ыл момент, когда красные могли уничтожить Белое движение в самом зародыше. В начале 1918 года только созданные Вооруженные силы Юга России оказались перед лицом гибели. Большевики быстро отреагировали на появление новой угрозы и развернули наступление на Ростов и Новочеркасск, где держалась горстка казаков и офицеров. Восстание могло погибнуть — но этого не произошло. Белые ушли в долгий марш по заснеженным степям — не надеясь на победу. И победили.

В русской военной истории это один из самых парадоксальных эпизодов. Несмотря на чудеса храбрости и военного искусства, белые не добились выполнения ни одной из своих формальных задач, но по итогам бесцельного петляния по степям вышли из кампании победителями, многократно усилились и вскоре контролировали юг страны, подступая почти к красной Москве.

В начале 1918 года никто не мог предвидеть этих будущих побед.

Буря в степи

Октябрьская революция мгновенно и радикально переменила положение в стране и в армии. Россия быстро делилась на противников и сторонников красных. Группа офицеров и генералов, заключенных в тюрьме Быхова, попала в своеобразное положение. Эти люди во главе с Лавром Корниловым обвинялись в заговоре против Временного правительства, но теперь Временное правительство действительно оказалось свергнуто, и вовсе не ими, так что прежние обвинения теряли смысл. События развивались стремительно: 3 декабря в присутствии нового красного главнокомандующего Крыленко прежнего главкома Николая Духонина линчевала революционная толпа. Последнее распоряжение убитого генерала касалось именно быховских заключенных: он приказал освободить пленников и велел им немедленно покинуть Быхов. На свободу вышли будущие лидеры Вооруженных сил Юга России: Корнилов, Деникин, Эрдели, Марков, Лукомский…

Генералы отправились на юг. Ещё 15 ноября в Новочеркасск приехал бывший начальник штаба главнокомандующего Михаил Васильевич Алексеев. Этот немолодой уже генерал участвовал еще в войне против Турции под командованием Скобелева, прошел Японскую войну и достиг вершины карьерной лестницы в Первую мировую — с 1915 года фактически руководил всем фронтом. Его роль в Февральской революции была спорной, но после октябрьских событий Алексеев стал одной из ключевых фигур Белой гвардии.

Алексеев планировал использовать Область Войска Донского в качестве базы для борьбы против большевиков. В Петрограде у бывшего начштаба уже имелась подпольная организация, но перспективы восстания в столице вызывали сомнения, так что для формирования новых вооруженных сил Алексеев избрал юг страны. Будущая Белая гвардия создавалась на лету: ни денег, ни оружия, ни людей у нее поначалу почти не было. Всю «контрреволюцию» составляли несколько сот офицеров и юнкеров, а казну — 10 тысяч рублей, которые Алексеев занял у частного лица. Однако из этого минимума уже можно было попытаться сколотить войско. Первые добровольцы поселились в лазарете на Барочной улице. Это строение в каком-то смысле стало колыбелью всей Белой гвардии на юге России. На Дон постепенно съезжались поодиночке и группами добровольцы, и ежедневно в это новое ополчение записывалось около 80 человек. Деньги, в основном пожертвования от частных лиц, тонкой струйкой вливались в казну. Формально это были довольно крупные суммы, сотни тысяч и миллионы рублей, однако в действительности инфляция военного и революционного времени практически полностью их съела. В Москве и других городах удавалось собрать крохи, едва покрывавшие минимальные потребности армии. Интересно, что от конфискации средств Госбанка белые отказались — дорожили репутацией.

Донская область в это время разрывалась от внутренних противоречий. Недавно избранный атаманом Алексей Каледин, герой Мировой войны, с трудом балансировал между интересами коренных казаков, «иногородних» (переселенцы из неказачьих областей), революционеров и консерваторов. Необходимость сохранять это шаткое равновесие предопределила первоначальную позицию Каледина по отношению к Алексееву и его организации: атаман не мешал формированию Добрармии, но и помогал ей не слишком охотно. Каледин даже просил Алексеева перебраться куда-нибудь в район Ставрополя: добровольцы раздражали многочисленные советы, росшие на Дону как грибы после дождя. Атаману приходилось считаться с настроениями донцов, а те в массе своей относились к большевикам спокойно и даже доброжелательно. В конце концов, программа, включавшая пункты о мире и земле, выглядела привлекательно, особенно для «иногородних», а мрачная практика, включавшая реквизиции и расстрелы, еще не успела поколебать репутацию большевиков. Наконец, ни о каком расказачивании на Дону еще и слыхом не слыхивали. Большевиков многие вполне искренне рассматривали как законное народное правительство, и уж тем более мало кто хотел идти за «генералами и кадетами». Каледин с трудом удерживал своё положение, его собственные силы были невелики.

Красные не собирались сидеть и сложа руки наблюдать за развитием событий. 9 декабря в Ростове произошло большевистское восстание, костяк которого составили местные рабочие и матросы Черноморского флота. Интересно, что первоначально мятежники не позволяли убивать пленных: редкое исключение на мрачном фоне Гражданской войны. Как бы то ни было, Каледин, не имея надежных военных частей, вынужден был просить Алексеева о поддержке, и тот бросил на Ростов все, что имел к декабрю: 150 человек Юнкерского батальона, 120 офицеров, отдельный взвод донских юнкеров, 4 пулемета и броневик. Боевое крещение Добровольческой армии оказалось успешным: малочисленные белогвардейцы были хорошо организованы, дисциплинированы и действовали быстро. Критика советской власти оружием имела успех: добровольцы Алексеева заявили о себе как самостоятельная сила.

