Буря над Индией: восстание сипаев 1857 года. Часть VI

Ранее: часть V

1857 год застал Николсона в Пешаваре. Пешавар был самым что ни на есть ключевым округом всей Северо-Западной границы. Он контролировал вход в Хайберское ущелье — основную транспортную артерию между Афганистаном и Пенджабом. Сам Пешавар традиционно был афганской территорией — пока его не захватил и не интегрировал в свою державу Ранджит Сингх, махараджа Пенджаба. От него Пешавар по наследству перешел к англичанам. Именно здесь сконцентрированы наиболее крупные военные силы в Пенджабе, именно сюда назначали на административные должности наиболее надежных и проверенных людей. При новом главе Административного совета в Пенджабе, Джоне Лоуренсе, эти роли выпали той же самой блестящей и эксцентричной паре, которая уже сполна показала, на что она способна, в «проблемном» округе Банну — Герберту Эдуардесу (комиссионер) и Джону Николсону (помощник комиссионера).

Молодой, совершенно неопытный прапорщик по имени Фредерик Робертс, только что прибывший из Англии, как раз в это время получил назначение в Пешавар. Его поселили в бунгало, расположенном, как выяснилось, по соседству с жилищем Николсона, и вскоре они познакомились (как оказалось, они тоже были земляками-ольстерцами). Николсон к тому времени был уже овеянным легендами «Никал Сейном», Фред Робертс — зеленым юнцом, поэтому не удивительно, что в старшем товарище он нашел своего героя и свой идеал на всю оставшуюся жизнь. Много лет спустя он напишет в своих мемуарах: «Николсон произвел на меня более сильное впечатление, чем какой бы то ни было человек, которого я встречал когда-либо до или после… Он был блестящим идеалом солдата и джентльмена». Этому юношескому восторгу было суждено сыграть свою роль в судьбах Британской империи.

11 мая 1857 года Эдуардес и Николсон обедали вместе, когда запыхавшийся ординарец принес срочную телеграмму, только что полученную из Дели. Телеграмма была адресована «всем станциям Пенджаба» и сообщала о мятеже в Мируте. Эдуардес немедленно вызвал к себе бригадира Сидни Коттона, командующего Пешаварской бригадой, и отправил вестового к Невиллу Чемберлену, находившемуся неподалеку, в Кохате. Николсон тем временем отправился в офицерскую столовую и предупредил всех, чтобы новость держали в тайне. Вокруг было слишком много сипаев, в лояльности которых он сомневался.

На следующее утро, 12 мая, собрался военный совет в составе Эдуардеса, Николсона, срочно прискакавшего Чемберлена и Коттона. Фред Робертс вел стенограмму. Слово решительно взял Николсон. Он заявил, что уже давно чувствовал — в Бенгальской армии зреет мятеж. Россказни о смазке для патронов, о загрязненной муке, все прочие недовольства, на которые указывают бунтовщики — все это полная чушь, не имеющая никакого значения. «Я давно уже присматривался к нашим сипаям, и я убежден, что они просто ждали повода, чтобы померяться с нами силами».

Николсон замолчал и обвел присутствующих пристальным взглядом. «Мятеж подобен оспе. Он распространяется стремительно, и должен быть подавлен так быстро, как только возможно». Главная задача сейчас — предотвратить вспышку в Пенджабе, где сконцентрировано наибольшее количество войск. С этой целью необходимо немедленно создать специальную «подвижную колонну» — высокомобильное соединение, состоящее из отборных войск, которое должно будет действовать как пожарная команда, стремительно перемещаясь по провинции и гася любые возможные выступления в зародыше. Те из восьми полков туземной пехоты, находящихся в Пешаваре, которые вызывают подозрения, следует отправить поодиночке на отдаленные второстепенные станции, где они, даже взбунтовавшись, смогут причинить меньше вреда. Наименее надежными являются войска, набранные из индусов высоких каст. Опираться надо на сикхов и пуштунов. Поэтому нужно незамедлительно начать набор дополнительных иррегулярных частей из них. Сам Николсон и Коттон в данный момент нужны в Пешаваре, поэтому командование подвижной колонной придется принять на себя Чемберлену.

