Албазин
героическая история русского форпоста

Территория

 истории России огромное место занимает колонизация восточных и южных окраин. В XVI веке русские разгромили Казанское, Астраханское и Сибирское ханства и распахнули дверь в Азию. После этого начинается экспансия, имеющая по размаху мало аналогов в мировой истории. Двигаясь на восток, Россия присоединила территории, сопоставимые по размерам с Южной Америкой. Об экономическом же значении этих пространств и говорить не стоит.

«Хождение встречь солнцу», разумеется, не было прихотью царей. О маниакальном желании захватывать любой ценой все вокруг речи не шло. Обычно экспансию двигали вполне понятные финансовые интересы. Если испанских конкистадоров в Новом Свете интересовали в первую очередь золото и серебро, то предметом вожделения их русских коллег в Сибири стала в основном пушнина. Отряды «промышленных людей» и казаков постепенно продвигались на восток. Особенность сибирской конкисты — малочисленность ее участников. Отряд в 100–200 человек становился значительной силой, а 400–500 «охочих людей» производили на аборигенов впечатление орд Чингисхана.

Стиль отношений русских и местных жителей очень различался от племени к племени и от случая к случаю. Многие народы объясачивались мирно, предпочитая выгоды торговли и совместной жизни с чужаками. С другими вспыхивали войны — небольшие по масштабу, но крайне жестокие в смысле доли потерь среди участников. Свою роль играло и то обстоятельство, что ватаги, идущие на восток, состояли отнюдь не из монашек. Как это обычно бывает, на фронтир уходили люди, не нашедшие места на Родине — от просто предприимчивых торговцев до уголовников, которых дома ждали дыба или петля. Такие персонажи пощады не давали, но и не просили, и основная масса первопроходцев не оставила после себя даже могил.

Долгое время первопроходцы избегали столкновений с крупными централизованными государствами. Сибирское ханство оказалось намного слабее, чем выглядело, Туркестан оставался намного южнее. Однако далеко впереди лежал Китай. Представления путешественников о нем были крайне смутными. Между тем по мере продвижения в глубину континента столкновение с древней империей становилось неизбежным.

История прорыва русских на Амур начинается во второй четверти XVII века. В это время в Якутск — только что построенный острог — назначают воеводой энергичного (временами слишком) воеводу Петра Головина. За недолгое время своего воеводства он успел разослать несколько крупных экспедиций во все стороны, но речь пойдет о поиске во главе с Василием Поярковым.

Василий Поярков

До Головина дошли смутные слухи о залежах серебра, меди и свинца на землях приамурских дауров и о существовании в этих краях земледелия. Об этом сообщил туземный шаман, расспрошенный насчет восточных земель. Разговоры о серебре и плодородных территориях немедленно возбудили живейший интерес воеводы: возможность выращивать хлеб на месте имела громадное значение для колонизации края, а серебро остается серебром где угодно. Снарядили крупный отряд — для исследований бассейна Амура (который тогда ошибочно считали Шилкой).

Отношения между Головиным и руководителем похода, письменным головой (должность) Василием Поярковым, по некоторым сведениям, не складывались. Поярков, властный и жестокий человек, плохо уживался с воеводой, и начальник решил отправить соперника туда, где тот будет приносить пользу, а не головную боль. Экспедицию составили 132 человека при одной пушке «для угрозы немирных землиц». Маленький отряд, даже учитывая, что племена Приамурья тогда насчитывали лишь 30–40 тысяч человек. Летом 1643 года Поярков отправился в путь.

Марш конкистадоров

оярков намеревался попасть на Амур обычным способом — по рекам. Правда, быстро выяснилось несколько крайне малоприятных вещей. Путешественникам оказалось необходимо преодолеть волоком Становый хребет — через перевалы, на высоте более полутора километров. В конце концов, Поярков оставил основную часть припасов и сорок человек в зимовье, а сам пустился в дальнейший путь налегке, на лыжах и нартах.

Путешественники рассчитывали добывать пропитание у дауров, грабя их или выменивая пищу. Однако здесь проявились худшие черты характера Пояркова: мирные переговоры перемежались захватом вождей в заложники. Однажды два князька сбежали, и Поярков с отрядом оказался заперт в зимовье. Здесь он с группой ближайших товарищей присвоил остатки провианта, оставив остальных выживать как умеют. Челобитная по этому поводу рисовала Пояркова в не самом привлекательном свете:

…и будучи Василей Поярков на государеве службе, служилых людей бил и мучил напрасно, и пограбя у них хлебные запасы, из острожку их вон выбил, а велел им итить есть убитых иноземцов, и те служилые люди, не хотя напрасною смертию помереть, съели многих мертвых иноземцов и служилых людей, которые с голоду примерли, приели человек с пятдесят, а иных своими руками прибил до смерти, а говорил он Василей так: «не дороги де они служилые люди, десятнику де цена десять денег, а рядовому де два гроши,» и всего он Василей потерял государевых служилых людей человек со сто;

Из-за такого отношения к своим людям Поярков приобрел сомнительную славу вожака отряда людоедов. Коммуникации с туземцами наладить попросту не удавалось.

Одновременно истощенные казаки отбивались от атак даурцев. По весне на зимовье вышел оставшийся на перевале отряд. Неконтактность местных поражала движущихся от зимовья русских, однако художества Пояркова уже создали ему славу злобного демона. Объединенный отряд сплавлялся по Амуру во враждебном окружении — туземцы даже перебили небольшую группу, отделившуюся от своих на разведку. Однако в устье Амура пираты студеной реки сумели захватить у местных жителей — нивхов — соболей и вернуться домой кружным путем.

К слову, Поярков мог добиться куда больших успехов, если бы выполнял инструкции, выданные ему перед походом. Исходные распоряжения воеводы Головина в его адрес выглядели куда гуманнее, чем практика:

…Государевым делом промышлять, смотря по тамошной мере как лутче, и иноземцов ласково и разговором призывать, и под Государеву Царскую высокую руку их приводить, и ясак сбирать, смотря по людем, как можно; а сперва ясак взять с иноземцов небольшой, чтоб их сперва ясаком не ожесточить и от Царские высокие руки не отгонить. А которое иноземцы учинятца под Государевою Царскою рукою высокою, и ясак с себя дадут, и тех иноземцев распрашивая, по их вере приводить их лутчих людей к шерти, на том, что им быть под Государевою Царскою высокою рукою на веки неотступно в холопстве и ясак по вся годы платить полный.

Это вполне разумные распоряжения, и можно лишь досадовать, что они остались для Пояркова пустым звуком.

Ерофей Хабаров

Поход Пояркова формально обернулся оглушительным провалом. Погибла большая часть экспедиции, никакие территории не удалось присоединить, русские приобрели стойкую репутацию «лоча» — демонов. Однако теперь в Якутске куда четче представляли себе очертания Амура и точно знали, что в этих краях действительно возможно земледелие. Вообще, поход Пояркова, при всей его кровавости, оказался неоценим с точки зрения географии. Русские получили достаточно точные данные об Амуре и даже об очертаниях континента за его пределами. За душераздирающими подробностями не следует забывать, что в белых перчатках история не делалась никогда, а Поярков и его команда были детьми своего времени — эпохи колониальных походов и своеобразной трактовки гуманистической философии.

С продовольствием в регионе действительно были огромные проблемы. Убийственный климат делал земледельческие работы делом крайне сложным, а значит серьезно ограничивал численность поселенцев. Там, где земля имелась, постоянно возникали проблемы с кочевниками. Поэтому новый поход на Амур стал только вопросом времени.

Вскоре нашелся человек, готовый возглавить экспедицию. Его фамилию ныне знает любой школьник, она вписана в топонимику Дальнего Востока: Ерофей Павлович Хабаров.

