Запорожье — второй после Киева столп украинской исторической идентичности. Кажется, выбей его — и всё рухнет. Но взглянув на историю Запорожья, всяк столкнётся с той смесью фактов и мистификаций, документов и фальсификаций, мировой истории и местечкового мифотворчества, Запорожской Сечи, водки «Хортица» и казацких подводных лодок, что вкупе образует плотный и цельный мир сюжетов, персонажей, судеб, образов, событий, при этом эмоционально достоверный примерно как байки охотника, и, чёрт возьми, не лишённый очарования. Кажется, такое не свалить.
Никто кроме украинцев не претендует на это наследие, не вплетает его в национальную историю. Так быть может, украинцы — и не часть триединого русского народа, а потомки запорожских батьков? Национализм — синоним реализма. Стоит ли обманывать себя только потому, что хочется считать Новороссию «Новой Россией», а не Запорожской Сечью? Опасно не признавать украинцев частью триединого русского народа, но ещё опаснее заниматься самообманом, если они ещё или уже не его часть.
Чтобы не утонуть в омуте украинского нацбилдинга, разбираясь в тайне запорожского феномена, приходится ухватиться за единственную надёжную соломинку — физическую географию, чьи законы неумолимы и равнодушны к людским чаяниям.
Ключ к загадке Запорожья — география Днепра. Первое, что увидит прилетевший с планеты Пи паук-арахнид, равнодушный не только к русско-украинскому конфликту, но и к человечеству вообще, — что нынешняя акватория реки не является исторической. Там, где на снимках из космоса видны обширные водные разливы, всё было с точностью до наоборот: вместо Днепровского водохранилища — непроходимые гранитные Днепровские пороги, а вместо Каховского моря — практически несудоходные речные плавни Великого Луга в предустье реки. Выше по течению все расширения русла образованы остальными четырьмя днепровскими водохранилищами, сооружёнными в ХХ веке. Иными словами, Днепр был заметно уже и имел весьма любопытную навигацию.
Чтобы проложить путь «из варяг в греки» по Днепру, отважные путешественники должны были преодолеть Кодацкий, Сурский, Лоханский, Звонецкий, Ненасытецкий, Волнигский, Будиловский, Лишний и Вольный пороги. Этот увлекательный процесс в Х веке живописал в своём трактате «Об управлении империей» византийский император Константин VII Багрянородный:
Пороги Днепра
«Прежде всего они приходят к первому порогу, нарекаемому Эссупи, что означает по-росски и по-славянски «Не спи». Порог этот столь же узок, как пространство циканистирия (дворцовый ипподром в Константинополе — прим. авт.), а посередине его имеются обрывистые высокие скалы, торчащие наподобие островков. Поэтому набегающая и приливающая к ним вода, низвергаясь оттуда вниз, издает громкий страшный гул. Ввиду этого росы не осмеливаются проходить между скалами, но, причалив поблизости и высадив людей на сушу, а прочие вещи оставив в моноксилах, затем нагие, ощупывая своими ногами дно, волокут их, чтобы не натолкнуться на какой-либо камень… Когда они пройдут этот первый порог, то снова, забрав с суши прочих, отплывают и приходят к другому порогу, называемому по-росски Улворси, а по-славянски — Острову нипрах, что значит «Островок порога». Он подобен первому, тяжек и труднопроходим. И вновь, высадив людей, они проводят моноксилы, как и прежде. Подобным же образом минуют они и третий порог, называемый Геландри, что по-славянски означает «Шум порога», а затем так же — четвертый порог, огромный, нарекаемый по-росски Аифор, по-славянски же Неасит, так как в камнях порога гнездятся пеликаны. Итак, у этого порога все причаливают к земле носами вперед, с ними выходят назначенные для несения стражи мужи и удаляются. Они неусыпно несут стражу из-за пачинакитов (печенегов — прим.авт.). А прочие, взяв вещи, которые были у них в моноксилах, проводят рабов в цепях по суше на протяжении шести миль, пока не минуют порог. Затем так же одни волоком, другие на плечах, переправив свои моноксилы по ею сторону порога, столкнув их в реку и внеся груз, входят сами и снова отплывают. Подступив же к пятому порогу, называемому по-росски Варуфорос, а по-славянски Вулнипрах, ибо он образует большую заводь, и переправив опять по излучинам реки свои моноксилы, как на первом и на втором пороге, они достигают шестого порога, называемого по-росски Леанди, а по-славянски Веручи, что означает «Кипение воды», и преодолевают его подобным же образом. От него они отплывают к седьмому порогу, называемому по-росски Струкун, а по-славянски Напрези, что переводится как «Малый порог».
