«Революция, как бог Сатурн пожирает своих детей», — так говорит Дантон в пьесе Бюхнера «Смерть Дантона». Так, согласно «Истории жирондистов» Альфонса де Ламартина, сказал Пьер Виктюрниен Верньо, вступая на эшафот. Последние слова — после того, как он стал свидетелем казней своих близких друзей и соратников: Бриссо, Жансонне, Буайе-Фонфред и многих других. Верньо повели к гильотине последним, и тогда он, по свидетельствам современников, изрёк свою крылатую фразу.
Между 2 июня 1793-го и 27 июля 1794-го революция пожирала своих детей — да и своих врагов — с особой жадностью. Этот период вошёл в историю как «Эпоха террора» или просто «Террор» (фр. la Terreur). Своего апогея террор достиг в июне и июле 1794-го; эти два месяца известны как «Великий террор» (фр. la Grande Terreur). Предлогом Террора стало обострение конфликта между двумя фракциями Национального конвента, высшего законодательного и исполнительного органа Первой французской республики: жирондисты боролись с якобинцами.
Партия жирондистов (фр. Girondins) получила своё название в честь департамента Жиронда, от которого члены партии в 1791 году избрались в Законодательное собрание. Жирондисты стояли на левых, республиканских позициях, но на гораздо менее радикальных, чем якобинцы. До террора жирондисты фактически контролировали Национальный конвент, однако восстание 31 мая 1793 года положило этому конец. Якобинцы, самые ярые революционеры, разожгли пламя «народного» мятежа, обвинив жирондистов во всех промахах революции. Франция тогда страдала от глубокого экономического кризиса, и парижские санкюлоты (революционно настроенные нищие) подхватили лозунг борьбы с Жирондой. Под их напором власть жирондистов пала, утвердилась диктатура Комитета общественного спасения. Поначалу комитет был лишь одним из многочисленных комитетов Национального конвента. В апреле 1792-го революционная Франция объявила войну Австрии, и Комитет общественного спасения собрали для осуществления военной и дипломатической деятельности.
Изначально война и считалась основной причиной Террора, однако не могла быть единственной. До сих пор сложно сказать, почему революция так радикально повернула именно в 1793–94 годах. Общественность возмущалась тем, что революционные программы по созданию социального равенства и ликвидации нищеты не работали; в ответ меры только ужесточали, и случались новые волнения — все революционные проекты проваливались с треском. К апрелю 1793-го Комитет общественного спасения объединил в своих руках (то есть руках немногих воинствующих якобинцев) практически всю исполнительную власть в стране, постоянно расширяя собственные полномочия. Конвент рассматривал Комитет как необходимую и временную меру, реакцию на гражданскую войну и интервенцию.
Тем не менее Национальный конвент практически не управлял Комитетом, а руководство Комитета — своими трибуналами на местах. Часто террор рассматривается как метод устрашения и перевоспитания; таким образом, он представляется реакцией на контрреволюционные выступления. Лион, Бретань, Вандея, Нант и Марсель кипели роялистскими настроениями; революционеры в Париже ощущали себя в осажденной крепости, особенно после того как прусская армия перешла через Рейн. Больше внешних врагов революционеры опасались заговоров. Слухи о повсеместном заговоре дворян, роялистов и умеренных революционеров не соответствовали реальности, но вполне соответствовали представлениям якобинцев. Ужас, который радикалы ощущали перед тайным внутренним врагом, для них оправдывал насилие не только против открытой контрреволюции, но и против всех инакомыслящих. Террор стал ответом не только на конкретные дела, но и на не отданную революции совесть.
2 июня 1793-го радикалы окончательно укрепили свои позиции в Конвенте, требуя крупномасштабных чисток, закрепления цен на хлеб и других политических и экономических преобразований. Обладая поддержкой национальной гвардии, они вынудили Конвент арестовать 29 лидеров жирондистов. 13 июля был убит Жан-Поль Марат — один из самых ярких и влиятельных якобинцев, известный своей зажигательной риторикой. Его гибель послужила предлогом для дальнейшего расширения власти якобинцев. Дантона, который в августе 1792-го руководил восстанием против короля, изгнали из Комитета; вскоре его роль взял на себя Робеспьер, быстро ставший неформальным лидером. Он продвигал идею радикальной борьбы со всеми врагами революции, как внешними, так и внутренними.
