Все и никто:
анархисты в Москве 1918 года

В ночь с 11 на 12 апреля 1918 года артиллерийская канонада нарушила привычную ночную тишину Москвы. Треск близкой ружейной пальбы, в которую плотно ложились звуки орудийных разрывов, раздавался то тут, то там практически по всему центру. Орудия гремели на Малой Дмитровке и на Донской. На Поварской улице, буквально в нескольких километрах от кремлёвских стен, стучал пулемёт. В темноте отчётливо проступало зарево пожара. Бой к рассвету не утихал, а, казалось, наоборот разгорался, одновременно пугая и привлекая зевак. Горожане украдкой наблюдали медленно ползущие по мостовым ночного города броневики и мелькающие на стенах тени людей в шинелях.

Плотность огня не оставляла сомнений в том, что город в очередной раз стал ареной кровопролитного сражения, но кто с кем и за что воевал москвичам было решительно непонятно. Переворот? Всего полгода прошло с осенних боёв 1917 года, и перспектива очередной смены власти не казалась слишком уж фантастической. Мало кто в городе верил, что большевики задержатся в Кремле надолго. Может, в эту ночь артиллерия говорила своё веское слово в очередной политической рокировке?

На самом деле били не большевиков, а большевики. 12 апреля Советы впервые показали зубы. Латышские стрелки и войска ВЧК, только месяц назад вместе с правительством переехавшие в Москву, организовали показательную акцию по избиению… анархистов.

Город бандитов и контрреволюционеров

В самом начале 1918 года Москва была, пожалуй, самым свободным городом в России. Зинаида Гиппиус, жившая в феврале в революционном Петрограде, записала в дневник: «Мы в каменном мешке. Уехать в Москву?». Гиппиус в Москву не уехала, но многие поступали именно так. В город стекалась разномастная публика, бежавшая главным образом от большевиков, из Петрограда, где сосредоточились все советские учреждения: ВЧК, Совет Народных комиссаров, ЦК партии…

Расстановка сил и настроений в Москве складывалась отнюдь не в пользу большевиков. Победа в осенних боях ещё не гарантировала спокойного существования. На фоне нездоровой городской атмосферы была особенно заметна апатия новой власти. Недовольство испытывали и «классово и идейно чуждые» элементы (по вполне понятным причинам), и совершенно аполитичные горожане, столкнувшиеся с серьёзными бытовыми трудностями и воочию убедившиеся в бессилии Моссовета, ВРК и штаба Красной гвардии, бившихся в тщетных попытках навести хотя бы подобие гражданского порядка.

Политическая власть держалась на штыках дисциплинированных латышей, но за пределы кремлёвских стен распространялась очень условно. Городом правил бандит.

• 
  

  Латышские стрелки у Царь-пушки

• 
  

  Латышские стрелки в Кремле

Беззащитную Москву, лишённую старого административного аппарата, захлестнула настоящая волна бандитизма. Масштабы бедствия оказались так велики, что даже советские историки не пытались отрицать очевидного. Читаем в работе «Год службы социалистов капиталистам»:

«Революционный порядок, который царил в Ленинграде и Москве в первые недели после революции, продолжался недолго. Наступившая вскоре самочинная демобилизация фронта и затем саботаж и ломка всего старого управленческого аппарата открыли возможность проявить себя тёмным элементам, отбросам буржуазно-самодержавного общества. Бандиты, громилы, деморализованная часть лумпен-пролетариата выступили повсеместно…»

Дезертиры и амнистированные ещё Временным правительством «птенцы Керенского» (по меньшей мере полторы тысячи преступников с богатым уголовным прошлым) стали характерной частью городского пейзажа. Грабили на улице, врывались в дома, совершали налёты на учреждения, громили магазины. При этом бандиты «начали с буржуев, а потом грабили кого попало», без оглядки на классовые предрассудки.

Город ничего не мог противопоставить этому бедствию. В распоряжении большевиков были: отряды Красной гвардии — бывших рабочих, солдат и матросов, совершенно непригодных к погоне за налётчиками; небольшая группа латышских стрелков, задействованных в охране Кремля; местное отделение Чрезвычайной комиссии, совсем ещё нового аппарата, получившего грандиозные полномочия, но не имевшего опыта ни в борьбе с бандитизмом, ни в борьбе с контрреволюцией. К тому же ВЧК оставалась малочисленной структурой (в марте 1918 года во всероссийском аппарате числилось 120 человек, едва ли не половину которых составляли откомандированные члены РКП(б). В Москве комиссия и вовсе только формировалась, например, ЧК Рогожского района состояла из 5 человек).

В первое время усилия новой власти заключались в основном в повальных обысках, толку от которых, впрочем, не было никакого:

«Казалось, что захватив власть в стране и разогнав учредительное собрание, большевистский центр растерялся от свалившихся на него обязанностей, готов был утонуть в том хаосе, который ими же и создавался в государственной и повседневной жизни… не было ночи, чтобы в Москве не производились обыски… делали это… „законные органы власти“… „клубы анархистов“… самые обыкновенные бандиты…»

Как выглядел город в это время? Одной из характерных черт Москвы первой половины 1918 года была причудливая смесь городского запустения и весёлости её жителей. Снег на улицах лежал не тронутый лопатой дворника, фасады не красились, дороги не ремонтировались, уличное освещение становилось с каждым вечером все тусклее. По мостовым беспрестанно тарахтели грузовики «летучих» отрядов красногвардейцев. Городу было не до опрятности. «Идти вечером и нести краюху хлеба явно не казенного образца или размерами не укладывающимися в паек, было небезопасно: постовой милиционер „по закону“ отберет», — вспоминал кадет Лев Кроль. Обыватель старался без необходимости не появляться вечером на улице, а дверь в собственный дом всегда открывал крестясь, боясь увидеть солдат с ордером на обыск или натуральных грабителей. Отличить первую категорию от второй было тяжело (да и зачем?). Бунин подметил по этому поводу в «Окаянных днях»: «На углу Поварской и Мерзляковского два солдата с ружьями. Стража или грабители? И то, и другое».

Посреди притихшей Москвы сияли огнями и гремели музыкой увеселительные заведения. Кабаки и рестораны трещали по швам, битком забитые людьми, прожигавшими, видимо, последние деньги, ценность которых становилась все более призрачной. Брюс Локкарт, глава британской миссии, вспоминал:

«…Кабаре были даже и в отеле, где теперь была наша главная квартира. Цены были высокие, особенно на шампанское, но у посетителей, которые с ночи до утра толпились за столиками, не чувствовалось недостатка в деньгах…»

Зимой ждали немцев. Слухи доносили, что германская армия в прогулочной манере движется по железной дороге на Петроград. Эту новость, ещё недавно показавшуюся бы трагедией, многие воспринимали с воодушевлением. Бунин в очередной раз коротко резюмировал: «В газетах — о начавшемся наступлении немцев. Все говорят: „Ах, если бы!“».

Капитан Климентьев, почти четыре года провёдший на германском фронте, и тот испытывал смешанные чувства:

«Дома я слышал, что немцы уже совсем близко под Москвой. Глядючи теперь на эту бестолковую гонку военных машин, я готов был поверить, что действительно немцы уже на Петроградском шоссе и вот-вот начнётся орудийная стрельба и тарахтенье пулемётов. Я не знал тогда, радоваться этому или браться за оружие и защищать Первопрестольную».

Царили панические настроения, власть вела себя пассивно, и город обрастал всевозможными организациями, в разной степени оппозиционными большевикам. Почва для их роста была самая подходящая. Если с бандитами коммунисты не могли совладать, то с «контрреволюцией» в первое время даже не пытались бороться. Враждебность Москвы признавалась как аксиома. Небольшевистская пресса, даже агрессивная, зимой существовала вполне успешно.