Моноксил («однодеревка») — лодка-долблёнка, изготовляемая из цельного бревна. Чтобы понять, сколько скарба можно в ней перевезти, достаточно на неё взглянуть: почти ничего. Но это микросудно — единственное, что могло пройти через пороги — и то, если повезёт. За этими порогами и располагалось собственно «За-порожье» — край по ту сторону ойкумены. Преодолев их, путешественники выходили в плавни Великого Луга, судоходные только в короткое половодье с поздней весны до раннего лета, месяц — полтора за весь год. Другими словами, более-менее сносная навигация на Днепре заканчивалась аккурат перед порогами, дальше начинались приключения, не имеющие ничего общего с регулярным речным сообщением, а вместе с ним и с речной торговлей, военным судоходством, государством и вообще цивилизацией.
Изготовление моноксила
Пытливое членистоногое начнёт прощупывать своими отростками следы жизни дальше: быть может, цивилизация поселилась южнее, в разлапистых низовьях Днепра? Тут вновь неумолима физическая география. Плавни представляют собой простирающиеся на десятки километров лабиринты болот, озёр, лиманов, проток, заводей, зарослей, островков, которые затопляются в каждое половодье, а раз в несколько лет переживают наводнения. Для сельского хозяйства почти непригодны, ибо требуют осушения и сооружения особой системы мелиорации. Быть может, в этом случае следует поискать оседлое государство поблизости? Увы, и тут внимательный паук ничего не найдёт: перед впадением в Чёрное море Днепр течёт по засушливой степной Причерноморской низменности. Достаточно сказать, что вблизи его дельты располагается одна из немногих европейских пустынь — Алешковские пески.
Физическая карта региона. Кликните для увеличения
Вердикт без вариантов — антропопустыня. Край стоянок, привалов, перевалов, перегонов, стойбищ, шляхов, где странствуют, кочуют, днюют, ночуют, но массово оседло не живут. Дикое поле. И тогда холодный взгляд гигантского насекомого начнёт присматриваться к узловым местам карты. При движении с севера в преддверии порогов должна располагаться стоянка. Здесь спускающиеся по Днепру делают перевал, нанимают лоцманов, живущих здесь же, скорее всего, платят таможенные сборы за безопасную переправу по воде и берегам, возможно, пользуются охранным сопровождением.
Большая подборка старинных карт Днепра с пояснениями
Второе поселение должно располагаться на выходе из порогов в районе острова Хортица, а то и на нём, где не только осуществляют сборку идущих вниз по реке экспедиций, но и перехватывают поднимающихся, направляя их по суше: проплыть через пороги вверх технически невозможно. Всё сказанное следует делить на два, а то и вчетверо, с учётом полупустынного и глубоко периферийного характера здешнего края. Продвигаясь ниже по течению, арахнид вспоминает биологию: плавни богаты рыбой и птицей, осушаемые участки изобилуют пастбищной травой. Значит, Великий Луг должен быть местом сезонного выпаса, охоты и рыбалки — краем промысла, в том числе и разбойного. Иными словами, практикуемые здесь деятельности характеризуются одним словом — вылазка. Если здесь возможны только вылазки, значит постоянные поселения должны располагаться вдали от здешних мест. В самом низу, в устье, на выходе в Чёрное море из Днепро-Бугского лимана, куда впадает Днепр, смыкаются Кинбурнская коса и Очаковский мыс, надёжно запирая как днепровский путь, так и частично альтернативный ему маршрут по судоходной части Южного Буга. Сам бог велел закрыть эти природные ворота двумя крепостями.
Очаков и Кинбурн
Увидит паук и структуру Приднепровской возвышенности, которая подпирает Днепр с запада, образуя крутые правые берега на контрасте с пологими левыми. Значит, основные укрепления должны располагаться на правобережье, а сам Днепр — служить естественной границей между западом и востоком. И, наконец, самый интересный эффект возвышенности — это гидрография рек нижнего Приднепровья: основная их часть в низовом правобережье течёт вертикально с севера на юг и в Днепр не впадает, это прежде всего Южный Буг, Ингул и Ингулец, впадающие в Чёрное море и потому контролируемые любым черноморским флотом. В то же время реки низового правобережья текут с востока на запад, впадая в Днепр аккурат в районе порогов, это прежде всего Орель (Орёл, Орлик) и Самара. Но главный эффект связности даёт Северский Донец, текущий с запада на восток и соединяющий восточную Новороссию с Доном. Неслучайно в его бассейне расположены все старые города: Белгород, Харьков, Чугуев, Изюм, Бахмут (Артёмовск), Лисичанск, Луганск и Юзовка (Донецк). Такая структура водных путей делает нижнее Приднепровье доступным скорее с востока, со стороны Придонья, чем с запада или с морей.