В этой-то обстановке на Дон и стали прибывать бывшие заключенные из Быхова.

Генералы во главе с Корниловым разъехались, пробираясь на юг поодиночке, и вскоре имели сомнительное удовольствие читать афишки, призывающие их немедля арестовать. Военачальники были довольно скверные конспираторы. Деникин чуть не попался при анекдотических обстоятельствах: притворяясь поляком, он на вопрос «Из какой губернии?» машинально сообщил, что из Саратовской, и потом объяснял попутчикам, как поляка занесло в Саратов. Подобные приключения пережили многие. Марков, например, ехал под видом солдата, и по дороге успел помитинговать. К счастью, организовать посреди всеобщего беспорядка правильную облаву никто не смог. Бывало и проще: казачьего генерала Богаевского опознали… да так и отпустили со словами «Езжайте к своему Каледину».

Сам Корнилов пробирался на Дон при помощи собственного конвоя, состоявшего из текинцев. Любопытно, что генерал по старой памяти общался с ними по-туркменски. Несколько человек из этого отряда оставались с Корниловым до самого конца, а командир конвоя, Разак Бек Хан Хаджиев, впоследствии стал одним из первых биографов Лавра Георгиевича.

Быховские сидельцы дали будущим белым частям подготовленные командные кадры. Высокий уровень взаимного доверия и квалификация этих экс-заговорщиков позволили быстро сколотить из разрозненных отрядов полноценные части.

Первоначально движение не имело ни политической программы, ни четкой организации. Донских казаков, офицеров, гимназистов, старых солдат связывало в первую очередь неприятие происходящего в стране и нежелание жить в государстве большевиков. Сами контрреволюционеры исповедовали очень разные политические взгляды, от республиканских до монархических. Любопытное явление в стране, где за политику с недавних пор начали просто убивать. Хотя для многих белых был характерен умеренный монархизм, официальной идеологией движения он так и не стал, и среди добровольцев можно было встретить даже социалистов. Добровольчество стояло в первую очередь на отрицании дивного нового мира — белые чётко понимали, против кого и против чего воюют, но вот будущее представляли себе весьма туманно. Белый доброволец шёл в бой скорее за некую поэтизированную великую Россию и широко понимаемый политический национализм — мелочи вроде земельной реформы редко его занимали. Очень распространённой эмоцией было желание восстановить некую утраченную довоенную нормальность в противовес красному хаосу — иногда людям просто хотелось сделать что-нибудь, чтобы пьяная солдатня перестала уже грабить винные магазины.

Примерно две трети добровольцев составляли офицеры. Следует напомнить, что речь не идет о специфической касте, оторванной от народа. На начало Мировой войны русский офицерский корпус — это 40 тысяч человек, а вместе с людьми, получившими чины в войну — до 300 тысяч, не считая 140 тысяч разнообразных военных чиновников и врачей. При этом именно кадровые офицеры гибли массово — так что к 1917 году потомственные дворяне в погонах выглядели экзотикой. По замечанию С. Волкова, «офицерский корпус к этому времени включал в себя всех образованных людей в России, поскольку практически все лица, имевшие образование в объеме гимназии, реального училища и им равных учебных заведений и годные по состоянию здоровья были произведены в офицеры».Так что народный (пропагандистский) образ белогвардейца как лощеного высокомерного аристократа имеет мало общего с реальностью. Офицеры 1917 года — это одетая в гимнастерки русская интеллигенция, прошедшая через горнило Великой войны.

Именно такие «мобилизационные» офицеры составили костяк Добрармии. Почти все остальные принадлежали или к юнкерам, или к учащейся молодежи — гимназисты, студенты, вступавшие в армию едва ли не сразу целыми классами. Солдат было мало, даже штаб-офицеры регулярно шли рядовыми. Другой приметой времени стали стремительно выросшие в чинах генералы 25–30 лет на должностях фактически командиров рот и батальонов. Со старой армией добровольцы уже имели мало общего, прежние ранги перемешались — характерно, что даже лидеры белых до революции зачастую занимали не самое высокое место в армейской иерархии. В общем, это было куда более демократичное формирование, чем старые русские вооруженные силы, объединенное уже не структурой и уставами, а принадлежностью к определенной прослойке. С одной стороны, уровень спайки и профессионализма Добровольческой армии был наивысшим среди всех сторон Гражданской войны. С другой — даже внутри собственно Белого движения первые добровольцы стояли несколько наособицу. А уж с точки зрения огромной крестьянской массы, составлявшей подавляющее большинство населения России, это были почти инопланетяне, совершенно чужие люди.

Другой важный момент: Добровольческая армия состояла в основном из офицеров, но офицеры шли туда неохотно. Людская масса раскачивалась медленно. В Новочеркасске и Ростове болтались без дела тысячи человек в погонах — и многие просто смеялись над добровольцами, полагая, что те занимаются какой-то самоубийственной ерундой. Пока лидеры Добровольческой армии пытались сколотить боевые отряды, в городах шла мирная жизнь замка Просперо: театры, рестораны, кино, балы. Рядовые добровольцы могли только с бешенством смотреть на этот праздник жизни: «Почему эту сволочь не мобилизуют?». А мобилизовать было кого: всего на Дону собрались до 17 тысяч занимавшихся неизвестно чем людей (население всего Ростова — 172 тысячи на 1914 год, то есть каждый десятый человек в городе был офицером). Деятельности политических организаций, в том числе левых, никто не мешал. Словом, Ростов и Новочеркасск представляли собой государство в государстве, где власть мало вмешивалась в блестящий пир во время чумы.