План Николсона был принят единогласно. В подвижную колонну под командованием Чемберлена включили следующие иррегулярные части: пехоту и кавалерию Собственного Ее Величества корпуса гидов, «стрелков Кока» и еще три эскадрона иррегулярной конницы (одним из которых командовал Чарльз Николсон — младший брат Джона). Кроме того, в нее вошли два регулярных британских пехотных полка (армии Ее Величества) — 17-й и 24-й. Авангардом колонны было предназначено стать Гидам — первой по времени формирования и наиболее прославленной иррегулярной части в Пенджабе, набранной преимущественно из пуштунов (знаменитые стихи Киплинга про «Запад есть Запад, Восток есть Восток» описывают именно Гидов).

13 мая Генри Дейли, командующий Гидами, получил приказ выступать в Ноушеру. Гиды прибыли туда к полуночи, но передохнуть им не дали — уже ждал новый приказ: выступать форсированным маршем к форту Атток на Инде (тому самому), чтобы обезопасить ключевую переправу. Стоял самый жаркий и сухой месяц в Северной Индии, к тому же только что начался Рамадан, во время которого мусульмане соблюдают пост — ни грамма пищи и ни капли воды до захода солнца. В сравнительно мягком климате средней полосы России это выглядит не особо страшно, но в Индии дневная температура в это время года нередко приближается к 50 градусам Цельсия. Военная служба и погодные условия нисколько не смущали верующих. Однако репутация Гидов родилась не на пустом месте — это были действительно железные люди. Спустя 24 часа после занятия Аттока, когда прибыли основные силы во главе с Чемберленом, они были брошены дальше — на Лахор. Единственное послабление, которое они смогли себе позволить — это дождаться темноты и позавтракать (после захода солнца, как положено во время поста). Их командующий-англичанин использовал это время, чтобы искупаться в Инде. В два часа пополуночи Гиды (часть была смешанной, состояла из трех эскадронов конницы и восьми пехотных рот) снова выступили.

К 18 мая они достигли Равалпинди, где по удачному стечению обстоятельств оказался глава Административного совета. Чемберлен догнал их на легкой повозке и, пользуясь случаем, устроил еще один импровизированный военный совет. Сэр Джон обрисовал подчиненным общую ситуацию в Индии. Положение было, прямо скажем, невеселое. Всего на субконтиненте находилось не более 28 тысяч британских солдат. И далеко не все войска были готовы немедленно принять активное участие в операциях.

Повстанцы страдали от плохого командования, но и британцы были не на пике формы. Викторианская эпоха — время, когда офицерский состав англичан был очень неоднороден, часто допускал проволочки, нерешительность, что проявлялось во многих крупных сражениях всё столетие — вспомните Крымскую войну. Пенджаб был алмазом среди песчинок — сэр Джон Лоуренс, человек решительный и жестокий, окружил себя деятельными помощниками, воспитанными еще его братом.

Мятеж стал звездным часом для «молодых людей Генри Лоуренса». Действовали они без колебаний. Так, комиссионер Компании в Лахоре, Роберт Монтгомери, едва получив первую телеграмму о вспыхнувшем восстании (момент, когда многие другие начали бы запрашивать подтверждения и выяснять подробности), тут же приказал всему европейскому населению города переместиться в форт, а затем на всякий случай разоружил шеститысячный туземный гарнизон. Сам Джон Лоуренс направил главнокомандующему (на тот момент это был уже сэр Генри Барнард) телеграмму следующего содержания: «Действуйте без промедления, направляйтесь к месту с любыми европейскими частями, какие есть в наличии, и опасность исчезнет. Только дайте ей время, и пожар расползется по всей стране».

По результатам военного совета, Чемберлен остался в Равалпинди — дожидаться, когда подтянутся остальные силы его подвижной колонны. Гидов во главе с Дейли снова бросили вперед. Их целью теперь вместо Лахора была назначена Амбалла, где генерал Энсон как раз собирал силы для марша на Дели. Присоединиться к нему они, правда, не успели. Догнать основные силы им удалось лишь 9 июня, на следующий день после занятия англичанами Хребта Дели. Они оказались первой пенджабской частью, присоединившейся к Полевой армии Дели — но это было лишь начало.

