Со времен правления Александра II в среде русских интеллектуальных и политических элит шли ожесточенные споры о том, каким образом России следует инкорпорировать населяющие ее территорию этнические меньшинства в единую русскую общность. Многие надеялись, что Россия может быть преобразована в целостное в социальном, политическом и, возможно, даже культурном плане национальное государство, основанное на общей истории совместного проживания населяющих ее народностей. Однако элитам не удавалось достичь согласия в вопросе о том, как именно объединить русских и другие этничности в единый народ. Предлагались различные варианты интеграционной политики, и русификация на административном и культурном уровне была лишь одним из выдвигавшихся предложений. На самом деле оппозиция русификации как основному средству национального строительства была куда сильнее, чем принято считать. Поговорим об идеях, которые в конце XIX — начале XX века выдвигали русские востоковеды, специализировавшиеся на изучении восточных территорий империи — Кавказа, Центральной Азии, Сибири и русского Дальнего Востока. Эти идеи оставили мощный след в истории — они в основном не пошли в работу в Императорской России, но многие предложения были в той или иной форме воплощены советским правительством в 1920-е годы. Посмотрим, что именно предлагали имперские востоковеды, и попробуем понять, почему взявшие их идеи на вооружение большевики так активно продвигали коренизацию малых народов, несмотря на то, что подобная политика, по логике, должна способствовать дезинтеграции единого государства.
Россия как государство-нация и евразийство 1920-х
Начиная с 1860-х не утихали споры о том, как понимать термины «нация» или «народ», когда речь идет о таком полиэтничном государстве, как Россия. В дискуссиях по поводу отношений между русскими и населяющими Россию нерусскими постоянно звучали слова «единство» и «слияние». Одни настаивали на культурной и административной русификации и обращении всех населяющих страну народностей в православие, а другие выступали резко против такой политики. На западных окраинах страны политика культурной ассимиляции проводилась достаточно последовательно начиная с 1880-х. При этом в восточных регионах с 1870-х преобладали идеи господства гражданственности — проведения политики, направленной на объединение разных в культурном плане народностей на базе государственных гражданских норм. Согласно этой идее, различные регионы России должны были быть наделены равными правами и обязанностями в рамках единого государства вне зависимости от культурных и этнических характеристик населявших их народностей.
Русские интеллектуальные элиты вели дискуссии о том, что представляет из себя русская национальная идентичность. Одни интеллектуалы настаивали на этническом характере русскости — русские как восточные славяне. Другие придерживались позиций социал-дарвинизма и утверждали, что все нации — объединения людей на базе общей культурной и исторической общности, которые взаимодействуют друг с другом согласно установленной иерархии. Третьи продвигали мысль о том, что русскость должна быть институционально и территориально определена нормами и границами Российской Империи. Те, кто придерживался такой точки зрения, считали, что государство должно играть ключевую роль в процессе национального строительства. Эти люди говорили, что чувство общей исторически определенной социальной, культурной и политической целостности уже начало формироваться у различных народностей России. Панслависты Николай Данилевский и Владимир Ламанский были одними из первых, кто попытался включить народности южных и восточных окраин Империи в это видение России как государства-нации.
Во второй половине XIX — начале XX века трое ученых особенно активно пропагандировали идею превращения Российской Империи в государство-нацию: историк литературы Александр Веселовский, историк искусства Никодим Кондаков и «отец русского востоковедения» Виктор Розен. Под влиянием националистических идей, которые заставляли европейских ученых адаптировать исследования к интересам своих национальных государств, Розен, Веселовский и Кондаков настаивали, что основной задачей русских ученых должно быть изучение исторического взаимодействия и взаимовлияния населяющих Российскую Империю народностей в рамках формирования того, что эти трое ученых называли единой «национальной культурой». Фундаментальный труд Никодима Кондакова и графа Ивана Толстого «Русские древности в памятниках искусства» (1889) начинается со следующего абзаца:
«В течение двух с половиной тысяч лет много племен жило и работало для создания исторических памятников в границах нашего государства. И чем разнороднее был племенной состав, чем продолжительнее время его превращения в единое государство с единым народом, тем больше был вклад в сокровищницу русской древности. В нее вносил свою лепту и огненный скиф, и корсунский мастер, и генуэзский торговец в Крыму, и немец в Москве. Эту сокровищницу наполняли и арабские караваны, везшие товары Волжским Булгарам и языческой Руси, и набеги Руссов на Византию, и домовитое хозяйство собирателей земли Русской» (заглавные буквы сохранены как в оригинале).
