Так как обсуждение политической клоунады надоело, а украинские события развиваются по инерции и решаются силами циклопических государственных механизмов — поговорим лучше о чём-нибудь интересном. Скажем, о клиповом мышлении.
Что это такое — интуитивно понятно. Клиповое мышление — противоположность аналитическому. Его обладателю сложно улавливать взаимосвязь между явлениями, вдумчиво анализируя действительность. Вместо этого в голове у него лоскутное одеяло из образов, составляющих единую, но хаотичную картину. Образно выражаясь, такой человек никогда не поймёт, как устроен интерфейс айфона, но очень быстро научится тыкать на нём нужные ему кнопки.
Это приводит к тому, что такие люди, с одной стороны, быстрее своих коллег-аналитиков-тугодумов (которым надо докопаться до сути) поднимаются по карьерной лестнице (меньше думай — больше соображай), с другой — никогда не оказываются на её вершине, поскольку неспособны управлять сложными системами и понимать, как они устроены. Если посмотреть на большинство «стартапов», нам откроются все признаки карго-культа: люди первым делом выдумывают логотип и фирменный стиль, сочиняют слоган, снимают офис, наряжаются в экстравагантные костюмы, сидят с ноутбуком в кофейне. С точки зрения «клипа» перед нами готовый молодой предприниматель. Он только забыл про главное: наладить собственно дело. Но «по картинке» всё сходится, «клип» есть.
Такие «клиповики» составляют основу современного «городского среднего класса, занятого в сфере услуг», то есть в ближайшей перспективе — большинство населения. Трудящиеся в моём вопрошальнике интересовались, каким образом эти люди появились, специально ли их выращивают, и что от них ждать (вдруг они сделают что-то плохое). В принципе, цепочку, которая привела к современному homo clipus, можно вести от сотворения мира, но это долго. Поэтому мы сразу перенесёмся во вторую половину XIX века.
Примерно тогда люди начали подозревать, что homo — не очень-то и sapiens. Мало того, иногда гораздо разумнее человека ведут себя как раз животные. Человек же характеризуется способностью испытывать иррациональные эмоции и чувства, способные спровоцировать его на внешне нелогичные и труднообъяснимые действия.
Мир кишит психологами, психиатрами, психотерапевтами и психоаналитиками, а в ЖЖ происходит спор между ведущими публицистами России на тему психопатии (это в России, где, вообще говоря, всё это «не очень интересно» и большинство населения считает, что «я вместо психоаналитика лучше схожу к другу, выпью с ним бутылку водки на двоих, и всё пройдёт»). Но тогда, 150 лет назад, Достоевский пишет ладно «Идиота» — «Преступление и наказание». Главный герой романа, в общем, нормальный парень. Но что-то у него не ладится. И он решает поправить свои дела. Как?
Убить старушку.
Зачем?
Затем, что ты мужик или нет? Поверь в свои силы, бро! Просто скажи себе: «Я могу» — и сделай это. Йоу. Будь на позитиве! Бери от жизни всё! Impossible is nothing, надо только верить в себя, чувак!
Верить. Рационального мотива убить процентщицу у Раскольникова нет, Наполеоном через это стать весьма затруднительно (тут разумнее тогда уж царя убить, а процентщица-то при чём). Тем не менее Раскольников решает убить именно процентщицу, и более того — исполняет задуманное.
Этот литературный факт произвёл на людей неизгладимое впечатление. Ведь что получается? Что религиозные пропагандисты просто дети. Вера в Бога иррациональна, но, так или иначе, Церковь манипулирует страхом смерти. Невозможностью объяснить её и узнать, что будет после (когда невозможно было объяснить гром и предсказывать погоду — существовали боги грома, солнца и засухи, но учёные постепенно оставили Церковь наедине с единственным необъяснимым явлением, приходится работать с тем, что есть).