Газеты закрывали, но быстро открывали с новыми названиями (меньшевистское издание «День» открывалось и закрывалось 6 раз за полгода). Много кричали об отсутствии свободы слова. В частности, Горький писал: «Ленин, Троцкий и сопутствующие им уже отравились гнилым ядом власти, о чём свидетельствует их позорное отношение к свободе слова». Эту фразу беспрепятственно опубликовали в «Новой жизни». Довольно характерная черта времени. Даже Савинков, опаснейший подпольщик и ярый антибольшевик, скрывавшийся на конспиративных квартирах, в марте 1918 года умудрился напечатать статью с открытым призывом к вооружённой борьбе против коммунистов в «Русских ведомостях» (газету, правда, после этого прикрыли).

Москва была пока ещё свободна от диктатуры пролетариата — новая власть до марта 1918 года сидела в Петрограде и как бы выталкивала, вытесняла оттуда сотни и тысячи своих противников.

Станкевич, ещё недавно комиссар Временного правительства, вспоминал характерное: «… поступить в Белую армию или в офицерские отряды разных наименований и назначений в Москве было гораздо легче, чем поступить на фабрику или завод».

Именно зимой 1918 года в Москве родился савинковский «Союз Защиты Родины и Свободы», объединявший «контрреволюционеров» всех возможных мастей — от монархистов до эсеров-бомбистов. В январе в городе оказались латышские офицеры, бывшие члены «Союза защиты Учредительного собрания». Полковник Бредис и полковник Гоппер, главы репатриационно настроенного «Национального союза латышских воинов», могли серьёзно повлиять на лояльность красных латышских стрелков.

В Москве оформился и Всероссийский Национальный центр, в который входили многие некогда видные государственные деятели — от московского городского головы Астрова и бывшего министра в правительстве Витте Фёдорова до генералов Стогова и Кузнецова.

В городе сконцентрировались: Союз георгиевских кавалеров, Всероссийский союз казачества, Военная лига, Союз офицерских депутатов, Всероссийский союз армии и флота, колоссальное количество людей из торгово-промышленных кругов, буржуазия, интеллигенция и бывшие чиновники. Последние, кстати, шумно бойкотировали в конце 1917 — начале 1918-го новую власть, изрядно потрепав коммунистам нервы. С одинаковым успехом консолидировались и левые, и правые — Правый центр, Союз возрождения России и меньшевистское Временное бюро.

Лучше всех описал московскую враждебность к большевикам чекист Петерс: «…Контрреволюция не была загнана в подполье, она существовала открыто…»

11 марта советское правительство эвакуировалось литерным поездом под усиленной охраной латышей из Петрограда в Москву.

Мы — власть. Анархисты

Ни одна из перечисленных групп, от бандитов до белых офицеров, не чувствовала себя в городе зимой 1918 года так комфортно, как анархисты.

Анархистское движение в Москве приняло широчайший размах. Февральские и октябрьские события вывели некогда маргинальную группу из подполья и дали ей множество новых сторонников, бесконечно раздвинув социальные границы кружков — студенты, солдаты, матросы, мещане, рабочие, даже бывшие офицеры охотно присоединялись к движению. Анархисты сознательно и довольно умело доносили свои идеи до масс, участвуя на равных во всеобщей пропагандистской гонке.

Идеями анархизма в его золотое время прониклись и многие деятели искусства. В газету «Анархия» писали статьи Казимир Малевич и Александр Родченко. Не чуралась анархизма и поэтическая богема от Маяковского до Бурлюка. «Газета футуристов», воодушевлённая успехом анархистов, соседствовавших с поэтами по нескольким московским адресам, заявила, что футуризм является эстетическим соответствием «анархистскому социализму» и что искусство должно выйти на улицы.

Общее количество зарегистрированных членов всевозможных анархистских клубов доходило до 2 000 человек, а с учётом «симпатизирующих» эта цифра увеличивалась многократно.

Большая часть анархистов объединялась в «Московскую федерацию анархистских групп» — организацию, у истоков которой стояли авторитетные представители дореволюционного российского анархизма: Лев Чёрный, Владимир Бармаш, Николай Рогдаев и Абба Гордин. Все они были подпольщиками с большим стажем.

Чёрный (настоящее имя Павел Турчанинов) — сорокалетний анархист, ещё в начале XX века попадавший за решётку за участие в студенческих беспорядках. Владимир Бармаш, некогда член партии социалистов-революционеров — редкий тип анархиста-бомбиста, организатор взрыва в Московском охранном отделении. Николай Рогдаев — тоже бывший эсер, политический эмигрант и публицист, чех по национальности. Тридцатилетний Абба Гордин — причудливая помесь сиониста и анархиста — представлял в этой группе более молодое поколение.

Журналист Ветлугин в работе «Авантюристы гражданской войны» (1921 год) так описывал эту компанию:

«Бр. Гордин» — маленький хромой человечек. Прыщавый, золотушный, с гноящимися ушами, Весь в струпьях и ранах — во время октябрьских боев он попал под сабли казачьего разъезда — «бр. Гордин» превосходил и Мартова, и Бухарина, первого — безобразием, второго — злостью. Убийственно метко сказал о нем А. А. Боровой: «Гордин, конечно, русский Марат, но ему не страшна Шарлотта Кордэ, потому что он никогда не принимает ванны!»

«Черный не верил в благость какой-либо власти; но и безвластие не обманывало его в своём идиллизме. Иногда казалось, что прежде всего он хочет уговорить сам себя, когда, глядя на привозимые его мнимыми адептами ворованные вещи: коньяк, муку — он горячо доказывает: „Ледоход не может быть прозрачным…“. Среди обезумевших от крови, кокаина и спирта матросов, в толпе алых и чёрных черкесок кавказцев, среди гимнастёрок, проституток, подозрительных котелков и в соболя расфуфыренных анархисток, этот очень высокий, гнущийся человек поспешно проходил, стыдливо потупив огромные, юродивые глаза. В его глазах, как и во всём лице, было нечто, до боли напоминавшее Всеволода Гаршина…»

«Бармаш стал знаменитостью в полчаса. Когда-то в 1905–06 гг. он читал книжки в красной обложке, ходил на массовки, посидел в Бутырках, потом образумился и зажил, как подобает владельцу 1200 десятин тамбовского чернозёма.

Служа в транспортном отделе союза городов, пользуясь уважением и отсрочкой, все три года войны он разъезжал на „союзном“ форде, посещая художественников, вернисажи, имел жену — обычную настоящую женщину в котиковом манто и мохнатых ботиках, — короче, ничто не предвещало будущего трибуна.

В начале революции он зашёл в манеж на Моховой, сказал речь. Неожиданно ему устроили овацию. Неожиданно оказалось, что он не только первоклассный оратор, но обладает, кроме того, секретом всех кумиров всех революций — умеет быть самым крайним, высказывать мысли и дешёвые, и безумные одновременно…»

«Гордин — главнокомандующий; Бармаш — трибун; Лев Чёрный — совесть. Мудрость и эрудиция были представлены питомцем старого мира — Алексеем Солоновичем (анархист-мистик, погиб в лагере после 1937 г. — S&P). В двадцать лет послушник Святогорского монастыря, в двадцать шесть — приват-доцент Московского университета по кафедре чистой математики, Солонович излагал теорему Лобачевского в стихах, а предощущение распада и создание миров посетило его „в тихой музыке дифференциалов и интегралов…“. Аудитории, состоявшей из балтийских матросов и Сундженских ингушей, Солонович читал доклад о „Якове Беме, первом осознавшем себя анархисте“; все цитаты из Беме приводились в латинском подлиннике. Нетрудно понять, что на переводе никто особенно не настаивал».

МФАГ объединяла самые значительные анархистские группировки: «Ураган», «Авангард», «Автономию», «Братство».

1918 год прекрасно подходил для развития анархического движения. Московский Совет (рабочих и красногвардейских депутатов), официальная городская власть, распространению анархических идей не только не препятствовал, а даже наоборот — поощрял.