Приднепровская возвышенность
Физическая география — это 90% истории Запорожья в частности и Поднепровья в целом. К примеру, рельеф Приднепровской возвышенности должен был исторически продиктовать правобережный характер расположения старых городов «допорожного» Поднепровья. И действительно: Киев — правый берег, Триполье — правый берег, Ржищев — правый берег, Канев — правый берег, Черкассы — правый берег, Чигирин — правый берег. И только Кременчуг расположен на левом берегу, точнее, на двух берегах — с учётом Крюкова посада, что объясняется более удобной географией левобережного выступа в сравнении с узкой правобережной косой. Резонно ожидать, что история здешних мест будет лишь подтверждать географические аксиомы. 
Днепр: было—стало. Кликните для увеличения
Но не тут-то было! При обращении к тому, что мы знаем об истории Запорожья, происходит резкий поворот сюжета и полупустынные земли оказываются оазисом, заселённым вольными казаками. Например, в разное время тут располагались Хортицкая, Томаковская, Новая (Подпольненская), Никитинская, Чертомлыкская, Базавлукская, Каменская, Алешковская сечи. Казаки эти были многочисленны, создавали государственные структуры, вели внешнюю политику, творили собственную культуру и язык, имели древнюю историю. Физическая география склоняла голову перед жизненной силой древнего казацкого люда.
Например, украинский историк и политический деятель Владимир Литвин сообщает, что первые упоминания о казаках в Крыму восходят аж к XIII веку. Известно, что ещё польский король Ян I Ольбрахт в конце XV века пользовался в Подолье услугами проводников в лице казаков-христиан.
Другой украинский историк Михаил Грушевский повествует, что казаки нападали на турецкие и татарские суда с конца XV века. Что образовалось казачество из числа вольных людей, уходивших из под панского гнёта и наместничества пограничных польских старост. Образуя свободное войско, они строили для защиты от татарских набегов засеки или сечи, что и дало название Запорожской Сечи.
Наконец, признанный украинский авторитет истории запорожского казачества Дмитрий Яворницкий сообщает, что первые земли в вечное владение казаки получили в районе порогов ещё в начале XVI века от польского короля Сигизмунда I, а позже польский король и великий князь литовский Стефан Батория подтвердил их права.
Опровержение законов географической науки — мировая сенсация, каждая на вес золото. А тут их россыпь. Бриллианты официальной украинской историографии казачества хочется рассматривать на солнце, любоваться ими. Каждый представляет собой захватывающую историю.
Указывается, что первое упоминание о казаках сделано польским хронистом Мартином Бельским ещё в конце XV века. Бельский указал, будто казаки летом занимались промыслом по Днепровским порогам, а на зиму расходились по ближайшим городам вроде Киева или Черкасс. Только отчего-то не указано, как шестилетний мальчик Мартин — столько Бельскому было в последний год XV века — успел поведать миру про казаков. Более того, саму хронику «Kronika polska» Мартин и вовсе не издавал. А сделал это после его смерти сын Иоаким, но почему-то только в 1597 году, то есть лишь в конце XVI века, хотя хроника оканчивается серединой столетия, причём, отмечают затруднения в определении того, что написал сын, а что — отец.
Начало Запорожской сечи связывают с основанием на острове Малая Хортица Дмитрием Вишневецким некоего укрепления, положившего начало казацкому городищу. В качестве опорного пункта Вишневецкий почему-то выбрал клочок земли в 7 гектар, не позволявший контролировать перемещения по Днепру, так как путешественники могли преспокойно миновать островок, обогнув по левому краю большой Хортицы — с Малой даже не увидят.
Малая Хортица
Кроме того, потомственного шляхтича Вишневецкого ныне считают почему-то легендарным казаком Байдой, в честь чего Малую Хортицу в постсоветской Украине всё упорнее именуют островом Байда. Деревянно-земляной замок на острове бывший староста Каневский и Черкасский Великого княжества Литовского «казак Байда» отчего-то в приступе щедрости соорудил на собственные средства. После разрушения замка крымскими татарами, которые, оказывается, умели форсировать островные укрепления, зачем-то, будучи польским шляхтичем, подался на службу к Ивану IV Грозному, где в одиночку добивался русско-литовского союза для организации военной экспедиции в османские владения. Таким образом, Запорожская сечь вспыхнула и угасла под руководством щедрого литовского князя с казацким прозвищем «Байда», подавшимся на русскую службу.