А тут получается, что можно манипулировать вообще любыми страхами, комплексами, фобиями, детскими травмами, подростковыми фантазиями, взрослыми искушениями и старческими маразмами. Да так, что только успевай спасать несчастных старушек. Это настолько фундаментально меняло ВСЁ, что сам Фёдор Михайлович это прекрасно понимал и устами одного из персонажей ужасался: «Если бога нет — то всё дозволено?»
Дозволено. Неслучайно Достоевского внимательно изучал отец психоанализа Фрейд. Открывший и доказавший, если предельно упрощать, что внутри человека существует множество ниточек и кнопочек. За которые можно дёргать и на которые можно нажимать, заставляя этого человека совершать действия, плохо объяснимые с точки зрения «чистого разума», но элементарно объяснимые, если с ним часок побеседовать и выяснить, что его однажды напугало в 15 лет. Неслучайно, как верно подмечал Богемик в недавнем цикле постов про психопатию, «героем нашего времени» становится человек, начисто лишённый эмпатии и вообще эмоций. То есть человек без ниточек и кнопочек. Человек, которым невозможно манипулировать. Никак.
Поскольку всё дерьмо в мире происходит ввиду случайных совпадений, пик активности Фрейда и самого создания психоанализа пришёлся на ещё одно фундаментальное изменение мира: возникновение массового общества. В 1929 году испанский философ Хосе Ортега-и-Гассет (кстати, наряду с Куденхове-Калерги один из первых заговоривший о необходимости «Евросоюза») объявляет свершившимся фактом, что старого мира больше нет, а вместо него возник новый, по-своему дивный, и в этом дивном новом мире не избранное меньшинство и лучшие из лучших, а «широкие массы трудящихся» диктуют свою волю и ломают под себя действительность. С точки зрения Ортеги, это имеет мало общего с марксизмом и прочей классовой борьбой (Ортега даже Америку считал диковатой недоевропой, а СССР для него вообще был обычной восточной деспотией, что в рамках его же философии достаточно спорно, но тем не менее). Речь шла о том, что, простите за каламбур, человеческая масса своей массой задавила прежний мир, и новый будет вынужден сильно упроститься, поглупеть и «впасть в ничтожность», согласуясь с несложными и даже примитивными вкусами и потребностями обывателя.
То есть, например, что англичанам рано или поздно придётся изображать свою монархию невинным шоу-бизнесом, потому что иного подхода кухарки просто не поймут. Но не только это, и не это главное.
Итак, после Первой мировой войны (когда, по совести говоря, и начался ХХ век) мы получили массовое общество. И этому обществу нужна была своя, массовая культура. Взамен основным культурным формам предыдущего столетия — европейскому роману и симфонической музыке, появились кинематограф и поп-музыка (в широком смысле слова «поп»; то есть, popular, «народная», «не академическая»).
Чем отличается кино от литературы? Кино строится на монтаже, но сами монтажные приёмы выдуманы литературой же. Кстати, например, под «клиповым монтажом» принято понимать что-то невероятно модное и прогрессивное, но на самом деле на нём во многом основано как раз немое кино.
Основа киноязыка — передача мыслей нелитературными, кинематографическими средствами. Если снова предельно упрощать, то когда Чарли Чаплин летит откляченной задницей прямо на камеру — это невозможно «литературизировать». Можно описать словами облик Чаплина, падение, откляченную задницу, добавить смешных деталей, но всё это заставляет человека включать мозг, проявлять фантазию, оживлять картинку в голове. И каждый оживит её по-своему, у всех своя «камера». Кинооператор стандартизирует и упрощает этот процесс: теперь у людей одна камера на всех. Поэтому «литературизация» падения Чаплина, вообще говоря, должна выглядеть так:
— Видно лестницу и стол на заднем плане. Отдельно крупно видно на лестнице банановую кожуру. Опять видно лестницу и стол на заднем плане. Чаплин, отклячив зад, поднимается по лестнице. Вот он поскользнулся на кожуре. Зад отклячивается ещё больше. Чаплин падает вниз, мы видим его зад всё ближе и, наконец, он перекрывает собою всё — ни лестницы, ни стола уже не видно, а только зад.