Большая часть оружия, которой боевики владели в 1918 году, попала к ним в руки через военный комиссариат. При этом МФАГ имела свою организованную вооружённую силу. Сначала её роль выполняли дружины, а затем им на смену пришла «Чёрная гвардия» — смесь разбойничьей ватаги и армии. С улицы туда не брали — кандидату требовалась рекомендация как минимум трёх действительных членов МФАГ.

Оружие и многочисленность делали анархистов весомой фигурой на полупустой шахматной доске города. Читаем у советского историка: «Московский совет не предпринимал никаких мер против анархистов, питая доверие к идейной их части». Проще говоря, большевики старались не нажить себе ещё одного серьёзного и опасного врага, по крайней мере, пока с этим врагом некому было бороться.

Анархисты множились и становились все более влиятельной силой. Благодаря связям во ВЦИК, Моссовете, комиссариате и прочих советских организациях они получали ордера на обыски, оружие, транспорт и прочие полезные в любой революции вещи, с помощью которых решали собственные задачи. Воспринимать при этом МФАГ как некую сплочённую структуру не стоит. Анархисты не могли похвастаться ни однородностью, ни единством.

***

В структуре МФАГ была одна деталь, одновременно игравшая анархистам на руку и представлявшая серьёзную внутреннюю проблему — бандиты.

Преступный элемент проникал в годы Гражданской войны во всевозможные (или даже «во все возможные») организации и армии, а уж в московскую федерацию анархистов маргиналы вливались широким и полноводным потоком. Идейные анархисты это компрометирующее соседство видели и принимали. Петроградские анархисты в апреле 1918 года писали в газете «Буревестник»:

«За нами идёт целая армия преступности. Мы это хорошо знаем. Почему же мы идём вместе? Вернее, почему они идут под нашим прикрытием? У нас с внешней стороны одна цель: мы разрушаем современное общество, и они разрушают. Мы выше современного общества, а они ниже… Но мы приветствуем всякое разрушение, всякий удар, наносимый нашему врагу…»

Анархисты и бандиты, несомненно, нашли друг друга в Москве 1918 года, даже нуждались друг в друге. Маргинальный элемент требовался структуре в качестве вооружённой массы, бандиты же стремились легализоваться через МФАГ, имевшую официальный статус, получить доступ к оружию и ордерам, при этом максимально обезопасив себя от возможного преследования.

Семён Португейс («Ст. Иванович») довольно ёмко описал типы московских анархистов этой зимы: «Среди анархистов имеются люди двух родов: одни, которые опустились до анархизма, другие, которые до него поднялись». Первых было существенно больше.

Противоречивая слава «черногвардейцев» гремела по Москве. Благодаря бандитскому элементу они впутывались в огромное количество откровенно преступных эпизодов. Иногда действовали «лжеанархисты», но общей ситуации, а тем более репутации, это не меняло.

Приведём некоторые моменты уголовной хроники:

1. «1 апреля 1918 года в особняк по 1-й Мещанской улице, 13, явилась группа вооруженных лиц, человек 50, и заявила, что они — „независимые анархисты“ — занимают это помещение. Завладев особняком, анархисты приступили к расхищению имущества. О налете стало известно в районном Совете и штабе военного округа. К особняку была направлена рота красноармейцев Финляндского полка и 16-й летучий отряд. Встретив приближающиеся войсковые подразделения беспорядочной стрельбой, „независимые“ разбежались в разные стороны. У них удалось отбить большой ящик, который анархисты пытались увезти на извозчике. Когда ящик вскрыли, обнаружили, что он полон серебра — столовых и чайных ложек, ножей, подстаканников и других изделий столовой утвари, захваченных анархистами в особняке…»

2. «…Сотрудники милиции задержали и разоружили анархиста, открывшего среди бела дня беспорядочную стрельбу на Страстном бульваре. Задержанный отказался назвать себя и для выяснения личности был доставлен в здание совета милиции. Здесь он вёл себя вызывающе, угрожал всех комиссаров скоро „поставить к стенке“. Через некоторое время из „главного штаба“ анархистов, обосновавшегося в бывшем Купеческом клубе (ныне здание театра Ленинского комсомола) в совет милиции позвонил один из главарей „Черной гвардии“ и потребовал освободить задержанного. Когда ему ответили отказом, он пригрозил: — В таком случае мы вынуждены освободить члена нашей федерации силой, хотя анархия и не признает насилия! Буквально через полчаса на Тверском бульваре, недалеко от здания совета милиции, появился броневик. Под его прикрытием отряд анархистов обстрелял руководящий центр московской милиции. Милиционеры, охранявшие здание, естественно, ответили пулеметной очередью. Завязалась настоящая перестрелка. И только когда к месту событий прибыл отряд красногвардейцев, бандиты поспешно скрылись…»

Подчас выходки анархистов были просто хулиганскими — например, 9 апреля они угнали автомобиль полковника Реймонда Роббинса, члена американской дипломатической миссии, а до этого едва не завладели машиной Ленина, совершив вооружённое нападение на кремлёвский автопарк.

Некоторые эпизоды кончались перестрелками и гибелью людей. 4 апреля в бою с анархистами, пытавшимися провести обыск в одном из домов, погибли милиционеры Пекалов и Швырков. Анархисты вели себя жестоко:

«При ограблении квартиры фабриканта Л. крепкодумный упорный купец отказался выдать ключи от кассы. Столовыми ножами ему надрезали щеки, лоб, кожу на плечах и шее, и поливали места порезов одеколоном…»

Безнаказанность, порождённая чувством превосходства (московские власти не могли не только разоружить анархистов, но и оказать сопротивление при налётах), вылилась в совсем вопиющие случаи. Когда милиция пришла арестовывать анархиста Кэбурье, разгромившего склад бывшего Всероссийского земского союза, анархисты бросились на его защиту и едва не отбили арестованного, уведённого патрулём только под дулом нагана и с твёрдым обещанием расстрелять негодяя, если его товарищи не расступятся.

26 марта анархист Горбов (между прочим член ВЦИК) реквизировал с группой анархистов партию опиума, принадлежавшую товариществу «Кавказ и Меркурий». Товарищество откровенно кинули на 80 килограмм продукта (200 пакетов по 10 фунтов), который анархисты якобы хотели уничтожить, но вместо этого удачно продали, пополнив кассу коммуны. Пикантности ситуации придавал тот факт, что все действия анархистов прикрывались ордером Моссовета. Гробова привлекли к ответственности, но в итоге оправдали — он отделался исключением из ВЦИК. Позже анархист отправился на восточный фронт Гражданской, где вскоре попался ижевским рабочим и был расстрелян.

Имена Бакунина и Кропоткина для большинства московских анархистов ничего не значили. Кропоткин платил МФАГ тем же — никакого участия в её деятельности он не принимал.

Идеологи анархизма понимали проблему бандитизма и даже пытались с ней бороться. Просветительская деятельность была поставлена на широкую ногу: помимо издания газеты «Анархия» на Малой Дмитровке читали «курс по анархизму», лекции по истории движения в разное время и разных странах, в главном штабе анархистов работал «Пролетарский театр», существовала библиотека, издавались книги. Приведём ещё одну цитату Ветлугина:

«В чём же выражалась их \анархистов\ деятельность, кроме налётов, лекций и издания газеты? В организации бесплатных обедов, приготовленных из реквизированной провизии, в устройстве балов, концертов и т. п. Каждый сочувствующий имел право свободно войти в клуб, пообедать, почитать книги и журналы (растащенные в первую же неделю), послушать ораторов и исполнителей…»

«Запятнавших честь» безжалостно изгоняли из групп и кружков. Постоянно усиливался контроль за оружием МФАГ Но несмотря на все усилия, память об анархистах в Москве осталась самая мрачная. Брюс Локкарт вспоминал:

«Реальную опасность для человека представляли в эти первые месяцы после революции не сами большевики, а анархисты — банды воров, бывших кадровых офицеров и авантюристов. Они захватили несколько лучших домов в городе, и, вооружившись винтовками, ручными гранатами и пулемётами, распоряжались по праву сильного в столице. Они подстерегали своих жертв из-за угла и бесцеремонно расправлялись с ними. Они не чувствовали никакого уважения к личности… Когда мы выходили из дома вечером, мы никогда не ходили поодиночке, даже на очень короткие расстояния. Мы шли всегда посреди улицы, держа руку в кармане, где лежал револьвер. Беспорядочная стрельба не смолкала всю ночь. Большевики, видимо, были совершенно неспособны бороться с этим бичом».