Реконструированное изображение крепости и портрет Вишневецкого
Но это ещё не всё. Оказывается, мерцающая сечь уже появлялась и пропадала раньше. Например, за век до Вишневецкого Запорожский кош основал Евстафий Дашкевич. И несмотря на то, что первые упоминания казаков датируются лишь концом XVI века, доподлинно известно, что до этих первых упоминаний атаманом ещё не упомянутого казацкого войска стал русско-литовский шляхтич и, как нетрудно догадаться, староста Черкасский и Каневский, внук «князя Дашка», он же Остап, он же Дашкович. Успев повоевать в интересах литовского князя Александра против русских войск и потерпев неоднократное поражение, Остап, как и Вишневецкий, бежал в Москву под начало царя Ивана III. После неудачного похода вновь переметнулся, на этот раз под начало короля Сигизмунда I, который и назначил его старостой в Каневе и Черкассах. Украинский историк Николай Маркевич указывает, что Дашкевич объяснял полякам необходимость содержать в районе Днепровских порогов и островов несколько тысяч всадников и речной патруль, который мог бы «разъезжать на малых судах и лодках между Днепровскими островами и порогами, препятствуя переправе Татарской». Тут впору хвататься за голову, потому что подняться через пороги вверх по реке было физически невозможно, а прийти татары могли только с низа. Переправляться татарам с берега на берег в районе порогов тем более не резонно, ведь неподалёку, ровно где нынче Кременчуг, располагался узкий и удобный брод. Откликнулись поляки на предложение Евстафия или нет — доподлинно неизвестно, но Дашкевича на всякий случай считают основателем запорожцев, хотя сечь после его смерти, как нетрудно догадаться, вновь бесследно исчезла.
Евстафий Дашкевич. Романтизированный портрет XIX в.
Но и на этом парадоксы запорожской истории не исчерпываются. Всё тот же Маркевич указывает, что первым гетманом Войска Запорожского и основателем казацкой государственности — Гетманщины — был Предслав Лянцкоронский. Но почему войско это называлось запорожским — не совсем понятно, так как располагалось оно не в Запорожье, а далеко выше Днепровских порогов. Даже не в Каневе или Черкассах, ставших привычными спутниками всякого разговора о запорожцах.
Подобным образом построена вся история Запорожской Сечи, в которой сам чёрт ногу сломит. Спасительной красной нитью Ариадны проходит сквозь неё одно лишь: Польша. В этом смысле показательны сами ключевые историки запорожского казачества.
Тот же Николай Маркович происходил из рода Маркевичей, именуемых так на польский манер. Основателем рода считается еврей Марк Аврамович. Среди произведений Маркевича есть, например, «Элегии и еврейские мелодии», а также множество заметок модной в романтический XIX век местечковой экзотики, наподобие «Обычаи, поверья, кухня и напитки малороссиян». Вместе с тем главный его труд «История Малороссии», по оценке Андрея Стороженко, является некритичным пересказом «Истории Русов». «История Русов или Малой России», в свою очередь, представляла собой анонимный политический памфлет антирусской направленности, настолько грязно и низкопробно составленный, что даже историки-украинофилы прошлого признавали его негодность в качестве источника. Истинную славу эта поделка снискала на Украине только после 1991 года. Стоит ли уточнять, что пасквиль этот был состряпан и вброшен поляками, на что указывает всё его содержание?
Другой исполин казацкой историографии, Дмитрий Яворницкий, он же Эварницкий, получив высшее образование, принялся за популяризацию украинства через поэтизацию запорожского казачества, читая лекции и издавая труды в Москве, Санкт-Петербурге и, разумеется, в Варшаве. В Екатеринославе (Днепропетровске) учредил кафедру украиноведения. Несмотря на принадлежность к сословию интеллигенции, при большевиках не только не был репрессирован, но и пережил новый взлёт карьеры, став членом Всеукраинской академии наук и продолжая популяризацию украинства. В последнем деле перегнул палку даже по советским меркам тотальной коренизации и украинизации. В Большой советской энциклопедии отмечается, что некоторые из работ, написанные в дореволюционный период, «содержат националистические тенденции». А в Казацком словаре-справочнике, выпущенном в США в разгар холодной войны, указывается, что «Некоторые его работы о Казаках имеют оттенок художественной беллетристики и критики находят в них чрезмерную идеализацию сурового запорожского быта». Коротко говоря, лжец даже по меркам симпатизирующих.