Что это? Никак не литература. Это раскадровка. Голливуд может использовать систему Станиславского, законы драматургии Шекспира, открытия Чехова, но в основе всегда раскадровка, и в фильме главный — не сценарист, а режиссёр. Кино — это «картинка». Задача картинки — не чтоб зритель думал и фантазировал, а чтоб он удивлялся, смеялся, плакал, сочувствовал, орал, топотал, свистел, грустил.
Испытывал эмоции.
Лирическое отступление. Почему Америка — кинематографическая страна, а Россия — литературная? А вы не замечали, что в голливудских фильмах очень часто видно, что это экранизация литературного произведения? Почему? Потому что там куча авторского текста за кадром. В нём сообщается что-то, что тяжело выразить кинематографическими средствами. Можно, но не все поймут. «Я сидел, смотрел на зелёный огонёк на другом берегу, он давал Гэтсби надежду, заставлял его жить, символизировал великую цель, бла-бла-бла». Что делать режиссёру с этой нудной болтовнёй ни про что? Просто показать огонёк? А вдруг домохозяйки не допетрят, что имеется в виду, не прослезятся? Получится «интеллектуальное кино», интеллектуального кина нам не надо, сборы маленькие.
Поэтому американцы «адаптируют сценарии». Литература для них — что-то слишком громоздкое. Писатель может делать словами что-то, чего не может делать камерой режиссёр, а значит словами это и надо выразить в самом фильме. И с другой стороны — многие американские книги имеют форму, сразу же близкую к литературному сценарию. Если советскому режиссёру надо было бы экранизировать «Гэтсби» — он бы взял книгу и снял по ней, сама книга и есть литературный сценарий (так и делали, хотя сейчас под влиянием Голливуда, возможно, уже не делают). Показал бы огонёк в финале — кому надо поняли бы, а остальные пусть игрой Янковского восхищаются. Не в огоньке дело. Американцу это тяжело, надо адаптировать, всё важное должно быть в «картинке». Нет картинки — нет эмоций. Нет эмоций — нет сборов. Поэтому «картинку» американцы делать умеют. Но если её невозможно сделать — впадают в ступор. Конец лирического отступления.
То же самое с поп-музыкой. Академическая музыка — это математика. Набор сложных приёмов, выражающих мысль музыкальными средствами. В ней, разумеется, есть те же эмоции: радость, грусть, торжественность и т. д., но её задача исчерпывается тем, чтобы передать это с помощью этих самых приёмов, а не заставить всё это испытать. И самому композитору ничего испытывать не обязательно. Дирижёр тоже не фронтмен: машет себе палочкой, никакого Мика Джаггера на сцене не даёт. Гайдн написал что-то около ста симфоний (на всякий случай подчеркну: симфоний; представьте себе масштаб симфонии), и это не считая всякой мелочёвки типа опер — сомневаюсь, что написание каждой сопровождалось божественным вмешательством и особым вдохновением, которое недоступно простым смертным. Речь идёт о владении сложной технологией, само использование которой гарантирует результат. Бетховен писал глухим не потому, что «слышал внутри себя музыку, которую пишет», а потому, что ему вообще ничего не надо было слышать. Надо было ноты писать. Смысл академической музыки — в триумфе человеческого разума, способного создать Законы, по которым рождаются великие произведения.
Композиторы ХХ века немало сделали для разрушения подобного подхода, но хотя бы форма осталась прежней. «Ганс Циммер» это попса, но со скрипочками и литаврами, саундтреки к хоррору проделали большой путь (послушайте ради смеха музыку и саунд-дизайн к каким-нибудь фильмам Хичкока: это совсем не страшно), но всё же существуют сначала на нотном стане. Бибоп ещё можно записывать нотами. В случае панк-рока или брейкбита это возможно, но лишено смысла, а чуть ли не решающую роль порой вообще играют технологии звукозаписи и звуковоспроизведения. Разумеется, сами эти жанры сделаны теми же музыкальными средствами (иногда с прямыми цитатами из классики и чаще всего — современными «Чайковскими», которые чисто гребут бабло на халтурке), но задача перед ними стоит другая.