Локкарт не преувеличивает, упоминая кадровых офицеров в одном списке с анархистами. Члены группы Савинкова «Союз Защиты Родины и Свободы», самые настоящие «белогвардейцы»,, нелегально состояли в МФАГ. СЗРиС использовал для проникновения в анархическую среду связи среди латышей.

Роль латышей в процессах, происходивших в России, была довольно любопытной. Латыши присутствовали во всех сколь-нибудь заметных организациях, союзах и движениях. Имелись латыши-анархисты, латыши-чекисты, латыши-белогвардейцы, и всех их связывала друг с другом недавняя служба в РИА. Оказавшись по разную сторону баррикад, они обычно предпочитали национальную идентичность политическим убеждениям. Так, например, поступали красные латышские стрелки, спасавшие от расстрела своих бывших офицеров.

В данном случае землячество позволило офицерам проникнуть в анархическую среду через латышей из кружка «Пламя» — они даже заняли несколько особняков. Подробно об этом писал член СЗРиС Клементьев, а также некий полковник Эрдман, более известный среди анархистов, как «анархоглавк» группы «Пламя» Бирзе. Капитан Клементьев вспоминал о нём:

«Большой клуб анархистов на Малой Дмитровке был в полном ведении подполковника Бредиса. Комендантом в нём был полковник Эрдман (из латышских стрелков). Это я знаю от него самого… Полковник Эрдман — человек очень странный. От Савинкова в Варшаве я узнал, что во время нашей работы в Москве (1918) полковник Эрдман имел контакт с Кремлем и через него якобы сам Ленин задавал ему — Савинкову — вопросы о планах последнего; Эрдман эти вопросы передавал Бредису, а Бредис Савинкову. Тем же путём шли ответы Савинкова Ленину…»

Сам Эрдман уже после Гражданской войны написал письмо на имя Дзержинского. Письмо сохранилось, и, несмотря на эпатажный и явно нездоровый в своей мании величия стиль автора, раскрывает много любопытных подробностей, большую часть которых независимо подтверждают другие свидетели. Приведём некоторые выдержки:

«Бредис взял на себя ту часть работы, где не было прикосновения с большевистским элементом, я же, преобразившись по внешнему виду и под видом анархиста „эмигранта из Америки тов. Бирзе“, взял на себя ту работу, которую пришлось делать в советских учреждениях…

…Наверное, хочется вам знать что было контрреволюционного среди анархистов. Так вот, из было три народа: 1. Настоящие анархисты — „мои приятели“ Черный, Гордин, Бармаш… 2. На Сивцев Вражек и еще два клуба были заняты правыми монархистами 3. Свыше 20 клубов под моим руководством, с главным штабом на Б. Дмитровке…

…Мы не грабили и нужные нам особняки занимали по ордерам Московского Совета. А оружие я получал, как вы это знаете, по ордерам, для организации „Черной гвардии“ из военных комиссариатов…»

Савинков, впрочем, не разделял убеждённости некоторых своих коллег в силе и эффективности проникших в особняки союзовцев. На суде он говорил:

«В число членов организации вошло, по моему мнению, несколько хулиганов, которые потом были удалены и не играли никакой роли. Вот эти лица являлись в качестве офицеров, живущих в особняках, занятых анархистами, под видом анархистов, и эти лица говорили что-то про экспроприацию… на фоне довольно большой организации они были в моих глазах полу-жуликами…»

Полковник Гоппер, лучше знакомый с оперативной работой Союза, чем Савинков, признавал эффективность детища своего товарища Бредиса:

«…Узнавши, что на одном из вокзалов Москвы приехавшие с фронта солдаты желают продать оружие — два пулемёта и несколько десятков винтовок, — Перхуров сговорился, что уплатит за все оружие 2000 рублей, но с таким условием, что продавцы сами отвезут купленное оружие в одну из необитаемых загородных дач. Но так как некоторые обстоятельства заставляли нас опасаться, что солдаты после получения денег укажут большевикам место нахождения проданного оружия, а также и покупателей, то Перхуров заранее организовал группу „анархистов“, которые напали на автомобиль с оружием и отвезли его в клуб анархистов. Таким образом, это оружие нам досталось совсем даром».

***

Московская федерация анархистских групп превратилась в сложную паутину идейного анархизма, уголовщины и антибольшевистского подполья. Ветлугин писал, что «в кругах совдепа и Ц. И. К. с тревогой заговорили о всё усиливающемся вооружении новых членов клуба. Новые члены состояли из б. городовых и идейных офицеров, явных грабителей и скрывающихся политических».

Этот непредсказуемый клубок гремел на всю Москву эпатажными выходками, а главной приметой московских анархистов стала экспроприация недвижимого имущества.

Анархисты, пользуясь своим привилегированным положением, буквально пустили в городе корни, запустив масштабную кампанию по захвату лучших московских домов, ещё недавно принадлежавших виднейшим российским дворянским и купеческим семьям. Газета «Анархия» провозглашала: «Время не ждёт, бездомные ищут крова, и в этом их оправдание…» И, предвосхищая вопросы о погромах, учинённых в домах, прибавляла: «Ценность человеческой личности для нас превышает созданное личностью…»

Краткий путеводитель по особнякам анархистов

Точное количество домов, которые занимали анархисты до апреля 1918 года, неизвестно. Во время апрельской ликвидации чекисты выявили 25 (по другим данным 26) особняков, совершенно точно оборудованных в анархистские гнёзда. В действительности таких объектов могло быть гораздо больше. Анархисты занимали не только крупные особняки, но и отдельные квартиры, часто вообще не задерживаясь в домах надолго.

Дом «Анархия» и особняк Паутынской

Главным объектом и визитной карточкой МФАГ был дом по адресу Малая Дмитровка, 6.

Практически каждому москвичу это дом известен как здание театра Ленком. Особняк в 1907 году начал строить московский архитектор Иванов-Шиц, известный к тому времени многими городскими общественными зданиями (Морозовская больница, главная Сберкасса, Введенский народный дом). Заказчиком строительства выступал Московский Купеческий клуб, лишившийся незадолго до этого арендуемого здания на Большой Дмитровке. Постройка собственного помещения обошлась Клубу почти в полмиллиона рублей.

В 1909 году здание достроили и передали московским купцам. Просторный особняк в стиле модерн стал пристанищем купеческой библиотеки (52 тысячи томов), площадкой для званых обедов, собраний, благотворительных вечеров, концертов и маскарадов. Красивая жизнь клуба закончилась в первый год Великой войны, когда гостиные и фойе наполнились ранеными солдатами. Московское купечество отдало большую часть помещений под госпиталь и выделило средства на его содержание.

После революции дом обжили анархисты. Малая Дмитровка, 6 стала главной базой боевиков «Чёрной гвардии» и её мобилизационным пунктом. Администрация МФАГ тоже располагалась в бывшем Купеческом Клубе.

После разгрома в здании Клуба находилась Школа партийной работы, а затем на Малую Дмитровку, 6 въехал ТРАМ — Театр Рабочей молодежи, ныне известный, как Ленком.

На Малой Дмитровке, 16, в бывшем особняке Паутынской, разместились анархисты латышской группы Liesma. Вероятно, этот пункт был под полным контролем СЗРиС и латышских офицеров.