Николсон оставался в Пешаваре. Но о безопасности не могло быть и речи — в туземных частях беспрерывно ходили разговоры о бунте. Пуштуны, на которых Николсон возлагал большие надежды, пока не горели желанием служить британцам. Тревожные новости продолжали поступать со всех сторон. 21 мая пришло донесение разведки, согласно которому четыре из восьми полков Бенгальской армии Пешевара уже находились на грани открытого мятежа, ожидая лишь удобного повода. Лавину могло обрушить что угодно.

В ту ночь Николсон и Эдуардес легли спать полностью одетыми, положив рядом с кроватями сабли и пистолеты. В полночь их разбудил гонец от командующего военной станцией в Ноушере. Взбунтовались сипаи трех стоявших там туземных полков. Новость еще не достигла гарнизона в Пешаваре, но это было вопросом времени. Николсон и Эдуардес тут же помчались в бунгало бригадного генерала Коттона, разбудили его и потребовали на рассвете разоружить все четыре полка, внушавших подозрения.

Коттон тут же вызвал к себе командующих всех частей гарнизона — как туземных, так и английских. Последовала абсолютно типичная сцена, повторявшаяся раз за разом на протяжении всего мятежа: офицеры-англичане отказывались верить в измену своих сипаев, горячо отстаивали их непоколебимую надежность и преданность, протестовали против их разоружения, даже угрожали неизбежным бунтом, если у их солдат все же попытаются отобрать оружие. Повторялись одни и те же аргументы, будто заученные наизусть. Однако Николсон был готов: в ответ он спокойно выложил на стол перед возмущенными офицерами целый веер перехваченных писем и донесений разведки. Там были конкретные имена и конкретные подписи. Это осадило наиболее воинственных защитников несправедливо обиженных сипаев, а бригадир Коттон решительно подвел итог спору: «Никаких больше обсуждений, джентльмены! Это мои приказы, и они будут выполнены».

Встреча завершилась в шесть утра. Через час полки были выстроены на плацу, причем два английских полка (70-й и 87-й пехотные) заняли замыкающие позиции с двух концов, вместе со всей имевшейся британской артиллерией в полной боевой готовности. Далее Николсон с одного конца и Коттон с Эдуардесом с другого начали объезжать построение туземных полков. Их сопровождало по эскадрону иррегулярной конницы, а следом тащились пустые артиллерийские повозки для боеприпасов. Подъезжая по очереди к каждому полку, они просто отдавали приказ выйти вперед и сложить оружие. Застигнутые врасплох и годами приученные выполнять приказы автоматически, сипаи повиновались. Офицеры туземного кавалерийского полка побросали в повозку свои сабли вместе с оружием своих людей, а следом — и шпоры. У многих из наблюдавших процесс англичан (того же Эдуардеса) это вызывало сочувствие, но сомнений не было. Неважно, насколько лояльны отдельные бойцы — во время бунта они или присоединились бы к бунтовщикам, или погибли.

Наконец, на плац вывели субадар-майора 51 Бенгальского туземного пехотного полка, автора тех самых перехваченных писем, которые демонстрировал Николсон. В письмах он сообщал сипаям другого полка, 64-го, что восстание намечено на 22 мая, и призывал присоединиться к нему. Поняв, что раскрыт, виновный бежал на племенную территорию пуштунов. Однако вождь племени африди решил, что законы предоставления убежища к данному конкретному случаю неприменимы, и вернул беглеца от греха подальше заместителю комиссионера Компании. Вот здесь сыграла свою роль репутация, заработанная Николсоном у пуштунов! Тут же, на плацу, был устроен короткий военно-полевой суд. Осужденного провели перед строем каждого из туземных полков, а потом повесили на всеобщее обозрение, в назидание гарнизону.

