Ранее: первая Дума
Народ, в общем, не заметил роспуска Первой Думы. Крестьяне, распаленные эсерами, продолжали требовать земли, иногда случались рабочие стачки, но в основном страна успокоилась. Правительство возглавил один из величайших государственных умов старой России — Петр Столыпин. Под его руководством за междудумье «был выстроен бастион» из законов, предваряющих широкие реформы. А дальше начались досрочные выборы в Государственную думу Российской Империи II созыва.
Междудумье
В начале июля 1906 года Первую Государственную думу распустили. Депутатов, уверившихся в своей судьбоносной миссии, такой поворот застал врасплох. Многие из них, рассчитывая на общественную поддержку, провели в Выборге выездное заседание, где составили обращение к народу, надеясь на всеобщее восстание. Но России было все равно.
Император решил поставить повторный опыт с народным представительством; власти озаботились тем, чтобы никто из выборгских бунтовщиков не смог более попасть в Думу. Решили прибегнуть к гуманному способу: участников конференции арестовали и осудили по 129-й статье уголовного уложения (распространение сочинений или изображений, возбуждающих к бунтовщическим деяниям) — сроки за это полагались символические, но преступник лишался политических прав.
Из 169 фигурантов троих оправдали: двое (И. Д. Бугров и С. П. Притула) предоставили алиби, а еще одного (А. Л. Шемякин) отпустили — оказалось, что его подпись перепутали с чужой. Остальных осудили на 3 месяца тюремного заключения.
Депутаты Первой Думы у входа в тюрьму
Отношение самих депутатов к выборгскому воззванию видно, например, по воспоминаниям Ариадны Тырковой-Вильямс, тогда члена ЦК партии: «Бывший член Государственной думы адвокат Е. И. Кедрин, единственный кадет, исполнивший наказ выборгского воззвания, отказался платить налоги, и суд постановил продать с аукциона его мебель».
Замечательно, что первый лот — деревянная кустарная пепельница — был выкуплен тайным агентом охранки, князем Бебутовым, за 1000 рублей, что покрыло всю сумму взыскания.
Общественное мнение единодушно считало, что деятельность Первой Думы была борьбой «конституции» с «пережитками Самодержавия». Но, как едко заметил потом В. А. Маклаков: «С поправкой, что „конституцию“ защищало правительство, а „пережитки Самодержавия“ — Дума».
В этом парадоксе вся история русских революций. Царские министры может быть и не хотели никакой демократии, но исправно охраняли демократические ценности, ничем не нарушив установленный императором конституционный порядок. «Врожденные парламентарии» из Думы, как любили говаривать о себе разнообразные милюковы, оказались сплошным отрицанием всякой конституции и часто вообще не очень понимали, что такое законодательная власть («демократия — власть демократов»).
Бесславный преждевременный конец первого созыва привел к тому, что левые и правые, бойкотировавшие до этого Думу, решили принять участие в политической борьбе. Началась новая предвыборная гонка — на фоне последних отголосков первой революции. Формально начало избирательных кампаний было назначено на ноябрь 1906 года, но политические силы начали готовиться к схватке задолго до того.
Партии
На левом фланге расположились десятки мелких и более крупных организаций, иногда воевавших друг с другом, иногда сотрудничавших. В числе основных игроков оказались пять организаций: Российская социал-демократическая рабочая партия (эсдеки), Партия социалистов-революционеров (эсеры), Трудовая группа (трудовики) и Партия народной свободы (кадеты). Последних часто относят к политическому центру, основываясь на заявлениях и риторике кадетской верхушки, но если судить по программе, то они, скорее, самые правые из левых.
Эсдеки, игнорировавшие первые выборы, признали это просчетом и решили теперь прорваться во Вторую Думу. Конечно, и в Первой заседало несколько социал-демократов, но это были исключения из общей картины.
Тут нужно заметить, что российские левые в ту пору представляли собой нечто среднее между банкой с пауками и змеиным клубком. Основанная в 1898 году РСДРП уже на II съезде в 1903-м разделилась на две части. Сторонники группы Мартова предлагали передать землю муниципалитетам, поддержать буржуазию в её борьбе и положиться на естественный ход вещей — обещанное Марксом неизбежное наступление социализма. Группа Ленина предложила другой путь — землю национализировать, бороться сразу за социалистическую революцию, а ту часть теории, где про буржуазный переход, просто выкинуть.
На съезде вторая группа оказалась в большинстве и Владимир Ильич, ловко сыграв на сложившемся положении, назвал свою фракцию «большевиками». Потом большевики нередко оказывались в меньшинстве, но название создавало впечатление значительности. В апреле 1906 года прошел объединительный IV съезд, принявший программу, предложенную мартовцами (меньшевиками). В ней был и пункт об участии в легальной политической борьбе — выборах в Государственную думу.
Эсеры, в разгар революции считавшие любой компромисс с властью признаком слабости, резко изменили свою позицию, когда поняли, что жар народного недовольства спадает, а парламент представляет собой замечательную трибуну для рекламы.
В Думе первого созыва из независимых депутатов левых взглядов сформировалась Трудовая группа. За время совместной работы они сбились в более-менее прочную фракцию и теперь выработали единую платформу, на основе которой депутаты разных партийных течений и взглядов могли бы работать вместе.
