Ранее:
Наша союзница на Балтике — Дания, согласно союзническим обязательствам, вступила в войну со Швецией в конце августа 1788 года. Когда Густав узнал об этом, он закричал: «Я спасен!», и было отчего. Как мы уже говорили, воевать он начал без согласия парламента и без поддержки большинства населения. Вступление же в войну Дании пробудило в шведах старинную датско-шведскую вражду, и теперь вопрос о легитимности новой войны отступал на второй план.
24 сентября 1788 года датский 8-тысячный корпус под командованием Карла Гессенского вторгся из Норвегии (Дания и Норвегия тогда состояли в унии) на территорию Швеции. К северу от Уддеваллы был окружен и капитулировал шведский отряд в 700 человек. Тем самым была открыта дорога на Гётеборг.
6 октября датчане уже оказались на подступах к городу. В Гётеборг прибыл и Густав, чтобы подготовить оборону, гарнизон и запасы пополнили. Карл Гессенский потребовал сдать город, дав на размышление 11 часов. На исходе срока в датский лагерь прибыл британский дипломат Хью Эллиот, который объявил датчанам следующее — им нужно заключить перемирие со шведами, иначе британский флот из 27 кораблей, по «счастливой случайности» проводящий учения в районе Доггер-банки, войдет в Зунды и начнет обстрел Копенгагена.
Гётеборг в XVIII веке
Гессенский пробовал отговориться, что вопросы войны и мира решает король, Эллиот пригрозил еще раз — и 9 октября перемирие таки подписали, пока сроком на 8 дней.
Ну а в резиденцию датского короля в Копенгагене явился прусский посланник Адриан фон Борк, который заявил, что в случае возобновления Данией боевых действий против Швеции прусская армия займет датский Шлезвиг-Гольштейн. В результате напуганные датчане продлили перемирие до 1 мая 1789 года. 12 ноября датский корпус удалился с территории Швеции обратно в Норвегию.
Зимой 1788/89 года шведы попытались с помощью диверсионной группы проникнуть на рейд Копенгагена и взорвать там русские корабли эскадры Виллима Фондезина (100-пушечные корабли «Иоанн Креститель», «Три Иерарха» и «Саратов», 74-пушечные корабли «Александр Невский», «Максим Исповедник», «Пантелеймон» и «Мечеслав», 66-пушечные корабли «Северный Орел» и «Прохор», а также 32-пушечный фрегат «Надежда» и 44/38-пушечные фрегаты «Архангел Гавриил» и «Помощный»). Эту попытку пресекли датчане — на южном входе они поставили четыре старых корабля, негодных к плаванию в открытом море, и расположили там свои дозоры, которые заметили шведские брандеры и захватили их до того, как шведы смогли сблизиться и поджечь русские линкоры. Этот инцидент вызвал потрясение в Дании, и война ее со Швецией чуть не вспыхнула с новой силой — спас шведов только ультиматум Пруссии, которая предупредила, что с возобновлением военных действий тотчас же вторгнется в Шлезвиг-Гольштейн. Под жесточайшим давлением Пруссии и Англии Дания 9 июля 1789 года подписала «Декларацию о нейтралитете», то есть обязалась не вмешиваться в войну Швеции и России ни на какой стороне.
Что касается Виллима Фондезина — он весь 1788 год занимался натуральной показухой, его передвижения по западной части Балтики были бессмысленными, в ноябре он сам, по своей инициативе, чуть не угробил часть своей эскадры — промедлив целый месяц с постановкой судов своего отряда на безопасную зимовку, Фондезин оставил их в Зунде, где суда целую зиму, подвергаясь большой опасности, носились вместе с плавающим льдом между берегами Дании и Швеции. Если ни одно судно и не погибло, то лишь благодаря заботливости и знанию дела командиров, а также счастливой случайности. Екатерина была осведомлена о неспособности командира копенгагенской эскадры («Фондезин проспит и потеряет корабли», — говорила она), но в дела Адмиралтейства не вмешивалась.