Эффект был немедленным и заметным. Не успело построение завершиться, вокруг свиты Лоуренса появились и стали кружиться, словно назойливые мухи, десятки «важных людей» — окрестных племенных вождей и землевладельцев. Еще вчера их трудно было разыскать даже при необходимости, а теперь они наперебой спешили засвидетельствовать свое почтение. Тяжелая, гнетущая атмосфера зловещего «саспенса», висевшая над городом, мгновенно рассеялась самым чудесным образом — «будто прошла освежающая гроза», как напишет потом в письме Герберт Эдуардес. На волне внезапно проснувшегося энтузиазма бойко развернулась вербовка добровольцев в иррегулярные части — в которые еще вчера мало кто записывался.

Но так было не везде. Сипаи 55-го Бенгальского туземного полка, отправленного в Хоти Мардан на замену ранее дислоцированным там Гидам, перестали подчиняться приказам своих офицеров. Их полковник по классическому сценарию отказался верить в измену своих людей, повторяя все знакомые нам аргументы. Даже верные сикхи не смогли его убедить в скором восстании. Полк взбунтовался открыто. Осознав свою ошибку, полковник пустил пулю в лоб. Крепость перешла в руки мятежников.

Услышав об этом, Николсон в полночь 24 мая выступил из Пешавара с одним из двух находившихся там британских полков и двумя эскадронами иррегулярной конницы. На рассвете дозорные на стенах Хоти Мардан заметили его силы на горизонте. Вскоре англичане увидели, как мятежники (около тысячи человек) спешно покидают крепость. Они двигались правильной полковой колонной, с развернутыми знаменами. Судя по направлению движения, они надеялись скрыться в горах к северу. Полковник, командовавший английским пехотным полком в отряде Николсона, приказал своим людям остановиться — они маршировали всю ночь и были измождены. Николсон же во главе одного из иррегулярных эскадронов и собственной конной свиты пуштунов бросился в погоню.

При их приближении сипаи развернулись в линию, собираясь дать залп — атакующей конницы казалось так мало, что офицеры даже не сочли нужным строиться в каре. Однако Николсон и его конники атаковали так стремительно, что мятежники попросту не успели выстрелить. Поток конницы вклинился в строй. В этот момент всякая дисциплина рухнула, и сипаи кинулись врассыпную, бросая оружие. Вместо правильного сражения началась бойня, быстро перешедшая в охоту за одиночными беглецами, каковая и продолжалась весь день. Вечером Николсон и его люди вернулись в Хоти Мардан после примерно двадцати часов в седле. С собой они тащили около сотни пленных, порядка двухсот захваченных мушкетов и полковые знамена 55-го. Еще около двадцати сипаев из злополучного полка были пойманы и доставлены в крепость крестьянами из окрестных деревень в течение следующих дней.

Конечно, этим 120 пленным мятежникам было уготовано только одно — казнь. Различаться могли лишь способы. Вешали в британской армии обычно за общеуголовные преступления либо за деяния, которые считались особенно позорными для солдата (как в случае с тем субадар-майором, которого обвиняли в подстрекательстве подчиненных к бунту с использованием своего служебного положения). Мятежников, как правило, расстреливали. В индийской армии обычный расстрел заменялся на казнь через привязывание к жерлу пушки. Это было традиционное наказание, практиковавшееся еще Моголами и вслед за ними всеми индийскими правителями (наряду со множеством еще более творческих методов вроде растоптания слоном и забивания гвоздей в череп). С точки зрения этики военных каст, расстрел из пушки однозначно предпочитался повешению. Однако казнить таким образом сразу 120 человек показалось чересчур даже для Николсона. Пообщавшись со всеми выжившими офицерами 55-го, он постарался как-то разграничить степени вины — кто был зачинщиком, кто участвовал с радостью, а кто присоединился лишь вместе с остальными и под их давлением. В итоге он отсеял всех сикхов и совсем молодых сипаев, выделил 40 человек, которых счел наиболее злостными. Утром 10 июня приговор был приведен в исполнение на том же самом плацу в Пешаваре.