Хабаров — один из самых неординарных персонажей русского фронтира. К 1640-м годам он обладал огромным опытом путешествий и исследований, уже успел сколотить состояние и потерять все имущество в результате конфликта с местными властями. Хабарова поддерживал новый якутский воевода Дмитрий Францбеков (Фаренсбах). Фаренсбахи попали в Россию еще при Иване Грозном, родственник Дмитрия воевал в русском войске при Молодях, а теперь представители рода окончательно перебрались на новую родину. Францбеков серьезно вложился в поход Хабарова, рассчитывая отбить затраты за счет новоприобретенных территорий.

Нужно заметить, что поступок Францбекова выглядит как авантюра. Русские, по сути, не имели баз после Якутска. Даже Нерчинск еще только предстояло построить, а на Амуре у русских никакого пристанища не имелось. К тому же (об это русские пока не подозревали) амурские вожди были плотно повязаны с Китаем. Прибытие пришельцев с ружьями ставило их в чудовищное положение: платить дань кому-то кроме Поднебесной означало измену, не платить — попасть под горячую руку воинственных чужаков. К тому же у конкистадоров не хватало людей для оккупации, но хватало, чтобы разбить любое местное ополчение. Все это означало, что сбор русскими ясака неизбежно превращался в разграбление. На объективные проблемы позднее наложились особенности личности Хабарова. Правда, этого никто знать не мог.

Следует сказать пару слов о положении Францбекова. Он был небогат, но амбициозен. После дипломатической службы в Швеции его постоянно отправляли на должности ответственные, но в глухих краях. Высоких покровителей Францбеков не имел. Поэтому завоевание Амура он рассматривал как возможность или быстро обогатиться (в конце концов, слухи о «серебряной горе» могли оказаться правдой), или эффектно выслужиться. Посланный на край тогдашнего света, Францбеков схватился за замаячивший шанс, тем более что Поярков по возвращении из похода рисовал яркие картины изобилия.

Хабаров собрал отряд куда меньше того, что вел за собой Поярков, всего семьдесят человек. Ерофей Павлович попросту опоздал: основная масса авантюристов уже ушла в другую экспедицию, так что ему достались в основном те, кто по каким-то причинам остался дома. Как бы то ни было, в 1649 году он вышел в путь.

Эскапады Пояркова серьезно осложнили Хабарову путешествие по Амуру. Дауры при приближении русских судов разбежались, однако навстречу землепроходцам вскоре явился местный князь. Хабаров предложил добровольно платить ясак, но даур уклонился от ответа и уехал. Предводитель похода очутился в малоприятном положении: туземцы его боялись, а за спиной оставался «инвестор» Францбеков, который не оценил бы отсутствия результата. Поэтому Ерофей Павлович поначалу ограничился разведкой, опрашивая всех встречных о том, что за страна лежит перед ним, а затем поставил лагерь в покинутом городке и уехал в Якутск, просить подкреплений.

Францбеков осознал серьезность положения и выделил Хабарову двадцать казаков и три пушки. Кроме того, Хабаров набрал еще почти сто двадцать человек в частном порядке. Вновь обратим внимание на масштабы происходящего: воевода соглашается, что семьдесят человек — это все же недостаточно, чтобы покорить Даурию — пространство, на котором с легкостью поместится средних размеров европейская страна, — но полагает, что двухсот с небольшим завоевателей с несколькими пушками для этого вполне хватит. Мнение оказалось вполне справедливым.

Летом 1649 года Хабаров отправляется на Амур с новыми силами. В это время на месте уже идет деловитое объясачивание населения добрым словом и пищалью. Хабаров со своими людьми идет на городок, принадлежавший местному вождю Албазе — русские называли его Албазин городок, или, собственно, Албазин. К моменту прихода Хабарова с подкреплениями его предприимчивые товарищи уже начали осаду, отстроив рядом собственное небольшое укрепление. Блокгауз оказался очень кстати: казаки переоценили свои силы, и из осаждающих чуть было не превратились в осажденных.

Появление Хабарова напугало местных и те бежали из Албазина, благо, русские по своей малочисленности не могли вести настоящую плотную осаду. В городке осталось величайшее сокровище этих краев — запасы хлеба. Хабаров пустил погоню и отбил у дауров еще и скотину, чем создал себе отличную базу на будущее.

Конкистадоры обустраивались всерьез и надолго. В Албазине среди прочего завели пивоварню, причем Хабаров как человек предприимчивый наладил товарно-денежные отношения даже с собственными подчиненными. Важный момент, который еще скажется: Хабаров вовсю торговал со своими людьми государственным имуществом. Все, начиная от котлов и заканчивая порохом, он продавал за рубли. Одна из жалоб сводилась к тому, что начальник экспедиции перевел весь хлеб на алкоголь. Вообще, предводитель изо всех сил закабалял казаков, и большая часть отряда быстро оказалась ему по тем или иным причинам должна.

Весной 1651 года Хабаров послал несколько человек с добытым ясаком в Якутск. Кроме шкур он отправил «отписку» царю Алексею Михайловичу, где сообщал, что Приамурье пригодно для земледельцев и предлагал заселять край. Заодно землепроходец продолжал совершать походы по Амуру, занимая городки и объясачивая племена. В одном из городков оборотистые казаки остановились ради сбора урожая: бежавшее население бросило хлебные поля. Хабаров вновь употребил к своей выгоде выданный государством инвентарь: серпы и косы он выдавал казакам в аренду. Вообще, всю финансовую часть покоритель Амура замкнул на себя, благо, человек Францбекова, который должен был следить за соблюдением интересов своего патрона, очень удачно пропал без вести.

Интересно, что завоевателей продолжала толкать вперед необходимость платить долги. На вопрос некоторых бойцов, для чего продвигаться дальше, Хабаров разумно заметил, что «мне-де долги свои где взять, а вам-де, тут живучи, чем долги платить»?

Между тем Хабарова смущала одна важная деталь. Местные племена уже от кого-то зависели и постоянно объясняли землепроходцам, что дань они уже платят. Вообще, представления о противнике у русских имелись самые смутные: мешал языковой барьер. Хабаров обещал царю, если ему пришлют помощь, завладеть землями некоего царя Шамшакана. Кто скрывался за этим «псевдонимом», понять невозможно. Кроме того, в русских документах постоянно фигурирует некое «Богдойское царство». Китай в этом качестве не рассматривался, однако русские полагали, что оно существует где-то в восточном или южном направлении. В ситуации, когда с местными в прямом смысле было трудно найти общий язык, приходилось строить разнообразные «рабочие гипотезы», тем более что под предполагаемое «Богдойское царство» Хабаров не без оснований мог надеяться выбить поддержку, и просьбы присылать больше ратных людей в донесениях в Москву звучали убедительнее. Русские четко понимали, что некое крупное государство против них есть, но не имели возможности узнать противника лицом к лицу. Вскоре он дал о себе знать.

Во время зимней стоянки в Ачанском остроге на отряд Хабарова обрушилось грандиозное для этих краев войско — более двух тысяч бойцов с пушками и пищалями. Примерно на три четверти армия состояла из старых знакомых — амурских племен дауров и дючеров. Однако еще шестьсот бойцов, вооруженных огнестрельным оружием, составляли люди, которых землепроходцы раньше не видели. Это были маньчжурские солдаты.

Как выяснилось, русские подошли к дальним рубежам крупной державы. Об этом они знать, конечно, не могли. Тем не менее в Ачане состоялся первый — не слишком порадовавший стороны — контакт.

Идея маньчжурских командиров состояла во внезапной атаке. Однако попытка на заре выдвинуться к городку окончилась тем, что воинов заметил часовой. Некоторые казаки спали в избах снаружи стен, но, услышав крики, успели выскочить и влезть в крепостицу по невысоким стенам. В результате вместо нечаянной атаки бой превратился в расстрел атакующих пушечным и пищальным огнем. К вечеру маньчжуры смогли, прикрываясь домами, подойти ближе к острогу и вырубить топорами кусок стены. Однако Хабаров распорядился подкатить пушку к пролому, и встретил нападающих пальбой в упор. Вся штурмовая группа маньчжур сгрудилась возле узкого пролома, и ядро, пущенное изнутри, произвело жуткий эффект. Вдобавок казаки палили из пищалей. Все, кто подходил к пролому, быстро получали ужасающие раны тяжелыми свинцовыми пулями. Дело довершила контратака 150 человек из крепости. В сгущающихся сумерках маньчжуры не смогли правильно оценить их численность и на всякий случай побежали. Вскоре все войско спасало себя, оставив русским обоз с хлебом и табун лошадей. Более семидесяти казаков были ранены, но «от ран оздоровели».