Группы депутатов (слева — члены Трудовой группы)
Кадетская партия, которая тяжелее всего поплатилась за выборгскую историю, оправилась от удара довольно быстро. В городских партийных отделениях закипела работа. Конституционные демократы уже имели опыт победы на предыдущих выборах, и теперь рассчитывали на большинство. Выводы сделали и из поражения: по выражению Милюкова, «штурм» должен был смениться «правильной осадой».
Собрание актива Кадетской партии в доме В.Д. Набокова
Центр политического поля мог похвастаться только одной организацией — Союзом 17 октября (октябристы). Небольшая партия, возникшая на основе «меньшинства» земско-городских съездов, сформировалась в феврале 1906 года. Столыпин понимал, что реформы требуют искать общий язык с депутатами — а лучше провести в парламент своих людей. Октябристы хорошо подходили на роль «правительственной партии». Гучков, их лидер, после трагедии на Аптекарском острове даже поддержал введение военно-полевых судов.
На правом фланге картина была не менее любопытной. Либералы традиционно называли всех правых черносотенцами, но на деле правая фракция не была монолитной. В неё входили: Русское собрание, Союз русского народа и Русская монархическая партия.
Самой первой правой организацией стало Русское собрание — оно сформировалось за пять лет до начала революционных событий, но никак себя не проявило. Понимая слабость своей позиции, Собрание решило не выставлять кандидатов на выборы и рекомендовало своим членам голосовать за других правых.
Понимая, что в новых условиях необходимы массовые правомонархические организации, А. И. Дубровин и А. Майков инициировали создание Союза русского народа. Императору понравилась эта идея, и Союз получил финансовую и политическую поддержку. Увы, авторитет организации пошатнули скандалы и расколы.
Русская монархическая партия под предводительством Владимира Андреевича Грингмута выступала за сохранение самодержавия и предлагала сократить полномочия Думы до совещательных. Партия была одной из самых крупных организаций и выступила с предложением объединить все патриотические силы для борьбы с революцией. Первые выборы РМП игнорировала, рекомендуя властям изменить избирательный закон. Но когда оказалось, что император не намерен ничего менять, а выборы во второй созыв пройдут в назначенное время, монархисты объединились в единый блок с московским отделением СРН.
Правых объединяло отношение к парламентаризму как к вредной монархической идее — в Думу они шли с намерением окончательно дискредитировать этот орган.
87-я статья
Статья 87-я Основных Законов гласила, что правительство может принимать неотложные меры в промежутке между сессиями Государственных дум. Власти в полной мере воспользовались этим положением.
Отправной точкой стало неудачное покушение на П. А. Столыпина 12 августа — тогда погибло около 30 человек, дочь и сын премьер-министра были ранены. Во-первых, общественное мнение, до этого не слишком жалевшее «царских приспешников», теперь вполне поддержало министра. Во-вторых, такой резонансный теракт развязал Столыпину руки и позволил применить силу для окончательного наведения порядка.
Утром 25 августа в газетах появилось сразу два документа: программа правительственных преобразований и закон о военно-полевых судах. Основные реформы: право на неприкосновенность личности, гражданское равноправие, местное самоуправление, свобода вероисповедания. Кроме того, сообщалось об ускорении подготовки к Церковному собору и снятии «отживших» ограничений с евреев.
Разумеется, самым главным был закон о военно-полевых судах. Новые суды состояли из трех офицеров; их решение приводилось в исполнение в 24 часа.
Нововведения не устроили никого: левые осуждали новый закон как антиреволюционный и негуманный, а правых возмущало снятие ограничений, пусть и отживших, с евреев. Планы премьера целиком поддержали только Гучков и октябристы — «с особым удовольствием».
Самые важные элементы программы начали принимать в междудумье. Решение аграрного вопроса было первоочередным. 12 августа опубликован указ о передаче Крестьянскому банку удельных земель, бывших собственностью императорской семьи. 27 августа — указ о продаже казенных земель. 19 сентября — указ об использовании кабинетских земель на Алтае. Эти три указа не только создавали огромный земельный фонд, но и открывали огромные пространства для переселения.
Указом от 5 октября крестьянское сословие уравнивается в правах с остальными. А манифестом от 3 ноября гарантировалось снятие выкупных платежей за наделы начиная с 1 января 1907 года. 9 ноября издан указ о раскрепощении общины. Этот акт окончательно порвал с земельной политикой предыдущего царствования и повел русское крестьянство по пути частного землевладения. Он давал право каждому свободно выйти из «мира» с закреплением земли в собственность. Земельная реформа началась.
По 87-й статье был проведен еще ряд законов: указ 14 октября о свободе старообрядческих общин; указ 15 ноября об ограничении рабочего дня и о воскресном отдыхе; отмена процентной нормы при приеме учащихся в высшие учебные заведения и тому подобные вещи.
Второй созыв
В отличие от Первой Думы, где почти не было правых, во вторую вошли беспартийные правые и крайне правые, получившие совместно 50 и 10 мест соответственно. 44 места заняли умеренно правые и октябристы. РСДРП смогла провести 65 депутатов (36 меньшевиков и 18 большевиков, 11 депутатов не имели право голоса во фракции). Социал-революционеры завоевали 37 мест, а отколовшиеся от них энэсы (народные социалисты) — 16. При этом к эсерам была близка казачья группа депутатов, состоявшая из 17 членов. Трудовая группа, объединившаяся с Крестьянским союзом, заняла 104 места.
