривать мадьяр и прочих остаться. Большевики под благовидными и не очень благовидными предлогами всячески затягивали вывоз пленных, сетуя на разруху, Гражданскую войну, загруженность дорог и тому подобные вещи. Достаточно сказать, что к концу 1918-го, почти через год после подписания Брестского мира, в РСФСР всё ещё ждали своей участи порядка 1,3 млн военнопленных.
Разумеется, правительства Австро-Венгрии и Германии давили на большевиков, не позволяя им вербовать своих граждан, но красные нашли эффектный выход: любой красноармеец вместе с винтовкой и пайком автоматически получал гражданство молодой советской республики. Получалось, что в РККА воюют не иностранные подданные, а советские граждане, и европейские правительства ничего не могли с этим сделать.
Всё это происходило на фоне восстания чехословацкого легиона, которое сильно напугало большевиков. Чтобы не допустить повторения мятежа, при РКП(б) была организована Федерация иностранных групп. Федерацию поделили на отдельные национальные секции: югославскую, венгерскую, чехословацкую, немецкую. Позже секции преобразовали в иностранные коммунистические группы при РКП(б), а те постепенно превратились в зародыши иностранных компартий. Деятельность Федерации от большевиков курировали Свердлов и Стасова. Поскольку направление было первостепенным и очень важным, с основными активистами-интернационалистами регулярно встречался в Кремле сам Ленин. Федерацию возглавил Бела Кун.
Забавно, что поначалу новоиспеченных интернационалистов вообще планировали бросить против наступавших немецких войск, но потом испугались, что на такое дело интернационализма у пленных может и не хватить. Вместо этого иностранцев стали применять для «подавления контрреволюционных выступлений» — проще говоря, в роли карателей. Это оказалась идеальная ниша: местное население они не знали и не жалели, русский язык понимали плохо — то есть имели высокую устойчивость к враждебной пропаганде.
Сергей Лазо не мог нарадоваться на венгров:
Все они — бывшие солдаты, с боевым опытом. В бою они стремительны, дерутся с темпераментом. Преданы революции. Но жаль — большевистская работа среди мадьяр ведется слабо. Мадьяр политически подготовленных мало.
К началу 1919 года треть всех красных бойцов в Сибири составляли венгры, а Бела Кун оценивал общую численность венгерских штыков по всей стране в 100 тысяч человек. Примерно половина действовала в Сибири.
Красные не забывали и других иностранцев. К 1918 году в России насчитывалось около 150 тысяч китайских гастарбайтеров — разумеется, такое богатство не могло пропасть зря.
«Сначала мы плохо разбирались в том, что происходит, но потом стали разбираться. Появились листовки на китайском языке, приходили агитаторы», — вспоминал один из китайцев.
Китайцев вообще было очень много, причём обычно они сидели без работы и весьма охотно вступали в Красную армию за стабильное жалование и еду. Они были третьим по важности национальным меньшинством после венгров и латышей.
Создатель одного из первых китайских отрядов Сан Фуян так объяснял формирование своей части:
Большинство моих товарищей служили рабочими на различных заводах в Бендерах. За участие в революции (интересно, что это за участие такое — S&P) они лишились заработка, буржуи пошли против них, тогда и они пошли против них, вступив в Красную гвардию.
Яо Син Чен вспоминал:
Несколько месяцев я бродяжничал. Побывал в Екатеринбурге и в Петрограде. В первой половине 1918 года по рекомендации одного китайца я устроился конюхом на одну из конюшен в Перми. Эта конюшня поставляла лошадей для Красной Армии, и к ее работникам относились так же, как и к красноармейцам. Там я встретил 18 китайских рабочих. В это время контрреволюционные банды Колчака уже двигались на Запад. Я подумал: «А не пойти ли мне в кавалерию?» Узнав, что в Алапаевске находится отряд, организованный из китайцев, я решил, что самое лучшее — направиться туда. И ушел из конюшни. Вскоре я прибыл в Алапаевск и начал служить в армии. Наш отряд в основном состоял из 800 китайских шахтеров. Мы охраняли угольные шахты. Вступая в Красную Армию, я руководствовался только энтузиазмом и стремлением просуществовать и совсем не разбирался в революционных делах.