Хабаров, несмотря на малочисленность своей группы, отбросил и дауров, и новых гостей, положив на месте более шестисот человек и отняв две пушки ценой десяти погибших. Но подкрепления в случае чего взять было неоткуда, а у Хабарова не то что Якутск, а даже Албазин находился далеко за спиной. Поэтому предводитель конкистадоров вернулся в Даурию и продолжил утверждать там свою власть. Вообще, деятельность Хабарова оказалась выдающейся даже по местным меркам. Позднее его стиль руководства даже создавал трудности со сбором ясака. В 1652 году новый отряд, явившийся от Фаренсбаха-Францбекова, столкнулся с окончательно запуганными туземцами:

Рады де мы вашему государю ясак давать только де вы люди лукавы, правды де в вас нет: прежде де сего в Лавкаевом городке ясак дали Ерофею Лавкай, дал ясак и Шилгиней и другие мужики хотели давать ясак все. Была у него, Ерофея, князцева жена шилгинеева в аманатех (заложниках — S&P), и он, Ерофей, хотел де к себе на постелю взять ту князцеву жену и она де не пошла к нему на постелю и он, Ерофей, ея удавил. И зимою де ходил он, Ерофей, в поход и поймал де добрых мужиков семь человек даурских и тынгуских, и те де были мужики добрые улусные и он, Ерофей, суда поделал из Албазина городка пловучи на низ наши жилишка жег и пустошил, нас, даурских людей, рубил в пень и жены наши и дети в полон имал, лучших наших князцей, Толгу и Толончея, иных князцев кнутом забил, а иных огнем зажег, а иных с собою увез и наши жены и дети на низ уплавил, не ведаем — живы, не ведаем — мертвы.

«Рубка в пень» аборигенов и такие непрактичные шаги, как убийства аманатов, создавали проблемы в практическом смысле: ясак давать боялись. В результате, как только посланные из Якутска встретились с Хабаровым, между участниками похода возникли разногласия.

Служилые люди обратились к Хабарову, обвиняя его в том, что тот путает государственный карман со своим, больше озабочен ограблением края, чем его колонизацией, притесняет самих бойцов и ведет себя чрезмерно жестоко, отчего сам отряд оказывается под угрозой. Хабаров, человек жесткий, был отнюдь не трус, и резко заявил:

Что вам, мужики, дело до государевы казны, хотя-де яз и продаю государеву казну; взял-де государеву казну ту в Якутском остроге из государевы казны у воеводы Дмитрия Андреевича Францбекова да у дьяка Осипа Степанова, только-де по обценке в долг, и в той-де яз казне на себя запись дал и словет-де то купил, что куды-де яз с тою купою хочу, туды-де яз и пойду, хотя-де и на промысел; а вы-де мне не указывайте и не бейте челом, и подите-де вы куды хотите, вам-де что будет от государя какое жалованье, а у меня-де писано к государю моими подъемами, а вы-де на моих подъемах.

В итоге конфликта отряд в 132 человека во главе со Степаном Поляковым отделился от Хабарова и пошел ниже по Амуру в земли гиляков.

Однако Хабаров устроил погоню и разбил острог, возведенный Поляковым. Прожив несколько месяцев на руинах, он ушел, спалив зимовье и уведя с собой очередных заложников из местных. Несколько «мятежников» погибли, остальные вернулись под командование Ерофея Павловича. Однако это оказалась последняя его эскапада. В 1653 году на Зее Хабарова встретил присланный за ним из Москвы дворянин Дмитрий Зиновьев. Посланец, вероятно, понимал, за каким человеком едет, да и места не внушали доверия, поэтому «ревизора» поддерживали 330 служилых людей. К этому моменту покровителя Хабарова Францбекова уже сняли с должности и отозвали в Москву. К Хабарову Зиновьев приехал уже настроенный на полномасштабное разбирательство.

Неукротимого завоевателя царский уполномоченный забрал с собой, отобрав пленных и казну. Внимание Москвы привлек поток челобитных: обиды, причиненные беглецам Полякова и вообще поведение Хабарова выглядели необычно. К тому же, судя по челобитным с мест, Хабаров просто вредил общему делу безумными выходками в отношении подъясачных.

Проблема Зиновьева состояла в том, что, только-только приехав на место, он слабо понимал специфику происходящего — например, какие отношения уже сложились у Хабарова с местным населением. В «Богдойскую землю» отправилось посольство во главе с Третьяком Чечигиным, одним из сподвижников Хабарова. Само по себе это решение вполне осмысленное и разумное, но здесь Зиновьев сделал совершенно безумную ошибку: он забрал с собой всех аманатов. Аборигены, привыкшие к тому, что аманатов могут просто убить, истолковали пропажу родственников по-своему, и это стало приговором для Чечигина и всего его маленького посольства. Всех пятерых казаков туземцы убили.

В Москве, впрочем, Хабаров оправдался. С одной стороны, помимо бесчинств он сделал многое и для освоения края — в частности, его заслуги в деле устройства земледелия на новом месте оказались просто неоценимы. С другой, аманаты, приведенные в Москву, стали зримым свидетельством покорения новых земель, а кроме того, по неким слухам, меха, привезенные в казне, смягчили сердца следователей. В итоге оборотистый конкистадор вновь отправился в Сибирь в чине сына боярского. Конец его в точности неизвестен. Как бы то ни было, в амурской эпопее он более не участвовал.

К слову, «бунтовщик» Степан Поляков в итоге убедительно объяснил свои действия, позже успешно служил, возглавлял Исетский острог и умер уважаемым и зажиточным человеком.

Завоевание Приамурья продолжалось. Однако теперь из мрака навстречу русским выдвигались контуры далекого Китая.

Дракон пробужден, дракон заревел

итай переживал очередной скверный период своей истории. Династия Мин, некогда успешно правившая, после долгого мучительного кризиса скатилась в ничтожество, и страна начала расползаться на части. Голод, экономический кризис и крестьянские восстания подломили центральную власть и сделали Китай легкой добычей для племен маньчжуров. В конце концов последний император династии Мин повесился в собственном саду, а Пекином завладели варвары. Как это часто бывало в китайской истории, диких захватчиков очаровали достижения китайской цивилизации, и вождь маньчжуров сам провозгласил себя императором. Однако Китай огромен, в провинции удержались «национальные» претенденты на власть, и борьба с ними оказалась долгим и трудным делом. Во второй половине XVII века цинская администрация сильнее всего беспокоилась об укреплении собственной власти и о разгроме Тайваня.

Русские колонисты на далеком севере не входили в список первоочередных забот маньчужров. К тому же Амур и для китайцев находился на достаточно далекой периферии. Фактически между русскими границами, даже если считать границей самые дальние заимки, и китайской зоной владычества лежали сотни километров ничейной территории, на которой обитали самостоятельные племена. Однако для империи Цин опасным прецедентом выглядел перехват русскими вассалов и данников. В частности, тунгусский вождь Гантимур перебежал на сторону русских со своим племенем. Судя по всему, эта измена встревожила Пекин сильнее многих других вещей: позднее маньчжуры упорно — и безуспешно — добивались выдачи Гантимура. Кроме того, действия императора диктовала привычка китайских правителей считать свое государство центром Вселенной и по возможности не оставлять варварские (и «варварские») народы без контроля.