Выборщики
Кадетам не удалось повторить триумф Первой Думы, и они могли похвастаться только 98 депутатами — почти вдвое меньше, чем в прошлый раз. П. Н. Милюкову снова не повезло, его отстранил от участия в выборах Сенат, не оценивший шутку: лидер партии кадетов баллотировался как приказчик книжного склада «Общественная польза».
Усилились и автономисты — Польское коло получило 46 мест, мусульманская группа — 30 мест. Автономисты часто блокировались с кадетами, иногда с другими левыми, но в основном отстаивали свои специфические интересы, совпадавшие с предложениями то одной, то другой фракции.
Дума явно радикализовалась. Появились крайне левые и крайне правые полюса политического спектра. Ленин так выразил суть произошедших изменений: «Поправение верхов, полевение низов, обострение политических крайностей». Закончилось это предсказуемо: парламентская культура ещё не успела сложиться, и в конце концов противоречия совершенно парализовали деятельность парламента.
Выборы
Противостояние
В Думу шли для достижения разных целей: кадеты, по меткому замечанию Герье, «явились во Вторую Думу мстить за роспуск Первой»; эсдеки рассчитывали использовать парламент как трибуну для пропаганды своих идей; эсеры хотели дополнить нелегальную борьбу легальной.
Трудовики, представлявшие «стадо без пастыря», и Крестьянский союз (в котором состояли только двое крестьян) по большей части шли без определенной программы. «Из темной массы трудовиков, — пишет Герье, — выдается несколько типических для Государственной думы личностей». Один крестьянин-трудовик успел два года отсидеть в тюрьме и прославиться как «президент алапаевской республики».
Поляки, сформировавшие Польское коло, против ожиданий с большим удовольствием поддерживали репрессии против революционеров. Они мечтали получить широкую автономию, по многим вопросам сходясь с Партией народной свободы. Мусульманская фракция не могла договориться сама с собой и часто растворялась в других.
Депутаты от Польши и от Сибири и Степного края
Среди депутатов-мусульман попадались примечательные личности: например, представитель Акмолинской области Шаймардан Кащегулов выступал за шариат. Избирательная комиссия сомневалась, что он знает русский язык. Закаспийская область послала в столицу Махтума Нурберды-Ханова, подполковника милиции, потомка ахалайских ханов, оборонявшего когда-то крепость Геок-Теке от генерала Скобелева. После победы русских Нурберды перешел на правильную сторону и занялся земледелием. Самаркандская область отправила в Петербург Таш-Пулата Абдухалилева, самаркандского дельца. М. М. Боиович в числе его достоинств называет «довольно бойкое владение разговорным русским языком». А город Ташкент выбрал Абду Рауфа Кариева Абду Вах Ин Кары, и вот этот дважды Абду уже совершенно точно ни бельмеса не понимал по-русски.
Вообще, мусульманская фракция пестрела самаркандскими и кокандскими торговцами, муллами, азербайджанскими и армянскими революционерами, киргизами, башкирами и татарами.
Группа депутатов—членов мусульманской трудовой группы.
Октябристы, умеренные правые и беспартийные правые воспринимали Думу как платформу для достижения праволиберальных, проправительственных целей. Октябристы в конце концов настолько сблизились со Столыпиным, что Гучков описывал это сотрудничество как «влеченье — род недуга».
Крайне правые, напротив, стремились по мере сил дискредитировать Думу, довести дело до роспуска и покончить с этим противным их любимому самодержавию экспериментом. В. М. Пуришкевичка нередко выгоняли с заседаний за брань, причём сам он не уходил и требовал непременно выводить себя силой. Прибегали охранники, и он, по воспоминаниям Я. В. Глинки, «садился на плечи охранников, скрестивши руки, и в этом кортеже выезжал из зала заседаний».
Чрезвычайная пестрота политических взглядов, уменьшение кадетской партии в пользу радикальных эсдеков и эсеров, появление правых радикалов — всё это сказывалось на устойчивости Думы не самым лучшим образом.
Кликните для увеличения
Открытие
20 февраля 1907 года состоялось открытие Государственной думы II созыва.
Конница лейб-гвардии ровным строем двигалась впереди, сопровождая императорскую карету. Кавалеристы заняли позиции во дворе Зимнего дворца. Внутри уже собрались чиновники, министры, иностранные гости и клир. Следом за ними прибыли депутаты — кто в роскошном экипаже, а кто на простом извозчике. Гремя и пугая полицейских лошадей на заставе, подъезжали экзотические новинки — автомобили.
Застава конных стражников и полиция на Шпалерной улице во время открытия Второй думы
Как и в прошлый раз, приглашенные собрались в Георгиевском зале, где должен был проходить молебен. Как вспоминает епископ Евлогий, молились только члены правительства и депутаты из крестьян и священников. Другие «не только не присоединились к молящимся, но вели себя так непринужденно, что можно было подумать — они нас не видят и не слышат».