Михаил Грушевский, именем которого названа улица, где происходили кровавые события майдана, родился в Польше, учился в Тифлисской (Тбилисской) гимназии, затем в Киевском университете, с младых ногтей деятельно принялся за пропаганду украинства. Главная его заслуга заключается в том, что он ушёл в прошлое украинского этногенеза дальше Киевской Руси и увенчал этот путь выводом о том, что русские и украинские народы до такой степени разные, что даже их становление происходило по-разному. «Никогда мы не будем братьями». Покровительствовал сооснователю «Украинской радикальной партии» австрийскому активисту Ивану Франко, в честь которого город Станислав переименован в Ивано-Франковск. Был осуждён за шпионаж в пользу Австро-Венгрии. Сразу после Февральской революции 1917 года возглавил пронемецкую Украинскую Центральную Раду. В ходе Гражданской войны бежал в Австрию, но уже в 1924-м получил высочайшее разрешение вернуться в советскую Украину в связи с тем, что большевики начали программу украинизации и Грушевский как дока в своём деле им понадобился. Михайло осыпали званиями и членствами и выделили фронт работы: возглавляя Археографическую комиссию Всеукраинской академии наук, «описывать» письменные памятники этнографической Украины XVI–XVIII веков. Когда основная работа по созданию гуманитарного базиса украинизации была проделана, Грушевского и его людей утилизировали, обвинив в «украинском национализме». Нетрудно догадаться, какие «древние» и «достоверные» письменные памятники по истории запорожского казачества оставил благодарным потомкам этот украинский шовинист, австрийский шпион и член большевистской академии ВУАН.
Михаил Грушевский на фоне панорамы улицы Грушевского
Такие биографии типичны не только для историков казачества революционной эпохи, но и для более поздних советских «казаковедов», таких как Владимир Голобуцкий. Юсов С.Л. приводит сведения, как Голобуцкий, якобы воспитанный в роду потомственных священников, немедленно перешёл на волне революционных событий в воинствующий атеизм и занимался активной антирелигиозной пропагандой. Затем был направлен в Адыгею, где в здании бывшей мечети вёл богоборческое просвещение. Наконец, поступил в Северо-Кавказский (Ростовский) университет, целиком сфальсифицировав данные о своём происхождении. Активную научную работу развернул в 1950-е, продвигая тезисы, что Богдан Хмельницкий руководил «освободительной войной украинского народа» или что Россия некогда «воссоединилась» с Украиной.
Это перечисление можно длить бесконечно, попутно отмечая характерные детали, например, что историки запорожского казачества склонны обнаруживать в своих генеалогиях предков-казаков. Но основное и так ясно: достоверность историографической базы по запорожцам ничтожна, как и личности историков. Начавшись в XIX веке как польский ресентимент, эстафета украинства перешла в руки немцев на рубеже веков, была перехвачена в 1920-х большевиками и благодарно принята в 1991-м постсоветскими самостийниками. На 90% она представляет собой фальсификат, в лучшем случае слепленный «по мотивам» реальных событий.
Так был поэтизирован украинофилами реальный польский вельможа Дмитрий Вишневецкий. Историк-медиевист Олег Кузнецов в своей замечательной книге «Рыцарь Дикого Поля князь Д.И. Вишневецкий» на пальцах показывает, как формировались украинофильские мифы вокруг этой фигуры. Вначале польского шляхтича «украинизировали», а затем и «оказачили», приравняв к герою нелепой баллады про стамбульского пьяницу казака Байду. Кстати, по мнению Кузнецова, процесс «оказачивания» польского аристократа активно поощрялся властями Российской Империи, столкнувшимися в XIX веке с польскими восстаниями. Пестуя малороссийский местечковый национализм, ищущий свои корни среди мифических казаков, российские власти надёжно подрубали ноги великопольскому национализму. Версия Кузнецова кажется весьма убедительной, если вспомнить, что первая Археографическая комиссия Императорской академии наук была учреждена всего через пару лет после Польского восстания 1830–1831 годов и сразу же принялась за обработку актов Великого княжества Литовского. Сказочников же вроде Эварницкого и Грушевского терпели, поскольку «все понимали, что ими выполняется вполне определенный социальный заказ». Как говорится, даже в деле украинизации большевики не придумали ничего лучше, чем украсть идею у русских, вплоть до модели работы археографической комиссии.