По поводу обоих братьев Фондезиных (Мартына, чей арьергард не подошел на помощь «Владиславу» в Гогландском сражении, и Виллема, который командовал Копенгагенской эскадрой) позже она высказалась определенно — «Тот бесконечно виноват перед Отечеством, кто двух Фондезиных в адмиралы вывел!».
Что касается 74-пушечного «Владислава» — он оказался сродни троянскому коню для шведов. Дело в том, что на Балтийской эскадре, спешно укомплектованной в том числе даже заключенными, распространилась эпидемия брюшного тифа, которая перед выходом Грейга в море чуть было не приняла катастрофические формы. Так вот, эпидемия на «Владиславе» вызвала в свою очередь вспышку заболевания на всем шведском флоте, запертом в Свеаборге. Сначала умирало 7-9 человек в день, потом количество возросло до двадцати, и даже до сорока. В результате к весне 1789 года шведский флот потерял до трети личного состава и потери составили по разным оценкам от 5 до 8 тысяч человек. Получилось, что шведам лучше было бы вовсе не захватывать «Владислав» — это обошлось бы дешевле.
Эскадра же Грейга после Гогландского сражения заперла шведов в Свеаборге. Кроме того, шведский галерный флот, находящийся восточнее, не мог покинуть воды Финского залива на зиму, поскольку ему пришлось бы пройти мимо наших кораблей, а противостояние галер и линкоров обычно бывает ярким, но недолгим, и заканчивается уничтожением гребных судов. Грейг, верный британской тактике, держал флот в море и не давал шведам, мучимым в Свеаборге эпидемией, выйти в родные порты. Флот Густава был полностью выключен из борьбы. Однако 15 октября 1788 года Грейг умер, временно исполняющий обязанности командующего Козлянинов тотчас же снял блокаду со Свеаборга и увел русские корабли в Кронштадт, на зимние квартиры. Шведы же, ломая первый лед корпусами своих линкоров, 9 ноября 1788 года бегом ринулись на родную базу — в Карлскрону, где смогли привести себя в порядок, починить корабли и пополнить экипажи.
Сняв блокаду со Свеаборга, русские допустили и еще одну ошибку — на зимовку Козлянинов разделил Балтийский флот, часть отведя в Ревель, а часть — отправив в Кронштадт. Глупость первостатейная для тех, кто знает климатические условия Балтийского моря! Дело в том, что западная часть Балтики вскрывается ото льда в конце февраля — начале марта, в конце марта чистая вода появляется в Ревеле и Гельсингфорсе, и лишь в середине апреля ледостав начинается в Кронштадте и Санкт-Петербурге. Таким образом, шведы вполне могли после зимовки спокойно снарядить корабли, выйти в Финский залив и попытаться сначала разбить Ревельскую эскадру, а потом и Кронштадскую. И в этом случае мы не могли объединить корабли!
Все-таки не всегда хороший боевой адмирал (а его поведение в Гогландском сражении было выше всяких похвал) бывает успешным администратором — Козлянинов подтвердил эту истину.
31 марта 1789 года место главкома занял Василий Яковлевич Чичагов, человек робкий и нерешительный. Перед ним стояла сложная задача — адмиралу предстояло каким-то образом объединить действия Копенгагенской, Ревельской и Кронштадтской эскадр, при этом защитить Петербург от нападения и перевести войну на море в активную фазу. Выбор Чичагова логичен с точки зрения чинопроизводства, но непонятен с точки зрения войны. Весь флот открыто требовал в главкомы храброго и способного вице-адмирала Александра Ивановича Круза, но Екатерина утвердила именно Чичагова.
Однако давайте пока перейдем на сушу. Густав совершенно неожиданно для себя надолго и всерьез застрял в Финляндии. Почему так случилось? Ведь перед войной завоевание Суоми представлялось легкой прогулкой — главные русские армии воюют с Турцией, довольно большая часть сил прикована к границам с Польшей, поскольку там угрожает войной Пруссия, и для защиты Прибалтики и Карелии сил у России по идее не оставалось.