В военном смысле империя Цин, конечно, не могла тягаться с Россией — преимущество в выучке и снаряжении было у русских. Почти поголовное оснащение огнестрельным оружием и особенности военной культуры обеих стран в равной схватке обещали успех царским полкам. Однако у империи Цин имелся один козырь: китайские подкрепления стояли несравнимо ближе.

Правда, и для маньчжуров путь до Амура был далеким. Северный рубеж Китая, так называемый «Ивовый палисад», находился примерно в 700 км южнее Амура.

Впрочем, всего этого в Москве знать не могли. Поэтому назначенному на Амур воеводе Афанасию Пашкову выдали инструкцию, среди прочего, требовавшую узнать

…сколь далече от Богдойской земли до никанского царства, и сухой ли путь степью, горами или водой, и коими реками; и про Китайское и про Индейское государства даурские и иные какие люди ведают ли, и сколь далече Китайское и Индейское государства от Даурския земли и от Богдойского, от Никанского государства.

Обратим внимание, что речь идет уже о воеводстве. Приамурье рассматривалось теперь если не как собственная территория, то по крайней мере как зона интересов.

Одновременно в Китай отправился из Москвы официальный дипломат — посол Федор Байков. Правда, до Поднебесной он добирался два года, не имея никаких вестей о том, что происходит в России. Причем ехал Байков не через Восточную Сибирь, а через Монголию, и понятия не имел, что происходило в это время между русскими и китайцами. Между тем на границе разворачивалась война, далеко выходящая за рамки просто мелких стычек.

После отъезда Хабарова отряд возглавил бывший командир его артиллеристов Онуфрий Степанов (Кузнец). Русские опирались в основном на Албазин. Проблема в том, что предыдущие действия Хабарова сильно повредили делу: отряд не имел хлеба и должен был добывать его в боях. Что еще хуже, из центра никто так и не прислал ни пороха, ни боеприпасов.

Между тем время стремительно таяло, и вскоре русские обнаружили против себя настоящую армию маньчжуров. По берегам сновали конники, по воде — суда. Русские оценивали численность противника в три тысячи человек. Более того, маньчжуры строили по берегам укрепления. Попытка Кузнеца прорваться вверх по Сунгари натолкнулась на эти береговые позиции из фашин и земляных валов. Пороха для их штурма у Степанова не имелось, так что русские быстро исчерпали запасы и отошли.

Русские поворотили вверх по Амуру. Дорогой выяснилось, что дючеры перебили небольшое посольство, направленное к ним.

Положение становилось час от часу хуже. Продовольствие найти негде, противник силен. Чтобы по крайней мере пережить первые атаки, казаки начали возводить острог в устье реки Хумаэрхэ — притока Амура. Укрепление строилось основательно, «отписка» Онуфрия Степанова сохранила подробности устройства этого образца полевой фортификации:

А острог у нас был поставлен на валу стоячей, а тот острог ставлен по снегу в самом заморозе ноября в 2 день, а круг того острожку копан ров, а тот ров копали зимою, мерзлой земли секли в вышину сажень печатную, а ров в ширину 2 сажени, а круг того рву бит чеснок деревяной, а круг того чесноку деревяново бит чеснок железной стрельной опотайной… А в остроге было изподней и верхней бои, а внутрь острожной стены засыпали хрящем с нижнево бою и до верху от пушешново бою… Да были зделаны на остроге козы железные, а в тех козах зажигали смолье для свету и для их богдойсково ношново приступу, чтоб от того видети было богдойских людей за стеною, да ставлены были к острогу для их лестниц и щитов судовое дощеничное высокое, да были на острожке кладены кадки для их, богдойских людей, навального приступу, да в острожке срублен был роскат, и с того роскату били мы из пушек по тому богдойскому войску.

То есть острог на возвышении русские окружили рвом и усилили противоконным «чесноком» — деревянными и железными кольями.

13 марта 1655 года к Комарскому острогу, внутри которого находилось пятьсот десять человек, подступили маньчжуры при пятнадцати орудиях. Численность осаждавших установить трудно, популярная оценка в десять тысяч человек может быть завышенной (такая орда просто не дошла бы до места действия из-за бескормицы), однако значительное — в разы — численное превосходство маньчжуров трудно оспорить.

Сам Кузнец оценивал численность осаждающих именно в десять тысяч бойцов. Маньчжуры начали с удачного перехвата маленького отряда, посланного за строевым лесом. Двадцать человек погибли или попали в плен, однако изнутри примчались на выручку казаки и, как выразился Степанов, «те служивые люди и амурские охочие казаки выходили на вылазку и тех служилых людей от богдойских людей отбивали и тех же богдойских людей побивали».

Гарнизон о сдаче не помышлял, попытка отрезать русских от воды не удалась: внутри предусмотрительные казаки вырыли колодец.

Снаружи острог обстреливали, однако бомбардировка оказалась неэффективной: малокалиберные пушки маньчжур не могли развалить сложенную из прочных бревен крепостицу. Всего русские собрали после осады более трехсот ядер, однако серьезного урона крепость не понесла.

24 марта «богдойские люди» атаковали острог со всех четырех сторон. Штурм велся при помощи деревянных щитов на колесах. Однако со стен и через бойницы по ним открыли плотный огонь из пищалей, а затем русские устроили контратаку, отбив две пушки. Благо, артиллерию маньчжуры подтащили почти вплотную. Штурмующим не помогли и ракеты: поджечь крепостицу оказалось трудным делом.

После этого активность осаждающих резко упала. Попытки подойти к стенам кончались одинаково — затор на «чесноке» и убийственная стрельба из пищалей, после которой «богдойские мужики» собирали убитых и раненых и отходили. Вскоре обескураженный неприятель ушел, постояв перед острогом десять дней. Порох частично свалили в Амур. Кроме того, русские забрали себе склад боеприпасов и, судя по отписке Степанова, часть ракетного «чудо-оружия».

На китайцев, как и на русских, влияли проблемы с продовольствием: прокормить несколько тысяч бойцов в этих местах было затруднительно. К тому же, что не менее важно, провальный штурм и удачный контрудар не способствовали энтузиазму в рядах атакующих. Впоследствии корейский «военспец», сражавшийся на стороне китайцев, особо отметил стрелковые умения русских. Потери под стенами острога действительно оказались серьезными. Артиллерист Степанов выиграл свой раунд борьбы.

Отбившись от первого натиска маньчжур, русские перешли к привычному делу — приведению под свою руку окрестных племен. Следующим шагом стал визит в устья Сунгари и Уссури. Степанов действовал менее жестко, чем Хабаров, однако неуклонно и твердо, так что объясачивание постепенно шло. В Якутск Степанов отсылал богатые трофеи соболями. Правда, вялотекущая война продолжалась, и небольшие отряды казаков легко становились жертвами воинственных племен. Степанов-Кузнец постоянно перемещался по Приамурью, зимуя в построенных на один сезон острогах на враждебной территории.

Летом 1658 года произошла катастрофа.

После первых неудач китайское правительство воспользовалось помощью корейского государства, отправившего на Амур мощный отряд, оснащенный ружьями. Корейцы здесь, разумеется, были только ударной силой, «массовку» создавали, как и в прошлый раз, китайские солдаты. В общей сложности силы корейцев и китайцев насчитывали около тысячи человек.

Степанова нельзя обвинить в беспечности, но, к сожалению, авангард его отряда просто разминулся с противником на реке, пройдя не той протокой. В результате речная флотилия Кузнеца (четыреста человек) во время похода по Амуру около Корчеевского плеса неожиданно для себя выскочила прямо на противника.

Дальнейшее известно благодаря дневнику корейского командира Син Ню. Этот документ обнаружился в архивах только в 70-х годах ХХ века.

10-й день (6-го месяца) [года мусуль].