На Дону уже разгоралась своя местная междоусобица. Хотя отряды Алексеева и атамана Каледина быстро отбили у красных Ростов, в станицах положение белых было далеко не столь прочным. Большевики не скупились на красивые обещания, и на их сторону перешли десятки станиц Войска Донского. Кубань и Кавказ скатывались в анархию. На каждом клочке земли шла собственная гражданская война, где как в калейдоскопе менялись красные, белые, сепаратисты и просто амбициозные уголовники.

Во второй половине декабря на Дон приехал Корнилов. Популярный, лично храбрый, он выглядел наиболее вероятным кандидатом на роль единого вождя зарождающихся Вооруженных сил Юга России. Его довоенная биография примечательна сама по себе: блестяще окончив Николаевскую академию Генштаба, Корнилов несколько лет служил в Туркестане в качестве разведчика, исходил пешком Кашгар, Персию и Афганистан, краем зацепил излет «Большой игры» между Россией и Британией. Впоследствии он успел повоевать против Японии, причем вместе со своей бригадой пробился из окружения — проложил себе путь к свободе штыковой атакой, сохранив раненых и оружие. При общем неуспехе боевых действий в Китае сам Корнилов закончил кампанию георгиевским кавалером и полковником досрочно. Его опыт в Первую мировую выглядит двойственно: высокие потери и при этом полная готовность разделить с солдатами их участь, безусловная личная храбрость и зримые успехи. В Первую мировую Корнилов служил бок о бок с Деникиным, Калединым и рядом других будущих командиров ВСЮР.

Вообще нельзя не отметить, что целый ряд будущих знаковых фигур Белого движения на Юге России был так или иначе связан с 8-й армией. В боях с австрийцами Лавр Георгиевич попал в плен, с третьей попытки бежал, но новое назначение — на должность командующего Петроградским военным округом — получил уже из рук Временного правительства. Корнилов был первым, кто предпринял организованную попытку восстановить армию и государственное управление в 1917 году, но из-за двойственной позиции Керенского его попытка зачистить Петроград от революционеров кончилась ничем, а сам генерал оказался в тюрьме Быхова. Как бы то ни было, военная биография Лавра Георгиевича полна авантюр и «блистательных неудач» — прорывов из окружений, дерзких арьергардных боев. Все это, разумеется, сказалось и на стиле руководства Ледяным походом.

На Дону отношения Корнилова с Алексеевым быстро сделались натянутыми, однако оба эти генерала были критически важны для армии, которую вскоре начали именовать Добровольческой. По выражению Деникина, в случае ухода Алексеева армия раскололась бы, а без Корнилова развалилась. В конечном счете командиры сумели разделить полномочия, отдав в ведение Корнилова военные вопросы, Каледину — управление Областью Войска Донского, а Алексееву — общее гражданское руководство, финансовую часть и внешнюю политику. Главную роль в триумвирате играл, конечно, Корнилов. Алексеев иронизировал по этому поводу: «Лавр Георгиевич забрал у меня все лавры и все Георгии». Однако Алексеев как раз был аккуратный службист и вовсе не харизматик, Каледину же для таких бурных времен недоставало решительности, потому вопрос о лидерстве решился более-менее сам собой.

Формирование армии шло тяжело — ни денег, ни снаряжения. Весь ростовско-новочеркасский период добровольцев преследовала нехватка средств. Нескольких миллионов рублей, собранных из пожертвований и полученных от союзников, было слишком мало. Позднее, покидая Ростов, Алексеев тащил за собой чемодан с шестью миллионами рублей кредитными билетами и казначейскими обязательствами — по меркам 1918 года это был смехотворный капитал. Впрочем, в степи, куда предстояло уйти добровольцам, ничего не продавалось за деньги.

Армия создавалась на лету, оружие приходилось покупать. Иногда его просто крали — будущий командир марковцев полковник Тимановский добыл батарею, напоив ехавших с фронта артиллеристов водкой и заплатив им денег. Еще две пушки отобрали у разагитированной красными воинской части. Вся армия насчитывала несколько тысяч человек. Интересно, что поначалу добровольческая организация считалась тайной, хотя не очень понятно, как такая толпа народу могла скрыться в небольшом Новочеркасске. 7 января 1918 года было официально объявлено о создании Добровольческой армии во главе с Корниловым. Тогда же, в январе, вышла политическая программа Корнилова — новый созыв Учредительного собрания, широкая автономия национальных окраин при сохранении государства, мировая война до победного конца. «Непредрешенчество» стало важным элементом белой идеологии, армия демонстрировала аполитичность — и даже над-политичность.

Корнилов перебазировался в Ростов — Новочеркасск оставался столицей Каледина, Ростов становился главной базой Добровольческой армии.