Чао Бао Чуань, командир одного из дальневосточных отрядов китайцев, вспоминал похожие вещи:
В 1917 г. весной слышал, что крестьяне говорят — революция. Я по-русски в это время говорить не умел. Об Октябрьской революции ничего не знал. В 1918 году, осенью, когда кончили жать хлеба, пришли японцы. Когда выпал первый снег, в Андреевку (Амурская область) приехал партизанский отряд Иванова. Они стали вызывать китайских батраков по одному и беседовать. Меня спрашивают: «Чем занимались раньше». Говорю: «Был военнослужащим». «Если желаете, пойдемте с нами. Вы поможете нам, мы будем помогать вашей революции».
Я собрал 30 человек китайских батраков, говорил с ними: «У нас в Китае начинается революция, у русских тоже революция, свергают помещиков и капиталистов, не будут друг друга угнетать. Надо помочь».
Китайцев вербовали через Союз китайских рабочих, который руководил разбросанной по стране диаспорой. Потом эти евразийцы действовали по всей территории России, но особенно сильные отряды у них были на юге (позже в этих местах им установили большой памятный обелиск) и на Урале. На юге действовал 1-й китайский отряд Терской ЧК (гремучая смесь: Чечня, ЧК и китайцы). Отряд возглавлял Пау Тисан.
Маленького китайского сироту привез с русско-японской войны наш офицер, Тисан вырос в России, окончил гимназию, после революции сразу же примкнул к большевикам и принялся сколачивать группу из своих соотечественников. Отряд, набранный из жёлтых трудящихся, оказался чуть ли не самым сильным на своем направлении — во всяком случае, большевики вспоминали о нем восторженно:
«Увлекаемый потоком спешно отступавших красногвардейцев, я стал очевидцем изумительного хладнокровия китайцев… Китаец — образец бесстрашия и воинской деловитости. Мы, преследуемые по пятам белогвардейцами, погибли бы все, но нас спасли китайцы. Они отвлекли белых на себя, жертвуя собой. Как ни устал я, всё же не мог не изумиться сверхчеловеческой воинской выдержке этих людей — так велик был контраст между ними и общей беженской массой», — вспоминал Лысенков.
Скорее всего, у Тисана воевали кадровые офицеры. Во всяком случае, точно известно, что его заместитель, Су Лодю, в прошлом был офицером китайской армии. Поскольку отряд относился к ЧК, то в основном выполнял карательные функции. Хотя мог и участвовать в боях, причем в таких случаях считался ударным.
Вторым крупным отрядом, который действовал на Урале, был батальон (позднее полк) Жэн Фучена. Про Фучена совершенно точно известно, что он кадровый офицер, подполковник китайской армии. Фучен знал в совершенстве 5 или 6 языков, включая русский и английский, и прибыл в Россию незадолго до революции вместе с группой гастарбайтеров. Китайские гастеры остановились на Урале и вызывали насмешки местных жителей — они взрывали петарды в шахтах, гуляли в хорошую погоду под зонтами и работали феноменально плохо. После Октябрьской революции бригада неумех преобразилась в стальную ударную группу, чуть ли не главную силу уральских большевиков. Фучен переоделся в белый китель и командовал. Уже весной 1918 года в отряде было около 800 китайцев — по меркам Урала часть считалась очень крупной и сильной.
В конце 1918 года китайцы оказались на острие удара армии Колчака — под станцией Выя их окружили и перебили. Сам Фучен погиб в бою, половина отряда сдалась в плен. Нескольким десяткам желтых красноармейцев удалось вырваться из окружения и уйти в район Перми, где их влили в местные китайские части. Вскоре этот новый отряд снова перебили — в общем, к февралю 1919 года интернациональных евразийцев на Урале практически не осталось.
Большевики относились к китайцам с большим пониманием и старались удовлетворить все их прихоти. Один из китайских командиров Лю Фу (на самом деле Лю Юйцин, в России раздобывший фальшивый паспорт), переживший войну и даже написавший потом небольшие мемуары, вспоминал:
Конец января совпадает с праздником китайского Нового года. И хотя в Красной Армии ели черный хлеб, да и вообще во всем была большая нужда, тем не менее партийное руководство, считаясь с нашим национальным обычаем, выдало нашему Революционному полку большое количество белого хлеба и свинины. Три дня нас кормили пельменями.
Фактически китайцы были самой деидеологизированной стороной конфликта. Вопросы интернационализма их не занимали ни в малейшей степени, они дрались исключительно за деньги и еду, как наемники. Если платили вовремя и в срок, бывшие гастарбайтеры воевали хорошо, не считались с потерями, не дезертировали и не ныли — абсолютно все очевидцы описывают китайцев как прекрасных солдат.
