Ровно 94 года назад, в эти сентябрьские дни, решалась судьба будущего советского государства. Победив в Гражданской войне, большевики встали перед необходимостью не только налаживать новый быт, но и определять форму существования советского государства. Если раньше они обитали в своем социалистическом гетто и могли чертить и перечерчивать карту в пределах своего междусобойчика как им заблагорассудится — благо, ни одна из ведущих держав их не признавала — то теперь, чтобы добиться этого признания, необходимо было объяснить себя миру: кто такие, как живут, где границы.
22 сентября 1922 года нарком по делам национальностей Иосиф Сталин послал свой проект Ленину, а 23 сентября презентовал свою программу «автономизации» комиссии по подготовке к пленуму ЦК по вопросу о взаимоотношениях РСФСР и других советских республик. Согласно этой программе, все советские республики должны были войти в состав РСФСР на правах автономий. Ленин в это время находился в полуовощном состоянии и программу уже почти приняли, но тут Ильич ненадолго очнулся и пришёл в бешенство, потребовав максимальной федерализации — с полунезависимыми союзными республиками. Это было удивительно, поскольку до сих пор Ильич считался убеждённым сторонником унитарного государства, и сталинская программа автономизации фактически была ленинской.
Ленинская программа стала бомбой, заложенной под государственный фундамент ещё на стадии строительства. Рано или поздно фугас обязан был сработать. Именно это и случилось в 1991 году, когда союз распался в полном соответствии с советским принципом национального самоопределения и в точности по советским границам союзных республик.
Дискуссии об автономизации и федерализации длились всю осень 1922 года и завершились победой Ленина, что предопределило крах советского государства — он, пусть и не в ближайшей перспективе, стал неизбежен.
Разумеется, в годы Гражданской войны большевики думали над национальными вопросами, но это были проблемы не первой и даже не второй важности. На VIII съезде РКПб, состоявшемся летом 1919 года, вопросам будущего устройства государства было уделено не так уж много времени. Съезд принял программу, в которой уделил федерализации всего пару строчек:
«Как одну из переходных форм на пути к полному единству, партия выставляет федеративное объединение государств, организованных по советскому типу».
Здесь, однако, надо учитывать, что в обстановке Гражданской войны, порвавшей прежнюю унитарную империю на лоскуты, государствами зачастую именовались и обычные области/губернии, а их государственность была целиком фейковой. По всей России в разных частях возникали на несколько недель или месяцев десятки «государств». Например, на территории Бобруйского уезда была провозглашена Рудобельская партизанская республика. На Кавказе провозглашалось аж три советских республики: Терская, Северо-Кавказская и Горская автономная республики. А на территории Калужской губернии некоторое время действовала Калужская советская республика.
Поэтому не стоит обманываться словом «республика» в протоколах съезда. В условиях Гражданской войны республики и губернии были равнозначны и значили совсем не то, что после войны.
В первой конституции РСФСР вопрос также был затронут мимоходом. В ней закрепили следующий пункт:
«Советы областей, отличающихся особым бытом и национальным составом, могут объединиться в автономные областные союзы, во главе которых, как и во главе всяких могущих быть образованными областных объединений вообще, стоят областные съезды Советов и их исполнительные органы. Эти автономные областные союзы входят на началах федерации в Российскую Социалистическую Федеративную Советскую Республику».
Обратите внимание: областные союзы входят на правах автономии в РСФСР, а вовсе не в качестве равных союзников в наднациональное государственное образование.
Так вот, к 1922 году большевики, нуждавшиеся в международном признании, стали ломать голову над тем, как им выйти из международной изоляции. Помогли англичане. По их инициативе на лето 1922 года была назначена Генуэзская конференция, которая должна была в числе прочих восточноевропейских проблем разрешить ряд противоречий, связанных с установлением советского режима в России. Англичане на правах победителей в мировой войне и вдохновителей конференции сделали не столько хитрый, сколько наглый дипломатический ход, заявив в качестве участников все свои доминионы по отдельности, получив сразу шесть голосов вместо одного и практически в одиночку контролируя конференцию. Американцы в подобном шапито участвовать наотрез отказались. Советская сторона тоже получила приглашение и первоначально большевики хотели схитрить на манер англичан — заявить на конференцию все советские делегации по отдельности: российскую, украинскую, белорусскую и закавказскую. Но что дозволено Юпитеру, не дозволено большевику — друзей рабочих сразу развернули, пришлось посылать единую делегацию от РСФСР.
Поскольку большевики планировали в ближайшее время достичь признания, необходимо было как-то объяснить себя миру. Подготовка к конференции заставила их активизировать работу в этом направлении. Нарком иностранных дел Чичерин предложил недолго думая включить все советские республики в состав РСФСР на правах автономий. Свои предложения Чичерин изложил в письме к Молотову в начале 1922 года. Против выступил Христиан Раковский, знаменитый агент всех разведок, на тот момент еще имевший существенный вес в аппарате и руководивший советской Украиной. Раковский запротестовал, называя предложение Чичерина величайшей политической ошибкой — дескать, оно фактически отменяет национальные принципы большевизма.