Густав, Питт и Фридрих-Вильгельм не учли… народ. Возмущение вероломным нападением шведов в русском обществе оказалось столь значительным, что почти весь Петербург встал под ружье. Если летом 1788 года армия в Финляндии насчитывала 6 тысяч человек, то осенью — уже 14 тысяч, на защиту столицы встали петербургские ямщики (составили казачий полк), причетники и служки в церквях, цыгане (образовали гусарский полк), заключенные тюрем, попросившие искупить вину кровью. В 1789-м было уже 20 тысяч войска, а еще через год — 32 тысячи. То есть Россия, не снимая войск с главных направлений, сумела создать армию на пустом месте и сдерживать ей превосходные шведские войска. Пруссия, видя такой поворот событий, отказалась от первоначального плана нападения на Россию вслед за Швецией, ибо начать войну легко, а русские до Берлина дорожку уже протоптали, поэтому шантажировать и угрожать — оно гораздо способнее, чем воевать.
Однако Екатерина не пыталась почивать на лаврах и довольствоваться достигнутым. Зимой 1789 года было заключено два очень важных договора — с Францией и Испанией. Смысл их состоял в следующем — в случае нападения на какую-либо из четырех стран (то есть Россию, Францию, Испанию или Австрию) три другие страны обязывались также вступить в войну с агрессором в течение месяца и выставить в поле по 60 тысяч человек, а в море вывести по 12 линкоров и 8 фрегатов. Отдельно оговаривался вклад Австрии, которая не имела значимого флота, помимо небольших крейсерских соединений в Остенде и Триесте. Она должна была выделить деньги одной из воюющих держав на вооружение, снабжение и комплектование 12 кораблей и 8 фрегатов. Этот договор не касался уже идущих войн с Турцией и Швецией, и ненавязчиво указывал на возможную агрессию Англии и Пруссии. Таким образом Пруссия, реши она все-таки атаковать Россию, оказывалась перед перспективой войны на два фронта, причем франко-испано-австрийские войска составили бы 180-тысячный контингент — неплохая прибавка к русским 80 тысячам на польской границе!
Аналогично и Англия, вздумай она поддержать своим флотом Швецию, оказывалась бы вынужденной воевать не только с Балтийским флотом (26 линкоров), но и с флотом союзников (36 кораблей), а это очень значительная сила, особенно учитывая, что французы, австрияки и испанцы не стали бы в этом случае лезть в Северную Атлантику или Северное море, а устроили бы небольшой Армагеддон средиземноморской британской торговле и Гибралтарской эскадре.
Естественно, что Екатерина «совершенно случайно» допустила утечку данных о договоре, и узнавший о новом союзе Питт хватал Фридриха-Вильгельма за фалды, упрашивая отказаться от замыслов вторжения в русскую Польшу и Прибалтику, а прусский король (также по своим каналам извещенный об этом Альянсе) умолял Англию не вводить в Балтийское море свои корабли.
Карикатура на русско-шведскую войну. На коне — Густав III, позади него — прусский король Фридрих-Вильгельм, на крупе коня — Уильям Питт-младший, за хвостом лошади прячется турецкий султан. Екатерину поддерживают Людовик XVI и Иосиф II
С помощью этого договора Екатерина добилась того, что со Швецией мы разбирались «один на один», без вмешательства иностранных держав. Правда, большой шум поднялся из-за кэптена Роял Неви, забияки, бретера и авантюриста Сиднея Смита. Этот господин в 1780 году обманул экзаменационную комиссию Адмиралтейства, приписав себе 3 года, и получил чин лейтенанта. Участвовал в сражении у островов всех Святых. В качестве командира шлюпа «Фьюри» был отослан адмиралом Роднеем с вестью о победе — естественно, на такого гонца пролился настоящий поток пожалований. В результате в нарушение всех традиций Роял Неви Сидней Смит в сентябре 1783 года (в возрасте 19 лет) стал кэптеном и получил 32-пушечный фрегат «Алькмен». Когда в начале 1788 года Смит появился в Швеции, Густав III назначил его своим военно-морским советником. Английский кэптен на всех углах трещал о поддержке Швеции Англией, тактично забыв о том, что его миссия неофициальна, сам он приехал тайно, и более того — нарушив прямой запрет Адмиралтейства поступать на службу шведам.