Чтобы зал прыгал, смеялся, плакал, грустил, слэмился, нечеловечески рубился в адском угаре и погружался в чад кутежа. То есть, опять испытывал эмоции.
Эти же эмоции должен испытывать и фронтмен, и сами исполнители, причём испытывать совершенно отчётливо. Если балерины вертятся на своих пуантах с одинаково каменными лицами целым кордебалетом, создавая нужные мизансцены, то ансамбль Хейтбрид несложно, но активно гримасничает и носится по сцене без затей, «о чём пою, так и прыгаю».
Драма столкновения академической и популярной музыки хорошо показана в «Степном волке» Германа Гессе. Там ходит главный герой, такой сумрачный немецкий интеллектуал, дело происходит после Первой мировой войны. И вот он подходит к какому-то полукровке, весело пилящему джазло на потеху пляшущей публике, и говорит:
— Чел. Но ты же на фоне наших Вагнеров и Бахов просто ничтожество! Зачем ты это тыц-тыц тут играешь? Чтоб это быдло отплясывало? А как же вершины духа, Глубина, Полёт Мысли, Масштаб?
Короче, «мы, наше поколение, хотим знать, в чьи руки попадёт воздвигнутое нами здание!», в отчаянии произносит бедный европейский интеллектуал, и слышит:
— А нахрена это всё простым трудящимся, чувак? Баха давно никто не слушает, а слушают меня — значит я круче. Смотри — люди же радуются, танцуют. Значит, это и надо играть, йоу!
— Но Бах гениален и вечен! А вот это твоё тыц-тыц, оно же через двадцать лет пройдёт!
— Ну и хрен с ним! Значит, будут играть что-то другое, что нужно широким массам трудящихся. Всё олрайт, бро! Будь на позитиве!
(Но здесь я давно уже ступил на скользкую тропинку, по которой сурово ходит Артем Рондарев, так что пора мне с неё скорее сворачивать).
Иначе говоря, массовая культура работает с человеческими эмоциями и направлена на то, чтобы заставить людей их испытывать. Из старой высокой культуры в неё попадают только люди или произведения, способные эти эмоции вызвать. Поэтому из многих симфонических произведений все знают один примитивный, но эмоционально наполненный фрагмент. И поэтому Достоевский, занимавшийся исследованиями тёмных уголков человеческой души, до сих пор столп мироздания, а Толстой — чудаковатый дядька, писавший совершенные с точки зрения формы романы, которые можно было написать в двадцать раз короче.
Так вот, с помощью эмоций, как мы уже выяснили, можно что? Правильно, можно эффективно манипулировать. Если вы послушаете предвыборную агитацию американских президентов, речь там будет вовсе не о надоях молока и поднятии цен на бензин, а вот о чём:
— Я счастлив принадлежать великому американскому народу, и вслед за нашими отцами-основателями, подарившими нам и всему человечеству великую американскую демократию, готов строить наше общее светлое будущее. Будущее, где все мы будем свободны, счастливы, и сумеем преодолеть те угрозы со стороны Зла, которые сегодня нависли над нашей великой демократической свободной Америкой.
То есть там не будет ничего разумного, но будет много духоподъёмного, апеллирующего отнюдь не к разуму избирателя. «Голосуют» сердцем.
Ещё коньячный производитель Шустов отправлял специальных актёров в европейские рестораны, где те с важным видом, богато одевшись, должны были просить у официанта «коньяк Шустов» и деланно огорчаться, что такового нет. Официанты докладывали владельцам, что состоятельные господа предпочитают «Шустов», наш хитрый предприниматель получал заказы, а его коньяк появлялся в меню.
