Моя предыдущая статья, «Нация и Язык», во многом была вводным текстом. Приглашением к разговору и подготовкой понятийной почвы для дискуссии об одном из ключевых концептов национального строительства — национальном мифе. Сегодня я попытаюсь определить его через его различение с мифом традиционным.
Итак, чтобы сопоставить национальный миф и традиционный миф, нужно разобраться с определением хотя бы одного из них. Интереснее и одновременно легче будет действовать через традиционный миф: не вдаваясь в дебри постструктурализма и пользуясь лишь терминами сравнительного религиоведения (взяв за основной ориентир его основателя — Мирчу Элиаде). Определение мифа Элиаде довольно просто и совпадает с нашим интуитивным пониманием самого слова «миф»:
«Миф есть повествование о временах in illo tempore („в то время“, „до времени“ — пер. лат.), рассказывающий о деяниях и поступках сверхъестественных существ» (М. Элиаде, «Аспекты мифа»).
Иными словами, классический миф всегда описывает некое действие, причем часто действие связано с появлением чего-то нового через преодоление или своего рода приключение. Миф не затрагивает стабильных и мирных ситуаций — он всегда говорит о катастрофе, потрясении, нарушении баланса. Причем действующими лицами мифа всегда являются существа, способности и могущество которых превышают обычные человеческие. Действие мифа обычно происходит во времена «до истории», о которых не сохранилось документальных сведений.
Традиционному мифу также присуща уникальная в своем роде черта, интересующая нас в рамках дискуссии о национальном языке — он находится выше уровня какого-либо языка и совершенно спокойно воспринимается людьми других культур, будучи переведённым. По сути, он является набором, как сказал бы Леви-Стросс, мифем, языковых единиц, стоящих на уровне предложения над фонемами и морфемами.
Здесь мы сталкиваемся с первым различием между национальным мифом и мифом традиционным: национальный миф, пусть его и можно перевести на иностранный язык, после перевода теряет в осмысленности. Он создавался и фиксировался на национальном языке, подогнанном как раз под выражение нужных смысловых оттенков, не для того, чтобы быть переведённым или изложенным для людей другой культуры. Он писался, приукрашивался, думался или лгался не для того, чтобы быть изложенным на другом конце земного шара. Он привязан к конкретной ситуации. К нации.
Именно здесь мы сталкиваемся с тем, без чего нельзя помыслить миф. С самим процессом повествования.
Рассказ о любом мифе будет непонятным и неполным без рассказа о технологии, которой человечество, осознанно или неосознанно, пользуется уже многие сотни лет — о технологии культурной апелляции. Я говорю «вежливые люди» — и вы на секунду переноситесь в охваченный надеждой и тревожным ожиданием будущего Крым. Я говорю «полковник Карягин» — и вы ощущаете смрад и копоть боя с превосходящими силами персов, предсмертные крики врагов и друзей, чувствуете тяжесть едущей по вашим плечам пушки…Культурная апелляция — обращение не к самому прошлому, а к образу прошлого в массовом сознании народа, отпечатку события в культуре. Культурная апелляция с помощью одной или нескольких фраз вызывает из нашей памяти события, истории и на некоторое время переносит нас в то время, реактуализирует их, вытаскивает их из истории, в которой их никогда не было (ведь мы говорим об образе, а не о самом событии). Культурная апелляция вырывает мифический рассказ из безвременья в настоящее.
По сути, все мифы задействуют механизм культурной апелляции и все обычаи традиционных обществ так или иначе воспроизводят идеальное, запечатленное в мифе действо. Дворцы строятся исходя из представления об идеальных дворцах живущих на небесах богов, ритуалы призвания воинской силы воспроизводят схватки мифических героев с мифическими же богами…
Национальный миф безумно далёк от прямого повторения мифических событий — не для того он возникал и не для того он используется. Несмотря на это, он является мифом в самой своей сути.
Миф как реальность: что связывает нацию?
Мы всё время говорим о культурном коде как о некоем «духе нации», его культурном базисе и о багаже его бессознательных черт и характерных особенностей. Культурный код в том смысле, в каком это понятие употребляет «Спутник», содержится в национальном языке и национальной литературе. Он строго нигде не фиксируется, проскальзывая и проходя вторым планом везде, где так или иначе проступает национальная культура. В том числе и в национальном мифе.