Что касается австрияков, то, как мы уже говорили, они вступили в войну с Турцией в феврале 1788 года. Время было выбрано неудачно — в Австрии только что прошла большая эпидемия холеры, цены на продукты возросли в несколько раз, армия оказалась разбросана от Дуная до Баварии, к тому же Иосифу II пришлось держать большую часть войск против возможной атаки Пруссии.
В мае 1788 года граф Вартенслебен выдвинулся в Румынию с задачей взять Хотин и Темешвару, однако хотинский паша, презирая австрийцев, решил сдать город русским как «более достойному противнику». Ну а австрийская армия была разбита в трехдневном сражении у Мехадии и Слатины армией Великого Визиря Юсуф-паши. Там получились классические Канны — Юсуф-паша, имея около 140 тысяч войска, расположил по флангам сильные дивизионы янычар, опирающиеся на две крепости — Мехадия и Караш. Австрийцы, имея по разным данным от 130 до 200 тысяч человек, начали общее наступление, пытаясь прижать турок к реке Черна. Вартенслебен, не обращая внимания на фланги, гнал перед собой центр Юсуф-Паши, тогда как Мехадия и Караш, расположенные на возвышенностях, окаймляющих долину, полностью простреливали местность и так и не были взяты. В результате через два дня котел захлопнулся, и австрийская армия оказалась в окружении. Австрияки пошли на прорыв через теснины Валканулуи и Мехединти, прорываясь через турецкие заслоны и вековые леса, неся страшные потери, и смогли-таки вырваться из ловушки. 3 сентября истощённые войска Вартенслебена соединились у Карнасабеша с войсками Иосифа. Там они разбили лагерь и держались в нем до 7-го числа, непрерывно атакуемые турецкими войсками Юсуф-паши, показавшего себя отличным полководцем.
Ну а вечером 7 сентября, как считается, произошло эпическое.
Венгерские гусары купили у местных торговцев бочку сливовицы и решили залить с горя все трудности осадного житья-бытья. Но тут появились хорватские гренадеры, которые тоже захотели присоединиться к банкету, однако гусары послали своих пеших товарищей по армии далеко и надолго. И тут, по легенде, один из пехотинцев решил схитрить. Он закричал: «Турки! Турки!», надеясь, что это спугнет гусар, а хорваты спокойно оприходуют бочку сливовой настойки. Шутка имела смертельные последствия — находившиеся чуть в отдалении солдаты других подразделений услышали этот крик, началась беспорядочная стрельба, австрийцам везде мерещились османы. Стреляли по всему, что двигалось в темноте, убивая и калеча свои же батальоны. Армия начала беспорядочный драп, офицеры пытались все это остановить, крича «Halt!» («Стой»), но австрийская армия была набрана из чехов, хорватов, венгров, сербов, боснийцев и прочих меньшинств, которые чаще всего немецкого языка не знали совершенно и услышали не «Хальт!», а «Аллах!». Драп стал всеобщим; потери за два дня составили до 10 тысяч австрияков.
Однако эта история — всего лишь легенда, хотя и имеющая под собой, скорее всего, реальную основу. На самом деле, если верить «Истории Иосифа Второго» Гросс-Хоффингера, 7-го вечером австрийцы, изнемогая от беспрестанных атак турок, начали отступление к Темешвару. У Лугоша это отступление превратилось в бегство, несколько обозов было захвачено турками, в том числе один обоз, в котором и произошел этот инцидент между гусарами и гренадерами. Количество погибших там составило, конечно, не 10 тысяч, а всего лишь 150 человек. Плюс был потерян обоз с продовольствием и пушечными зарядами.