Знаменитая картина Ж. Л. Давида «Смерть Марата». Влиятельный якобинец и ярый сторонник террора был заколот в собственной ванной дворянкой Шарлоттой Корде
Определённую роль в этих событиях сыграла классовая составляющая. Санкюлоты скинули власть жирондистов, установив якобинскую диктатуру. Якобинцы отождествляли себя с санкюлотами, а те рассматривали уличное насилие как важное политическое право. Характерный эпизод — зверства санкюлотов в сентябре 1792-го, задолго до начала Террора, когда 2000 человек, включая священников и монахинь, насильно вырвали из тюремного заключения и предали уличной «справедливости», что означало попросту массовое убийство. Конвент считал такие сцены недопустимыми, но это означало лишь одно — власть должна была сама взять в руки оружие и перенаправить гнев санкюлотов в «правильное» русло. Правительство объявило главной целью скорейшее вооружение армии и преодоление голода. Для этого ввели максимальные цены (фр. maximum général) — сначала на хлеб, затем и на другие товары. Это позволило Конвенту дёшево скупать зерно, раздавая его нищим. Комитет общественного спасения с особой яростью боролся со всеми, кто не подчинялся экономическим реформам и смел продавать зерно по более высоким ценам или прятать его. В каком-то смысле отголоски этих процессов видны в советской продразвёрстке.
Низкие цены дали нищим санкюлотам пропитание — поэтому парижская голытьба с самого начала яро поддержала Террор. Из санкюлотов набрали военизированные формирования, «революционные армии», которые отбирали зерно у крестьян. И здесь можно провести параллель с советской политикой — французские земледельцы воспринимали появление городской нищеты с оружием примерно так же, как российские крестьяне реагировали на продотряды в 1918–1922 годах. Степень озлобления только росла, люди всё чаще брали оружие в руки, чтобы бороться с республиканской властью, а значит и террор расширялся.
17 сентября 1793-го появился «Закон о подозрительных» (фр. Loi des suspects). Этот указ Комитета общественного спасения привёл к существенному ограничению личных свобод и вызвал новый всплеск революционной паранойи. Теперь любой человек, который своим поведением, связями или в письмах выказывал симпатию к «тирании и федерализму», объявлялся «врагом свободы» и «подозрительным». Это касалось дворян, членов старой администрации, конкурентов якобинцев в Конвенте, родственников эмигрантов и в целом всех, кто «недостаточно показал свою погруженность в революцию». Воплощение закона в жизнь поручили отдельным комитетам, а не органам правоохранения. Якобинцы перевернули одну из основных аксиом юриспруденции: по «Закону о подозрительных» обвиняемый должен был сам доказывать, что невиновен. В это время Робеспьер сказал одну из своих знаменитых фраз: «Никакой свободы врагам свободы». Историк Дональд Греер подсчитал, что число объявленных «подозрительными» достигало 500 тысяч.
Помимо террора в столице и в подконтрольных Конвенту регионах особой жестокостью отличались карательные походы против французов, поднявших против якобинцев оружие. К примеру, Жан-Батист Каррье, один из самых кровавых комиссаров Конвента, устроил массовые убийства в Нанте. Он приказал казнить множество жителей города — подозреваемых в симпатиях к роялистам или просто недостаточно преданных революции. Приговорённых погружали на специальные корабли, которые после топили в реке Луаре. Каррье глумливо называл это «национальной ванной». Всего республиканцы убили таким образом больше четырёх тысяч человек, в том числе целые семьи, вместе с женщинами и детьми. Кроме того, комиссар приказал расстрелять 2600 жителей окрестностей города.