Особняк «Дункер-Цетлина» и особняк Грачёва

Городская усадьба по адресу Поварская, 9 была построена вскоре после московского пожара 1812 года и первоначально принадлежала молодому и многообещающему роду Чертаковых. На протяжении XIX века особняком владели Крекшины, Щаповы, Морозовы… В 1892 году новой владелицей стала госпожа Дункер, которая наняла архитектора Кузнецова обновить здание.

После перестройки усадьба стала своего рода достопримечательностью города. В ней появились лифт и водяное отопление, а интерьеры комнат преобразил Михаил Врубель.

В 1910 году здание перешло в собственность последнего законного владельца — Осипа Сергеевича Цетлина, одного из совладельцев крупнейшей чайной корпорации «Чай Высоцкого». При нем во внешний облик дома были внесены последние изменения в виде специфической облицовки (рокайльно-барочный декор), до сих пор украшающей здание.

После короткого, но разрушительного визита анархистов, усадьба перешла в распоряжение цепочки советских учреждений. Сейчас на Поварской, 9 находится посольство Кипра.

Соседнее здание на Поварской, 7 (Особняк Грачева) также занимали анархисты. Сейчас в бывшей усадьбе находится посольство Норвегии.

Особняк Арсения Морозова

По адресу Воздвиженка, 16 находится один из самых необычных домов Москвы. Это особняк Арсения Морозова, выстроенный по его прихоти в стиле дворца в далеком португальском городе Синтра. Арсений Морозов снес «скромный» дом на участке, принадлежавшем семье, и вложил в новый проект немалые средства. Дом достроили в 1899 году, и он сразу сделался предметом оживленного обсуждения среди горожан, шокированных эпатажным зданием.

В 1908 году Арсений умер от заражения крови в возрасте 31 года, и особняк на некоторое время стал предметом судебной тяжбы между его любовницей и женой, а после ее завершения был немедленно продан магнату Манташеву.

После анархистов в особняке устроился Пролеткульт, а вместе с ним Есенин и Эйзенштейн. С конца 1920-х в доме поочередно располагались посольства Японии, Индии, Великобритании.

Сейчас особняк находится в статусе «дома приёмов» правительства.

«Дом Леве»

В доме на Большой Дмитровке, 24 тяжело разглядеть что-то кроме уродливой и мрачной позднесоветской конструкции. Тем не менее до революции это здание, построенное в 1885 году архитектором Зыковым, было особняком состоятельного виноторговца О.П. Леве.

Анархистский период особняка в апреле 1918 года завершили латышские стрелки, а в 1922 году в здании разместился первый Пролетарский музей, среди экспонатов которого выделялась чудовищная «скульптура» Степана Разина, простоявшая некоторое время (считаные дни) на Лобном месте.

Впервые изначально двухэтажный особняк надстроили еще до войны (в 1933-37 годах), а 1980-е архитекторы привели дом в его нынешнее печальное состояние. По злой иронии в здании находится Российская академия архитектуры.

«Кафе поэтов»

Само по себе «Кафе поэтов», пристанище Маяковского и Бурлюка, клубом анархистов не было, но там же (по адресу Настасьинский переулок, 1) находилась редакция рупора анархической мысли — газеты «Анархия».

Соседи явно нравились друг другу. Анархистов наверняка поразили интерьеры кафе: под сводом были закреплены

«яркие, вырезанные из бумаги буквы, бусы и куски цветных тряпок; композиция завершалась на стене внизу распластанными старыми брюками», на стенах красовалось творение «из трех ковбоев в гигантских сомбреро, трех лошадей, невероятных пальм и кактусов на песчаных холмах».

«Земляной пол усыпан опилками. Посреди деревянный стол. Такие же кухонные столы у стен. Столы покрыты серыми кустарными скатертями. Вместо стульев низкорослые табуретки. Стены вымазаны черной краской. Бесцеремонная кисть Бурлюка развела на них беспощадную живопись. Распухшие женские торсы, глаза, не принадлежащие никому. Многоногие лошадиные крупы. Зеленые, желтые, красные полосы. Изгибались бессмысленные надписи, осыпаясь с потолка вокруг заделанных ставнями окон. Строчки, выломанные из стихов, превращенные в грозные лозунги: „Доите изнуренных жаб“, „К черту вас, комолые и утюги“»

Городская усадьба Викулы Морозова

Еще один адрес в списке бывшей недвижимости Морозовых, ненадолго доставшейся анархистам — дом 21 в Подсосенском (Введенском) переулке. Его принято называть особняком Викулы Морозова, хотя современный облик ему придал сын Викулы, Алексей.

Идеи хозяина должны были воплотить молодой еще архитектор Шехтель и художник Врубель. Результат их работы в более или менее аутентичном виде можно наблюдать и сейчас — интерьеры дома сохранились.

В усадьбе находится «Общественный фонд инвалидов военной службы».

Особняк Харитоненко

Павел Харитоненко — «сахарный король» и один из самых успешных предпринимателей своего времени. Здание на Софийской набережной было выстроено в 1891–1893 гг. по его заказу практически на «красной линии» набережной. Усадьбу проектировал архитектор Залесский в ренессансно-барочном стиле, за внутренний декор отвечал Шехтель.

Меценатство и благотворительность, свойственные российским промышленникам, процветали и в семье Харитоненко. Павел Харитоненко увлекался живописью и был обладателем внушительной коллекции картин (в числе прочих Айвазовского, Верещагина, Репина, Серова). Большая часть коллекции находилась в городской усадьбе и стала предметом интереса анархистов (в данный момент коллекции как единого целого нет, часть работ находится в Третьяковской галерее, часть в Государственном музейном фонде, Русском музее и пр.).

С 1931 года усадьба входит в комплекс зданий посольства Великобритании.

Сивцев Вражек. Особняк Рябушинского

Дом по адресу Сивцев Вражек, 30 в своем современном виде был построен после московского пожара 1812 года. Возведением нового здания на месте головешек занимался Д. Телепнев, организовавший работы по «типовым» чертежам мастерской Бове, которые погорельцам рекомендовала строительная комиссия Москвы.

На протяжении XIX века владельцы дома менялись множество раз. Практически все новые хозяева сдавали помещения усадьбы в аренду.

Дом часто называют особняком Рябушинского, хотя Сергей Рябушинский только арендовал его некоторое время. Сейчас в здании расположен дом-музей Аксакова, но и Сергей Тимофеевич Аксаков в середине XIX века всего лишь снимал главное здание усадьбы.

В анархические дни в особняке официально находилась «студенческая группа» анархистов, а по свидетельствам участников событий — группа офицеров СЗРиС.

Училище на Донской и особняк Банкетова

По адресу Донская, 37 до революции располагалось необычное учреждение — училище для глухонемых детей, основанное во второй половине XIX века Иваном Арнольдом. Образовательная направленность здания сохранилась до наших дней, сейчас в доме на Донской находится «Дом научно-технического творчества молодежи». В 1918 году здание занимала группа анархистов-коммунистов «Братство».

На той же улице анархистами был захвачен еще один дом — бывший особняк по адресу Донская, 29.Сейчас в здании находятся офисы.

Все эти некогда роскошные усадьбы и общественные здания превратились в анархистские коммуны. Их красочно описывали современники. Клементьев писал:

«Второй наш клуб анархистов, в Сивцевом Вражке я посещал не раз. Кошелев всегда сидел в маленькой комнатке, возле парадного входа, за большим письменным столом и скучал. Кажется, дальше этой комнатушки комендант не проходил. А там, в большом зале, сидели на полу, на подстилке из истоптанной соломы, два молодых человека — дежурные. У них были винтовки и, конечно, наганы. Стены зала по всем направлениям избиты пулями, и лохмотья дорогих обоев висели по стенам, как у пьяного нищего на Тверской лоскуты истлевшей на теле рубашки. Солома и всякий мусор покрывали изгаженный и до черноты затоптанный паркетный пол; со стен простреленными глазами смотрели два небольших портрета, чудом не сорванные с крючков…»

Описание запущенности и разгрома оставил и противник Клементьева чекист Мальков. После штурма он побывал в «доме Леве»:

«Особняк был загажен до невероятности. Здесь и там виднелись пустые бутылки с отбитыми горлышками из-под водки, дорогих вин, коньяка. Под ногами хрустело стекло. По роскошному паркетному полу расплывались вонючие, омерзительные лужи. На столах и прямо на полу валялись разные объедки, обглоданные кости, пустые банки из-под консервов вперемешку с грязными, засаленными игральными картами. Обои на стенах висели лохмотьями, обивка на мебели была распорота и изорвана в клочья.