Что объединяет ранних славянофилов, приходящих на собрания интеллигентских кружков в вышиванках и лаптях, Николая Первого, резко переключающегося с образа «императора-служащего» и возносящего хвалы Петру Первому, на свой натуральный, неискусственный характер, Дмитрия Киселёва, кричащего про спасение мира от фашизма и Барака Обаму, рассказывающему о вневременной ценности демократии? И те, и другие, и третьи с разной степенью эффективности осуществляют апелляцию к национальному мифу.
Частные национальные мифы являются историями. Рассказами. Смутными представлениями о прошлом, зафиксированными в памяти народа. Они не могут и не должны соответствовать настоящему прошлому — оно никому не интересно. Национальные мифы повествуют о деяниях людей, которые выступают образцами для каждого члена нации. К примеру, для раннего Хомякова это был бесформенный образ сферического допетровского крестьянина в вакууме. Он, как мог, через внешнее воспроизводство пытался реактуализировать, воспроизвести этот образ, на время став тем самым допетровским крестьянином. Впрочем, внешнее воспроизводство тогда не сработало.
Или возьмём Николая Первого — как и Екатерина Вторая, император опирался на память о Петре. Впрочем, делал он это не для обоснования легитимности своего правления, как это делала императрица, а для апелляции к образу основоположника династии, создавшей и развившей образ «регулярного государства». Многие мемуары говорят о том, как Николай преображался, переходя из чётко очерченного состояния «вне службы» (а император воспринимал себя как «главного чиновника») к состоянию «на службе». Он очень чётко различал для себя образ, которому должен соответствовать его «идеальный император», которого он пытался сыграть — не являлось ли это чистой апелляцией к национальному мифу о Петре?
Появление национального мифа является благотворным маркером начала существования нации как культурного явления. Нация, являясь довольно скучной корпоративной структурой по своей сути, не может существовать только в политике как зафиксированная в Конституции общность или только в экономике как конгломерат национальных бизнес-проектов и сетевых экономических сообществ. Чтобы обрести долговечность, нация должна быть рассказана и зафиксирована в мифе. Она должна обрести собственных героев и собственную мифологию. Именно поэтому нации необходим национальный миф как явление. Национальный язык, на котором записан национальный миф, является способом его передачи. Национальная литература, как сборник произведений различных авторов, является «национальным бессознательным», собранием психических черт нации. Героями национальных мифов же являются люди, вырванные из историй, рассказов и произведений. Те самые сверхъестественные существа. Разве являются людьми в обычном понимании двадцать восемь советских панфиловцев или полковник Карягин? Нет. Это полубоги, идеалы, которым люди современные — вне зависимости от того, когда протекает эта современность, главное, чтобы она была расположена и зафиксирована в истории в оппозиции к вневременным мифам — должны соответствовать. Отцы-основатели США, Минин и Пожарский, Александр Матросов, Петр Первый, Игорь Стрелков каждую секунду мифического вневременья подписывающие Декларацию Независимости, собирающие деньги для Второго Ополчения, бросающиеся на немецкий дот, принимающие титул императора Российской Империи и составляющие планы обороны Славянска открывают для нации возможность внеисторического, мифологического существования. Необходимость соответствовать мифическому вневременному идеалу подстёгивает нацию и фиксирует её во времени, даёт ей шанс на возрождение в самые трудные времена через национальный миф. При этом рассказы о том, что отцы-основатели и Петр Первый были довольно неприятными людьми, а Игорь Стрелков на самом деле является Игорем Гиркиным не имеют абсолютно никакого знач
ения, если миф уже успел сложиться и рассказаться. Пока есть люди, апеллирующие к мифу, жить он будет.
Миф как действие: что нам со всем этим делать?
С этой точки зрения «Спутник» является уникальным явлением. Через исследования Исторической России и освещение событий Новороссии здесь куётся и восстанавливается русский национальный миф. Для его воспроизводства достаточно грамотно поставленной речи и чувства текста, для его создания — катастрофа, потрясение, своего рода открытие, которым и стала Украина и Новороссия 2014 года. В сверхчеловеческих условиях возникают сверхлюди. И возникают они только тогда, когда кто-то об этом рассказывает, и рассказывает с определенной точки зрения, определенным образом приукрашивая действительность…и это нормально.
Человеческое сознание безумно мифологизировано. Оно не изменило своей сути со времен Гомера и Аристотеля и механизм культурной апелляции всё так же заставляет людей соотносить себя с героями национальных мифов.
Именно поэтому я хотел бы сделать небольшое заявление. Обращение к будущим пропагандистам будущего Русского Национального Государства.
Господа. Апелляция к национальному мифу — это хорошо.