Императорской речи не было, поэтому депутаты и правительство переместились в Таврический дворец, трудовик И. Я. Голубев зачитал с трибуны Высочайший указ об открытии Государственной думы. Затем тайным голосованием и баллотировкой выбрали председателя — победил кадет Ф. А. Головин.
Проверка мандатов
Выборы секретаря и товарищей (заместителей) секретаря затянулись на два дня. Первого выбрали достаточно быстро, им стал М. В. Челноков — член ЦК Партии народной свободы. С товарищами было сложнее: депутаты решили сперва определить их количество, а уж потом, обсудив детали внутри и между фракциями, голосовать. П. А. Крушеван иронизировал по этому поводу, намекая, конечно, на кадетов: «Выборы до сих пор достаточно показали, что здесь в соглашениях никакой надобности нет, так как выборы ведутся одной группой; следовательно, эта группа великолепно может сговориться».
24 февраля формирование бюро завершилось и парламентарии наконец приступили к деятельности.
Торжественное собрание и молебен в день открытия Второй Думы
Парламентарии
Страна понемногу отходила от революции. Улицы стали чище, вновь открывались трактиры и рестораны, ярко освещенные витрины заполнялись товаром. Мостовые и площади перестали напоминать места боевых действий. Мятеж отступал, общество перестало поддерживать теракты. При свете здравого смысла лихие налеты и экспроприации мужественных террористов оказались обыкновенными грабежами. Забавно, что это осознавали и сами революционеры: многие предпочитали не сдавать добытое в партийную кассу, а напоследок прокутить в борделях на Лиговке.
Дума выходила из моды вместе с революцией и парламентаризмом. Разве что 2 марта случился инцидент, попавший на первые полосы газет: рано утром в зале, где собирались депутаты, обрушился потолок — прямо на места кадетов и трудовиков. Никто не пострадал — до заседания оставалось еще несколько часов.
Вид части зала Дворянского собрания во время совместного заседания Государственного Совета и Думы
Столыпин и правительство в период междудумья подготовили план реформ, которые для превращения в постоянно действующие законы необходимо было представить на утверждение Второй Думе. 6 марта премьер-министр должен был выступать в парламенте. Николай II придавал этому моменту большое значение, находя, что после речи «станет ясно, пожелает ли Дума серьезно заняться своим делом или начнет терять время… болтовней или ругательствами».
Столыпин говорил о том, что Россия находится в «периоде перестройки, а, следовательно, брожения», и что цель всех правительственных преобразований — превратить Империю в «правовое государство». Он описал внесенные в Думу законопроекты: аграрный, о неприкосновенности личности, преобразование местного суда, предлагая депутатам наладить совместную работу.
Совместное заседание Государственного Совета и Думы. Выступает председатель Совета Министров П.А.Столыпин
Депутаты не хотели. Кадеты, претендовавшие на ключевую роль, просто промолчали — они хотели вынудить Совет Министров уйти в отставку. Социал-демократы выставили оратором И. Г. Церетели, 25-летнего юношу, не окончившего даже университета, сотрудника грузинских газет. Тот в обычном для эсдеков экзальтированном духе много говорил о реках крови, разорении народа и тому подобной чепухе, ничего не сказав по существу. «Но ему ли было говорить с русским правительством от имени России»? — вопрошал злой критик Думы Гурье.
Председатель Головин не реагировал на требования справа остановить оратора, прося лишь, чтобы его «не перебивали». Дальше выступал эсдек-меньшевик латыш И. П. Озол, который, не меняя риторики, сообщил депутатам о притеснении рабочих полицией: в бюро союза портных жандармы испортили мебель. Началась склока. Правые ругали Церетели, левые по старой привычке замитинговали. Пуришкевич говорил: «Мы хотим, мы правые партии, <…>, мы хотим, чтобы историческое развитие России было эволюционным, а не революционным». С этим были очевидные проблемы. Стало ясно, что новая Дума мало чем отличается от старой: она собралась не принимать законы, а работать трибуной для кадетской и социалистической агитации. В конце концов слово вновь взял Столыпин, к этому моменту всё понявший. Он сообщил собравшимся, что правительство может ответить им двумя словами: «Не запугаете».
Уже после, в частной беседе с генералом М. И. Батьяловым, председатель Совета Министров так оценивал собравшихся депутатов: «Говоря тривиально, в Думе сидят такие личности, которым хочется дать в морду».
Группы депутатов
Предстояло разбить депутатов по комиссиям. Председатель огласил список постоянных, подлежащих избранию Думой, комиссий: бюджетная, финансовая, по исполнению росписи, редакционная и библиотечная. Неожиданно в этом перечне оказалась какая-то «комиссия для помощи голодающим». На нее поначалу не обратили внимания, и не обращали бы, но кто-то из любопытства поинтересовался, зачем она.