Стоит сказать, что Николсон долгое время буквально носился с идеей ужесточения наказаний для мятежников. Ему очень хотелось ввести для них какую-нибудь особенно лютую смертную казнь, особенно для тех, кто был виновен в преступлениях против европейских женщин и детей. Что-нибудь этакое, библейское. Типа сдирания кожи живьем или сажания на кол. Все-таки он был человек, очень глубоко пропитавшийся восточным духом, буквально вжившийся, вросший в «шкуру» людей, которыми он правил. Но с другой стороны, он все же оставался джентльменом с европейским воспитанием, а потому мысль попросту взять и ввести такое наказание, начать применять его самому «явочным порядком», отверг. Нет, все должно быть «правильно». Нужно принять соответствующий закон. Причем, как и положено, принять его должен был парламент в Лондоне, а сам Николсон мог разве что направить туда проект. И лучше если не сам по себе, а коллективно, вместе с другими своими коллегами. Об этом он писал много раз тому же Эдуардесу. Но идея так и осталась на уровне частных писем.

К 10 июня весь регион Северо-Западной границы был твердо взят под контроль британцев. Последними были разоружены два внушавших опасения туземных полка в Мультане (это сделал брат Невила Чемберлена, Кроуфорд). 10 июня Николсон даже нашел время написать небольшое письмо матери, в котором уверял ее, что находится в абсолютной безопасности, потому что в провинции все спокойно. Можно было констатировать — политика Николсона в отношение пуштунских племен оправдала себя полностью: они оставались верными союзниками, разве что не очень охотно записывались в армию. Но после демонстрации силы и подавления бунта от пуштунов, желающих служить в отрядах Николсона, не было отбоя.

Мятеж в Пенджабе был задавлен в зародыше исключительно благодаря решительным и своевременным действиям небольшой группы людей. Это позволило высвободить серьезные военные силы, сосредоточенные в провинции, для дальнейших операций — в Дели и далее везде.

Надо сказать, что сами англичане не были уверены, что удержание Северо-Западной границы, проблемного и сложного региона, стоило свеч. Принцип Forwars policy — постоянный сдвиг границы и расширение пространства Империи, — был в крови колонизаторов. Но именно колонизаторов, тех, кто двигал границу собственными руками и оружием — Николсона, Эдуардеса и прочих. Чиновники, принимавшие глобальные управленческие решения, подходили к вопросу намного более прагматично.

11 июня Герберт Эдуардес в Пешаваре получил письмо от Джона Лоуренса, в котором он предлагал подумать о передаче Пешавара афганскому эмиру Дост Мухаммаду. Раз уж англичане с ним теперь дружат, а сложная ситуация на юге требует концентрации всех наличных сил — может, и ну его?

Эдуардес немедленно бросился за советом к Николсону и Коттону. Вместе они составили резкий, но вежливый ответ:

Мы все единодушно придерживаемся того мнения, что с Божьей помощью мы можем удержать — и удержим — Пешавар, случись хоть самое худшее, и что решение бросить его и отступить за Инд будет фатальным. Это якорь Пенджаба, и если его поднять, весь корабль унесет в море.

Дост Мухаммад, в свою очередь, не был бы афганцем, если бы не воспринял отступление британцев как признак слабости. Что ему мешало напасть, пока британцы заняты мятежниками? Восток есть Восток.

Николсон это понимал. «Европейцы не могут отступать — мы получим повторение Кабула!» Он даже пригрозил уволиться со службы в Пенджабе и уехать к Генри Лоуренсу в Авадх.

Джон Лоуренс советам не внял. Он отправил свой проект лорду Кэннингу в Калькутту, причем о резких возражениях своих подчиненных не упомянул. Узнав об этом, Эдуардес устроил скандал и настоял, чтобы копии его писем были также переправлены генерал-губернатору. Он добился своего. Из Калькутты пришел короткий ответ: «Удерживайте Пешавар до последнего. Ничего не отдавайте».