Не знаю, в курсе ли был Бернейс об этой истории, но однажды он популярно объяснил американским рекламщикам, что рекламировать нужно не товар, а те чувства, которые возникают от обладания этим товаром. Купил машину — стал увереннее в себе. Надел костюм — выглядишь современно. Пьёшь Клинское — наш чувак. Носишь Дольче-Габбану — богатый, модный. Пелевин со своими «вау-импульсами» просто пересказал давно известное с помощью гебистского юмора.
Всё-таки рекламные вывески XIX века нахваливали «Лучшiй въ Россiйской Имперiи табакъ первоклассныхъ сортовъ». Это разумно. В ХХ веке речь шла о том, что сигареты определённой марки делают тебя мужественнее. Что абсурдно, если вдуматься. Но зачем вдумываться, когда есть эмоции, возникающие при взгляде на брутального ковбоя Мальборо и дальнейшая цепочка ассоциаций?
Эмоции важнее. Ассоциации важнее. В конце концов, они важнее даже объективной реальности. Открытие эффекта плацебо подтвердило это на 100%: оказывается, даже вылечить болезнь можно, если человек просто верит, что он её лечит. В таком эмо-мире возможно «изнасилование взглядом»: когда женщины обвиняют мужчин не в факте изнасилования, а в том, что мужчина так на неё посмотрел, что она почувствовала, как будто её изнасиловали. Ну и норм, это изнасилование, какие проблемы. Ваши чувства — это и есть реальность. Почему говорят, что мужчины стали женственнее, феминизировались, всё такое? Потому что «чувственность» — это «женское» качество (за эту фразу современные феминистки меня бы растерзали, но давайте без трюизмов). Современный мир сам по себе «женственный».
В этом мире компания Apple борется за создание не логически понятного, а интуитивно понятного интерфейса. То есть понятного на уровне чувств, интуиция не существует в категории разума. Более того, чувства считаются честнее: с помощью разума человек может совершать хитрости и подлости, а чувства всегда искренние. В голливудских фильмах «выстраивает рациональные схемы», как правило, злодей, а протагонист действует от чистого сердца, на кураже, им движет благородный порыв. Он не «подумал и решил бороться со злом», а «ощутил, какие страдания несёт зло, и стал бороться».
Но на самом деле именно с помощью чувств манипулировать гораздо эффективнее. Во-первых, чувства могут быть переменчивы, и это нормально. Факт остаётся фактом, но любовь совершенно необязательно остаётся любовью: под влиянием чего угодно она может перерасти в ненависть, и это тоже нормально. А во-вторых, руководствуясь эмоциями, человек вполне способен действовать с рациональной точки зрения во вред себе.
Левые начала ХХ века говорили о равных возможностях в области образования: мол, дайте крестьянским детям обучаться в гимназиях, они хотят, зачем вы лишаете людей возможности учиться? Это разумно. Через полвека мы услышали «Hey, teacher! Leave the kids alone!» Всё, пошёл на хер, учитель. Не нужны нам твои синусы и косинусы, хотим стишки писать. Детские — а значит искренние (кстати, строгость учителя в «Стене» объясняется вульгарно «по Фрейду»: его пилит фригидная домина-супруга, и он отыгрывается на школоте, унижает и порет детей в классе; за что? За стихи — то есть, за чувства, выраженные на бумаге).
Французские рабочие (отсталые люди!) выдвигали во время забастовок лозунги типа «40—60—1000» (часов рабочей недели — пенсионный возраст — минимальное жалование). А прогрессивная молодёжь уже рассказывала про пляжи под булыжниками мостовой. Которых там нет, но красиво же. Чувственно. Под булыжниками мостовой — пляж! На пляже весело, все голые, можно купаться. Круто! Революция! Секс! Мир стал не только более женским, но и более подростковым (сравните свою и родительскую выпускные фотографии: на родительской взрослые люди стоят, а на вашей, скорее всего, сборище инфантилов). Людей даже можно заставить live-fast-die-young. Зачем? Ведь долго жить — это хорошо. Это разумно. Да, разумно. Но скучно. Эмоций нет. Чувств не испытываешь. Разве это жизнь, когда всё разумно? Ничего похожего, лучше умереть от овердоза в 27, но прочувствовать за эти 27 больше, чем 80-летний старикашка, чинно коротающий бесполезные дни.
