На днях «Росстат» опубликовал ежегодный мониторинг экономической активности. Судя по выкладкам статистического ведомства, неформальный сектор занимает все большее место в российской экономике. Так, в 2013 году экономически активное население России составляло 71,3 миллиона человек. Из них в «серой» зоне находились 14 миллионов человек — 19,5%. Это максимум за последние десять лет, в течение которых «Росстат» публикует мониторинг. При этом рост теневого сектора с 2004 по 2013 годы увеличился на 24,3%, а официального — лишь на 6 %.
Нужно сразу оговориться, что критерии неформального сектора у ведомства распространяются не только на людей, работающих или оказывающих услуги без договора, но и на индивидуальных предпринимателей и их работников. Индивидуальных предпринимателей на 1 января 2014 года в России было зарегистрировано почти 3 миллиона, людей, работающих у них по договору найма, — 8 миллионов. Другими словами, явно неучтенных «Росстатом» работников (тех, которые непонятно чем занимаются и не платят налоги) всего 2 миллиона. Неделей ранее «Росстата» были опубликованы результаты многолетнего социологического мониторинга неформальной экономики, проводимого Российской академией народного хозяйства и государственной службы. В итоговой статье специалистов РАНХиГС «серая» экономика оценивается щедрее, чем в материалах «Росстата»: «до 40% экономически активного населения, то есть около 30 миллионов граждан РФ постоянно прибегают к неоформленной занятости или неофициально получают заработную плату». Чтобы приведенные в тексте цифры не выглядели абстрактными расчетами, можно даже прикинуть, во сколько обходятся бюджету неформальные работники. Средняя заработная плата в России в прошлом году составила 29,9 тысяч рублей. Значит, судя по данным «Росстата», казна в 2013 году недополучила 93 миллиарда рублей подоходного налога, а Пенсионный фонд — 71 миллиард. Если отталкиваться от результатов мониторинга РАНХиГС, цифры получаются следующие: 1,3 и 1,1 триллиона рублей. Во втором случае суммы выходят существенными. Для сравнения: доходы ПФР в прошлом году составили порядка 6 триллионов рублей.
Анализ данных «Росстата» и РАНХиГС показывает, что неучтенные финансовые потоки в «серой» экономике могут быть куда больше, чем показывают исследования. Так, официальная статистика утверждает, что в сфере здравоохранения очень низкая неформальная занятость — всего 2% от общего количества работающих в секторе. В то же время 12% респондентов, опрошенных РАНХиГС, оплачивают медицинские услуги в неформальном порядке.
Если же продолжать речь о структуре неформальной занятости, то — вполне очевидно — гуще всего тень в сегменте торговли и ремонта: здесь занято 33% всех неформальных работников. На втором месте — сельское хозяйство с 24,4%. И почти на одном уровне находятся строительство, обработка и транспорт. Если смотреть в масштабе всей страны, то на теневой сектор приходится 70% от сферы сельского хозяйства и порядка 40% от торговли и услуг. А самые низкие показатели неформальной занятости, помимо упоминавшегося выше здравоохранения, — в добыче, госсекторе и финансовой деятельности.
Мониторинг «Росстата» демонстрирует еще ряд проблем на отечественном рынке труда.
Во-первых, налицо тренд на уменьшение количества экономически активных граждан. Судя по комментариям экспертов, за последние 10 лет уровень занятости все больше поддерживается людьми пенсионного возраста. Но это крайне ненадежный ресурс. К тому же в будущем количество пожилых людей по отношению к трудоспособному населению будет только увеличиваться. Сейчас на тысячу трудоспособных россиян приходится порядка 400 пенсионеров. Согласно прогнозу «Росстата», к 2030 году этот показатель увеличится до 488-536 человек. Это значит, что человеческий капитал в российской экономике будет стремительно сокращаться. Значит, для того, чтобы просто поддерживать текущий уровень производства, необходимо уже сейчас планомерно увеличивать производительность труда. Но, кажется, инвестиционных возможностей экономики для этого недостаточно.
Во-вторых, отдельного рассмотрения требует такой показатель, как величина экономически неактивного населения. Из 110 миллионов населения в возрасте от 15 до 75 лет в 2013 году экономически неактивным признано 34,6 миллиона. А эта группа, помимо инвалидов, студентов и других людей, не способных работать по объективным причинам, включает и такую категорию, как «отчаявшиеся найти работу». Кто эти люди и чем они занимаются — вопрос отдельного исследования.