Пример подобного терпения украинствующих дал великий русский художник Илья Репин в картине «Запорожцы пишут письмо турецкому султану». Восторженные украинцы считают, что картина представляет собою бытописательную сценку, в то время как в действительности это карикатура на бескультурных оборванцев, в роли которых выступают нет, не казаки, а сочинители истории казачества. Это хорошо видно на сохранившихся эскизах и вариантах картины: на них вместо лиц — перекошенные хари и гогочущие рыла. Считается, что на полотне нашлось место эльфам и хоббитам казацкой историографии, начиная с мифического казака Сирко (в память о котором назван главный герой мультфильма «Жил-был пёс») и заканчивая Яворницким, который символично помещён Репиным в центр картины как писарь, который и создаёт этот дивный мир воображаемых персонажей.
Если Запорожье и было заселено запорожскими казаками, то лишь в том смысле, в каком бывает пустующий дом заселён приведениями, лес — лешими, а реки — русалками. По утверждению Виктора Кохновича, на момент ликвидации Сечи в 1775 году на её условных землях находилось 45 сёл и 1601 хуторов-зимовников с населением около 60 тысяч человек, из которых 35 тысяч составляли крестьяне. То есть казаков как таковых всего 25 тысяч. Среди последних собственно несших военную службу и того меньше. По данным Андрея Дикого (Занкевича), в результате роспуска запорожцы образовали два пикинерных полка, а остальные перешли к мирному труду, которым, скорее всего, изначально и занимались. Только небольшая часть казаков, около 4000 человек, не пожелавших прерывать свой полуразбойничий быт, под видом ухода на рыбные промыслы бежала к побережью Чёрного моря, где основала новую сечь под покровительством Османской империи. Причём Дикий указывает, что из этих четырёх тысяч основная масса, скорее всего, представляла собой подавшихся за лучшей долей бедняков. Все эти цифры собраны в момент пика развития Запорожской Сечи, выкормленной и уже значительно заселённой земледельцами. Что же представляло собой в численном отношении казачество в XVII и тем паче XVI веках, представить нетрудно: в лучшем случае несколько сот человек. Это объективно соответствует особенностям физической географии здешних мест — антропопустыня.
Китайские разбойники хунхузы. Чем не запорожские казаки?
Отсюда вдвойне интересно, что это за несколько сотен кочующих по здешним краям и как они забрели в русскую историю. Этимология наиболее характерных казацких слов «атаман», «казак», «курень», «кош», «есаул», «айдар» указывает на их тюркское происхождение. Злые языки поговаривают, что даже судно казаков — чайка — происходит от татарского «каик » или «чаик», то есть «крупная лодка». Полностью тюркскими являлись и внешний вид, и вооружение казаков. К примеру, чуб, он же хохол, он же оселедец, он же айдар — это традиционная прическа кочевников степной Евразии, встречающаяся на всей её протяжённости, от маньчжуров до выходцев из степи — турок. Но если так, почему они не служили Блистательной Порте, как делали крымские татары? А если их было так мало, откуда столько внимания со стороны всех ключевых игроков порубежья Дикого поля: поляков, русских и турок? Дополнительный морок наводит повсеместная путаница в источниках, когда именования «казаки», «татары» и «черкасы» употребляются как синонимы. Не меньшая кутерьма наблюдается и в описании бесчисленных военных вылазок с участием татаро-черкасо-казацких формирований.
Чтобы найти ключ к секрету реального запорожского казачества, необходимо перенестись севернее этих мест, на берега Балтийского моря, представлявшего собой в XVI веке арену борьбы по меньшей мере Швеции, Речи Посполитой, Дании и России. После взятия части восточного побережья Балтики русские столкнулись с пиратством в отношении судов на своих маршрутах. Тогда союзничавший с Россией датский король выписал Ивану Грозному капера Кирстена (Карстена) Роде, который от Иоанна Васильевича получил задачу «преследовать огнем и мечом в портах и в открытом море, на воде и на суше не только поляков и литовцев, но и всех тех, кто станет приводить к ним либо выводить от них товары или припасы, или что бы то ни было». Официальный статус Роде звучал сокрушительно для всего запорожского мифа: немец Кирстен звался «царский атаман».
Архивист В. Ярхо указывает, что, согласно договоренности, «царский атаман» немецкого происхождения Роде имел право на десять процентов добычи и обязан был продавать захваченные суда и товары в русских портах. Пленных, которых можно было обменять или получить за них выкуп, он также обязался «сдавать в портах дьякам и иным приказным людям». Экипаж русского капера права на добычу не имел, а получал «твердое жалование» в размере шести гульденов в месяц.
В свою очередь, русская сторона обязалась «держать того немчина-корабельщика и его товарищей в большом бережении и чести, помогая им чем нужно. А буде, избави Бог, сам Роде или который из его людей попадет в неволю, — того немедля выкупить, выменять или иным способом освободить».