В одной из комнат на сдвинутых столах громоздилась куча ценностей и денег, обнаруженных при обыске. Здесь были и десятки пар золотых часов, и множество колец, ожерелий, колье, сережек, и массивные золотые и серебряные портсигары, и мельхиоровая посуда — одним словом, настоящий ювелирный магазин».

Анархисты оказались не очень опрятными, но расчётливыми владельцами. По карте видно, что МФАГ буквально за несколько месяцев удалось опутать центр города сетью своих особняков, старательно превращенных в укрепленные пункты, оборудованные пулеметами и даже артиллерийскими орудиями. Дома в основном стояли на важных городских улицах, соседствовали с государственными учреждениями, банками тому подобными важными для любой революции пунктами.

Особняки, как пиратские гавани, были местом сосредоточения вооруженных «черногвардейцев»: там хранили экспроприированные ценности, набирали добровольцев. Часть домов анархисты занимали незаконно, другие по ордерам.

Георгий Максимов, историк-эмигрант и участник анархического движения, позднее писал:

«Относительная слабость большевиков в Москве, — менее 8000 членов партии — и сильное влияние анархистов…создали ситуацию, при которой некоторые проблемы, как, например, проблема жилья, были не решаемы без представителей МФАГ, участвующих в таких обсуждениях. Ситуация сложилась так, что в районе, где была расположена штаб-квартира Федерации «Дом Анархия», …советских разрешений на занятие некоторых зданий не было достаточно, они должны были быть дополнены аналогичным ордером, выданным Федерацией и подписанным его секретарем Львом Чёрным».

В этом заключалось право сильного, установившего в городе свои правила. Растущая сила анархистов тревожила большевиков. Как бы коммунисты ни оправдывали разоружение «Черной гвардии», на силовую акцию против МФАГ их толкнула не только преступность.

В политическом смысле анархисты были временными попутчиками советской власти, и время этого союза подходило к концу. Они откровенно критиковали политику большевиков. Достаточно посмотреть заголовки газеты «Анархия» последних апрельских выпусков:

Требуем немедленной отмены декрета о расстреле безоружных, кто бы они ни были! — Протест против централизации! — Протест против расстрела рабочих! — 

Особенно подкосило шаткий мир анархистов и большевиков Брестское соглашение. Большая часть анархистов выступала резко против договоров с немцами. Один из видных московских анархистов Александр Ге: «Лучше умереть за всемирную социалистическую революцию, чем жить в результате соглашения с германским империализмом».

Политическая оппозиционность анархизма, все больше встававшего поперек режиму, тревожила большевиков гораздо больше опустошенных карманов горожан. МФАГ старалась влиять на рабочих и профсоюзы (у идей анархизма на заводах имелись свои сторонники). В конце концов, большевики не могли предугадать действий анархистов (имевших свои вооруженные силы и опорные пункты) в случае обострения ситуации со столичной контрреволюцией. Так, Ветлугин вспоминал:

«Спустя год /после разгрома анархистов/, на банкете в честь союзных миссий в Ростове, я встретил майора, с которым однажды обедал в купеческом клубе.

Он рассказал мне, что к началу апреля 1918 г. интерес, возбужденный анархистами, был столь велик, что их организациям и возможности их использования для борьбы с советской властью уделил целую главу в докладе своему правительству английский консул; французский же генерал Ловерна (глава московской миссии) через третьих лиц предложил своих офицеров в качестве инструкторов…»

Когда Советское правительство перебралось в Москву, необходимость ликвидации анархистов как вооруженной силы стала очевидна. Действовать начали молниеносно.

Разгром

Уже после операции по разоружению ее руководитель и непосредственный участник Дзержинский говорил: «Нашей задачей была борьба с преступностью во всех ее проявлениях… совершенное нами очищение города в ночь на 12 апреля следует рассматривать как одно из мероприятий\по борьбе с преступностью\…»

Карта борьбы с бандитизмом (вполне реальным) удачно легла на необходимость очистить политическое пространство от временных и очень ненадежных «союзников», избавиться от опасного соседства с вооруженными и агрессивными коммунами буквально под кремлевской стеной (первый штаб ЧК, например, находился напротив одного из особняков анархистов).

Дзержинский в 1918 г.

После 12 апреля большевики рапортовали о разоружении бандитских гнезд, терроризировавших местных жителей. Злая ирония заключается в том, что по-настоящему бандитские гнезда побросали оружие сразу, как только увидели оцепление из красноармейцев, а коммуны, в которых жили настоящие анархисты, воевали с чекистами с ночи до двух часов дня.

Официально события развивались следующим образом.

Моссовет неоднократно поднимал вопрос о незаконном пребывании анархистов в особняках. МФАГ демонстративно игнорировала эти претензии, занимая объект за объектом.

Во второй половине марта, уже после переезда правительственного аппарата в новую столицу, Московский комитет партии большевиков передал вопрос об анархистах ВЧК, так как усмотрел в действиях МФАГ, с одной стороны, контрреволюционные намерения, а с другой, ряд уголовных историй. Доказательную базу анархисты с удовольствием создавали сами: экспроприации, налеты, самочинные обыски.

11 апреля на совещании ВЧК и московских властей было принято решение о разоружении анархистов.

Большевики расправились бы с анархистами и раньше, но московская власть, выдвигавшая грозные ультиматумы, только впустую сотрясала воздух. Затем в город прибыл правительственный поезд, и сопровождавший партийных функционеров конвой из латышей и чекистов поменял расклад сил в пользу красных.

Уже 11 марта в перестрелке на Малой Бронной погибли семь членов одной из самых влиятельных анархических коммун «Ураган» (говорили, что их расстреляли уже после боя). Дальше конфликт между ЧК и анархистами только нарастал, и иного исхода, кроме военного, представить было уже невозможно. Силовое решение вопроса лоббировал лично Дзержинский (первоначально ВЧК хотела решить вопрос ультиматумом через Совет Рабочих и Солдатских депутатов Москвы), отмечая при этом необходимость фильтрации идейных анархистов.

На заседаниях ВЧК муссировалась тема возможного нападения анархистов на государственные объекты. 5 апреля чекист Полукаров выступил перед Комиссией с докладом о готовящемся нападении 18 групп анархистов. Примечательно, что по данным большевистской разведки независимые анархисты хотели напасть и на МФАГ и на ЧК…

Документы ЧК отчетливо показывают болезненность «анархистского» вопроса — решение о разоружении принималось долго. Надо учитывать неоднородность первого состава Комиссии. В начале 1918 года членами ВЧК были и левые эсеры, симпатизирующее анархистам, и… сами анархисты.

Федор Дугов считался революционером с репутацией. В 1917 году он стал членом ВЦИК, членом Петроградского ВРК и коллегии ВЧК, оставаясь анархистом. После 12 апреля Дугов демонстративно покинет Комиссию «ввиду принципиальных расхождений с ее деятельностью по отношению к анархистам».В марте 1930 года Дугов по льду Финского залива «в белом халате, сделанном из простыни, и с двумя маузерами за поясом» ушел в Финляндию. Жил в Париже, печатался в журнале «Борьба», выпускал разоблачительные воспоминания. Несмотря на это попытался репатриироваться, был арестован и в 1934 году расстрелян по 58-й.