Разумеется, было невозможно, чтобы такие энергичные люди как большевики спокойно смотрели на работу Корнилова и его команды. В январе происходит еще одно значимое событие: в Донбасс прибывает штаб Владимира Антонова-Овсеенко — тот должен был командовать военными действиями и против белых, и против украинских националистов. Формирование, которое он возглавлял, носило звучное название: Южный революционный фронт по борьбе с контрреволюцией. С наличными силами дело обстояло не слишком радужно: Антонов-Овсеенко полагался на несколько собранных на лету боевых групп, в общей сложности до семи тысяч человек. Причем эти силы он должен был еще и распылять между Украиной и Доном. Заметим, правда, что численность красных сил в каждый конкретный день в действительности ничего не показывает: на этом этапе войны войска могли как резко умножиться (так, 45-й запасной полк, целиком разагитированный, дал большевикам сразу 3 000 человек), так и потерять накопленные силы в результате разложения, перехода на другую сторону или просто дезертирства. Из-за недостатка сил Антонов действовал отдельными колоннами под командованием Сиверса и Саблина.

Нужно заметить, что если проблемой белых была недостаточная массовость их движения, то красные страдали от нехватки хороших кадров. Из ключевых красных командиров в этом районе только сам Антонов-Овсеенко имел полноценное военное образование (но не опыт вождения войск). Вся его довоенная биография — даже считая недолгую карьеру офицера — это агитация, пропаганда и революционная деятельность. Единственный опыт Антонова, который можно с натяжкой считать боевым — участие в Июльском восстании 1917 года. Сиверс и Саблин — унтер-офицер и прапорщик — к руководству большими массами людей привычны не были.

В Донбассе красные впервые столкнулись с упорным организованным сопротивлением. Это были белые полупартизанские отряды, усиленные казаками. Общая цель Антонова состояла в «концентрическом наступлении» на Дон, окружении Добрармии и казаков Каледина и их разгроме. Однако для этого требовалось еще прорваться через Донецкий бассейн с его крайне сложной политической обстановкой и изобилием железнодорожных узлов, заводов и населенных пунктов. Кроме того, Антонов уделял большое внимание прерыванию коммуникаций между Доном и Украиной: белые черпали силы среди прочего в прибывающих с фронта частях. В этом смысле красный командир как в воду глядел: несколько небольших подразделений, пробирающихся на Дон, ему удалось рассеять, но дальше этим путем на Гражданскую войну явится легендарный Дроздовский отряд. Но это потом, а пока Антонов собирал основные силы своей маленькой армии против Дона. На украинском направлении он ограничился выставлением заслонов. Основную часть Донбасса красным удалось занять в рутинном режиме, но дальше наступила заминка. Большевиков сдерживали буквально несколько отрядов, причем состоящих по преимуществу из гимназистов. Самым известным из командиров этих отрядиков был Василий Чернецов, 27-летний донской казак, возглавлявший настоящий крестовый поход детей.

Юные бойцы, получившие оригинальные прозвища вроде «Иисусова пехота» и «Карета скорой помощи», носились по границам Донской области и Донбасса, быстрыми рейдами замедляя продвижение красных. Чернецов вовсю использовал особенности района боевых действий. Донбасс опутан сетью железных дорог, и войну отряды вели в эшелонах: буквально две сотни человек выезжали в набег на станцию, захватывали ее прямо с колес, наносили потери местной большевистской организации и исчезали среди терриконов в бесконечном лабиринте рельс. Кроме Чернецова на границах Донской области действовали 15 партизанских отрядов Каледина. Отыскивать их точную численность — дело бессмысленное, но в целом она колебалась на уровне полутора тысяч человек, причем если Чернецов на пике успехов имел 200–250 штыков, то, например, Греков мог выставить только несколько десятков солдат. Интересно, что ядром отряда Грекова выступили… 65 семинаристов и пять девушек-гимназисток. Семинаристы оказались, впрочем, весьма воинственными: группа Грекова минимальными силами ухитрялась сдерживать атаки красных, причем не боялась и штыковых. Бодрое наступление Антонова затормозилось. Помимо белых, ему мешал хаос в собственном тылу, да и на фронте тоже: части разбегались, командиры братались с населением вместо того, чтобы наступать.

Пока партизаны минимальными силами сдерживали красных, белых подстерегали проблемы в собственном тылу. В середине января 1918 года в Новочеркасске прошел съезд «иногородних». Интересно, что ни Каледин, ни Корнилов не посчитали нужным сорвать его. «Иногородние» собирались примириться с большевиками, а добровольцев рассматривали как людей, принесших на Дон войну и разорение. В итоге это собрание приняло резолюцию о роспуске и разоружении «контрреволюционной Добровольческой армии». Интересно, что здесь с неожиданной стороны раскрылся Алексеев. Не будучи от природы оратором, он выступил перед представителями донцов и убедил их принять компромиссный вариант. Добрармия осталась на Дону под формальным контролем правительства Дона. В качестве компромиссной фигуры добровольцы перешли под официальное (но не фактическое) руководство Африкана Богаевского. Этот атаман, коренной донец, прибыл в Новочеркасск в декабре и до сих пор осуществлял военную и гражданскую власть в Ростове. В качестве номинального командира добровольцев он сглаживал противоречия между казаками и армией. В жесткой оппозиции остался только Донской Ревком, сразу начавший говорить с правительством языком ультиматумов. Ревком требовал властных полномочий и разоружения Добрармии. Правительство, отчаянно лавировавшее между разными политическими силами, таким требованиям подчиниться, конечно, не могло, и в свою очередь потребовало от Ревкома самораспуститься и освободить арестованных им людей. В конечном счете отступать не собирались ни те, ни другие, разрыв состоялся.