…Спустившись на 20 ли, наконец встретились с группой из одиннадцати кораблей противника. Они стояли со спущенными парусами в самом центре Амура. Наша армия сразу устремилась к ним. На вражеских кораблях сразу поставили паруса. Отступив на 10 ли, они сгруппировались у берега. На их палубы поднялись солдаты и стали внимательно осматривать нашу армию. Наши корабли один за другим, маневрируя, приблизились к вражеским кораблям на расстояние около одного ли и все разом выстрелили из пушек, начав атаку. Враги ответили тем же, выстрелив из пушек. В этот момент все [наши] корабли и из авангарда, и из арьергарда, и из центра одновременно устремились вперед, беспрерывно стреляя из луков и ружей. Пули и стрелы падали, как струи дождя, так что солдаты противника не могли перевести дух. Те из них, что стреляли сверху, наконец, не выдержали и либо спрятались внутри кораблей, либо покинули их и убежали в лес.

Наши корабли окружили вражеские корабли и, забросив металлические крюки, подтянули их к себе. После этого на них поднялись канониры (пхосу), подожгли их и хотели сжечь дотла, но командир срочно отдал приказ этого не делать. Одновременно канониры нанесли яростный удар по вражеским солдатам, скрывавшимся в лесу на берегу, и враги также ответили интенсивным огнем…

Семь корейских воинов погибли на месте, были жертвы и у китайских латников и среди корабельной обслуги. Когда ситуация таким образом усложнилась, срочно стали стрелять огненными стрелами, в результате чего по очереди загорелись семь вражеских кораблей. Поскольку стало темнеть, на трех кораблях спустили паруса и поставили их охранять вражеские корабли, а другие суда собрались у берега и заночевали…

Из одиннадцати вражеских кораблей семь сгорело и четыре осталось, потому что стемнело и нельзя было атаковать еще раз.

Хотя три наших корабля стояли на страже, когда наступила ночь, солдаты противника с [охраняемых] четырех кораблей взошли на один из них и бежали. Было очень темно, и преследовать их было нельзя.

День 12-й (6-го месяца). Все еще на поле битвы.

…Их [русских] стрелковое искусство превосходно. В предыдущих войнах китайцы терпели от них серьезные поражения и несли большие потери убитыми, и вот теперь, в единственной битве за 3–4 часа все [их] корабли пошли ко дну.

Поистине, победа или поражение — это судьба, и дело тут не в мастерстве владения оружием. Десять вражеских солдат, что скрывались в лесу, вышли и просили о пощаде. Командир их не казнил, а взял в плен, разместив на разных кораблях. Маньчжуры, опасаясь, что кто-то из вражеских солдат еще остался на свободе, направили латников и стрельцов на обыск окрестностей. Они обнаружили бессчетное число трупов, истыканных стрелами и со следами пуль, из чего заключили, что вражеская армия погибла.

Онуфрий Степанов пропал без вести вместе с более чем двумя сотнями товарищей. Нужно отметить, что по корейским данным потери китайцев в ходе этой кампании доходили до четырехсот человек, а последний бой казаков Степанова — наиболее крупная баталия за все ее время, так что, скорее всего, бой шел куда менее гладко для корейско-китайского войска, чем описывает Син Ню. К тому же корейские и китайские источники сходятся в признании высоких качеств побежденных. Еще один азиатский автор характеризовал казаков так: «Они храбры, как тигры, и стреляют метко. Их оружие наводит ужас».

Как бы то ни было, приведенный отрывок — единственное известное на данный момент подробное, из первых рук, описание случившегося на Амуре.

Любопытно, кстати, что история этих боев вызвала своеобразный отклик в современной Южной Корее. Столь дальние внешние походы для корейской армии — редкость, и некоторая часть южнокорейских историков изображает «поход на север» в сильно преувеличенном и приукрашенном виде, рассматривая бой у Корчеевского плеса как массированное вторжение русских, которое Китай смог сдержать только при корейской помощи. Этот мотив не является мейнстримом для корейской политической и общественной мысли, но как минимум существует.

Кстати, именно в ходе этой войны до Китая добрался посол Федор Байков. Правда, его посольство имело скорее историческое, чем практическое значение. Байкова огорошили претензией по поводу того, что русские воюют с данниками маньчжуров (о чем сам он понятия не имел). Дипломат заявил, что если кто-то на китайских границах и воюет, это самодеятельность, к которой русское государство не имеет отношения. В Китае этому, разумеется, не поверили. Вдобавок разница дипломатических протоколов России и Китая привела к тому, что поведение Байкова выглядело для китайцев вызывающим, а требования китайцев для Байкова — унизительными. Коммуникация не сложилась, и проведя некоторое время в Пекине, посол отбыл ни с чем.

Албазинская эпопея

оражение Степанова затормозило, но не остановило экспансию. Следующая попытка состоялась через десять лет. Ключевой точкой этого акта амурской драмы стал Албазин. Уходя в свой последний поход, Степанов сжег острог, однако теперь на пепелище появились новые люди. Албазин отстроился в результате бунта. Беспорядки приключились в Иркутской губернии. Илимский воевода Лаврентий Обухов, как это часто бывает, вовсю злоупотреблял служебным положением, но к полному набору добродетелей провинциального чиновника добавил насилие над женщиной. Взбешенный муж, служилый человек Никифор Черниговский, убил воеводу, и во главе восьмидесяти четырех недовольных бежал на Амур. Беглецы озаботились духовным утешением в далеких краях: с собой они силком увели священника, иеромонаха Ермогена.

На Амуре беглые отстроили Албазин, восстановили крепость, вновь объясачили население и принялись пахать землю.

Черниговский оказался благонравным мятежником: новые алабазинские жители первым делом озаботились уплатой налогов в Нерчинск. Вскоре в Москву отправилась челобитная: мятежники просили отпустить вину, предлагая взамен Амур. К челобитной прилагалось такое количество соболей, что в Москве не стали долго думать и записали повстанцев на государственную службу. Более того, бунтовщикам пожаловали две тысячи рублей и выслали печать. Своеобразная ирония судьбы: в русско-китайском пограничье Черниговский разыграл сюжет, взятый словно из классической китайской литературы — благородный разбойник со своими людьми оказывает услуги государству и поступает на официальную службу. Колонию трудно назвать обширной: когда несколько лет спустя Черниговский сдал острог назначенному из центра воеводе, список людей и имущества был небогат.

И я, Семён, принял острог с нагородней покрыт тёсом, а третья башня Приказ; сверху Приказу чердак караульный покрыт тёсом, а в остроге колодезь на водолейке да амбар Воскресенский, в надолбах часовня; служилых людей 109 человек; коробку с замком нутреным, а в ней книги приходныя и расходныя государеву десятинному хлебу, да книги десятинному соболтному промыслу, да книги ясашные прошлых годов 175 и 176 и 177 и 178, хлеба всего с 56 пуд, да десятинной соболиной казны восемь соболей с пупки и хвосты, денег 2 рубля 18 алтын, пороха сухова 32 ф. с деревом, да мокрова 1,2 пуда с мешком, свинцу 26 ф., 24 ф., 29 огнив, да семь ядер пушечных железных, 4 топора, 16 мушкетов, роспись серпам, 2 безмена, колыпь мушкетный, знамя камчатое светчатое, барабан, десть бумаги писчей, пахотных крестьян 5 человек.

Однако Албазин быстро разрастался. Туда тянулись поселенцы, украденный батюшка основал монастырь, по Амуру росли деревни и остроги. К 1681 году в Албазине официально учредили воеводство и прислали на место сына боярского Алексея Толбузина. Из-за удаленности своего воеводства Толбузин смог приехать к месту службы только в 1684 году.

Между тем опасность с юга никуда не пропала.

Династия Цин долгое время не имела возможности заняться пришельцами вплотную. Маньчжуры считали Амур частью своей «сферы влияния». К тому же русские благополучно переманили на свою сторону часть даурских и эвенкийских князей. Однако китайцев некоторое время занимали их собственные проблемы и неурядицы. Маньчжуры в Китае воспринимались как пришельцы, и им пришлось долго и упорно покорять собственную империю. В конце концов, сломив сопротивление последних инсургентов в тысячах километров от Амура, маньчжуры обратили внимание на дальние северные рубежи.