Но мы с тобою будем вместе,
Как Сид и Нэнси, Сид и Нэнси,
И ни за что не доживём до пенсии,
Как Сид и Нэнси, Сид и Нэнси.
«Никогда не доверяй тому, кто старше тридцати», говорили они, а герой фильма «Эквилибриум» (старше тридцати) сказал «я живу, чтобы чувствовать, и я жив, пока способен чувствовать».
То есть это Декарт, «cogito ergo sum». А современный человек «чувствует, значит существует». Мыслить можно и робота научить. В чём коллизия другого фильма, «Искусственный разум»? В том, что однажды смастерили робота, способного на искреннее чувство: любовь к маме. И оказалось, что такой робот уже не очень-то и робот, а вполне себе человек. И человеком его сделал не искусственный разум, а естественные чувства.
А что такое, в противоположность «человеку разумному», «человек чувствующий»? А это и есть человек с клиповым мышлением. Которому нужен интуитивно понятный интерфейс всего. Ведь что у него в голове, у этого человека? Образы. Не факты — образы. Из образов складывается картинка, «клип», этот клип и является реальностью.
Когда любители зловещих заговоров рассказывают, что сильные мира сего скоро начнут безжалостно сокращать население, потому что оно больше не нужно — мол, на заводах могут роботы работать, а воевать дроны и беспилотники — они мыслят категориями XIX века. Что значит «люди не нужны»? Нужны. Зачем истреблять миллиард китайцев, если можно продавать им колу? Зачем морить индусов голодом, когда можно кормить их в МакДональдсе? Зачем держать целые континенты в невежестве, если можно продавать им билеты в кино?
«Не нужны» будут люди старой формации, у которых логическое — или просто примитивное «животное» — мышление. А китаец с банкой колы — нормальный представитель человечества. Ему просто нужно эту колу продать. И не только колу, а всё на свете.
А чтобы он купил всё на свете — нужно им манипулировать. Постоянно вызывать эмоции. Причём так, чтобы он даже не понял, что происходит. Главное, чтоб человек чувствовал себя хорошо. Проще говоря, счастливым. И не задавал лишних вопросов.
До сей поры этому мешало классическое образование, пусть в упрощённом виде, но перенесённое на массовую основу. Сама система школ и университетов воспитывала людей, которые слишком рационально мыслят и слишком глубоко вникают в суть вещей. Этого не нужно. Поэтому система образования во всём мире резко перестраивается. Возникают новые методики, внедряется «болонская система» (когда вместо сессий у студентов «модули», которые происходят чаще и не требует повторного глубокого изучения пройденного материала).
В Петербурге есть женщина по фамилии Баранова, предложившая радикально новый способ изучения русского языка. Она нашла в нём неочевидные, но интересные закономерности, скомпоновала их в таблицы, и так предлагает его преподавать. Продвижение учебника из-за сильнейшего противодействия министерства просвещения идёт туго (учебники — это гигантская кормушка), но суть в другом.
Изучая язык подобным образом, человек мог его выучить, но никогда бы не понял, как он устроен. Как это сделано. Точнее, понял бы, но сильно по-своему. Ну так ему и не надо. Он же не филолог.
И не историк. Не математик. Не химик. Не физик. А так — средний класс. Пьёт колу, фотографируется, играет в компьютерные игры, эльф 80 уровня, прокачал ИС-7, создал клан в Линейке. Главное, что ему хорошо. Комфортно. Он счастлив.