Параллельно с перепиской продолжалось противостояние на Хребте Дели. Гиды были первым подкреплением, которое до него добралось, но не последним. По мере постепенного приближения подвижной колонны к цели, Чемберлен отделял все новые ее части, посылая их ускоренным маршем вперед. Сначала по этому пути отправился 4-й сикхский полк, затем один из эскадронов кавалерийского полка Скиннера, потом — стрелки Кока. Сама подвижная колонна продвигалась медленно, потому что много раз отвлекалась на различные локальные вспышки восстания тут и там. Теперь она состояла из четырех основных частей — двух британских (52-го легкого пехотного полка и подразделения конной артиллерии) и двух туземных (крыла 9-го Бенгальского полка легкой кавалерии и 35-го Бенгальского туземного пехотного). Обе туземные части регулярные, набранные преимущественно из индусов высших каст — то есть принадлежали как раз к наиболее «взрывоопасной» категории. Командир колонны попросил Фреда Робертса организовать целую сеть шпионов, чтобы следить за их поведением. Усилия окупились, когда один из этих шпионов разбудил Робертса посреди ночи 8 июня и сообщил, что 35-й полк был намерен устроить бунт этим же утром. Робертс немедленно разбудил Чемберлена, тот вызвал к себе всех офицеров полка. Особых дискуссий не было. На рассвете 35-й полк был выстроен на ближайшем плацу. Проверка выявила, что у двоих из сипаев мушкеты были заряжены. Этого оказалось достаточно для импровизированного военно-полевого суда, который состоялся здесь же (судьями выступили туземные офицеры из стрелкового полка Кока). Обоих приговорили к расстрелу из пушек. Приговор был приведен в исполнение немедленно.

Затем Чемберлен обратился к притихшим сипаям:

Я призываю вас вспомнить, что каждый из вас клялся на соли в послушании и верности. Как и вы, я тоже клялся быть верным и исполнять свои обязанности, и выполняя эту клятву, я расстреляю любого виновного в заговоре и мятеже, как я только что и сделал. Не слушайте подстрекателей, но исполняйте свой долг как добрые солдаты.

Робертс потом вспоминал, что сипаи, слушая эту речь, выглядели скорее расстроенными и раздосадованными, чем шокированными или напуганными. Как оказалось в дальнейшем, они ни в коей мере не оставили своих мятежных намерений — просто вынуждены были пока отложить их.

Когда колонна достигла Амритсара, Чемберлен получил известие о гибели генерал-адъютанта Полевой армии Дели и о своем назначении на его место. Ему необходимо было срочно присоединиться к сэру Генри Барнарду на Хребте Дели. Вместе с назначением он получил звание бригадного генерала. Перед отправлением он написал письмо матери и сестрам в Англию.

В Дели положение напряженное, но… хоть нас и мало, мы ни в коей мере не отчаиваемся, и с Божьим благословением вся страна будет у наших ног к Рождеству… Не бойтесь за меня. Под Дели я буду в такой же безопасности, как здесь — если только Господь не пожелает, чтобы мои кости упокоились в этой земле, и если будет на то Его воля, к чему жалеть? Рано или поздно мы все уйдем, а умереть, исполняя свой долг — лучшая из смертей.

Фреда Робертса Чемберлен с собой не взял, как тот ни просился — он призван был помочь гладко ввести в курс дел нового командующего подвижной колонны. Фред сначала расстроился, но потом воспрял духом, услышав новости. На место Чемберлена был назначен Джон Николсон.

Для Николсона это назначение было мощным карьерным скачком — вместе с ним он тоже получил звание бригадного генерала. До сих пор он вообще-то числился капитаном, хоть и занимал ответственные административные должности (благодаря этому он навязывал свою волю старшим по званию, как тому же Коттону).

Мятеж в одночасье перевернул и пустил по ветру все устоявшиеся порядки Ост-Индской компании. В прежней Британской Индии перспективы Николсона были ограничены. Полковник к 50 годам, за выслугу лет — вершина его карьеры, доступная не каждому. Но прежняя Индия закончилась. Теперь талантливые и решительные офицеры могли взять любые высоты, какие только осилят.

Получив известия о новых назначениях, Николсон и Эдуардес в последний раз поужинали вместе. Потом обменялись подарками на память — Эдуардес подарил Николсону часы, тот ему — серебряный кубок, которым пользовался все свои годы службы в Пенджабе и которым очень дорожил. Друзья пожали руки, и Николсон уехал в ночь в сопровождении лишь бессменного Мухаммеда Хайят Хана. Никто из них не мог знать в тот момент, что они расстаются навсегда, но впечатление от этой сцены складывается именно такое.