Всё это типичные для XVII века — века расцвета каперства — правила. А это, в свою очередь, свидетельствует о том, что русским удалось решить сложнейшую для сухопутной державы задачу — освоить технологию установления патронажа над пиратами, именуемых в таком виде в разных странах каперами, корсарами, приватирами, арматорами, а в России — атаманами. Мореплавателю и писателю Константину Бадигину даже хватило материала на исторический роман «Корсары Ивана Грозного». Описываемые здесь события по меньшей мере на полвека опережают первые достоверные упоминания о запорожском казачестве.
Причём предпосылки освоения каперской технологии русскими, очевидно, сложились ещё раньше. В книге крупнейшего историка Новороссии Дмитрия Багалея «Очерки из истории колонизации степной окраины Московского государства» указывается, что, хотя черкасы выступали преимущественно как союзники русских, постоянно из этой среды малороссийских казаков выделялись «воровские люди», «которые тревожили московские украйны наравне с татарами». В свою очередь, Московское правительство поступало с ними так, как некогда русские князья с половцами: оно противопоставляло «верных» черкас «воровским». Но Багалей не говорит о главном — что позволило русским в конце концов обыграть далеко не глупых поляков, ведь Речь Посполитая действовала схожим образом, противопоставляя реестровых казаков нереестровым. Это главное заключает в себе суть каперства: русские научились не только использовать «верных» черкас против «воровских», но и «воровских» против «верных». 
Титульный лист реестра Войска Запорожского 1649 года
Рассмотренные под таким углом, запорожцы оказывались незаменимой силой в случаях, где задействовать регулярные войска невозможно физически или политически. Связанные международными обязательствами и мирными договорами, державы могли действовать под флагом главного белого пятна карты — Дикого поля, и лозунга «извините, но мы этих казаков (татар, черкас) не контролируем, люди дикие, неуправляемые, сами понимаете, вроде ваших татар (казаков, черкас)». Звучало это убедительно, если учесть, что татарами казаки и были, а точнее являли собой ту характерную и одинаковую во всём мире смесь интернациональных деклассированных сорвиголов с абордажными гарпунами наперевес, что образует пиратский люд.
Последнее — не метафора. Днепровские казацкие подразделения на лёгких речных и морских судах грабили побережье оттоманского Крыма, где разорили, к примеру, Кафу (Феодосию), сообщается, что их десанту удалось дотянуться до турецких колоний и даже до самой Турции. Не менее ярко действовали другие подконтрольные русским казаки-каперы Волго-Донского бассейна, и в особенности Прикаспийские подразделения. Тот же Стенька Разин прославился успешными действиями против персидского флота, чем, вероятно, вызвал к себе интерес старой Европы, став первым русским, по которому была защищена научная диссертация в далёком 1674 году.
В фокусе корсарства обнаружат своё естество все якобы уникальные черты запорожского казачества. И его интернациональный характер, который отражён на хоругвях Запорожской Сечи, где соседствуют христианский крест и магометанский полумесяц. И принципы военной демократии, которые настолько универсальны для иррегулярных боевых соединений, что их можно частично наблюдать даже сегодня, скажем, в ополчении ДНР-ЛНР. И странствующий образ жизни, и своеобразный габитус, близкий к кинообразу Джека Воробья. Всё это легко читается даже в полумифических биографиях наиболее известных запорожцев.
В свою очередь, нарисованные озлобленными пасквилянтами русские дворяне-лапотники, отстукивающие деревянными ложками частушки, в действительности были хитрыми, жестокими и коварными колонизаторами, сумевшими переиграть весьма неглупую польскую аристократию мечом, огнём и подкупом. В 1635 году под руководством французского инженера и картографа польской службы Гийома де Боплана в начале Днепровских порогов была построена крепость Кодак. Разрушена внезапным набегом казаков во главе с Иваном Сулимой. Иваном. Сулимой. И такие подножки полякам ставили всюду.
Позже, в начале XVIII века, на польской части Правобережной Украины Санкт-Петербург вырастил новую генерацию сухопутных пиратов — гайдамаков (дейнеков, левенцов), учинявших погромы в польских поселениях и даже бравших при поддержке регулярной армии целые крепости и провинции. С их помощью поляки были окончательно вытеснены из Малороссии.
Что касается собственно запорожского казачества, то оно участвовало в типичном цикле военно-хозяйственной колонизации, трансформируясь из иррегулярных в полурегулярные, а по мере решения Крымского вопроса — в регулярные воинские формирования с параллельным обращением в мирное казачество, разбавляемое переселенцами.