Ночной штурм 12 апреля не стал для МФАГ неожиданностью, как это преподносилось позднее самими анархистами. С одной стороны, МФАГ официально старалась откреститься от экспроприаций и возможных вооруженных выступлений («…кем-то упорно распространяется слух о том, что в скором времени ожидается выступление анархистов против большевиков. Настоящим заявляем, что группа не только не собирается выступать против большевиков, но и будет защищать большевиков с оружием в руках, несмотря на принципиальные расхождения с ними…»), а с другой, усилила дисциплину в дружинах и бдительность в опорных пунктах. В Москву перебрались Петроградские анархисты, для усиления МФАГ из Самары прибыл «партизанский» отряд. Нападения ждали, но оказались всё равно не готовы.

***

Во главе оперативного штаба операции по разгрому встал лично Дзержинский, ассистировали ему комендант Кремля Мальков, военком Москвы Штродах (бывший подпоручик РИА), начальник следственной части ЧК Григорий Закс (в тот момент левый эсер) и экс-матрос Попов (командир боевого отряда ВЧК).

Для начала красные аккуратно отметили на плане города особняки, которые предстояло штурмовать. Всего насчитали 25 домов, хотя, вероятно, их было больше. Немудреный план операции в своих воспоминаниях приводит Мальков:

«В заранее назначенное время, ночью, все особняки анархистов одновременно берутся в кольцо, анархистам предъявляется ультиматум с требованием немедленной сдачи оружия. На размышление — 5 минут. Не подчиняются — переходим в решительное наступление и разоружаем их силой».

Точное количество штурмующих (и обороняющихся) неизвестно, но на нескольких участках фигурируют штурмовые группы в двести человек (двести латышей воевали у «дома Леве», двести поляков штурмовали Донскую). Можно предположить, что в оцеплении и в самом штурме было задействовано около 5–6 тысяч человек. Среди них:

— 1-й автобоевой (автоброневой) отряд при ВЦИК— небольшой отряд самокатчиков, оснащенный по первому слову техники. В его распоряжении имелись броневики «Остин», грузовики «Фиат» со спаренными пулеметами, а также легковые машины и мотоциклы. Подразделение, созданное по инициативе Свердлова, должно было обеспечивать безопасность советского правительства на маршрутах и являлось по сути личной охраной верхушки партии. Самокатчиками командовал Юлиан Конопко, бывший рядовой 1-й запасной автомобильной роты в Петрограде, этнический поляк. Отряд прибыл в Москву в марте 1918 года вместе с советскими учреждениями.

— Части 2-го, 3-го, 4-го латышских полков — бывшие части РИА, «поднявшие знамя борьбы за диктатуру пролетариата». Латыши 4-го Видземского полка еще с зимы 1918 года отвечали за охрану Кремля. Прочие латыши в виде сводной группы прибыли в Москву в качестве охраны советского правительства. Красных латышских стрелков еще не свели в дивизию, и они существовали в виде «коммунистического», «головного революционного» и прочих отрядов. Всего в строю в Москве в апреле 1918 года было 3628 латышей (согласно книге «Революционные латышские стрелки»).

— Варшавский революционный полк— интернациональное подразделение Красной армии, собранное из поляков.

— Боевой отряд при ВЧК(бывший Красно-Советский Финляндский отряд) — отряд балтийских матросов, приданный ВЧК 18 марта. Командовал им матрос и левый эсер Попов.

— Неизвестное количество частей московского гарнизона (вероятно, 1-я революционная батарея московского гарнизона и несколько «революционных» и «летучих» отрядов Красной гвардии).

К вечеру 11 апреля все было готово. Дома оцепили, а анархистам предложили сдаться. Большинство коммун после непродолжительной перестрелки с удовольствием прекратили сопротивление. Кого-то, вероятно, застигли врасплох, кто-то благоразумно решил не испытывать судьбу. Латвийские анархисты в журнале Liesma позднее писали о событиях апрельской ночи:

«Мы были разбужены ужасным шумом. Среди стрельбы и шума слышались крики людей. В первый момент мы не могли даже спросить кого-либо, что происходит. Все комнаты были переполнены солдатами…»

Штурм «особняка Леве» на Большой Дмитровке описал Мальков:

«Едва я, закончив все приготовления, вышел из-за укрытия и громко окликнул обитателей особняка, как из окон загремели винтовочные выстрелы, рванула частая пулеметная очередь, дробью рассыпавшись по булыжнику мостовой.

Я поспешно отскочил за угол. К счастью, стреляли анархисты неважно, да и видели они меня плохо — еще не совсем рассвело, — и ни одна пуля меня не зацепила. А анархисты продолжали вести ожесточенную беспорядочную пальбу. Как видно, боеприпасы имелись у них в изобилии…»

Ворота особняка взорвали направленным взрывом гранаты, после чего анархисты капитулировали. Похожим образом дело шло на большинстве улиц, кроме трех — Малой Дмитровки, Поварской и Донской, где обитатели особняков оказали чекистам ожесточенное и самоотверженное сопротивление. В Москве разгорался бой.

Клементьев в немногочисленной толпе зевак наблюдал за баталией у дома «Анархии»:

«Свидетельствую, что анархисты упорно сопротивлялись. Отряды чекистов на подступах к клубу были встречены стрельбой, которая продолжалась несколько часов. Чтобы проникнуть внутрь здания, требовалась артиллерия. Только после нескольких взрывов гранат чекисты ворвались в клуб».

Главный штаб анархистов отбивался с ожесточением обреченных. Из окон второго этажа по цепи чекистов и латышей бил пулемет, а с площадки главного входа ухало горное орудие, каким-то неведомым образом раздобытое анархистами. Штурмовать такое укрепление в лоб было бы самоубийством, и на угол Малой Дмитровки и Пушкинской площади бол подтащили трёхдюймовую полевую пушку. Расчет, таким образом, готовился к стрельбе напротив левого угла Купеческого клуба.

Первым же выстрелом было сметено горное орудие анархистов (немудрено — стрельба велась едва ли с двухсот метров). Второй снаряд, пущенный артиллеристами, пришелся в фасад Клуба, осыпав разом практически все окна в здании. Звон разбитого стекла и осыпающаяся штукатурка быстро выбили из анархистов всю волю к сопротивлению. Полное уничтожение защитников дома стало лишь вопросом времени — это отчётливо понимали все участники сражения. Обитатели здания выкинули белую тряпку и понурой цепочкой начали выходить из клуба. Штаб «Черной гвардии» пал.

По всему городу рассыпались цепи и патрули. Солдаты задерживали немногих прохожих. Максимов вспоминал, что латыши арестовали его и еще двух журналистов «Голоса труда», газеты анархистов-синдикалистов, не связанной ни с МФАГ, ни с особняками.

Напряжённый бой вели анархисты, занимавшие два дома на Поварской улице. По домам, как и на Дмитровке, пришлось вести артиллерийский огонь, а под окнами особняка Цейтлина штурмовая группа минировала ворота (по другим данным, ворота сбил броневик). Анархисты огрызались ружейным и пулеметным огнем до полудня.

На следующий день — 13 апреля — на разгромленную улицу поехали британцы Робинс и Локкарт, глазам которых открылись последствия перестрелки:

Барасевич, погибший от пулеметного огня анархистов

«На Поварской, где раньше жили богатые купцы, мы заходили из дома в дом. Грязь была неописуемая. Пол был завален разбитыми бутылками, роскошные потолки изрешечены пулями. Следы крови и человеческих испражнений… Бесценные картины изрезаны саблями. Трупы валялись где кто упал. Среди них были офицеры в гвардейской форме, студенты — 20-летние мальчики и люди, которые, по всей видимости, принадлежали к преступному элементу, выпущенному революцией из тюрем… Это было незабываемое зрелище…»

Дольше всех на Донской улице сопротивлялась группа «Братство». Солдаты Варшавского революционного полка полезли через ограду особняка, но со второго этажа по прутьям забора ударила длинная очередь пулемета. Трое красногвардейцев — Гадомский, Барасевич и Дубнев — отправились в братскую могилу героев революции под Кремлевской стеной в первые же минуты штурма. Разгорелся бой.