Во время этого отступления сам Иосиф II чуть не попал в плен. К счастью для Австрии, ненастная погода, дурные дороги и весть о падении Хотина остановили визиря и потом принудили его переправиться обратно за Дунай. Император двинулся к Землину и в ноябре отправил к туркам гонцов. 19 декабря, опасно заболев, он отправился в Вену. В Хорватии, где генерал Лаудон заменил князя Лихтенштейна, дела приняли лучший оборот. Австрийцы завоевали 18 сентября Дубицу, а в конце сентября — Нови. Ну а 19 ноября 1788 года Австрия заключила с Турцией перемирие на три месяца.
Ну а в Польше началась очередная «замятня»
Внеочередной сейм, вошедший в историю под названием Четырехлетнего, открылся 6 октября 1788 года. Открывался он изначально на обычный шестинедельный срок, но проработал до 3 мая 1791 года, когда началась Польская Революция.
Россия до последнего хотела видеть в Польше союзное государство, Екатерина настаивала, чтобы сейм принял закон о вооружении 100-тысячной армии для войны с Турцией. Под это дело даже предполагались земельные приобретения для Польши на юге (Карпаты и часть Галиции).
Однако, как известно, «Польша сильна рокошами», поэтому депутаты сейма сразу же разделились на две непримиримые партии — консерваторов и реформаторов. К первым принадлежали сторонники союза с Россией братья Коссаковские, воевода Брацлавский, каштелян польской Ливонии, епископ Ливонский и Шимон. Лидерами реформаторов были вице-канцлер Гуго Коллонтай, маршалок Великого Княжества Литовского Потоцкий, маршалок сейма Станислав Малаховский.
И те и другие хотели, чтобы Польское государство стало сильным. Только одни хотели дружить с Россией, а другие — дружить против России. И реформаторы предложили… вступить в войну с Россией, чтобы вернуть себе (алчно загибая пальцы) Белоруссию, Украину с Киевом и часть Прибалтики, а Крым по мысли польских майданщиков Россия должна была вернуть Турции, так же, как и Северное Причерноморье с Кубанью.
Король Станислав Август, застрявший между двумя этими группировками, не мог определиться — за кого он, и бегал туда-сюда, кивая и вашим, и нашим.
Екатерина, чтобы как-то усилить позиции консерваторов, вывела свои войска с польской территории, что поляками (конечно же!) оказалось воспринято как слабость России — «императрица нас боится!». Польская аристократия в обычной своей манере сделала из дружественных в общем-то шагов свои загадочные выводы, которые через 4 года привели к полному разрушению польской государственности.
Четырехлетний сейм, зал заседаний
Звучали, конечно, и разумные голоса. Некоторые деятели (Коллонтай, Станислав Август) предлагали создать централизованное, единое государство. Воплощение в жизнь этой программы означало бы, что Речь Посполитая Обоих Народов станет унитарным Польским государством, в котором (согласно проекту, разработанному в 1790 году при дворе Станислава Августа) «два народа, польский и литовский, будут составлять единый народ». Однако эта модель, которая в XVIII веке соответствовала идее хорошо организованного государства, не могла быть принята депутатами от Великого Княжества Литовского. Как и ранее, они, следуя инструкциям своих сеймиков, требовали, чтобы взаимоотношения Польши и ВКЛ основывались на принципах унии, чтобы каждый третий сейм проводился в ВКЛ (в Гродно или Вильно), чтобы сохранял свою силу Литовский Статут 1588 года, чтобы в ВКЛ сохранялся отдельный аппарат исполнительной власти и чтобы не были нарушены прочие интересы ВКЛ. Эти идеи подхватила комиссия по преобразованию государственного устройства во главе с Потоцким, созданная сеймом.
Обсуждение проектов переустройства показало, что на сейме, как и в обществе, пользовались поддержкой обе идеи — создания унитарного Польского государства и сохранения дуалистической федеративной Речи Посполитой Обоих Народов. Однако быстро меняющаяся международная обстановка заставляла реформаторов торопиться с решением, которое так и не успели до конца осмыслить.
Наступал тяжелый для нас 1789-й. Но Екатерина на севере, а Потемкин на юге вели русские армии к новым победам. Россия привыкала к Крыму, а татары к России. Активно осваивалось Северное Причерноморье.