Эсдеки ответили праведным негодованием. Депутат Измайлов «удивлялся хладнокровному отношению Думы к помощи голодающим», депутат Булат, трудовик, объяснял, что тут нет ничего странного: есть голодающие, и комиссия будет их кормить. Депутат Пьяных обличал правительство: «Необходимо избрать Комиссию для голодающих. У нас брало правительство в свои руки эту самую Комиссию; оно заботилось о голоде, князь или граф, только я не знаю титула его, но скажу только, что это — Гурко, который 200 000, если не ошибаюсь, денег похитил, а Лидваль помощником был ему». Уважаемому оратору вторил депутат Жигулев: «Давайте реформы, а реформа у нас есть: чтобы вся земля перешла в руки крестьян без всякого выкупа. Вот тебе и реформа». Маклаков в своих воспоминаниях приводит множество подобных цитат — «как показатель удручающего культурного уровня той среды, в которой приходилось работать».
Решение вопроса взял в свои руки кадет Родичев — он раскритиковал предыдущие заявления и предложил смягчить формулировку, создав комиссию для «рассмотрения, согласно закона, отчета Министерства Внутренних Дел и продовольственных операций и для исследования хода продовольственных дел в кампании 1906–1907 годов». Против него немедленно ополчились эсдеки — например, молодой Кутаисский депутат Ломташидзе заявлял: «Здесь раздается масса упреков, что будто мы здесь сделали филиальное отделение русской революции. Но это слово было сказано с намерением пустить демагогию. В этом видная явная демагогия, подлая демагогия, заявляю это с этой трибуны открыто». Когда он кончил речь, чей-то голос попросил, чтобы ее перевели на русский язык. «Желание это, по-видимому, — иронизирует Гурье, — было исполнено», потому что в большинстве других источников она выглядит несколько иначе.
Вдруг правые, не имевшие оснований беречь Думу, вместо злорадства целиком поддержали кадетское предложение. Значение этого шага трудно переоценить: в парламенте могло образоваться пусть шаткое, но большинство, готовое слушать правительство.
Депутаты от Киевской губернии
Одним из главных указов междудумья был указ о военно-полевых судах. Но срок действия актов, проведенных по ст. 87, оканчивался через 2 месяца после открытия новой Думы. Поторопившись, Партия народной свободы спешно внесла предложение об отмене ненавистных «троек». Как потом признавали сами кадеты, это была абсурдная мера — никаких причин делать это «спешно» не существовало. Правительству бы всё равно пришлось вносить этот закон на рассмотрение, и Дума отменила бы его в тот же день.
Но такая умеренность по тем временам выглядела для левых чуть ли не преступной. Конституционных демократов после истории с комиссией для голодающих начали обвинять в сговоре, в переходе на сторону правительства, в реакционном настрое. Им требовалось реабилитироваться перед братьями-революционерами. Не выдержав критики, многие рядовые члены партии решили восстать против лидеров и потребовали отменить закон о «тройках» прямо сейчас — при полном неодобрении своих предводителей.
Напрасно Милюков увещевал своих людей и просил их не портить удачную линию, не поддаваться эмоциям и не размениваться на мелочи. 12 марта голосами всех против правых Дума приступила к обсуждению закона об отмене военно-полевых судов. Начавшееся было сотрудничество кадетов с умеренными правыми расстроилось.
Прения продолжались два дня. В красноречии состязались 47 ораторов. Только 11 из них высказались против; обтекаемые формулировки искали даже крайней правые. Левые же призывали не только к отмене судов, но и к необходимости «вырвать у власти оружие против народа».
Социалисты-революционеры
От лица социал-демократов говорили закавказские депутаты. Первым выступал Тер-Аветинянц: «Господа депутаты! Потолок Таврического дворца не выдержал стонов народа и обвалился»! Другой эсдек, Герусь, говорил, что правительство подстегнуло анархию, а депутат Алексинский заявил, что он член партии, которая не приемлет террор как «средства тактики», но не даст в обиду «борцов за народ».
Журналисты были в восторге: овации, аплодисменты, красивые речи — «вся сценическая сторона больших парламентских дней». Пресса заявляла, что этот день стал настоящим открытием Думы.
Маклаков выступал против судов на том основании, что они «уничтожают государство как правовое явление». Его речь имела очень большой успех. Министр внутренних дел Макаров сообщил во время перерыва, что Столыпин тоже впечатлен, оценил довод об «антигосударственности» и расспрашивал его о хорошо говорившем докладчике. Ирония в том, что на Выборгском процессе Макаров был обвинителем, а Маклаков — защитником.
Премьер-министр неожиданно уступил кадетам. Он согласился, что подобные меры по определению могут быть только временными и «не могут приобретать постоянного характера». И что если правительство хочет воспитать народ в правовом ключе, то стоит ограничить их применение только самыми «дерзновенными преступлениями».
Депутаты… его не поняли. Председатель Головин немедленно дал слово нескольким левым ораторам, раскритиковавшим и эту программу. Милюков в газете «Русская речь» объявил, что Столыпин снова угрожал Думе. Премьер между тем не только заявил, что не станет вносить закон на рассмотрение, но и дал административным властям инструкции более не применять военно-полевых судов. Левых не удовлетворило и это: всего за два дня до естественного прекращения действия закона о «тройках» социал-демократы снова потребовали его отменить «немедленно и без прений». Правительство не предупредили. Депутат Кузьмин-Караваев зачитал текст законопроекта в полупустом зале, и Дума без прений его приняла. Маклаков, узнав о «творимом беззаконии», со злости сказал: «Это не Дума, а кабак». «Дело, хорошо начатое, — писал он, — кончилось так потому, что и Вторая Дума на этот раз сочла свою волю выше закона».