По дороге Николсон заехал в Равалпинди — получить последние инструкции от Джона Лоуренса. Цивилизованного разговора, однако, не получилось. Эти двое — даром, что формально начальник и подчиненный, — открыто находились «на ножах». Николсон так и не простил сэру Джону предательства (как он считал) брата, которого тот столь бесцеремонно «подсидел» (и который в глазах Николсона, насколько можно судить, был чем-то сродни полубогу). Злополучный же проект сдачи Пешавара стал последней каплей, «точкой невозврата», после которой их отношения стали из настороженно-неприязненных откровенно враждебными. Николсон за глаза называл сэра Джона не иначе как «эта старуха». И надо полагать, Лоуренс об этом знал. И Николсон не собирался выбирать выражения при встрече.

Нормального «брифинга» не получилось, и Николсон уехал, фигурально «хлопнув дверью». Правда, уже в дороге он раскаялся и написал Лоуренсу письмо, в котором просил прощения, предлагал забыть обиды и благодарил того за свое назначение. В высшей степени неожиданный и несвойственный для него поступок.

Что это? Не оставляет ощущение, что Николсон каждым свои действием в эти дни будто бы «подводил итоги». Раздавал долги, извинялся за прошлые обиды, старался сделать что-то приятное друзьям. Так и тянет сказать «напоследок». Мы уже говорили, что этот человек большую часть своей сознательной жизни провел в твердой уверенности, что Провидение ведет его к какой-то большой цели, что ему предстоит совершить нечто великое. Кажется, что последнее назначение подтолкнуло Николсона к уверенности — вот она, его Цель. Только протяни руку. Развязка близка. И он шел к ней целеустремленно и кратчайшим путем.

Николсон догнал подвижную колонну 20 июня. Новые подчиненные видели в новоназначенном бригадном генерале не просто командира, но живую легенду с репутацией предельно волевого и жестокого человека. Даже на фоне не особо «политкорректных» нравов своей среды у Николсона была репутация вешателя. Харизматичного, абсолютно бесстрашного и крайне эффективного вешателя.

Он немедленно начал ее оправдывать. Первым признаком появления у подвижной колонны нового командующего стала установка на видном месте виселицы, где вешали захваченных сипаев-бунтовщиков группами по шесть человек. Она никогда не пустовала. Часто к ней выстраивалась очередь. В те дни Николсон не всегда утруждался даже проводить военно-полевые суды — если пленный был захвачен с оружием в руках, или в военной форме, или при обстоятельствах, которые явно свидетельствовали о его участии в восстании, этого было вполне достаточно. «Наказание за мятеж — смерть», — часто повторял Николсон, и эти слова можно считать его девизом.

Однажды вечером английским офицерам колонны пришлось долго дожидаться своего ужина. В конце концов вместо ужина появился Николсон с извинениями: «Прошу прощения, джентльмены, что заставил вас ждать, я был занят — вешал ваших поваров». Один из шпионов Николсона доложил ему, что этим вечером в суп для офицеров планировалось добавить аконит (он же борец, распространенное ядовитое растение). Убедившись, что суп готов, Николсон собрал всех поваров-индусов и потребовал, чтобы они попробовали его немедленно. Те отказались — под универсальным предлогом, что это противоречит правилам их касты. Тогда генерал приказал поймать обезьяну и дать попробовать злополучный суп ей. Животное скончалось. Через несколько минут команда поваров в полном составе украшала собой ближайшее дерево.

В Джалландере к колонне присоединился еще один туземный полк — 33-й пехотный. Николсон был недоволен — теперь сипаи в его подчинении численно превосходили британских солдат в соотношении примерно два к одному. Подумав, он решил разоружить оба индийских пехотных полка. Это было его единоличное и безапелляционное решение. На следующий день, когда колонна выступила в сторону Филура, он послал британские части (52-й пехотный и конную артиллерию) вперед. Солдаты заняли позицию, которую накануне разведали сам Николсон вдвоем с Робертсом: две артиллерийские батареи расположились в центре, готовые к бою, пехота на флангах. При приближении сипайские полки, находившиеся в походном порядке, оказались под прицелом полностью боеготовых европейцев. И только в эту минуту Николсон сообщил командующим английских частей о сути происходящего. Подходящие в походном порядке сипайские части предстояло разоружить прямо на дороге, при малейшем сопротивлении необходимо было открывать огонь на поражение.