Молодая антисоветская республика оказалась в кольце фронтов. На Таганрог и Ростов наступали отряды Егорова (вдоль Азовского моря), Сиверса (через Донбасс), на Новочеркасск — Саблин (с северо-запада на юго-восток, через Донбасс севернее Дебальцево) и Петров (от Воронежа, строго с севера на юг, через Миллерово, Каменскую и Лихую). Над флангом с востока нависал Царицын, в тылу, с юга, находились силы распропагандированной большевиками 39-й дивизии. Что все это означало? Что белые находятся под одновременным давлением с запада и севера, и постоянно должны иметь в виду все более реальную угрозу с востока и юга — это не считая десанта в своем тылу с Азовского моря на юго-западе и проблем на внутреннем фронте, в самой Донской области, где действовало сильное красное подполье. На руку белым играла только боеспособность их отрядов: белогвардейцы с их огромной мотивацией превосходили в этом смысле и большевиков, и красных казаков.

Именно по красным казакам калединцы нанесли болезненный контрудар. Чернецов выбил красные казачьи отряды Голубова из станицы Лихой, в Каменской, где заседал Донревком, поднялась паника. На восточной окраине Донбасса началось локальное, но действенное наступление против отряда Саблина под Зверево. Из-за этого спланированное Антоновым наступление на Таганрог остановилось: в помощь ему он перебрасывал как раз силы из группы Саблина, и теперь вынужден был задержать эти резервы. Саблин отбил Лихую, и тут же вновь потерял ее, причем калединцы захватили почти все пулеметы группы.

Приходится воздать должное организационным талантам и упорству Антонова-Овсеенко. «Красный генерал» наступал, хотя его части рассыпались под малейшим нажимом. Разбитый у Лихой отряд московской Красной гвардии потребовал отправки «для пополнения в Москву», затем в тыл ретировались харьковчане Рухимовича. Антонов проклинал, увещевал, доставал части из тыла и снова толкал их в бой, одновременно пытаясь управиться с изумительным хаосом тылового снабжения: имущество гнали к передовым без всякого порядка, могли прибыть сотни пулеметных стволов без единого пулемета, пулеметы без патронов, снаряды разных калибров, японские патроны вместо русских. Впрочем, эти беды не шли ни в какое сравнение с проблемами белых: если красные могли хотя бы разобраться, что лежит у них на складах, у белогвардейцев никаких складов просто не было.

Неудачи Саблина не обескуражили Антонова. Он двинул отряд Сиверса на Ростов, надеясь, что Каледин связан по рукам и ногам севернее. Навстречу Сиверсу вышла малочисленная сводная группа добровольцев под началом полковника Кутепова, разбившая авангард красных из засады и гнавшая потом колонну до самой Амвросиевки. Увы, пока Сиверс откатывался назад, началось восстание на заводах Таганрога, и подавить его белые уже не сумели, так что добровольцам пришлось пятиться к Ростову. Причина, по которой белым не удалось сохранить Таганрог, тривиальна: маленький гарнизон состоял в основном из юнкеров. Во время восстания несколько опорных пунктов оказались отрезаны друг от друга, отряд, занимавший оборону на спиртзаводе, полностью полег, и только быстрая присылка Кутеповым еще одной роты, на сей раз офицерской, спасла юнкеров от полного разгрома и гибели.

Во время этих маршей и контрмаршей произошел странный случай, показывающий, насколько причудливые ситуации создает гражданская смута. В одном из сел красного командира Левинсона встретил местный поп с крестным ходом, благословивший «христолюбивое воинство» на бой «с грабителями и утеснителями народными». Левинсон приложился к кресту, чего впоследствии сильно стеснялся.

В те же дни белых постигло еще одно потрясение, в каком-то смысле не менее горькое, чем потеря Таганрога. У станицы Глубокой в плен попал самый удачливый и известный партизанский командир, Василий Чернецов. Причина его поражения тривиальна: серия блестящих авантюр должна была рано или поздно прерваться хотя бы по чистой случайности. Смелость и решительность компенсируют нехватку сил лишь до известного предела — Чернецов во время очередного рейда предпринял обходной маневр, но вместо податливого фланга красных натолкнулся на сильный отряд и был принужден принять встречный бой при превосходстве неприятеля в силах. В результате его отряд частью погиб, а сорок человек, включая самого Чернецова, раненного к тому моменту в ногу, сложили оружие.

Существует две версии гибели этого атамана: по одной из них, красный командир Подтелков просто расправился с Чернецовым, в другом варианте истории Чернецов попытался выстрелить из спрятанного «браунинга» или даже отобрать у Подтелкова шашку. В любом случае, пленный был зарублен, к великому горю не только товарищей, но даже краскома Голубова, руководившего красными казаками в этом районе.

Итак, Сиверс шел к Ростову с запада, Саблин к Новочеркасску с севера. С юга, от Батайска, подтягивались отряды Автономова — подключилась Юго-Восточная армия красных со штабом в Царицыне. Алексей Автономов еще сыграет значительную роль в судьбе похода белых. В отличие от многих старых большевиков, он участвовал в Первой мировой войне — правда, в невысоком чине хорунжего. Тем не менее опыт давал ему некоторые тактические и организационные навыки. 14 февраля красные прибыли в эшелонах к Батайску. Городок и станцию защищали 130 человек, чуть позже подошли еще 60 бойцов Морской роты и пара орудий с расчетами из юнкеров на ж/д платформах. Все это микроскопическое войско возглавил Марков, находившийся несколько в стороне во главе Юнкерского батальона (численностью, как водится, в роту). Красные использовали для штурма полуторатысячный отряд. В самом Батайске поднялось восстание, так что после некоторого сопротивления Батайский отряд вышел из наметившегося окружения и петляя ушел в степь, после чего соединился с юнкерами. Потери были сравнительно невелики, но Батайск пришлось оставить и пробиваться к основным силам Добровольческой армии.