Дальше парламентарии принялись обсуждать другой чрезвычайный закон — «Об установлении ответственности за восхваление преступных деяний в речи или печати». Правительство, желавшее превратить его в постоянный, общим порядком внесло его на рассмотрение Думы, и 18 мая соответствующая комиссия представила необходимый доклад. Депутаты могли пойти двумя путями: потребовать переработать закон или отклонить его вовсе.
Группа депутатов
Докладчик Пергамент, выступая от имени комиссии, сходу начал требовать второго пути. Октябристы протестовали — депутат Танцов, например, говорил: «Многие ораторы добывают себе славу и деньги ценою политических младенцев». Закон до некоторой степени ограничил бы демагогию и не дал недобросовестным политикам манипулировать массами.
Как бы желая подтвердить слова октябристов действием, следующий оратор, Кузьмин-Караваев, на ходу сочинил две абсурдные притчи: первая была о человеке, который прививает людей от оспы, не имея на то права, и о корреспонденте, который одобряет такой противоправный поступок в печати, потому что он несет пользу народу. «И вот за это, — говорит Кузьмин-Караваев, — меня могут посадить на 8 месяцев в тюрьму». Вторая притча повествовала о депутате-октябристе, который переметнулся сперва к эсдекам, а потом к черносотенцам. И вот, дескать, если Караваев станет «хвалить октябриста, <…> за это будет грозить 8 месяцев тюрьмы». И вот таким экзотическим способом Думу склонял… профессор-юрист.
Радикалам-центристам оппонировал министр юстиции, который подробно объяснил, что нельзя наказывать строже за восхваление, чем за деяние, что в Норвегии подобные преступление караются не 8 месяцами, а 8 годами тюрьмы. Он предложил депутатам вносить свои поправки, чтобы избежать проблем, о которых говорили предыдущие ораторы. Но, как заметил с характерной горькой иронией Гурье, «что значат аргументы для лиц, пришедших не обсуждать, а осуждать!»
Ереванский дашнакцутюн Тигранян требовал более радикального вердикта: «Данный законопроект я отвергаю, и восхваление нарушений существующих, устаревших законов за преступление не почитаю». Тут уж Дума поддалась окончательно. Закон был отвергнут.
Группа депутатов от Уфимской губернии
Вслед за ним пали: закон, запрещавший отбывать воинскую повинность лицам, привлеченным к формальному дознанию по политическим преступлениям; закон, касающийся мер предупреждения побегов арестантов и вводивший вместо наручников легкие предупредительные связи; закон «об усилении ответственности за распространение среди войск противоправительственных учений и суждений».
Обсуждение последнего закона «Об усилении ответственности…» стоит рассмотреть более подробно, потому что за эсдековской пропагандой и кадетскими стенаниями о нарушении прав солдат и агитаторов потерялась речь человека, ставшего волей судьбы одним из палачей России — Шульгина.
Шульгин описал бунт в войсках во время революции, которому был свидетель, и слова его оказались намного красноречивей, чем вымышленные анекдотические истории Кузьмина-Караваева:
Весь этот бунт, господа, прошел перед моими глазами. Я видел этих людей, когда они, опьяненные агитаторами, с винтовками наперевес, ворвались в нашу роту с дикими криками; с дикими, господа, потому, что они с одной стороны, когда их спрашивали, что им нужно, — они кричали, что теперь все бастуют, поэтому и мы бастуем; а с другой стороны многие кричали: «Да что, ваше благородие, мы ничего, пойдемте на плац Боже царя храни петь». Тут же раздавались прокламации, в которых после 33-х требований умных и неумных было требование об учредительном собрании. Я, господа, видел, как беспомощно сопротивлялись наши солдаты, которые не понимали, против чего они бунтуют, как не понимали этого хорошо и те, кто бунтовал. Я видел, как штыками и прикладами часть их заставили присоединиться к себе, а часть разбежалась по чердакам. Я видел потом позорное и жалкое возвращение этих людей, когда, пробродивши полдня по городу в сопровождении многотысячной толпы разного сброда, они были разогнаны одной ротой Миргородского полка — двумя залпами, причем 500 человек саперов с заряженными винтовками разбежалось. В этом может быть был самый большой позор. Я видел их потом, когда они были арестованы в казарме, где мне приходилось не раз дежурить, я видел их с утра до ночи и внимательно наблюдал их, и я должен сказать, что это не были преступники, что это были такие же солдаты, как и все остальные, с той только разницей, что ними стряслась беда. Я видел, как они работают, как обедают, разговаривал с ними много, слышал их бесконечные жалобы, слышал иногда рыдания этих взрослых людей, которые плакали, как дети; слышал проклятия агитаторам, — и, господа, когда я все это слышал, — то во мне поднималась страшная злоба против тех, кто привел их к этому делу. Так, господа, было в казармах, а перед воротами казарм было еще хуже. Если бы вы видели ту хохлушку-старуху, которая из деревни шаркающими ногами приползла и спрашивала меня, что он, живой или не живой — это о сыне! Если бы вы видели тех жен, которые добивались свидания, если бы вы ощутили ту уйму страданий, бессмысленных страданий, ничего не приносящих, которые висели над этими Николаевскими казармами в те дни, — то вы наверно сказали бы, что нет таких драконовских мер, которых бы не следовало применить к господам, толкнувшим на это. Бунт этот был бессмыслен, как и все остальные; я никогда не забуду фразы рядового Азовского полка, который характеризовал его так: «Эх, саперы, продали вы Россию за кислое молоко».