Толстой и Кондаков писали, что особый русский архитектурный стиль был создан в результате смешения церковных стилей на севере России, в Киеве, Новгороде и Москве и архитектуры исторических построек в Грузии и Крыму. На русский стиль в искусстве повлияли древнегреческие колонии на Черном море и традиции персов и византийцев, проникавшие на территорию России через Центральную Азию и Кавказ.
Веселовский и Кондаков, хотя и были изначально славистами, также состояли в Ориентальной комиссии Московского археологического общества, а Розен на базе вышеописанных идей создал русскую востоковедческую школу. Он стремился к тому, чтобы востоковедение стало одним из ключевых направлений исследований в рамках Императорской академии наук, и настаивал, что русские востоковеды должны в первую очередь изучать «русский Восток» — Кавказ, Центральную Азию, коренные народы Сибири и Поволжья. Розен называл себя убежденным русским патриотом и хотел объединить русских востоковедов и славистов для совместного изучения ими своей родины. Идеи Розена оказали значительное влияние на молодое поколение русских востоковедов, почти каждый из которых почитал за честь называть себя учеником Розена.
Русско-американский историк-славист Николай Рязановский (родился в 1923 году в Харбине в семье русского ученого-правоведа В. Рязановского, в возрасте 15 лет вместе с родителями переехал в США, преподавал в Калифорнийском университете Беркли) считал, что изучение нерусских народностей России и отношений между ними и русскими в позднеимперский период напрямую повлияло на становление и развитие евразийства, идеологии, провозглашавшей уникальность России как «евразийского» государства — не европейского, и вместе с тем не азиатского (Н. Рязановский, «Азия глазами русских» — «Asia through Russian eyes», Стэнфорд, 1972).
Работы Кондакова, Розена и Веселовского, при всей их научной ценности, писались исходя из определенного видения России, что сами ученые открыто признавали. В них еще не были оформлены идеи евразийства, однако труды и взгляды этих ученых стали своего рода предшественниками развившегося при советской власти евразиатского течения. Советский евразианизм, таким образом, представляет собой куда менее кардинальный разрыв с имперской европоцентричной интеллектуальной традицией, чем принято считать.
Сохранение культур малых народностей и научная корысть востоковедов
Видение России как государства-нации повлияло не только на исследования ученых, разделявших данную точку зрения, но и на их общественную деятельность. Они активно высказывались о способах достижения национального единства и духовного и культурного слияния на базе гражданских норм, общих для русских и инородцев. Ученые, даже если они придерживались разных политических взглядов, были согласны с общей идеей и считали, что основной задачей России на Востоке является достижение национального единства и слияния. При этом их интерпретация единства и слияния была вполне совместима с сохранением этнического, лингвистического и религиозного плюрализма.
Сибирский публицист Николай Ядринцев, один из основоположников сибирского областничества и крупнейший специалист по сибирским коренным народностям, утверждал, что культурное слияние происходило не только в результате русификации, но и потому, что русские нередко перенимали традиции коренных народов, в особенности бурятов, тунгусов и якутов. Либерально настроенные востоковеды Виктор Розен и Владимир Бартольд также считали, что совместное будущее русских и живущих в России нерусских народностей лежит в слиянии их культур. При этом они считали необходимым сохранение русского культурного превосходства после культурного слияния. Вот так Бартольд заканчивает свою вступительную речь перед защитой диссертации:
«…восточные народы вернее всего поверят в превосходство нашей культуры, когда убедятся в том, что мы знаем их лучше, чем они сами себя знают; еще более, прибавлю от себя, когда они увидят в трудах наших ученых истинно научное или, что для историка одно и то же, истинно гуманное отношение к их прошлому, чуждое сентиментальных увлечений, но столь же чуждое всяких узких предрассудков, национальных, религиозных и политических, и обсуждающее все явления только с точки зрения общечеловеческой правды. Может быть, скромные труды русских ориенталистов еще более, чем другие успехи русской культуры, будут содействовать мирному сближению народов Востока с Россией и наступлению того, пока еще очень отдаленного дня, о котором мечтал наш великий поэт, дня, когда все народы России, в числе их „и ныне дикий тунгус, и друг степей калмык“, соединятся для поклонения великому представителю русской культуры., и будут поклоняться ему именно за то, что он „в свой жестокой век восславил свободу и призывал милость к падшим“, т. е. за служение общечеловеческим идеалам».