Такой человек В ПРИНЦИПЕ не понимает, зачем и как можно докопаться до сути какого-либо явления, особенно с учётом того, что знания преумножают скорбь. Если вы послушаете родителей, отдавших детей учиться в «прогрессивные» школы «европейского» типа, они скажут, что там детям учиться интереснее. И это будет правдой. Потому что методика обучения в них построена на том, что ребенка спрашивают не:
— Столица Франции
— Синус 45.
— Нарисуй яблоко
— Что даёт корова?
Его спрашивают:
— Нарисуй свой сон.
— Что ты чувствуешь, глядя на эту картинку?
— Какие эмоции у тебя вызывает эта корова?
— На кого похож Пушкин?
То есть опять апеллируют к эмоциям и чувствам ребёнка. Школьник будущего будет считать, что «пифагоровы штаны во все стороны равны» это не шуточная считалочка, призванная напомнить о доказательстве теоремы Пифагора. А что это и есть само её доказательство и даже сама теорема. Для «клиповика» это нормально: тут штаны какого-то Пифагора, у них три штанины, смешно, сразу рождаются образы. А «квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов» — издевательство над человеком. Он от этого делается несчастным, приходит из школы грустный, задумчивый. Это не гут.
Выращивание подобных людей тем более жизненно необходимо, что на рубеже веков появился интернет. Мы вступили в эпоху гиперинформации и, по аналогии, можно сказать, что получили людей с гиперклиповым мышлением. Их мозг представляет собой нескончаемую «ленту новостей», достаточно ёмких и информативных (не важно, на политическую тему или «тачки-сиськи-шмотки), которую неизбежно приходится фильтровать.
И фильтрация эта происходит тоже на уровне образов, а не фактов. В конечном итоге интернет-пропаганда (в смысле «пропаганда, рассчитанная на человека, пользующегося интернетом») становится вообще не привязанной ни к каким фактам. Современный пропагандист должен не «врать», не «передёргивать» и не «расставлять верные акценты», а просто вызывать у адресата позитивные эмоции. Вообще невзирая на факты.
Старогеббельсовские схемы вроде «кусочка лжи, сокрытого в потоке правдивой информации», больше не работают, потому что на уровне логики и фактов ложь элементарно разоблачается, разоблачение столь же моментально становится достоянием общественности, и сам факт этой лжи дискредитирует заодно и «правду». Российские пропагандисты пока это не совсем понимают, поэтому постоянно прокалываются. Берясь рассуждать вместо зрителя или читателя, они сталкиваются с тем, что хоть как-то образованный зритель и читатель очень быстро ловит их на вранье, и эффект достигается обратный.
Им из-за этого кажется, что надо «врать» более складно, правдоподобно. Но «врать» вообще не надо. И правду говорить тоже не надо. Нужно создавать отдельную реальность на уровне эмоций, вынеся область разума за скобки в принципе. Потому что эмоции одинаково могут испытывать и профессора, и шпалоукладчики.
Небезуспешную реализацию этой технологии мы видим на Украине. Смысл украинской пропаганды не в том, что она «врёт» (любая врёт). Смысл в том, что ей вообще всё равно, где правда, а где ложь. В голове обывателя (заметьте, преимущественно молодого) создана красивая картинка «европейской Украины», к которой можно приобщиться и стать счастливым. Этому обывателю показывают «перемоги» в виде украинского флага, повешенного над «освобождённым» Иловайском, и это вызывает бурю эмоций, а сухая статистика погибших в Иловайском же котле через неделю — не вызывает никаких. И это важно, что от флага эмоции есть, а от цифр про котёл — нет. Потому что «что вы чувствуете — то и правда». У украинцев своя правда есть. Они свергли пророссийский режим, почти отовсюду выдавили москалей, скоро наваляют российским террористам, вернут Крым, вступят в ЕС и будет перемога. И это правда. Почему? Потому что они так чувствуют.