Закон был отвергнут.
Дума по-прежнему хотела играть в революцию. Из 287 законопроектов, внесенных правительством, одобрили всего 20, силу закона получили только три.
Афанасьев А.Г., депутат от обл. войска Донского, Афанасьев А.Г., депутат от Курской губернии
Расправившись с «бастионом» правительства, воздвигнутым в период междудумья, парламент приступил к осаде главной крепости. В качестве тарана, как и в прошлый раз, выбрали запросы о незаконных действиях правительства.
Все началось с эсера Сигова, обвинившего полицию в избиении его и провожающих по дороге на вокзал безо всякого повода. Оказалось, что Сигов читал на неразрешенном собрании прокламацию, в которой призывал к отмене армии, экспроприации частной собственности и созыву учредительного собрания. А когда пришел полицейский, то выбежал с 300 слушателями на улицу и начал петь революционные песни. Эту-то толпу «провожающих» и разогнали. Большинство Думы, понимая, что этот запрос будет безрезультатным, отказались его ратифицировать.
Эсдеки не унимались и предложили еще три запроса. Один из них касался столкновения заключенных рижской тюрьмы со стражей. Депутаты заспорили. Социал-демократы по-прежнему видели в каждом запросе возможность прорекламировать себя и хватались за каждое сенсационное известие; конституционные демократы, наученные горьким опытом Первой Думы, старались по мере сил образумить своих радикальных коллег. Левые же торопились. Они утверждали, что если не поспешить, то люди будут преданы военно-полевым судам. Вскоре, однако, оказалось, что вешать никого не собираются, а заключенные просто-напросто пытались бежать.
Правые принялись высмеивать попытки левых спасти жизни преступникам. Шульгин говорил: «Кто здесь говорит о смерти, о жалости, о милосердии? Я, господа, прошу вас <…> сказать: а нет ли, господа, у кого-нибудь у вас бомбы в кармане?»
Группа монархистов. В.В. Шульгин стоит в центре
Вскоре запрос о конкретном случае превратился в «исследование общих условий содержания заключенных в рижских тюрьмах». На него немедленно ответил товарищ министра внутренних дел, сообщивший, что в ответ на слухи о злоупотреблениях в Ригу был немедленно откомандирован директор полиции. На месте он обнаружил, что газетные сведения преувеличены, а «орудия пыток», о которых писал корреспондент английской Tribunе, оказались шкафом с вещественными доказательствами. Министр заметил, что за время столкновений рижская полиция потеряла 111 человек убитыми и ранеными.
Запросы продолжались. За недолгие 102 дня своей работы Вторая Дума внесла их 37 штук.
Законодательная деятельность
Основными в «органической» деятельности народного представительства были два направления: бюджет и аграрный вопрос.
Бюджет Российской Империи публиковался открыто, для общества это было не ново. Но вот теперь народные избранники впервые могли разобрать и обсудить документ.
Прения по бюджету открыл министр финансов, который призвал не превращать рассмотрение документа в «дело какой-либо партии». От кадетов выступало два оратора. Первым был бывший товарищ министра финансов Кутлер, пожаловавшийся, что бюджет не включили многомиллионное «ведомство Императрицы Марии» — и получил от министра отповедь: ведомство никогда не входило в состав государственной росписи (но депутаты могли бы при желании это исправить). На другое замечание «профессионала» Кутлера, заметившего пропажу 90 000 рублей, министр ответил, что «если бы такой опытный составитель финансовых смет, хотя и признаваемых негодными» посмотрел внимательнее, то увидел бы, что деньги пошли на увеличение содержания народных учителей. Кутлер не смутился и призвал всемерно осудить бюджетную политику — как предназначенную для «наполнения карманов более полных, иногда туго набитых».
Вторым выступал Струве, который должен был «протестовать на всю страну и на весь мир» против ограничения прав Государственной думы, в том числе права сокращать статьи расходов. Но он неожиданно для многих поддержал устоявшийся порядок. Начав за здравие, Струве зачем-то кончил за упокой: он вдруг предложил заменить юридические нормы моральными, считая, что этого будет достаточно для предотвращения преступлений.
Вслед за прекраснодушным кадетом на трибуну взошли люди, вскормленные совсем другим молоком. Депутат-энэс Щербина говорил много и не по существу, а когда председатель пригласил его вернуться к бюджету, потребовал отменить ограничения Государственной думы ради исполнения «фактического права» изменять бюджет по воле народа. Ему вторил эсер Зайцев, заявивший, что народ послал его не бюджеты обсуждать, а «добывать землю и волю».
Депутаты от Новгородской губернии и от Кубанской области
Против бюджета высказался и представитель Польского коло Стецкий, считавший, что прежде чем принимать бюджеты, нужно даровать другим народам (и прежде всего польскому) свободу народного развития. Глава финансового ведомства в ответ отправил польского депутата исследовать кассовый отчет, из которого следовало, что «в общие средства российской казны доходов с польской окраины поступает меньше, чем расходуется на нее».