Интересно, что ученые не исключали и Туркестан, на тот момент единственную реальную русскую колонию. Николай Веселовский продвигал идею о том, что культура Туркестана также должна пройти через процесс слияния с господствующей русской культурой. Подобную точку зрения разделяли, впрочем, далеко не все. Например, русские служащие военной и гражданской администраций Туркестана в то время поддерживали куда более свободную ассоциацию Туркестана с Россией, без полного слияния местной культуры с русской.
Конечно, русские востоковеды были лично заинтересованы в том, чтобы противиться политике русификации и отстаивать сохранение культур коренных народностей — если бы эти культуры были уничтожены, исчез бы и основной предмет изучения востоковедов. Некоторые из них видели в представителях малых народностей как не столько людей, сколько объекты для изучения. Так, востоковеды Василий Радлов и Лев Штернберг настаивали на необходимости сохранения культуры сибирских остяков на том основании, что иначе уникальное племя, «полностью изолированное среди других азиатских народностей», просто «вымрет для науки».
Малая родина
В 1870-е в русской прессе стали появляться статьи, развивающие идею так называемой «малой родины», сторонники которой размышляли о том, каким образом можно сформировать чувство принадлежности к единой общности и верности ей у разных этносов, населяющих Россию. Изначально данную концепцию развивали русские интеллектуалы из Сибири и европейской части России, полагавшие, что для формирования чувства преданности «большой» родине — России — необходимо сначала сформировать у людей чувство преданности и любви к своей малой родине — тому месту, где они родились и выросли. А для этого люди должны быть хорошо знакомы с историей и культурой этого места. Отстаивавшие эту идею интеллектуалы утверждали, что принадлежность к России как к единому и большому отечеству невозможна без чувства принадлежности к малой родине — Российская Империя казалась им слишком большой, чтобы простой человек мог достаточно хорошо знать и любить ее всю, поэтому начать следовало с развития чувства любви к малой части этой большой родины. По этой причине сторонники идеи «малой родины» настаивали на развитии связей местных идентичностей с общерусской идентичностью через образование, создание музеев, накопление и распространение знаний о местной истории и культуре.
Концепция малой родины была в некотором роде схожа с идеями, выдвигавшимися в других европейских государствах в рамках дискуссий о том, как должны соотноситься между собой национальные и региональные идентичности. В частности, есть некоторое сходство с набравшим популярность в 1890-е годы немецким движением Heimat (родина), также продвигавшим мысль о необходимости сформировать у людей чувство принадлежности к локальной идентичности, чтобы помочь им лучше понять общую национальную культуру Германии, складывавшуюся из множества локальных. Правда, в России идею сходства малой родины и Heimat разделяли не все — противники подобного сравнения утверждали, что в Германии, в отличие от России, уже были достаточно сформированные локальные идентичности, и предлагали ориентироваться на французский опыт. Так, русский революционер-народник и специалист по коренным народностям Сибири Дмитрий Клеменц призывал русских перенимать опыт французов в области создания музеев локальных народностей. Он подчеркивал, что русские провинции пребывают в спячке, в то время как французы активно заботятся о сохранении локальных идентичностей. По словам Клеменца, те немногие образованные сибиряки, которые выступают в роли лидеров местных общностей, куда больше заинтересованы в международных делах и глубоко презирают окружающие их локальные сообщества, что, по мысли Клеменца, должно измениться для формирования панрусского единства.