Так, 21 июля 1788 года Светлейший, осмотрев предложенное Фалеевым место для новой верфи, а в перспективе и города, приказывает:
«Предписываю вам заготовить на Ингуле эллинги для построения по апробированному рисунку двух кораблей 56-пушечных».
Фалеев, по горло занятый флотскими делами в Херсоне и поставками для Екатеринславской Армии, срочно выезжает к Ингулу и начинает строить новый город — это будущий Николаев, кораблестроительная столица Черноморского флота. Во время жесточайшей войны в излучине Ингула строится новое Адмиралтейство, кадетский корпус, дома, казармы, канатный и оружейный заводы, верфи, строятся — с колес — и новые корабли, которые сразу переходят в Севастополь и вступают в бой. Работа титаническая, возможная только когда такими людьми как Фалеев руководят такие люди, как Потемкин.
В апреле 1792 года, побывав проездом в Николаеве, Василий Васильевич Каховский, екатеринославский генерал-губернатор, в одном из своих писем поделился впечатлениями от посещения города:
«Мы (с Фалеевым и Мордвиновым) осмотрели весь город и окрестности оного. Строений кончено и начато много. Вода в колодезях хороша, а в фонтанах отменно хороша. Деревьев насажено много… Михаил Леонтьевич показывал нам всё сие будучи в восхищении. Признаюсь, что я пришёл в изумление, увидя столь много строений на том месте, где два года тому назад видел я два шалаша из камыша сделанных».
Уже в 1790 году Николаевская верфь спускает на воду первый линейный корабль собственной постройки — «Святой Николай». О спуске «Святого Николая» Фалеев рапортует Потёмкину 18 августа 1790 года:
Во время спуска корабля, стёкшийся в великом множестве народ, кричал многократно «ура!», говоря при этом: «Слава Богу, что довелось нам дожить до того, что видим украшенные кораблями Ингул и Буг, неусыпным старанием Его Светлости, на которых прежде и лодок не было видно».
Чтобы понять, как велик был труд Фалеева, нужно вспомнить, что в конце 1788 года Михаил Леонтьевич приехал в пустынный край, а через четыре года его деятельности, в 1792 году, здесь стоял уже город с верфью и гаванью и строился флот.
В аттестате, вписанном в журнал Черноморского адмиралтейского правления, так сказано о Фалееве:
Возлагаемые на него поручения Его Светлости… князем Григорием Александровичем Потёмкиным-Таврическим при самом начале нынешней войны, исполнял не только усердно, но и оказал важнейшую услугу отечеству в заведении гребного флота… вспомоществовавшего тогда Очакову; и наконец, в строении новых кораблей в Николаеве… Такое служение его г. Фалеева и поднятые им труды, ознаменовавшие ревность его к службе, усердие к пользам ея, и истинную приверженность к повелениям высшего начальства, обратили внимание и привлекли отличия к нему Его Светлости.
Примерно в это же время Чарльз Гаскойн (изобретатель известных корабельных орудий — карронад, перешедший по просьбе Екатерины на русскую службу в 1786 году) строит новые коксоделательный и литейный заводы на речке Лугани. Это будущий Луганск, где станут лить пушки для Черноморского флота. По приказу Гаскойна в Луганск перебросили рабочих Олонецких заводов, и первые орудия новое предприятие дало уже в 1789 году.
Именно Фалеев, Потемкин, Гаскойн, де Рибас, дюк Ришелье — настоящие строители промышленного потенциала Украины и Новороссии. Конечно, строить заводы, горнорудные и горнодобывающие предприятия не так интересно, как скакать в шароварах на лихом коне или грабить одиноких путников, однако именно освоение земель Россией сделало из Дикого Поля промышленно развитую, урбанизированную территорию нормального государства.
И глядя на деятельность Потемкина, Фалеева, Гаскойна, нельзя было не увериться в близкой победе.
Луганский литейный завод
Далее: «Крымский вопрос» императрицы Екатерины II: трудный год