От эсдеков выступил Алексинский, который говорит так долго, путано и отвлеченно, что часть правых не выдержала и удалилась из зала, подав официальную жалобу на председателя, не остановившего оратора. Потом говорил Родичев — он пенял министру финансов 47 миллионами рублей, выделенными на содержание японских военнопленных.
Депутаты в основном гонялись за маленькими суммами, перекидывая части бюджета из стороны в сторону. При этом 40-дневное сидение уже само по себе стоило русской казне 300 000 рублей. Бюджет с поправками ушел в комиссию — ему не суждено было оттуда возвратиться.
Ну и, наконец, важнейший вопрос: аграрный. Из него, как нетрудно догадаться, тоже получился форменный балаган.
Группа депутатов от Вятской губернии
Кадеты, погубившие предыдущую Думу требованием принудительного отчуждения и национализации земли, неожиданно выступили против такого же предложения трудовиков во Второй Думе. Конституционные демократы теперь считали необходимым принудительно выкупать землю — так, чтобы половина суммы выплачивалась государством. При этом наделять землей следовало лишь тех, кто живет на ней, передавая наделы в частную собственность.
На программу Партии народной свободы ответил трудовик Хворостухин, заявивший, что на земле нужно не жить, а работать, поэтому и отдавать ее нужно только землепашцам, и не в частную собственность, а в коллективную. Свою пламенную речь он завершил такой тирадой: «Только тогда, благодаря экономической свободе, наступит возможность жить народу, а если народ будет экономически голодать, то каких бы свобод мы ни добились, без экономической свободы трудно существовать, потому что человек есть хочет».
Именно оппонируя этим ораторам 10 мая Столыпин произнес свою знаменитую фразу: «Им нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия». Позднее она превратится едва ли не в символ веры для многих патриотов, но тогда это был в основном повод для шуток в левых газетах.
Прения продолжались. Кутаисский социал-демократ Церетели предложил организовать комитеты, которые на местах будут конфисковывать землю у помещиков и дальше самостоятельно решать, что с ней делать.
Кадеты, переругавшись с левыми, самоустранились от решения аграрного вопроса и окончательно поссорились с бывшими союзниками.
Когда подошло время голосовать, оказалось, что партии, представлявшие большинство, «принудительное отчуждение» понимают совершенно по-разному. Члены Аграрной комиссии, получившие только указания своих фракций, вообще не знали, что им делать. Закреплять оказалось нечего. 238 голосами против 191 Дума признала, что, «принимать какие-либо формулы не следует».
Депутаты от Донской губернии
Разгон
Дальше был разгон. Первым звонком послужил так называемый инцидент Зурабова. Аршак Рашид-Бек Герасимович Зурабов, социал-демократ, завсегдатай тюрем, избирался от Тифлиса. 16 апреля он прочел на закрытом заседании, посвященном численности новобранцев, пламенную речь. Оратор заявил, что русская армия — это орудие борьбы с народом, неспособное бороться с внешней угрозой и оттого обреченное «терпеть поражения на Востоке». Правые, министры и Столыпин в знак протеста покинули зал.
Наконец, царю надоело. Он начал спрашивать у премьера, где указ о роспуске и новый избирательный закон. Николай не стеснялся в выражениях и в личной записке сообщал Столыпину, что «пора треснуть» по Думе. Тому пришлось подчиниться.
Дело кончилось скандалом 1 июня: по требованию правительства созвали закрыто заседание, и прокурор Петербургской судебной палаты Камышанский огласил длинное постановление Судебного Следователя — всю социал-демократическую фракцию собирались привлечь к ответственности за «подготовку к ниспровержению государственного строя». Столыпин потребовал согласия парламента на арест 16 депутатов и отстранение еще 55.
Председатель Головин хотел было затянуть рассмотрение этой меры, сославшись на то, что она не включена в повестку дня, но тут на трибуну влетел Пуришкевич и потребовал немедленно повесить преступников. Все понимали, что Думу было уже не спасти. Милюков предложил кадетам немедленно сложить с себя полномочия — правда, его никто не поддержал. Левых постановили отдать через сутки, а пока продолжить работу обычным порядком.
Кадеты
Социал-демократы начали потихоньку сбегать. Депутат Церетели от имени эсдеков, эсеров, энесов и трудовиков внес предложение немедленно отменить все законы, принятые в междудумье. «Было что-то непоследовательное и беспомощное в этом проекте, — вспоминал потом Маклаков. — Эти предложения даже не голосовались». Кадеты заняли лояльную позицию и даже участвовали в прениях о «местном суде». Но это было уже предчувствие поражения.
Кизеветтер, председатель комиссии, рассматривавшей требования правительства, попросил отсрочку до понедельника. В 6 часов вечера заседание было закрыто. Оно стало последним в череде склок, ругани, болтовни и революционных призывов.
3 июня 1907 года вышел Манифест о роспуске Государственной думы, одновременно вводивший новый избирательный закон.
Свершился третьеиюньский государственный переворот.
Далее: третья Дума