Штурмующие после первого поражения сменили тактику и тоже притащили орудие. Обитатели коммуны, однако, продолжили сопротивление даже после того, как особняк лишился второго этажа, приспособленного под пулеметные гнезда.

Донская стала последним очагом неравного боя, и к двум часам дня анархисты, перешедшие на первый этаж горящего дома, сложили оружие и здесь. МФАГ была разгромлена.

Результаты акции большевики с уверенностью могли записать себе в актив. Махно, вскоре побывавший в Москве, не зря называл своих московских коллег по политическим убеждениям «бумажными революционерами». Только очень небольшая группа анархистов была готова драться по-настоящему.

В ночь на 12 апреля по всему городу арестовали около 500 человек. Точных данных о потерях сторон мы не знаем. «Известия ВЦИК» писали о 10 раненых красноармейцах и 40 убитых и раненых анархистах. Известны имена трех убитых солдат Варшавского революционного полка (двое убиты наповал, Дубнев умер позднее), о которых в газете не упоминается. Потери в ночном бою с обеих сторон наверняка были значительнее обнародованных в прессе цифр.

ЧК преображается

«Никакими жалкими словами не могут анархисты затушевать того всем очевидного факта, что если в июне 1917 года оружие против Советов точил Керенский, то в апреле 1918 года его точили вместо Керенского темные фигуры с белогвардейским и уголовным прошлым и настоящим, надеявшиеся кличкой анархистов обеспечить себе полную безопасность» (Газета «Правда», 14 апреля)

«Совет Народных комиссаров города Москвы и Московской области и Президиум Московского совета рабочих депутатов заявляют, что они доведут начатое дело до конца. Они не борются против самой организации анархистов, против идейной пропаганды и агитации, закрытие газет — акт временный, вызванный остротою момента» («Известия ВЦИК», 12 апреля)

Разгром анархистов стал первой масштабной силовой операцией ЧК. Все официальные лица поочередно заявили, что Комиссия выполнила свою главную задачу — то есть поборола бандитизм, а отнюдь не идейный и безусловно дружественный анархизм. Дзержинский на следующий день сказал в интервью: «Всех идейных анархистов мы освобождаем», Свердлов на заседании ЦК уверял анархо-коммуниста Ге, что 12 апреля едва ли не вся Красная армия воевала «исключительно с бандитизмом».

Уже позднее советские историки посчитали (неведомым, заметим, образом), что из 500 арестованных анархистов более 80% оказались бандитами, а «идейных» было не больше 5%. Нашлись и «белогвардейцы» — видимо, еще 15%.

Пропаганда кричала, что преступность после разгрома анархистов практически исчезла с улиц (называлась даже конкретная доля падения уголовных преступлений — 80%). Население, истерзанное уголовным элементом, приветствовало карательную операцию. Мало кто понимал, что за ликвидацией бандитов очень скоро последует ликвидация всех несогласных.

Массу арестованных анархистов, согнанных в Кремль, начали фильтровать. Тех, кого большевики посчитали идейными, действительно отпустили. В результате дознаний и очных ставок выявили 12 уголовных преступников, за которыми числились особо тяжкие преступления. Этих приговорили к расстрелу.

Из статьи в «Известиях ВЦИК»:

Слон И. Д., Зильберман И. Т., Данилин А. С, Спаков В., Бойцов А. А. (кличка «Следователь»), Цудукидзе И. Г., Андреев А. (кличка «Зюдик»), Кузин С.Г., Захаров С, Матейчик В.А., Баранов И. Е. Ещё один анархист Лапшин-Липковиц, главарь группы «Граком», был расстрелян несколькими сутками раньше. Это был бандит, известный своими садистскими наклонностями. Стремясь получить признание о спрятанных ценностях, он практиковал скальпирование жертв с дальнейшим поливанием одеколоном, и другие виды пыток. Подобное поведение он считал нормой по отношению к представителям бывших привилегированных сословий и требовал, чтобы все анархистские группы разных наименований признали своим кредо безграничное право реквизиций и конфискаций.

Еще минимум двое анархистов были убиты при попытке к бегству. Принцип, по которому осуществлялась выборка «уголовных», не совсем ясен. Так, среди погибших уже после задержания числился рабочий-анархист Ходунов, один из авторитетных «идейных».

Под удобным предлогом борьбы с бандитизмом внешне дружественное большевикам анархическое движение совершенно разгромили. В этом разгроме принимали активное участие и левые эсеры, которым до собственной «Варфоломеевой ночи» оставалось меньше трех месяцев. Дальнейшие действия большевиков показали очевидное — никто не собирался оставлять анархистов, вроде бы очистившихся с помощью ЧК от бандитского элемента, в покое.

Большевики постановили особняки держать под охраной ЧК; ни дом «Анархии», ни другие объекты анархистам не передавать; всех переписать; силовую поддержку московских анархистов в лице самарского отряда — под конвоем отправить домой.

Лидеры МФАГ, отпущенные в апреле, позднее были привлечены к ответственности за «укрывательство» (суд не состоялся, но явное намерение сохранилось), газету «Анархия» закрыли уже летом 1918 года в числе «буржуазных изданий», особняки отняли, а около нового штаба МФАГ ошивалось больше чекистов, чем анархистов. Эпоха анархизма в Москве закончилась бесследно. Ни до, ни после анархисты не были так сильны, как в апреле 1918 года.

Анархическое движение ответило большевикам активной поддержкой мятежа левых эсеров. Многие черногвардейцы присоединились к отряду эсера Попова, в апреле участвовавшего в разгроме клубов. Кульминацией холодного противостояния анархистов и большевиков в столице стал теракт в сентябре 1919 года — взорвали комитет компартии в Леонтьевском переулке, погибло 12 человек. Ответственность за взрыв взяла на себя группа независимых анархистов, в их заявлении говорилось:

«Так мстит рука революционных партизан-повстанцев чрезвычайщикам и комиссародержащим за десятки тысяч расстрелянных крестьян, рабочих и трудовой интеллигенции, за предательство повстанцев-махновцев Украины, за расстрел и аресты анархистов, за разгром федераций и групп во всех городах и деревнях, за закрытие всех газет и журналов».

Многие видные анархисты, участники московского движения, ушли в махновщину. Михаил Уралов, бывший матрос и заведующий боевыми силами «Черной гвардии» в Москве, стал одним из махновских командиров.

Судьба большей части руководства московских анархистов сложилась довольно печально. Лев Черный был расстрелян в 1921 году, Владимир Бармаш в 20–30-е годы путешествовал из ссылки в ссылку и в итоге сгинул в лагерях после 1938 года, Рогдаев умер в ссылке в 1934-м. Александр Ге (Голберг), анархо-коммунист и своего рода связующее звено между большевиками и анархистами, один из немногих анархистов во ВЦИК, после апрельского разгрома окончательно примкнул к большевикам, был председателем ЧК марионеточной Северо-Кавказской республики, убит белыми в 1919 году. Только Абба Гордин благополучно эмигрировал в США, а затем в Израиль, где и скончался в 1964-м.

Чекисты, как мы уже говорили, 12 апреля впервые показали готовность достигать цели любыми способами, потом вошедшую у них в привычку. Те же люди вскоре будут громить левоэсеровский мятеж, раскрывать заговор «Союза Защиты Родины и Свободы», давить бунты в Ярославле, Рыбинске и Костроме. К этому времени в свои права вступит политика красного террора.

В мае 1918 года ЧК расстреляла «всего» 28 человек (включая 12 анархистов). В сентябре число расстрелянных увеличилось в 6 раз до 167 человек (только в Москве). Времена, когда Дзержинскому приходилось оправдываться за убитых при задержании анархистов, а ЧК с гордостью объявляла об отсутствии расстрельных приговоров по политическим делам, безвозвратно канули в лету.