Доисторический период Запорожья символически закончился на моменте, когда ход официальной истории вернулся из волшебного мира украинофильских фантазий в согласие с физической географией. Приготовляя в 1736 году поход на Очаков, князь Христофор Миних затребовал для снабжения и переправки армии построить на брянских верфях и спустить по Днепру несколько сот судов. Но к моменту взятия Очаковской крепости так необходимые для удержания Днепровского лимана суда не пришли. Как указывают В. Козырев и В. Шовкун, из 300 отправленных из Брянска судов с большим опозданием Днепровские пороги преодолели только четыре дубель-шлюпки и один конгебас, да и те с сильными повреждениями.
Необходимость закладки за порогами судостроительной верфи встала в полный рост. Назначенный командующим Днепровской флотилией первый русский вице-адмирал Наум Сенявин вместе с инженер-майором Ретшем выбрали в качестве места Канцеровский остров, он же Малая Хортица. Вероятно, именно это обстоятельство позже послужило причиной создания мифа об основании здесь сечи Вишневецкого. Верфи были заложены и даже некоторое время служили основной базой Днепровской флотилии в низовьях реки. Однако необходимость оставить Очаков и Кинбурн лишила смысла существование Запорожской верфи. Но лишь на время, ибо в вальсе с безжизненным пространством следующий тур был за русской урбанистической колонизацией.
Возвращение состоялось в 1770 году с закладки крупнейшего узла Днепровской оборонительной линии — Александровской крепости. Впрочем, после успешного присоединения Крыма в 1783 году к Российской Империи и линия, и крепость своё значение утратили. Однако русские вдохнули жизнь в полупустынные земли нижнего Поднепровья своим фирменным приёмом — иностранной колонизацией. 
План Александровской крепости
Как известно, первые опыты целенаправленного заселения вновь обретаемых земель иноземцами, уходящими в вечное подданство России, начались при Анне Иоанновне, оплатившей и организовавшей переселение балканских славян в районы нынешнего Донбасса и Елисаветградского уезда (Кировоградской области). Одним из лидеров сербохорватских переселенцев был Иован Шевич, чьё имя нынче носит подразделение сербских четников, воюющих на стороне ополченцев в ДНР-ЛНР. В дальнейшем эта практика получила размах, в Новороссию привлекли выгодными условиями проживания и прямым покровительством болгар, греков, армян, молдаван, евреев, в гомеопатических дозах швейцарцев, французов, шведов, итальянцев и даже поляков.
Но особую роль, как отмечает Багалей, сыграли немецкие колонисты. Применительно к Александровскому уезду — немцы-меннониты, анабаптистского учения. В 1789 году 228 их семей выехало из Пруссии и расселилось на правом берегу с островом Хортицей. Пользуясь колоссальными льготами и привилегиями, данными русским правительством, меннониты основали 8 деревень. На месте ликвидированной Александровской крепости постепенно вырос город Александровск, через который пролегала одна из главных дорог на юг России. И хотя реальная роль иностранцев в деле колонизации Новороссии, по оценке Багалея, в сравнении с огромным числом русских переселенцев, невелика, она имела своё значение для быстрого освоения пустынной земли в конце XVIII века.
Александровск (Запорожье с 1921 г.)
Весь последующий век Александровск не выделялся на фоне своего старшего брата Екатеринослава, основанного, как и велит логика физической географии, непосредственно перед порогами. Возможно, единственный примечательный случай связан с неудавшейся попыткой покушения на Александра II, обычно следовавшего через Александровск на юг. В акции по закладке мины под железнодорожным полотном принял участие террорист Николай Кибальчич, тот самый, что послужил прообразом Мальчиша-Кибальчиша, хотя вовсе не был мальчиком.
К концу XIX века численность Александровского уезда составляла 270 тысяч человек, из них города Александровска — всего 19 тысяч. Новый этап в жизни Александровска начался уже в XX веке с запуском масштабной программы индустриализации, рассматривать которую следует целиком, не сужая рамки историей Запорожья.
Что же касается краеугольного камня современной украинской идентичности — запорожского казачества — то, как видно, он до такой степени хрупок, что рассыпается от малейшего прикосновения фактов или хотя бы сведений из школьного курса географии.
Герои репинской картины вряд ли выживут в ненарисованном мире — мире, где циничные русские дирижируют степными разбойниками, противопоставляют великопольскому национализму малороссийский оказаченый миф, осваивают и заселяют полупустынные земли своими и иноземными руками и ногами, и с равнодушной усталостью взирают на корчи заигравшихся в одноразовую легенду ролевиков.