В это время оборона добровольцев и казаков вокруг Ростова и Новочеркасска начала терять устойчивость. Красные пользовались решительным численным и материальным преимуществом. Командиры большевиков отметили недостаток снарядов у белых. Откат белогвардейцев к Ростову и Новочеркасску в этих условиях естественен и не требует особого объяснения. Попытки закрепиться на новых позициях результатов не давали. Обычным маневром красных при встрече с упорным сопротивлением была фронтальная атака с охватом фланга избыточными силами. Вдобавок настроения казаков были разнообразными: в одних станицах жители до последнего сопротивлялись красным, другие поднимали восстания против белых. Уже тогда начало сказываться озверение Гражданской — победители могли просто сжечь станицу, оказывавшую сопротивление, и без жалости истребить взятых в плен политических противников. Это касалось и красных, и белых — Кутепов действовал не менее жестко, чем Антонов. Один из красных командиров выразился откровенно: «Каких бы жертв это ни стоило нам, мы совершим свое дело, и каждый, с оружием в руках восставший против советской власти, не будет оставлен в живых. Нас обвиняют в жестокости, и эти обвинения справедливы. Но обвиняющие забывают, что гражданская война — война особая. В битвах народов сражаются люди — братья, одураченные господствующими классами; в гражданской же войне идет бой между подлинными врагами. Вот почему эта война не знает пощады, и мы беспощадны».

Ещё один пример свирепости борьбы в донских степях — гибель санитарного поезда корниловцев. Во время боев под станицей Гниловской состав застрял на путях и был захвачен красными. О том, что случилось дальше, есть две версии. Белые говорили, что медперсонал и раненых просто перебили. Антонов утверждал, что раненые и медсестры отстреливались. В любом случае, поезд погиб. Как писал Антонов-Овсеенко, лично присутствовавший при этом, «На снегу валялись они, и люди-гиены копошились около них».

Карта взятия Ростова и Новочеркасска Красной армией

На белой стороне к войне на истребление перешли не менее стремительно. Корнилов в речи перед бойцами высказался предельно четко:

«Вы скоро будете посланы в бой. В этих боях вам придется быть беспощадными. Мы не можем брать пленных, и я даю вам приказ, очень жестокий: пленных не брать! Ответственность за этот приказ перед Богом и русским народом беру я на себя. Но вы должны знать — за что я веду борьбу, и во имя чего призвал вас к этой борьбе, отдавая такой жестокий приказ».

Эти мрачные для белого движения дни сломили Каледина. Атаман часто ходил на похороны собственных солдат, многим из которых не было и семнадцати. Казаки расходились по домам, Дон быстро краснел. Основная масса казаков вообще ни за кого не хотела воевать, но атаману от этого было не легче: без поддержки белый Дон быстро погибал в отсутствие подкреплений, эшелоны, ехавшие с фронта, быстро разоружались красными. К Антонову по железным дорогам шли резервы со всей России — в том числе из самого Петрограда.

Отход к главным городам Дона становился все более беспорядочным. Офицер из отряда Грекова вспоминал о фантасмагорической сцене: среди панического бегства гимназистка с колена стреляла по наступающим красным, а в это время гвардейский офицер при полном параде усадил свою даму на дрезину и хотел было вспрыгнуть туда сам, но получил пулю. Дрезина унесла даму в каракулевом манто и труп гвардейца — на шпалах оставался след от щегольских сапог.

Становилось ясно, что дальше удерживать Ростов и Новочеркасск — путь к скорой и неизбежной гибели. Существовало окно к востоку и юго-востоку от позиций добровольцев и казаков, но вскоре оно могло закрыться. 10 февраля Корнилов сообщил Каледину об отводе Добровольческой армии из Ростова. На следующий день донской атаман застрелился.

Как ни странно, Каледин, которого не слишком охотно слушали при жизни, в смерти оказался гораздо внушительнее. Перемена настроений Дона была такой резкой, что Корнилов даже успел отменить уход из Ростова. Однако этого импульса хватило только на несколько дней. Мобилизация, объявленная новым атаманом, Назаровым, успеха не имела. В предместьях города началось восстание. У добровольцев буквально горела земля под ногами, поэтому лидеры движения вновь вернулись к мысли об отходе. Сил оборонять Ростов не было.

Посреди этого хаоса и обреченности оптимизм сохраняла только официальная пресса. Тон газеты «Вольный Дон» выглядит вполне современно: «Стратегическое окружение даже выгодно для нас: мы целиком сохраняем инициативу и можем бить врага по любым направлениям».

В это время оборона разваливалась и у Новочеркасска. Оставшиеся на стороне белых казаки по своей малочисленности не могли толком задержать противника, а с гибелью Чернецова энергии и дерзости у партизан сильно поубавилось. При этом в Новочеркасске оставались и войска, и офицеры, объявленные мобилизованными, но не явившиеся по мобилизации и не хотевшие идти на фронт. В конце концов белый атаман Попов с 1500 сабель покинул город, быстро охватываемый красными. Цифры говорят за себя: 4 млн населения Донской области, почти 300 тысяч человек офицерского корпуса по всей России — и Белое движение: 3,7 тысяч бойцов у Корнилова, 1,5 тысячи казаков у Попова.