В октябре Лион поднялся против якобинской власти и прогнал местную администрацию. Восстание подавили, после короткой осады город пал, началась волна террора. Власти отправили в Лион «Комиссию народной справедливости» с приказом отомстить мятежникам. Чтобы оценить масштаб революционной злобы, можно взглянуть на указ, который Бертран Барер протолкнул в Конвенте. В нём говорилось, что Лион нужно лишить имени (его стали бы называть «Освобождённый город») и стереть с лица земли. Собирались уничтожить 600 зданий; в реальности снесли 50. Около двух тысяч человек казнили официально, множество людей без суда и следствия убили солдаты. Роялистское Вандейское восстание привело к смерти 150 тысяч человек; они погибли от самой войны, карательных экспедиций, голода («адские колонны» из Парижа сжигали поля) и эпидемий.
Подавление восстания в Лионе 1793 года
Апофеозом Террора стал «Закон о Революционном трибунале от 22 прериаля Второго года Французской республики, единой и неделимой», также известный как «Прериальский закон». С него начался период, именуемый «Большим Террором» или, до начала одноимённых событий в Советской России, «Красным Террором».
Сам закон состоял из 22 статей. Первые три описывали реструктуризацию Революционного трибунала. В новой версии трибунал состоял из председателя, четырёх заместителей, общественного обвинителя, двенадцати судей и пятидесяти присяжных заседателей. Трибунал разделялся на «секции», состоящие из трёх судей и девяти присяжных. Следующая часть закона ввела в оборот термин, который, как и многое другое из истории Французской революции, обрёл новое, ещё более печальное значение в СССР: «враг народа». Именно наказание «врагов народа» провозглашалось целью Периальского закона. Следующие статьи, пресловутые пятая и шестая, наполнили этот режущий слух любого приличного человека термин извращённым смыслом. Врагом народа становился любой человек, который «силой или хитростью» стремился к «уничтожению общественной свободы». Под этим подразумевались самые разные вещи. Любое намерение изменить существующий строй (независимо от того, хотел ли человек реставрации Бурбонов или конституционной реформы) приравнивалось к измене и «уничтожению свободы». Всех поднявших оружие против якобинской власти приравняли к «военным изменникам» — изменником теперь считался не только французский дворянин в австрийской армии, но и нищий вандейский крестьянин, топором зарубивший бойца «адской колонны». Врагами народа объявили и людей, занимавшихся «дезориентацией народа», склоняя последний к политически неверным действиям — то есть к отступлению от генеральной линии партии. Под это определение попадали люди, распространяющие информацию, которая могла вызвать «упадок духа нации» («паникёры и трусы должны истребляться на месте» — советское руководство переосмыслило этот опыт в печально известном приказе № 227). «Распространение дезинформации», «введение в заблуждение общественного мнения» — закон содержал множество похожих определений, и все они приводили к одному и тому же: «враг народа — тот, кто против Робеспьера».
Седьмая статья вполне ясно говорила о том, что полагается делать с врагами народа: смертная казнь. За каждое из перечисленных выше действий предусматривался лишь один вид наказания — гильотина. При этом процесс расследования разлагался до полного абсурда, включая допущение в суде «моральных доказательств»; от судей требовали полагаться на «справедливость». Вообще, в качестве улик и доказательств принимали любые сведения, вплоть до слухов и анонимных доносов. При этом право задерживать «контру» имел любой гражданин республики. Несложно догадаться, как это повлияло на общественный порядок и социальный климат. Допросы обвиняемых происходили публично, свидетели защиты не допускались (институт защиты отменили целиком). Даже свидетелей обвинения вызывали не всегда, часто опуская этот момент как «ненужную формальность». Обвинение почти всегда равнялось приговору: доносчик не мог отказаться от своих показаний, общественный обвинитель не имел права освободить обвиняемого, судья не мог прекратить дело без разрешения Комитета общественного спасения.