Монгольский мир и Азия в XVII в. Красными точками отмечены русские поселения в Приамурье

Первые нападения китайцев в 1670 году Албазин отбил. Впоследствии русские попытались разрешить спор дипломатическим путем, направив в Пекин очередного дипломата, Николая Спафария, но не преуспели и на этот раз. Китайцы желали удаления русских с Амура уже потому, что те могли угрожать интересам Поднебесной в этих краях. Разумеется, никто не собирался просто так отдавать отвоеванные кровью и усилиями земли. Так что война становилась неизбежна.

Чтобы иметь базу для походов на Албазин, китайцы выстроили город, известный ныне под названием Хэйхэ — поначалу как крепость сугубо военного назначения.

Планы китайского правительства простирались далеко. Желаемое было обозначено четко в послании к русским:

Вам, русским, следовало бы побыстрее вернуться в Якутск, который и должен служить границей. Ловите там соболей и собирайте ясак и не вторгайтесь более в наши внутренние земли.

Кроме грозных посланий, маньчжуры готовили настоящее войско. Под началом наместника Хэ Ю собралось от шести до десяти тысяч солдат с 50 осадными орудиями и ста пятьюдесятью фальконетами. Видимо, это самое крупное войско доиндустриального периода, которое вообще когда-либо оказывалось на амурских берегах. «Демоны» приобрели такую репутацию, что китайцы ошиблись с оценкой возможных сил противника даже не в разы, а на порядок.

В 1682 году первый тысячный отряд маньчжур выдвинулся на Албазин. По малолюдству русской Сибири на ее оборону созвали особый полк, в который включили волонтеров со всего региона. На Амур отправилось четыреста человек. Из казны каждый получил пищаль и десять рублей. Однако до Албазина добровольцы добирались очень долго. Подкрепления начали собирать аж в Тобольске, то есть за пять тысяч километров от места действия. Сказалась громадная проблема русского фронтира: людей было слишком мало, и они находились слишком далеко друг от друга. Полк возглавил Афанасий Бейтон, немецкий офицер русской службы. Бейтон стал позднее одним из ключевых лиц амурского противостояния, так что следует присмотреться к нему поближе. Пруссак, как предполагает А.С. Зуев, ветеран Тридцатилетней войны, в Россию попал в середине века в капитанском чине. Участвовал в войне против Польши — Смоленск, Шклов, Мстиславль, Могилев. Позднее его перевели в Томск, где русские создавали части для борьбы с кочевыми племенами Средней Азии. Однако к Сибири Бейтона привязал не только долг: в Томске пруссак влюбился, ради своей избранницы перешел в православие и стал русским дворянином. В качестве сына боярского он позднее по собственной просьбе вернулся в Сибирь, теперь же направлялся еще дальше. Однако пока он со своим отрядом преодолевал тысячи верст глухими лесами, на Амуре вовсю гремело.

Летом 1685 года маньчжуры заняли поселения и остроги русских по берегам Амура кроме самого Албазина. В остроге к тому моменту собралось около четырехсот пятидесяти человек, включая и служилых людей, и торговцев, и промышленных людей, и крестьян. 12 июня началась осада.

На сей раз к городку подступила настоящая армия с тяжелой артиллерией. Большие пушки, собственно, и предопределили судьбу крепости. На рассвете 16 июня начался штурм, длившийся до позднего вечера.

На артиллерийский огонь со стен могли отвечать только из двух пушек. Маньчжуры подожгли многие строения, башни оказались тяжело повреждены. Русские несли серьезные потери — до сотни человек. Однако прорваться за стены атакующим не удалось. Тогда маньчжурский полководец решил попросту сжечь острог вместе с защитниками. После того как солдаты начали сваливать под стены горючий материал, Толбузин решил не умирать, и вступил в переговоры.

Русские покинули Албазин, однако выговорили почетные условия капитуляции: остатки гарнизона свободно уходили с оружием. При тридцатикратном численном преимуществе противника это можно назвать не то что успехом, а просто чудом. Маньчжуры добились результата, однако «демоны» спасли честь и продемонстрировали феноменальную стойкость.

Кстати, 45 человек согласились отправиться в Китай. Тогда никто не мог и представить, к каким любопытным последствиям приведет этот вояж. Вообще, в Китае разными путями оказались около сотни русских, и китайский император своеобразно признал их воинские качества: казаки стали частью армии императора в качестве самостоятельного подразделения. В Китае новоиспеченные солдаты получили даже возможность построить себе часовню. В будущем рота сохранилась, а ее солдаты несли гарнизонную службу в Пекине и обучали солдат.

Для Китая было характерно подобное отношение к пленным в случае, если те хорошо сражались. Китайцы стремились заполучить как можно больше противников живьем, иной раз даже идя ради этого на риск.

Впрочем, основная масса русских все же отправилась не в Китай, а в Нерчинск — гарнизон добрался туда 12 июля. Воевода Иван Власов принял албазинцев с распростертыми объятиями, дал беглецам крышу над головой и в целом отнесся к попавшим в беду соотечественникам со всем возможным радушием. Буквально за день до появления в Нерчинске разбитого отряда туда же пришли люди Афанасия Бейтона.

Пока измученные жители и служилые размещались в городке, Власов выяснял обстановку на месте. В разведку отправился отряд в семьдесят казаков. Разведчики обнаружили, что Албазин сожжен, но хлеб стоит неубранный, а кроме того им удалось схватить языка. Язык оказался дезертиром из китайского войска: его собирались судить за несчастный случай (у китайцев потонула лодка с людьми), но он сумел убежать и жил на руинах острога, ожидая русских.

Пленного допросили и выяснили отличную новость: в Китае началась очередная смута, и в Айгуни (Хэйхэ) осталось только около пятисот воинов. Власов решил, что это отличный момент для возвращения на старое место. И уже 10 августа Албазин принялись интенсивно отстраивать.

Интересно, что с подачи Бейтона новый Албазин строили, судя по всему, по западному образцу, с бастионами. И в целом крепость пополнилась не особенно хитрыми, но действенными приспособлениями для противодействия обстрелу и поджогу: стены обмазывались снаружи глиной и обкладывались дерном. Толщина стен доходила до четырех сажен. Менее чем за год острог оказался отстроен лучше прежнего. Толбузин возглавлял строительные работы, Бейтон вел патрулирование окрестностей, перехватывая разведчиков маньчжур.

На сей раз русских в крепости было больше — более восьмисот казаков, крестьян и служилых людей. Артиллерия теперь составляла 12 пушек и затинных пищалей.

Для китайцев возвращение русских на прежнее место стало неожиданностью. К тому же намечались очередные неурядицы с Джунгарским ханством, поэтому на новый поход к Албазину не удалось выделить такую же большую армию — на Амур отправились «всего» 6500 тысяч солдат, а артиллерия состояла из сорока пушек.

Шестикратное численное преимущество врага уже не было приговором. В Албазине вовсю готовились встречать дорогих гостей. 7 июля 1686 года к крепости подступила речная флотилия противника. Китайцы несколько расслабились на фоне прошлой победы, и это оказалось последней ошибкой для многих: как только началась высадка, на сходящих на берег тут же обрушились казаки. После короткого удара отряд ушел назад в крепость, оставив китайцев хоронить мертвых.

Первую неудачу маньчжуры перенесли стоически и снова отправили к осажденным посла, требуя ухода в Якутск. Русские отвергли капитуляцию, и 11 июля начался штурм.

Однако на сей раз попытка проломить стены и разбить гарнизон артиллерийским огнем полностью провалилась. В бесплодных попытках ворваться в крепость китайцы лишились полутора сотен бойцов, но никакого результата добиться не удалось. Увы! Триумф испортило смертельное ранение воеводы Алексея Толбузина, получившего ядро в ногу. Через четыре дня этот командир скончался. Руководство принял бывший немец Афанасий Бейтон.