Было очевидно, что оставление главных городов Дона — дело ближайших дней, если не часов. Тем не менее некоторые видные деятели местной политики отказались спасаться — например, атаман Назаров и брат Африкана Богаевского Митрофан. Впоследствии они были убиты.

В ночь на 22 февраля отряды Сиверса подошли к Ростову и начали штурм города. Красные нащупали слабое место в позициях группы Кутепова, защищавшей подступы к Ростову, и рассеяли маленький партизанский отряд, удерживавший фланг. Корнилов имел все основания опасаться полной блокады города в течение нескольких дней и окончательного разгрома в ближайшие недели, поэтому 22 числа распорядился об отводе Добровольческой армии к станице Ольгинской. Ночью, ещё до рассвета 23 февраля, белогвардейцы покинули Ростов, чтобы написать одну из самых ярких страниц своей истории. Начался первый Кубанский поход — он же Ледяной.

Марш в неизвестность

Добровольческая армия и донцы не контролировали по-настоящему ни одного квадратного километра и должны были определиться, какова теперь сама цель их похода. При всей поэтике жертвенности, белые вполне прозаически спасали собственное движение от окончательного краха. Решение покинуть Ростов Корнилов принял исключительно вовремя. Собственно, в Ольгинской, куда держала путь Добрармия, уже должны были находиться красные, и только их собственная неорганизованность и усилия гарнизона Батайска по порче путей не позволили отрядам Автономова вовремя захлопнуть капкан. Нажим со стороны Ростова был слабым, партизаны Грекова, прикрывшие отход, отбились ценой всего одного убитого.

В Ольгинской Корнилов утряс состав своего войска. Мелкие отряды вливались в крупные, армия получала четкую структуру. Этот список в итоге выглядел следующим образом:

1-й Офицерский полк генерала Маркова — будущие марковцы.

Юнкерский батальон генерала Боровского, включивший в себя студенческий батальон Ростова (позднее, в марте, был присоединен к марковцам).

Корниловский ударный полк полковника Неженцева. Это примечательное формирование создали из добровольцев еще весной 1917 года при 8-й армии Юго-Западного фронта, и с началом Гражданской войны полк полностью перешел к белым.

Партизанский полк под началом Африкана Богаевского включал бывшие донские партизанские отряды. В смысле социального состава его можно было назвать студенческим или даже гимназическим. В будущем этот полк станет известен как Алексеевский.

Артиллерийский дивизион полковника Икишева (8 орудий).

Чехословацкий инженерный батальон.

Личный конвой Корнилова (текинцы).

А также три конных отряда — регулярный и два партизанских, один из остатков отряда Чернецова, другой — скомплектованный из более мелких отрядов.

В общей сложности 3683 военнослужащих, включая 36 генералов, 190 полковников, 50 подполковников/войсковых старшин, 2059 других офицеров, 439 юнкеров, вольноперов, кадет и гардемаринов. 601 человек — унтер-офицеры, солдаты и матросы. Медицинский персонал — 46 врачей, фельдшеров и санитаров и 122 сестры милосердия. Сверх того — некоторое количество гражданских лиц, пожелавших эвакуироваться из Ростова, включая политиков Львова и Половцова, которых Корнилов без всякого пиетета прозвал «историческим хламом».

Своеобразной выглядела роль Деникина. Антон Иванович был назначен помощником Корнилова, причем заранее — с прицелом на то, чтобы заменить последнего в случае гибели. Хотя самому Деникину в такой роли было откровенно неуютно, как показали дальнейшие события, эта предосторожность вовсе не была лишней. Корнилов почти никогда не сидел в тылу, и опасность рано или поздно получить пулю или осколок для него была достаточно серьезной, чтобы озаботиться поиском преемника. Сам Деникин не сразу стал популярен в Добровольческой армии: значительную часть пути он тяжело болел. Однако в Первую мировую он был, без сомнения, одним из лучших командиров среднего звена, то есть очевидной кандидатурой на замену Корнилову.

Марков, обходя свой полк, произнес колоритную короткую речь, вполне описывающую настроение момента:

По правде говоря, из трехсоттысячного офицерского корпуса я ожидал увидеть больше. Но не огорчайтесь! Я глубоко убежден, что даже с такими малыми силами мы совершим великие дела. Не спрашивайте меня, куда и зачем мы идем — я все равно скажу, что идем мы к черту на рога, за синей птицей…

Поход действительно во многом шел наудачу — нужно было, по большому счёту, сохранить саму армию. Предстояло решить, куда именно двигаться.