Всего в Красной армии было порядка 50 тысяч уроженцев Поднебесной. Из них редко создавали чисто интернациональные отряды — как правило, в уже имевшееся соединение вливали десяток или сотню-другую китайцев.
В РККА воевали поляки. Существовал отдельный Варшавский революционный полк, который перед отправкой на фронт напутствовал лично Ленин:
Вам выпала великая честь с оружием в руках защищать святые идеи и, борясь вместе с вчерашними врагами по фронту — германцами, австрийцами, мадьярами, на деле осуществлять интернациональное братство народов!
Ну а беспрецедентная роль латышских стрелков в Гражданской войне и революции известна. При этом ставить поляков и латышей в один ряд с китайцами, венграми и австрийцами не совсем правильно: независимость Польши и Латвии в 1918 году была еще фиктивной, в России до сих пор сохранялись большие диаспоры — в общем, меньшинства, но местные, вроде грузин и евреев.
Еще одна заметная группа интернационалистов — корейцы. Их крупные диаспоры были разбросаны по всему Дальнему Востоку. Героические дальневосточные партизаны из красной пропаганды — это как раз корейцы; в регионе действовало 48 партизанских отрядов, состоявших исключительно из корейцев.
Корейские партизанские отряды
В Гражданской со стороны красных отметились и чехословаки. Конечно, их было поменьше, чем в Чехословацком легионе, но немало. В одном только Оренбурге насчитывалось около 4 тысяч красных чехов и словаков. Сколько их было всего, сказать трудно, но минимальная планка, на которую нужно ориентироваться — 15–20 тысяч человек. Многие чехословаки как бывшие офицеры австро-венгерской армии занимали в РККА командные должности. Так, в дивизии Чапаева отрядом пулеметчиков командовал чех. В дивизии Киквидзе, воевавшей на царицынском направлении, существовало несколько чешских рот. Потом их объединили в полк, который нахваливал сам Подвойский:
Чешские части поразили мужественным видом, хорошей подготовкой, налаженностью обучения и обещали развиться в грозную и мощную воинскую единицу.
Самым серьезным ударом по интернационалу стали революции в Австро-Венгрии и Германии. Интернационалисты внезапно раздумали воевать в далекой и непонятной России и засобирались домой, желая успеть к разделу пирога. Большевики оказались в затруднительном положении. С одной стороны, им хотелось заразить Европу социализмом, отправив венгров, чехов и австрийцев разжигать пожар мировой революции у себя на родине. С другой — речь шла как минимум о 200–250 тысячах бойцов, причем не худших. Их уход с фронта мог поставить под угрозу революцию в отдельной взятой РСФСР. Теперь красным пришлось уговаривать интернационалистов чуть-чуть повременить с отъездом, объясняя, что без революции в России не будет революции в Европе.
Тем не менее вскоре после распада Австро-Венгрии на базе венгерской секции при РКП(б) сформировали венгерскую компартию. Бела Кун с группой приближенных отправился на родину — готовить революцию. С фронтов отозвали и отправили домой незначительную группу мадьяр. Они сумели захватить власть, но не сумели ее удержать. После скорого свержения советской власти в Венгрии активисты местной компартии бежали обратно в РСФСР.
Все отряды из иностранцев делились на две категории: части, которые правильнее называть национальными, поскольку в них служили представители одного народа, и сводные части, в которых собирали с миру по нитке реальный интернационал — там одновременно боролись за светлое завтра венгры, сербы, чехи, немцы, китайцы и итальянцы. Но чаще всего интернационалистами для надёжности разбавляли мобилизованных русских красноармейцев. Например, в чапаевской дивизии служило около 2 тысяч бывших пленных (в основном венгры, но имелись и чехи с китайцами). Иностранцы обычно были вооружены гораздо лучше русских — Рудольф Гарашин вспоминал, что в его отряде каждый взвод имел пулемет. Командирские посты получали люди, более-менее сносно знавшие русский, но приказы они отдавали на своем языке.
Поскольку интернационалисты не понимали и не жалели местное население, их часто отправляли охранять продотрядовцев. Например, Роланд Фрейслер, глава Народной судебной палаты при нацистах, судивший политических противников Гитлера и ненавидимый даже большинством своих соратников, начинал свою карьеру как раз комиссаром красного продотряда.