Противник начал правильную осаду. Последующие штурмы также проваливались, но каждый раз, откатившись на исходные позиции, маньчжуры зализывали раны и готовились к новому предприятию. Попытку возвести башни для обстрела крепости сверху русские пресекли: одна сгорела, другую уничтожили подкопом.

Не следует недооценивать противника. Китайцы вели новую осаду весьма грамотно. Сабсу, командующий китайской армией, докладывал:

Мы, верноподданные, строго выполняем высокое повеление. В настоящее время в лагере с трех сторон вырыты рвы и насыпаны валы. За рвами выставлен деревянный частокол и рогатки. Повсюду расставлены сторожевые посты. К западу от города, на противоположном берегу реки размещён отряд. Если оставить наши суда у восточного или западного берега реки, то их будет трудно удержать вследствие быстрого течения. Мы опасаемся, что пока река не замёрзла, по ней могут проскользнуть русские, а из Нерчинска можно ожидать подкрепления. Поэтому с целью обороны мы распределили воинов по обоим берегам реки, вдоль которых поставлены наши суда. В 6–7 ли от города вверх по течению реки имеются удобные бухты, где после того, как река станет, можно держать наши суда. Для охраны судов выделен специальный отряд, которому приказано преградить путь подкреплению, если оно прибудет из Нерчинска.

Между тем за стенами началась цинга. Месяц шел за месяцем, а из Нерчинска уже не могли прислать новых людей. С другой стороны, китайцы постепенно теряли энтузиазм. Одно дело — шквальным огнем разбить стены и принудить противника к капитуляции, и совсем другое — регулярно ходить на штурмы, откатываясь под огнем пушек и пищалей, искать продовольствие на тысячи людей, страдать от болезней под стенами одинокого форта на краю света. Заметим, что китайцы вовсе не отличались таким небрежным отношением к людским ресурсам, какое им иной раз приписывают. Их армия могла позволить себе терять нескольких солдат за каждого казака, но это вовсе не означало, что китайским командирам нравится такой расклад.

Тем временем Бейтон забрасывал Нерчинск просьбами о помощи. Однако Власов действительно послал под Албазин всех, кого мог послать, и не имел ни одного лишнего человека и ни одного лишнего ружья.

Наступил декабрь. Бои и цинга выбили почти весь гарнизон. Людей на ногах имелось менее полусотни. Еще чуть более сотни человек лежали больные. Бейтон тоже болел и командовал, перемещаясь по крепости на костылях. Однако попытки приступа всегда кончались одинаково — ядра, пули, отход.

Бейтон тосковал в ожидании неизбежного конца. Его письмо к Власову сочится горечью:

Пили мы с покойным одну кровавую чашу, с Алексеем Ларионовичем [Толбузиным], и он выбрал себе радость небесную, а нас оставил в печали, и видим себе всегда час гробный.

Китайский командующий Сабсу предавался в своем лагере похожим невеселым мыслям. Его солдат косили голод, эпидемии и ядра, а конца мучениям так и не было видно. Казалось, что и русских, и китайцев ждет одна судьба: гибель в схватке за первобытные неведомые пустоши.

Конец света оказался отменен в последний момент. 30 ноября до измученных армий дошла весть о начале переговоров между империей Цин и Русским государством. Генерал Сабсу с облегчением принял весть о прекращении осады.

Правда, Амур стал, дороги занесло снегом и о возвращении домой китайскому войску пришлось забыть до весны. Бывшие противники провели трудную зимовку бок о бок. Стороны с известным уважением относились друг к другу. Им уже нечего было делить. Помощник Сабсу, Лантань, отправил своих врачей к Бейтону, Бейтон на радостях отдарился пудовым пирогом. А вот от врачей отказался — скорее всего, комендант полагал, что врачи сообщат о бедственном положении внутри крепости: там почти не осталось здоровых бойцов. Царские подарки в условиях бескормицы и повальных болезней. Только по весне китайское войско отошло от Албазина. Оно недосчиталось двух с половиной тысяч бойцов. В самом Албазине погибло более семисот человек и лишь 115 осталось в живых.

Русские ратные люди и китайские солдаты сделали свое дело. Однако теперь свою войну предстояло вести дипломатам.

Тайм-аут. Нерчинский договор

Федор Головин

о завершении осады обе стороны оказались в плачевном положении. Люди Бейтона держали теперь полуразрушенный острог, голодая и нуждаясь буквально во всем. Маньчжурам же хватало и других проблем, в том числе военного характера. Обе стороны были настроены на поиск компромисса, однако и те, и другие хотели бы выбить максимально выгодные для себя условия мира. От Китая в Нерчинск, где проходили мирные переговоры, поехал Сонготу, один из ключевых сановников империи. Его сопровождали иезуиты Жербильон и Перейра — в качестве переводчиков.

Русскую делегацию возглавлял Федор Головин. Этот дипломат прославится как один из ключевых сподвижников Петра I, и переговоры в Нерчинске стали одним из первых его шагов на дипломатическом поприще.

Переговоры шли достаточно трудно. Еще до их начала сторонам попортила нервы разница обычаев. Китайцы явились в сопровождении небольшого войска, и даже на самих переговорах неподалеку располагались пятьсот бойцов. Головин также приехал не без эскорта, местный воевода располагал гарнизоном, но по русским понятиям то, что подошло к Нерчинску, более напоминало армию. Иезуитам пришлось отдельно объяснять китайцам, что личность посла неприкосновенна, и маньчжурам не следует опасаться засады, а русским — что китайцы не собираются пытаться идти на приступ. Отдельную проблему представляли языки. Сонготу хорошо знал только родной маньчжурский.

Китайцы первоначально настаивали на отходе русских аж за Байкал и Селенгу. Русские предлагали провести границы по Амуру. Переговоры несколько раз оказывались под угрозой срыва. Поскольку в окрестностях Нерчинска располагался пятитысячный «эскорт», маньчжуры периодически пытались играть мускулами. Головин, однако, резонно полагал, что полутора тысяч ратных людей, имеющихся у него, вполне хватит для встречной демонстрации возможностей. В конце концов, стороны сошлись на компромиссном варианте.

К сожалению, жертвой компромисса пал многострадальный Албазин.

Итоговая версия Нерчинского мира выглядела следующим образом. Правый берег Амура оставался китайским. Граница шла по Аргуни и Горбице — притоку Шилки. Албазин уничтожался, и ни одна сторона не должна была заселять этот район.

Впоследствии широкое хождение получила версия известного ученого XVIII столетия Миллера, согласно которой границу провели неточно по причине слабой изученности края. Так, указывалось, что рек под названием Горбица в тех краях протекает две, предполагалось, что неточно определили восточный участок границы. При нынешнем уровне знания можно сказать, что Миллер не вполне прав: русские и китайцы достаточно хорошо представляли себе спорную территорию, чтобы провести более или менее определенные границы. В частности, претензия по поводу «двух Горбиц» (одна из которых — нынешний Амазар) полностью лишена основания: контекст договора вполне однозначно указывает на ту Горбицу, по которой границу провели фактически. Правда, картами стороны не обменивались, да и абсолютно точного разграничения никто не производил: все делалось в значительной степени на глазок.

Нерчинский договор породил немало споров. Как часто бывает при поиске компромисса, по обе стороны границы находятся недовольные. Уже в нашу эпоху, например, официальная военная история Китая пышет возмущением по поводу Нерчинского мира:

Царская Россия, воспользовавшись Нерчинским договором, уступленный китайской стороной район к востоку от Байкала до Нерчинска включила в состав своей территории. Факты свидетельствуют, что царская Россия — агрессор, Китай — жертва агрессии. Китай в тех исторических условиях не мог не пойти на серьезные уступки, а царская Россия извлекла для себя серьезные выгоды.