Основных вариантов было два. Первый предусматривал переход в Сальские степи, к донским зимовникам. Туда звали казаки, там можно было разместить армию. Предполагалось, что за зиму большевики успеют себя дискредитировать, и казачество либо на Дону, либо на Кубани массово выступит на стороне белых. Однако как базы обладали несколькими существенными минусами. Алексеев с беспокойством указывал, что по весне Добрармия окажется прижата к разливающемуся Дону напротив железной дороги Царицын-Батайск, контролируемой красными. К тому же зимовники — это глухой угол, где ничего нет, армия не сможет оттуда влиять на события в России. Наконец, на зимовниках придется располагаться мелкими отрядами на больших пространствах, и в случае необходимости невозможно будет быстро собрать армию в кулак. Бытовые условия не вдохновляли: войскам пришлось бы искать крова в обычных сараях, а между разными зимовьями не существовало никакой связи. Деникин и Алексеев резко выступили против идеи идти в Сальские степи. Альтернативой была Кубань. В Екатеринодаре действовало собственное локальное антибольшевистское правительство, там можно было рассчитывать на помощь местных казаков. Для этого, однако, требовалось пройти в пешем порядке по степи, а пути сообщения находились в руках красных. Как бы то ни было, после колебаний и дебатов белые приняли решение. Казаки уходили в зимовники, добровольцы — на Кубань. Идти с Корниловым Попов не захотел: он, как и его маленькое войско, не желал покидать Дона. Вообще, донцы мыслили более конкретными, но и более узкими категориями — их занимало в первую очередь будущее их собственной области.

Белые вышли из окружения в самый последний момент. 112-й полк красных, посланный в Ольгинскую, так и не успел прибыть туда к сроку, а затем и вовсе погрузился в эшелоны и уехал в Ставрополь, где сам себя демобилизовал. Разъяренный Антонов-Овсеенко отдал командира и комиссара под трибунал, но поделать ничего не мог. Отряд Сиверса вошел в Ростов в крайней степени истощения и преследовать белых был не в состоянии, так что челюсти щелкнули в пустоте — территорию красные, конечно, захватили, но вот поймать заветную контру не смогли. Впрочем, Антонов считал, что в степи белогвардейцы погибнут — оторванные от снабжения, зажатые на вражеской территории. Он опасался в основном интервентов.

Слегка передохнув, Сиверс двинулся по следам белых — благо, к нему подходили свежие силы с юга. Вскоре Добровольческая армия покинула пределы Донской области. Впереди лежала обширная территория, и добровольцы смутно представляли себе, что на ней происходит. Пунктом назначения стал Екатеринодар, где ожидались отдых, подкрепления, деньги и возможность пополнить запасы снаряжения.

Белые двинулись от Ольгинской на Егорлыцкую. Невозможно не отметить исключительно высокую дисциплину, соблюдаемую при этих переходах. Солдаты не позволяли себе мародерства, пьянство в строю жестко наказывалось. Лидеры движения видели огромную опасность в возможном разложении войск, и предпочитали скорее голодать, чем позволить людям распуститься. Известен совершенно трагикомический эпизод — полевой трибунал судил прапорщика, укравшего петуха. Преступником оказался ординарец — юная баронесса де Боде, которая сама созналась в содеянном и получила сутки ареста. Наказание девушка перенесла стоически. Сама она была примечательной фигурой даже по меркам Добрармии, полной колоритных личностей. В Первую мировую де Боде получила погоны прапорщика, участвовала в московских боях с красными в 1917 году, получила ранение, а затем при первой возможности уехала на Дон, где продемонстрировала храбрость почти безумного уровня и такую же жестокость: девушка с одинаковым спокойствием носилась в огонь во время боя и расстреливала пленных — после. Боде когда-то очутились в России, спасаясь от Французской революции XVIII века — сто с лишним лет спустя революция догнала их.

Также читайте рассказ Анатолия Громова о Софии де Боде — русской мрачной жнице

В теории уважительное отношение к обывателям должно было серьезно поднять добровольцев в глазах населения. Однако пока преимущества высокой дисциплины и корректного обращения с людьми не выглядели очевидными. Отметим, что армия бежала от большевиков, и казаки не могли не думать о том, что будет с ними после ухода белых. Поэтому постой и пищу давали не слишком охотно. Люди тоже не шли. Богаевский позднее писал о комичной истории — в Ольгинской к Корнилову явилась депутация стариков, обещавшая сотни волонтеров. После долгих излияний тот велел Богаевскому организовать подразделение из ольгинцев. Скептически настроенный Богаевский установил лимит в 100 пехотинцев и 50 конных казаков. На следующий день на деревенской площади собрались… 20 подростков. Затем состоялся такой диалог:

— Зачем пришли сюда, молодцы?

— Да вот тятька сказал, что вы смотр нам делать будете.

— А сказали вам тятьки, что вы со мной и «кадетами» в поход пойдете, с большевиками драться будете?

— Нет, на это мы не согласны.

Богаевский распустил казачат по домам. Впоследствии с каждой станицы белым удавалось собирать по 10–30 человек. Упрекать этих людей за пассивность было бы глупо: уход с добровольцами означал понятные последствия для семьи и дома казака. При этом на лидеров добровольцев давила двойственность их положения: никто не исключал даже вариант с роспуском армии на Кубани, подальше от красных.

Африкан Богаевский писал об атмосфере в казачьих станицах:

Больно было видеть уходящую куда-то в неведомую даль нищую Добровольческую армию и тут же рядом стоящих у своих домов, почтенных, хорошо одетых казаков, окруженных часто 3–4 сыновьями, здоровыми молодцами, недавно вернувшимися с фронта. Все они смеялись, говорили что-то между собой, указывая на нас…

Проходя мимо одной такой особенно многочисленной семейной группы, я не выдержал и громко сказал:

— Ну, что ж, станичники, не хотите нам помогать — готовьте пироги и хлеб-соль большевикам и немцам. Скоро будут к вам дорогие гости!

Дорогие гости не заставили себя ждать.

Далее: часть вторая