Малые народности и проблемы образования
Дискуссия о том, как следует выстраивать систему образования для «инородцев» развернулась в 1860-е в связи с реформами Александра II. Как и в случае с другими вопросами, относящимися к тому, как именно следует интегрировать этнические меньшинства, консенсус так и не был достигнут. Указания по поводу образования для «инородцев», выпущенные Министерством образования в 1870 году, подразумевали обучение этнических меньшинств на их родных языках, чтобы удобнее было донести до них ценности русской культуры и легче обратить меньшинства в православие. Большинство имперских востоковедов разделяло идею обучения меньшинств на национальных языках, но при этом выступали против насаждения русской культуры и за продвижение локальных культур.
Имперские востоковеды выступали за необходимость распространения знаний о локальной культуре и истории, считая, что только так можно сохранить у местных сообществ интерес к окружающей их жизни и к общей русской истории и культуре. Тобольский общественный активист Николай Скалозубов утверждал, что современное ему безразличие русских школ к регионам, в которых они расположены, нелогично и неестественно: «Посмотрите на учебники, которые используются в школах. Что они могут сказать ученику об окружающей его жизни, если сибирские школы используют тот же учебник географии, написанный Белохом и Соколовым, что и школы в европейской России?» (Н. Скалозубов, «Организация общественных сил в целях изучения Сибири», 1912)
Другой сибирский активист, Григорий Потанин, специалист по местным коренным народностям, также выступал за реформу русской образовательной системы с тем, чтобы усилить чувство принадлежности людей к местным сообществам и стимулировать локальный патриотизм, без которого, по его мнению, чувство принадлежности к общему отечеству (России) невозможно: «Везде за границей школа закладывает фундамент гражданственности. Изучению родной страны отводится первое место. Не квасной патриотизм, не одностороннее освещение событий и политического строя, а изучение нужд и богатств страны, достоинств и недостатков ее культуры — должно составлять задачу школы. Знать одинаково всю Россию — значит знать слишком много или ничего не знать. Если бы сибирские школы научили ценить и любить Сибирь, уральские — Урал, а поволжские — Волгу, то этим самым, при условии достаточного освещения национальных задач, они приготовили бы настоящих дельных работников…» (Г. Потанин «Возрождение России и Министерство Народного Просвещения», 1919)
В позднеимперской России нараставший страх перед развитием местных национализмов соседствовал с убеждением в том, что сильные локальные идентичности не представляли никакой угрозы единству страны. В начале XX века русское правительство встало на сторону консервативного мусульманского духовенства и не стало поддерживать обучение татарского населения в школах европейского типа. Мнения востоковедов по этому вопросу разделились: исламоведы Ильминский, Остроумов и Смирнов считали, что отдельные школы в мусульманских регионах поспособствуют в дальнейшем местному сепаратизму. Другие ученые-востоковеды не видели в развитии местного национализма никакой угрозы и напротив считали, что локальное образование только укрепит единство общей русской нации. По их мнению, развитие европейского типа мышления, одной из манифестаций которого является национализм, сблизило бы мировоззрение русских и нерусских из восточных регионов страны. Локальное образование должно было помочь в распространении у местных сообществ знаний об истории и культуре своего региона, чтобы было необходимо для формирования у них чувства привязанности к так называемой малой родине. Под влиянием этих идей ученые создавали варианты алфавита для местных языков, у которых отсутствовала письменная форма, выступали за создание местных музеев и писали учебники для школ, где должны были обучаться меньшинства. Эти учебники писались так, чтобы одновременно стимулировать развитие локальной и общей, панрусской идентичности. А. Позднеев активно занимался созданием учебников для калмыков и указывал на отсутствие учебников для бурятов, написанных на их языке с учетом их культурных особенностей. Всеволод Миллер поддерживал аналогичный подход по отношению к осетинам, считая, что культурно-ориентированное образование поспособствует формированию осетинской интеллигенции, появление которой облегчит интеграцию осетин в общую панрусскую культуру.