После демобилизации многие интернационалисты предпочли не возвращаться домой, а остаться в СССР. Часть ушла на службу в ЧК (там иностранцев очень ценили) или пополнила карательные Части особого назначения (ЧОН). Некоторые даже доросли до высоких постов. Например, Ференц Патаки некоторое время был начальником управления войск ГПУ (по современным меркам — командиром ВВ). Лайош Гавро не только дослужился до звания комбрига, но и положил начало целой красной династии — от брака со вдовой комиссара Фурманова (того самого, чапаевского) у него родилась дочь, которая потом вышла замуж за знаменитого советского писателя Василия Аксенова. Яков Бодеско-Михали стал начальником одного из отделов внешней разведки ОГПУ. Венгр Мате Залка вообще пытался стать писателем и параллельно трудился в аппарате ЦК, но в 1936 году вспомнил молодость и рванул на войну в Испанию, где его пристрелил какой-то безымянный франкист. Поэт Симонов написал про Залку стихотворение:
Давно уж он в Венгрии не был
Но где бы он ни был — над ним
Венгерское синее небо,
Венгерская почва под ним.
Венгерское красное знамя
Его освящает в бою.
И где б он ни бился — он всюду
За Венгрию бьется свою.
Оказывается, что товарищ Залка всё это время воевал не за интернационал, а за святую Венгрию — такая вот советская дружба народов.
Иностранные отряды имели массу плюсов по сравнению с частями, набранными из мобилизованных русских крестьян. Во-первых, их боевой дух был значительно выше. Интернационалисты воевали за деньги и добровольно. Крестьяне обычно шли в РККА с голодухи и воевали не очень усердно. Во-вторых, большинство иностранцев прошло Первую мировую. В-третьих, интернационалисты не могли дезертировать. Крестьяне и рабочие бежали из армии сотнями тысяч (ищи их потом), а иностранцам в чужой стране деваться было некуда. Известно лишь несколько случаев перехода интернациональных отрядов к противнику. При штурме Казани сербский отряд во главе с офицером Матеей Благотичем перебил комиссаров и перешел к Каппелю. Второй известный случай произошел в Забайкалье, где Первый интернациональный сибирский корпус под командованием Карла Шуллера переметнулся на сторону белых, причем отряд был сводным — там служили чехи, немцы, австрийцы и венгры. Перед переходом интернационалисты объединились и перебили мадьяр, которым не доверяли.
Ну и главное: бывшие пленные не говорили по-русски и не считали местных жителей за людей — а это открывало богатые карательные возможности.
Точное количество иностранцев в РККА не установлено. В условиях революционной неразберихи люди не очень заботились о документах и статистике. К тому же помимо интернациональных полков множество венгров, чехов, сербов, китайцев и прочих служило в обычных частях. Приблизительная цифра, озвученная в советское время — 250 тысяч интернационалистов во всей Красной армии. Много это или мало? Если сравнивать с РККА в 1921 году — мало. Если сравнивать с РККА в 1918 году и уж тем более с численностью белых армий — очень много. К 1921 году в Красную армию мобилизовали более 5 млн человек, но надо учитывать, что в основном они не принимали и не могли принять участие в боевых действиях — рекрутов набирали просто для массовки, на всякий случай, и во многом держали в армии, чтобы не дать им уйти в повстанцы.
На начало осени 1918 года, когда во всей Красной армии насчитывалось только полмиллиона человек, получаются совсем другие пропорции. Ну а когда дело доходит до белых, масштаб становится очевиден — Колчак на пике своего влияния мог выставить не более 150 тысяч бойцов, и это с учетом всех мобилизаций. Что касается Добровольческой армии, то она осенью 1918 года имела 30 с небольшим тысяч, а в середине 1919 года едва доросла до 60 тысяч. То есть мадьяр и прочих китайцев в Красной армии было больше, чем белогвардейцев на каждом из фронтов.
Иностранцы стали важной опорой большевиков в первые месяцы революции, на тех территориях, где красные практически не имели влияния. За Уралом, в Сибири, в Туркестане, в Забайкалье и на Дальнем Востоке иностранцы превратились в опору красных — людей давали либо лагеря военнопленных, либо диаспоры. Мюнних вспоминал:
В это переходное время, без преувеличения можно утверждать, что интернационалистская Красная гвардия, состоявшая в большинстве своем из мадьяр и значительного числа румын, немцев, чехов и других национальностей бывшей Австро-Венгерской монархии, была единственной обученной в военном отношении и надежной вооруженной силой Томского Совета.
Интернационалисты спасли советскую власть — это бесспорно.