Чичерин не захотел спорить с Раковским, а нажаловался в Политбюро, заявив, что нерешенность данного вопроса грозит провалом в Генуе, а Раковский вообще своевольничает настолько, что посылает в другие страны дипломатические миссии от советской Украины, даже не согласовывая их с наркоматом иностранных дел РСФСР, что разрушает «единый дипломатический фронт» советских государств.
Раковского одернули и даже создали специальную комиссию, которая должна была согласовывать все действия между РСФСР и УССР. Однако такой формат сосуществования не был удобен ни тем, ни другим. В мае 1922 года Политбюро на одном из заседаний принимает постановление о необходимости тщательно подготовить для разбора на следующем заседании вопрос о взаимодействии РСФСР и других советских республик.
Из всех советских республик наиболее сильными тенденции к самостоятельности были в Грузии. Она позже всех стала советской республикой, поскольку там до 1921 года у власти были местные меньшевики, которых местные большевики опрокинули с помощью 11-й армии РККА. Бывший член реввоенсовета этой армии, старый большевик «Буду» (на самом деле Гурген) Мдивани стал председателем СНК Грузии. Буду понимал национальную политику большевиков очень широко: как полную независимость союзных республик с кое-какими незначительными ограничениями и взаимными обязательствами военного характера.
Что касается новых украинских управленцев, то там ситуация была не такой однозначной. Болгарин Раковский, назначенный председателем СНК УССР, агитировал за расширение самостоятельности союзных республик, до украинцев и их национальных чувств ему не было совершенно никакого дела, он их не знал и не понимал, но и недавно обретенной властью он делиться не хотел — все же УССР была второй по весу союзной республикой. С другой стороны, в украинской компартии были довольно сильны и автономистские настроения. Например, лидер украинской компартии Мануильский стоял на схожих со Сталиным позициях по вопросу об автономии и включении УССР в состав РСФСР, утверждая, что украинскому мужику-крестьянину национальный вопрос безразличен.
В августе 1922 года появилась специальная комиссия по вопросу о взаимоотношениях РСФСР и советских республик. В состав комиссии входили Куйбышев, Сталин, Раковский, Орджоникидзе, Сокольников и представитель каждой из советских республик. Разумеется, как «специалист по национальному вопросу» Сталин играл в комиссии первую скрипку и фактически план, предусматривавший включение советских республик в состав РСФСР на правах автономий (автономизация), был во многом сталинским планом. Но у него нашлось немало сторонников в высших кругах: Чичерин, Мануильский, Орджоникидзе, Дзержинский, Зиновьев, Каменев.
Не стоит думать, что влияние Сталина в 1922 году было велико или что большевики были патриотами России. Разумеется, нет. Все дело в том, что проект автономизации — это пункт из дореволюционной программы большевиков. У нас принято подавать борьбу федерализации и автономизации как борьбу идей Ленина и Сталина, но это совсем не так. Автономизация — это изначальный план большевиков, а федерализация — последний фантом угасающего и искаженного парализующей злобой ленинского сознания.
Классический марксизм никогда не поддерживал федерализацию. Энгельс вполне четко выразил марксистское отношение к проблеме:
«По-моему, для пролетариата пригодна лишь форма единой и неделимой республики».
Ленин, как старательный ученик марксистов, придерживался той же позиции. Комментируя переписку Либкнехта-старшего и Энгельса, он писал:
«Газетка Либкнехта очень плоха: федерализм. Пусто. У Либкнехта федерализм, а мы против федерализма».
В дальнейшем Ленин исправно развивал эту мысль. В начале нулевых годов ХХ века он писал:
«Мы безусловно, при прочих равных условиях, за централизацию и против мещанского идеала федеративных отношений. Сознательный пролетариат всегда будет отстаивать более крупное государство. Пока и поскольку разные нации составляют единое государство, марксисты ни в каком случае не будут проповедовать ни федеративного принципа, ни децентрализации».
В своей пламенной предвоенной переписке с Шаумяном за 1913 год Ильич даже дошел до своей фирменной ругани:
«Мы за демократический централизм, безусловно. Мы против федерации. Мы за якобинцев против жирондистов… Мы в принципе против федерации — она ослабляет экономическую связь, она негодный тип для одного государства. Хочешь отделиться? Проваливай к дьяволу, если ты можешь порвать экономическую связь, или вернее, если гнет и трения „сожительства“ таковы, что они портят и губят дело экономической связи. Не хочешь отделяться? Тогда извини, за меня не решай, не думай, что ты имеешь „право“ на федерацию. Ставить в свою программу защиту федерализма вообще марксисты никак не могут, об этом нечего и говорить».