Подводя итог: едва ли в России в ближайшее время удастся существенно сократить теневой сектор. Против желания властей обелить экономику работает несколько факторов.
Во-первых, если смотреть на неформальную занятость с точки зрения работодателей, в современных российских реалиях не существует возможности для снижения налогов на труд: подоходного налога и отчислений во внебюджетные фонды. Власти, наоборот, ищут способы фискальное бремя увеличить. Хороший пример — стремительно сократившееся в прошлом году количество ИП: прекратил деятельность почти 1 миллион предпринимателей против 450 тысяч зарегистрировавшихся. Во многом это результат увеличения вдвое — до 35,6 тысяч рублей — страховых взносов для самозанятого населения. Как считают эксперты, снятие с регистрации в Федеральной налоговой службе вовсе не означает прекращения деятельности для индивидуальных предпринимателей: они, как правило, продолжают работать без лицензии.
Во-вторых, в сознании россиян прочно укоренилась мысль о неизбежности теневых форм заработка. Каждый второй респондент в исследовании РАНХиГС считает, что законы, регулирующие экономику в нашей стране (защита права собственности, частного бизнеса, обеспечение обоснованных цен и тарифов и др.), не исполняются. Люди все чаще соглашаются с тем, что, не нарушая законов, невозможно повысить уровень жизни. Наконец, за последнее десятилетие больше людей склонны считать, что нерегистрируемая в государственных органах экономическая деятельность приносит обществу пользу.
В-третьих, неформальный статус экономики во многом обусловлен национальной структурой рынка труда. Все основные сферы, в которых подавляющее большинство работников заняты в серую — стройка, торговля, коммуналка, — уже давно вотчины мигрантов с бывшего юга СССР. И творящийся (уже цементирующийся даже) в этих сегментах бардак не предполагает какого-либо заметного обеления российской экономики. Яркий пример — попытка очистить коммунальное хозяйство Зеленограда от южан-дворников. Старт эксперименту был дан в мае, а уже в июне ряд местных СМИ рапортовал о том, что мэрия готова признать свое поражение: русские мужчины и женщины пока что не готовы идти на освободившиеся после мигрантов рабочие места. Нужно отметить, что психологический барьер, конечно, существует, но назвать его непреодолимым нельзя. Правда, чтобы переформатировать низкоквалифицированные сегменты рынка труда (читай: заменить русскими азиатов), потребуется жесткое политическое решение о введении визового режима с бывшими советскими республиками, не входящими в Евразийское экономическое пространство. Это приведет, надо думать, к крайне болезненному шоку на рынке труда. Но со временем российские работники и предприниматели притрутся друг другу и начнут взаимодействовать в новых условиях. Однако пока нет даже намека на готовность власти двигаться в этом направлении.
Есть и другие попытки объяснить, почему неформальный рынок труда — плоть и кровь российской экономики. Об этом в своих работах пишет социолог Симон Кордонский, ныне — завкафедрой местного самоуправления Высшей школы экономики. Перед прочтением его монографий имеет смысл ознакомиться с большим интервью, которое Кордонский недавно дал для журнала «Prime Russian Magazine». В общих чертах смысл системы, которую он описывает, заключается, в том, что российскую экономику пронизывает «как грибница — в лесу» сеть неформальных хозяйственных связей, которые существуют в неизменной форме не первое десятилетие.
Симон Кордонский приводит вполне очевидный пример самозанятости в некоей глухомани Алтайского края. Райцентр на 3 тысячи человек. Феноменальная безработица: 900 человек. При этом практически все население занято в бизнесе: разводят коров и лошадей специальной алтайской породы, требующих минимум кормов на зиму. У каждой семьи несколько табунов лошадей и молочные коровы, скот регулярно гонят в Казахстан и сдают на местные мясокомбинаты. Разумеется, все финансовые потоки — исключительно в кэше, так что зарегистрировать их невозможно. Пример — повторюсь — исключительно очевидный, традиционалистский, но настолько массовый, что ставит под сомнение как возможность статистического и социологического описания российского рынка труда, так и любые институциональные и экономические быстрые рецепты изменения сложившейся на нем системы. Причем угадывать наиболее крупные очаги таких традиционалистских экономик весьма просто. Как правило, многие из них основаны еще и на активной вовлеченности в хозяйственную деятельность диаспор. Яркий пример — Северо-кавказский федеральный округ, где при безработице порядка 20% в одной только Чечне вовлеченность населения в неформальный сектор составляет астрономические 63% (в целом по округу — 44%). Или Южный федеральный округ, где до четверти населения трудится в теневом сегменте.