Этот закон хотя и исполнялся со всей строгостью революционного времени, с самого начала вызывал смешанные чувства. Комитет общественного спасения не одобрил текст закона, внесённого от его имени; Комитет общественной безопасности о нём даже не уведомили. Прериальский закон имел широкие политические последствия. Диктатура Робеспьера стала реальностью, он обладал практически неограниченной властью и правил на основе чрезвычайных полномочий. Террор усиливался, якобинцы стали убивать даже друг друга и в конце концов на пике «красного террора» произошёл Термидорианский переворот, положивший конец правлению Робеспьера. 27 июля 1794 года солдаты национальной гвардии схватили революционного диктатора и его ближайших сподвижников. На следующий день их без суда и следствия объявили вне закона и казнили — самый ревностный приверженец гильотины сам оказался на эшафоте. Комитет общественного спасения лишился власти; спустя четыре дня Конвент отменил Прериальский закон. Эпоха Террора кончилась — революцию удалось затормозить.
1/2 Арест Робеспьера и сподвижников во время заседания Конвента 27 июля 1794 года
2/2 Казнь Робеспьера 28 июля 1794 года
Результатом Террора стали около 16,500 официальных смертных приговоров, из них 2500 в Париже. Жертвы, убитые без суда или в тюрьме, не входят в эту цифру. Всего таких около 40 тысяч, но и в это число не входят десятки, а то и сотни тысяч жертв в провинции, где карательные отряды Комитета общественного спасения безжалостно выжигали всё, что считали остатками контрреволюции. Около 85% убитых принадлежали к Третьему сословию, из них 28% крестьян и 31% рабочих. 8,5% жертв были аристократами, 6,5% людьми духовного звания. С начала Террора более 500 тысяч человек арестовали, а более 300 тысяч изгнали. Из 16,500 официальных смертных приговоров 15% приходились на Париж, 19% на юго-восток страны, а 52% на запад (в основном на Вандею и Бретань).
В краткосрочной перспективе Террор сплотил силы Конвента, позволил преодолеть внутренние разногласия и напрячь все силы для победы над внешними врагами. Но если смотреть дальше, то кровавая вакханалия существенно ослабила революцию. С одной стороны, многие из её вождей, в том числе популярных и талантливых, стали жертвой гильотины. С другой — идеи «Свободы, Равенства, Братства» утонули в крови десятков тысяч невинно убитых. Это произвело впечатление не только внутри Франции — вся Европа сотряслась от страха перед Террором. Многие симпатизанты революции, взглянув на её наглядные результаты, отвернулись от либеральных идей.
Сложно переоценить роль Террора в истории. Впервые массовые репрессии превратились из стихийного феномена или реакции на конкретные события в государственный резон. Правящая партия — «авангард революции» — приняла на себя роль народа, выступая и верша суд от его имени. Впервые в истории врагами объявляли не отдельных людей или группировки, а целые классы, целые сословия, целые слои населения (а иногда и целые регионы, как Вандею). Там, где режимы старого типа пользовались подкупом, прекращали репрессии после военного разгрома мятежников и казни зачинщиков, в редких случаях разрушали сопротивлявшиеся с особой жестокостью города, там революционный террор провозгласил насилие самоцелью. Карл Маркс в 1848 году назовёт «революционный террор» самым быстрым и эффективным способом разрушения старого общества; Сталин отметил этот отрывок nota bene.
Ещё до Сталина Ленин и Троцкий сделали террор государственной стратегией. «Ни одно революционное правительство без смертной казни не обойдётся», — так говорил Ленин, прекрасно понимая, что никакой «объективности», никаких «законов истории» для обоснования революции не существует. Историческую параллель даже не приходится проводить — сам Ленин вовсе не отказывался от сравнения с якобинцами, и неслучайно одним из первых монументов, построенных в советской Москве, стал памятник Робеспьеру. Красная, как кровь, нить связывает Комитет общественного спасения и «чрезвычайку»; одним голосом кричали жертвы Робеспьера и жертвы Троцкого. Русский народ, как и французы, оказался в плену озлобленных утопистов, которые реагировали на гибельность своих идей фанатичным неистовством. Смертная казнь для тех, кто замечает очевидный разрыв революционной религии с реальностью — вот суть террора.