Идею поддержки и развития культурных и лингвистических особенностей этнических меньшинств разделяли не только востоковеды, однако лишь они придерживались мнения о том, что данную политику надо проводить и в регионах, где отсутствуют сильные локальные идентичности. В целом в русском обществе того периода поддержка культурного плюрализма была характера скорее для сторонников левых взглядов, однако в среде ученых-востоковедов эту позицию, как ни странно, разделяли и правые. Востоковеды аргументировали свою позицию тем, что хорошее знание местной культуры и истории закладывает базу для принятия малыми народностями общерусских гражданских норм.
Учитывая все вышесказанное, неудивительно, что ученые-востоковеды в рамках дискуссий об интеграции этнических меньшинств чаще всего выступали критиками правительства, проводившего политику русификации малых народностей. Востоковеды считали, что насильственный разрыв связей этнических меньшинств с их историческими и культурными корнями приводит к духовному обеднению этих локальных сообществ и, как следствие, не способствует формированию единой национальной идентичности, а напротив ему препятствует. Александр Позднеев полагал, что использование русскоязычных учебников для бурятов и калмыков не имеет смысла, так как учащиеся просто не могут их адекватно воспринимать. Он также утверждал, что насильственная русификация только усиливает подозрения этнических меньшинств относительно намерений русского правительства и делает их более враждебными по отношению к русским. Того же мнения придерживался и Ядринцев. Ученые утверждали, что политика насильственной русификации наносит куда больше вреда, чем кажется. Так, Радлов уверял, что попытки заставить кочевников жить оседлой жизнью ведут скорее к регрессу и являются препятствием на пути любого настоящего прогресса. Основная причина того, что государство выбрало политику насильственной русификации, по мнению востоковедов, коренилась в безразличии русского правительства к культурам малых народностей и отказу властей прислушиваться к академическому сообществу. Ученые и члены правительство, как правило, не соглашались по поводу того, в каких областях им следует сотрудничать — востоковеды с недовольством относились к просьбам правительства о разведывательной работе на Востоке, а правительство, в свою очередь, отказывалось слушать советы востоковедов по вопросам национальной политики.
Тем не менее востоковедам в итоге удалось вывести свои изыскания и наставления в национальном вопросе за пределы простого теоретизирования. Правда, произошло это уже после революции — проводимая большевиками в 1920-х годах политика коренизации во многом была основана на идеях ученых-востоковедов, которые они продвигали еще со второй половины XIX века. Российское академическое сообщество активно критиковало новый режим, однако востоковеды в этом плане сделали исключение и вполне охотно консультировали большевиков по вопросам национальной политики. Они в целом позитивно оценивали политику коренизации и участвовали в ее проведении и уточнении. Бартольд, например, одобрительно высказывался о том, что «недальновидная» русификация наконец закончилась и помогал большевикам проводить политику коренизации в советском Туркестане. Хотя создание отдельных административных единиц в соответствии с расселением этнических общностей — национальных республик — не обсуждалось востоковедами до революции, они помогали большевикам в этом вопросе, консультируя их касательно того, как различать этнические группы и как лучше провести границы между ними.
Большевики не объясняли, как политика коренизации, направленная на явное усиление этнических меньшинств, может способствовать единству государства. Из всего вышесказанного можно, однако, заключить, что идеи коренизации соотносятся со взглядами сообщества имперских востоковедов, которые ученые продвигали еще с 1870-х годов. Востоковеды были склонны считать, что единство Российской Империи возможно только если ее удастся превратить в государство-нацию, и выступали за формирование общей панрусской идентичности.
Показательно, что дореволюционное правительство не принимало эти идеи всерьёз, очевидно, понимая, к чему приведёт такое обращение с меньшинствами, зато большевики начали коренизацию практически мгновенно. Собственно, они и строили вместо национального государства «государство-нацию», общность «советских людей», объединённых в первую очередь государственными границами и советским паспортом.
К сожалению, ни имперские востоковеды, ни советские номенклатурщики так и не объяснили, каким образом превращение в разрозненный конгломерат языков, культур и автономных республик может сделать Россию более единой.
За основу значительной части текста взята статья профессора Манчестерского университета, внучки Д.С. Лихачева, Веры Тольц-Зилитинкевич «Orientalism, Nationalism, and Ethnic Diversity in Late Imperial Russia» (The Historical Journal, Vol. 48, No. 1, March 2005. Cambridge University Press)