Как только первый из двух туземных полков, 35-й, достиг обозначенной Николсоном точки, к нему навстречу поскакал Робертс с приказом немедленно сложить оружие и снять ремни. «Слава Богу!» — была реакция их командира-англичанина. Приказ был выполнен спокойно и вполне дисциплинированно.

В этот момент на сцене появился второй полк, 33-й. Процедура повторилась, но на этот раз английские офицеры полка высказали бурный протест. Полк был старый, он активно участвовал в англо-сикхских войнах. Более того, им с тех времен и до сих пор командовал тот же самый человек — полковник Роберт Сэндмен. Как часто и бывало в подобных ситуациях, он заявил, что готов поручиться собственной жизнью за верность каждого из своих людей. Когда Робертс остался непреклонен и повторил приказ, полковник заплакал. Приказ, однако, был выполнен.

Пожилой полковник-сикх, когда-то воевавший против англичан, наблюдал за происходящим с обочины дороги. Когда все закончилось и разоруженные сипаи промаршировали мимо него (под угрозы Николсона повесить любого, кто попытается дезертировать), ветеран покачал головой и сказал, что английский генерал только что «вырвал жала полутора тысячам ядовитых змей».

Колонна ослабла численно, но стала гораздо более монолитной и уверенной. Спустя несколько дней были тихо разоружены оставшиеся совары из 9-го Бенгальского полка легкой кавалерии. Николсон продолжил марш на Дели через Сиалкот и Амритсар, периодически отвлекаясь на решение местных проблем и подавление локальных очагов. Для этого он даже сформировал внутри подвижной колонны еще специальную «летучую колонну» — группу быстрого реагирования, посадив часть пехоты на повозки по четыре человека. Путь колонны был настолько запутанным и непредсказуемым, что английское командование неоднократно ее «теряло». На одном этапе Джон Лоуренс в письме буквально умолял Николсона: «Я понимаю, что Вы неисправимы, но хотя бы сообщите, где Вы находитесь». Николсон перевернул письмо, на обратной стороне проставил дату и место, и отправил назад.

Путь был неспокойным. 11 июля колонна вступила в бой с силами мятежников (больше тысячи человек) на переправе Тримму Гхат (на стороне врага сражалось второе крыло того же самого 9-го Бенгальского, который буквально накануне разоружили). Британский 52-й полк, построившись в каре, отбил кавалерийскую атаку, потом встретил наступающую пехоту противника плотным огнем из «энфилдов» и контратаковал их со штыками наперевес. Когда сипаи не выдержали и побежали, за ними в погоню пустились иррегулярные конники-пуштуны. Сражение продолжалось буквально считаные минуты, преследование и зачистка территории — три дня. В результате мятежники были истреблены практически полностью. Николсон ходил в атаку во главе кавалерии, и очевидцы потом рассказывали, что одного из врагов он лично разрубил саблей пополам.

После этого сражения лорд Кэннинг назвал Николсона «воплощенным возмездием». Местные сикхи стали встречать его толпами на обочинах дорог, чтобы выказать свое уважение грозе ненавистных индусов. Телохранители-пуштуны даже организовали для всех желающих экскурсии в его палатку, где можно было увидеть самого Николсона за работой — с условием вести себя тихо. При попытках начать петь гимны или поклоняться ему посетителей выдворяли, особо настойчивых даже могли выпороть.

7 августа Николсон снялся с лагеря на Хребте Дели. Ему пришло письмо от генерала Барнарда с просьбой добраться уже, наконец, до Дели, не отвлекаясь на мелкие стычки. Колонна ускоренным маршем двинулась в сторону города. Осада приближалась к своей развязке — какой бы эта развязка ни оказалась.