В известной степени эти «ястребы» правы: Головин действительно выжал из имеющейся ситуации многое. Нежелание пойти на уступки привело бы Китай к продолжению войны, а в Пекине не желали снова класть сотни и тысячи людей ради маленьких острогов после неудачной осады Албазина. Нерчинск остался русским, граница прошла намного южнее Якутска, между странами осталась крупная нейтральная полоса, на которой китайцы не имели права селиться. Однако и русские со своей стороны поступились многим: значительная часть Албазинского воеводства и сам Албазин выходили из-под власти царя. Впрочем, у России еще оставались огромные незанятые пространства, на которые могли обратить взоры колонизаторы. Вопрос о Приамурье оказался оставлен лишь на время.

Между тем все время, пока шли переговоры в Нерчинске, горстка казаков во главе с Бейтоном упорно продолжала нести службу в Албазине. Стойкие и отнюдь не оловянные солдаты Русского царства сами по себе стали козырем на переговорах. Это время стало самым мучительным для отряда Бейтона: казакам не присылали помощи, но и не отпускали их из городка. Голод, холод, а главное неизвестность. Все рвались в Нерчинск. Маньчжуры пытались сжечь хлеб (иной раз удачно), угоняли скотину, иной раз убивали отошедших далеко от острога. Известие об оставлении Албазина казаки восприняли с облегчением.

Три года простояв на месте своей победы, теперь они разбирали и жгли городок.

Статейный список Головина флегматично описывает процедуру:

И по той указной памяти он, Афонасей, город Албазин разорил, и всякое деревянное строение сожег, и земляной вал роскопал при тех вышеписанных великих китайских послех и полковых воеводах. И собрався со всеми людьми на бусы, каковы ему, Афонасью, и под служилых людей дали, и с того албазинского места пошел. И в то число говорили ему, Афонасью, китайские великие послы и полковые воеводы, что на том албазинском месте с стороны бугдыханова высочества никакова впредь строения и крепостей не будет.

Бейтону и его казакам не в чем было себя упрекнуть: они выполнили свой долг.

С последними месяцами удержания Албазина связана одна история, очень ярко и своеобразно характеризующая Бейтона. Люди продолжали умирать от болезней и истощения, и когда скончался священник… Бейтон перестал хоронить новопреставившихся. С точки зрения пылкого православного неофита, нельзя было хоронить людей без отпевания! Умерших комендант аккуратно складывал в специально выделенную землянку. Еще поразительнее, что пруссак в итоге добился своего. В августе 1992 года землянку со скелетами последних умерших на боевом посту защитников Албазина обнаружили археологи. Бейтон не мог забрать их с собой: его люди были уже слишком слабы и слишком малочисленны. Однако более трехсот лет спустя казаков все же захоронили как полагается, с воинскими почестями по православному обряду, на территории того самого острога, который они защищали в XVII веке.

Сам Бейтон уехал в Нерчинск. Там его прикомандировали к свите Головина, позже на время отправили в Москву. Умер герой осады Албазина в самом начале XVIII века. В России сменялась эпоха, и на сцене появлялись совсем другие персонажи.

…И этой истории здесь не конец. В 1900 году, после подавления Боксерского восстания в Китае, близ квартир Читинского казачьего полка поселились люди, называвшие себя албазинцами.

Тогдашняя пресса писала:

Албазинцев-христиан, приютившихся в духовной миссии в Тянь-Цзине, оказалось, вместе с детьми, 29 человек, которые и показаны на фотографическом снимке. До последняго китайскаго возстания албазинцев насчитывалось до 70 душ, теперь же их уцелело только 40 человек, из которых 11 человек остались частью в Пекине, частью скрываются у своих родственников — китайцев по деревням; два мальчика из них взяты и усыновлены русскими стрелками.

Это были потомки тех самых казаков, уехавших в Пекин после падения Албазина.

Албазинцы были удалены от императорскаго двора, но остались в составе гвардии, в которой, наравне с знаменными императорскими войсками, числятся и теперь под первым знаменем желтаго цвета. Албазинцы говорят, что в военном присутствии в Пекине хранится и теперь еще рисунок того значка албазинской сотни, под которым они служили Русскому Царю. Значок этот, говорят, похож на сотенный значок казаков-забайкальцев, также с двумя зубцами, но весь желтаго цвета, с белым крестом по диагонали, как полковой Забайкальскаго войска. В настоящее время албазинцы составляют одну роту, под командой ротнаго командира из албазинцев же, который за это уплатил китайскому правительству 200 рублей; каждый из албазинцев, зачисленный в штат этой роты, получает пожизненно жалованья 3 лана серебра (около 5 рублей) в месяц и 4 мешка рису в год. Уходя в неволю, албазинцы взяли с собой чудотворный образ Святителя Николая, так называемаго «Николы Можайскаго», сохранившийся и доныне, и священника отца Ермолая, сделавшагося первым, хотя невольным, православным миссионером в Китае. Вообще судьба албазинцев тесно связана с судьбой нашей духовной миссии в Пекине,где они всегда находили и теперь находят себе духовную и материальную поддержку. Ряд миссий, периодически посылавшихся в Пекин, свидетельствует о том, что Россия не забывала своих сынов на чужбине; но, вероятно, затруднительное сообщение и слишком тяжелая жизнь европейцев в Китае была причиной того, что одно время, более 30 лет, не было ни одного православнаго священника в Пекине, а потому до десяти албазинских семейств присоединились к язычеству. Таким образом, благодаря только православию, албазинцы, несмотря на постепенную утрату родного русскаго языка, костюма и типа лица своих предков, еще не затерялись окончательно в китайском народе, даже русские обычаи сохранились в семьях албазинцев только такие, которые соприкасаются с религией, как, например: празднование новаго года, окрашивание на Пасху яиц, некоторыя обрядности при погребении умерших и название один другого по имени. Бывшия русския фамилии албазинцев, по китайскому обычаю, искажены принятием за фамилию лишь перваго ея слога, причем, но всему вероятию, при переписке фамилий китайскими иероглифами и звуки этих слогов произносились неправильно; теперь, как видно по именному списку, русских фамилий или первых их слогов сохранилось только пять.

Около 250 албазинцев живет в Китае до сих пор.

Край света

 истории покорения Восточной Сибири и Приамурья более всего поражает то, насколько малыми силами оно совершалось. Читая документы, в изобилии составленные участниками событий, мы не увидим особенного энтузиазма Москвы по поводу завоевания далеких земель. России часто приписывают некое маниакальное желание захватывать все больше и больше, не считаясь ни с чем. Однако сибирский фронтир почти в каждый конкретный момент — это буквально несколько сот человек, действующих в частном порядке, и только уведомляющих далекую Москву о том, что какая-то еще территория приведена под государеву руку. После этого из столицы, поразмышляв и взвесив соболей, присылали воеводу.

Страна без границ, лежащая за Уралом, привлекала своими возможностями, но и пугала негостеприимностью. Рано или поздно это «хождение» должно было прерваться, и Нерчинск — одна из первых серьезных задержек в пути русских людей на восток и север после походов Ермака. Поразительно, насколько малые силы завоевывали для России ее восточные территории — все покорители Сибири и Дальнего Востока вместе взятые, со времен Ивана Грозного и до екатерининской эпохи, сейчас поместились бы на одном стадионе Якутска.

В каждом столкновении с местными племенами русские оказывались в меньшинстве. Каждая ошибка легко могла стать непоправимой: от ближайшего острожка землепроходцев могли отделять сотни километров тайги. Сибирь казалась грандиозной и безлюдной, но это впечатление было обманчиво. Потерявший бдительность в любую секунду мог оказаться под смертоносным дождем стрел из засады — а ведь неосторожных мог убить еще и климат. Даже для русских этот край всегда был суров.

Значение территорий за Уральским хребтом для России невозможно переоценить. Люди, с мизерными средствами осваивавшие этот, по сути, отдельный континент, не были склонны к сантиментам, часто выглядели жутковато, но джек-лондоновское сочетание любви к богатству, свободе и миру без границ вело их вперед, и в конце концов они преподнесли своей стране потрясающий дар — один из богатейших краев на свете.