Я встречал не одного человека с Украины, который считает, что его страна, подписывая ассоциацию с ЕС, вступает в этот самый ЕС. Это как если бы русские думали, что ЛНР и ДНР уже часть России. Не нужно иметь даже среднего образования, чтобы понимать, что ассоциация и вступление — не одно и то же. Но вам не удастся никого переубедить: над Киевом украинские флаги реют, неизбежно соседствуя с европейскими, автомобильные номера похожи на европейские, отовсюду слышна «Це Европа». Что же, украинцев обманули? Нет — обман происходит на уровне разума. Их заставили почувствовать, что они без пяти минут в Евросоюзе. Дали «картинку». Красивую. Настолько, что на другую картинку украинцы поставили фильтр.
(Ну вот, опять заговорил об Украине).
Поэтому нет ничего удивительного в том, что украинцам приводят рациональные доводы провальности произошедшего Евромайдана (ну, цены выросли, с отоплением проблемы, олигархи, гражданская война, Крым потеряли), но на них это не производит никакого впечатления.
— Украинцы! Посмотрите, что вы наделали! Ведь страна в пропасть катится!
— Пошёл вон, москаль! Це перемога! Украина це Европа! Скоро мы вступим в ЕС и нам построят дороги!
Что это? Это вот что. Русский думает, что разговор будет происходить так:
— Машенька, что даёт корова?
— Не знаю.
— Садись, два.
Но разговор с точки зрения украинца происходит так:
— Машенька, что даёт корова?
— Не знаю. Но она такая огромная, рогатая, вымя большое, мычит жутко. Наверное, она даёт много ядовитой кислоты. Я её боюсь.
— Садись, пять.
И скоро так и будет происходить. Человек будущего мыслит на уровне пиктограмм. Важно не что даёт корова, а какие образы возникают при виде коровы. Важно не что реально происходит с Украиной, а какая картинка создаётся в головах обывателей. Создавать эту картинку с помощью хотя бы иллюзии какой-то логики и фактов — заранее проигрышный вариант, вас раскусят. Каждый пользователь интернета — маленькое СМИ, вместо возмущённых писем в редакцию он просто будет выкладывать вашу ложь на ВСЕОБЩЕЕ обозрение (опция, недоступная до эпохи интернета).
Значит, нужно апеллировать к эмоциям. Против эмоций нельзя спорить, они всегда правдивы, и побеждает тот, кто лучше их вызывает. Для рядового юзера перемога в интернет-комментариях (ну, когда у оппонентов «баттхёрт», «бомбануло», их удалось «потралить») означает фактически перемогу в реальности. Если в XIX веке технология заключалась в «мы вам напишем много статей, вы все равно ничего не поймёте и за нас проголосуете», в ХХ — «мы вам покажем красивую картинку, вы все равно ничего не поймёте и за нас проголосуете», то в XXI веке уже «мы наделаем статей, твитов, картинок, песен, компьютерных игр, жовто-блакитных ленточек… короче, мы выдумаем для вас весёлую реальность, вы все равно ничего не поймёте и за нас проголосуете».
Чем такая веселая реальность грозит «культуре великого реализма»? Вряд ли чем-то хорошим, но, с другой стороны, как раз русская культура делает нас достаточно устойчивыми к подобного рода манипуляциям. До тех пор, пока дочери не будут приносить нам из школы пятёрки за ответ, что Пушкина они не читали, но его башка похожа на мочалку, эта устойчивость сохранится.
А дальше что? А дальше наступит XXI век. Век людей с ультраклиповым мышлением, у каждого из которых сильно своя атмосфера. И нескольких процентов «психопатов», которых ни за какую ниточку невозможно выдернуть из реальности.
В этом смысле популярность литературного персонажа по имени Шерлок Холмс и наличие многочисленных экранизаций его всё новых приключений более чем объяснима. Достоевский 150 лет назад покопался во внутреннем мире человека. Накопал на два столетия вперёд.
А Артур Конан Дойль — создал сверхчеловека.
Такой сверхчеловек будет жить в объективной реальности. А все остальные — в своей собственной. Той, которую нарисуют им другие добрые сверхлюди.