Как видно из ленинской полемики и воззваний, до революции Ильич был убежденным сторонником централизованного унитарного государства с культурной автономией для отдельных регионов. Именно поэтому сталинская программа автономизации — это большевистская позиция дореволюционной эпохи и именно поэтому большинство верхушки партии ее поддерживало. Сталин, всегда пытавшийся выглядеть первым учеником Ленина, писал в «Правде» за 1917 год:
«Не ясно ли, что федерализм в России не решает и не может решить национального вопроса, что он только запутывает и усложняет его донкихотскими потугами повернуть назад колесо истории».
Статья называлась просто и незатейливо: «Против федерализма!». Но сам Ленин в период между двумя революциями уже успел сменить позицию. Не столько из-за смены взглядов, сколько из-за своего запредельного популизма. Ситуацию в России между двумя революциями надо представлять как символический аукцион. По очереди выставлялся какой-то лот, после чего все партии по очереди назначали свою цену, а Ленин в самом конце с хохотом всех перебивал, давая втрое больше. Например, лот под названием «национальный вопрос»: встают кадеты — мы готовы обсудить автономию наиболее развитых окраин. Встают эсеры — мы готовы обсудить автономию для всех. Ленин (с хохотом и лукавым прищуром) — готовы предоставить независимость всем желающим. И так по каждому пункту.
Ленин сразу заметил, что многие окраины начали торговаться с временным правительством по вопросам об автономии. А поскольку тактика большевиков заключалась в том, чтобы обещать больше, чем все соперники вместе взятые, вопросы об автономии превратились в обещания дать свободный выход всем и каждому, кто только пожелает. На апрельской конференции РСДРП в 1917 году Ленин зачитал резолюцию, в общих чертах ставшую новой программой партии:
«Угнетенным народам, входящим в состав России, должно быть предоставлено право самим решить вопрос — хотят ли они оставаться в составе Российского государства или выделиться в самостоятельные государства. Сейчас перед нами конкретный конфликт между финляндским народом и Временным правительством. Представители финляндского народа, представители социал-демократии требуют от Временного правительства возвращения народу тех прав, которыми он пользовался до присоединения к России. Временное правительство отказывает в этом, не признавая финляндский народ суверенным. На чью сторону мы должны стать? Очевидно, на сторону финляндского народа. Если бы мы, социал-демократы, отказали финляндскому народу в праве изъявить свою волю об отделении и в праве провести в жизнь эту волю, то мы этим самым оказались бы в положении продолжателей политики царизма.
Мы должны поддерживать всякое движение, направленное против империализма. Что скажут нам в противном случае финляндские рабочие? Пятаков и Дзержинский говорят нам, что всякое национальное движение есть движение реакционное. Это неверно, товарищи».
Летом начались переговоры между Украинской Радой и Временным правительством. Украинцы надеялись выторговать себе побольше автономии, однако даже самые горячие головы на тот момент не ставили вопроса об отделении и независимости, ограничиваясь умеренной автономией. Ленин, державший нос по ветру, сразу же решил выбить почву из под ног у правительства и наобещать всем ворох подарков. На 1-м всероссийском Съезде Советов в 1917 году он заявил:
«Пусть Россия будет союзом свободных республик <…> Мы хотим братского союза всех народов. Если будет Украинская республика и Российская республика, между ними будет больше связи, больше доверия. Если украинцы увидят, что у нас республика Советов, они не отделятся, а если у нас будет республика Милюкова, они отделятся».
Как это часто бывало у Ленина, который всегда выдавал желаемое за действительное, получилось наоборот: при республике украинцы толком не провозгласили даже автономии, зато почти сразу после Октябрьской революции заявили о своей независимости.
Стоит отметить, что речи Ленина в промежутке между февралем и октябрем 1917 года казались безумными даже многим старым соратникам. Далеко не все понимали, зачем устраивать бесплатную раздачу территорий, на которых такими большими трудами удалось наконец создать диктатуру пролетариата. Однако, Ильич успокаивал нервничавших соратников:
«Нам говорят, что Россия раздробится, распадется на отдельные республики, но нам нечего бояться этого. Сколько бы ни было самостоятельных республик, мы этого страшиться не станем. Для нас важно не то, где проходит государственная граница, а то, чтобы сохранялся союз между трудящимися всех наций для борьбы с буржуазией каких угодно наций».
Непонятно, какая муха укусила Ленина, но после захвата власти он сделался убежденным сторонником федерализма, который раньше бичевал. По всей видимости, успех вскружил ему голову, и Ильич окончательно переехал в мир своих мегаломанских фантазий: перед его глазами по всему миру разгорались пожары мировых революций, рушились замки, высились хижины-небоскребы, сознательные рабочие из немецкой социалистической республики слали передовое оборудование, трудолюбивые рабочие из Китайской социалистической республики ехали поднимать российские города самоотверженным трудом, и весь земной шар был одной большой республикой, повестку в которой диктовал пролетариат. В таких условиях государственные границы выглядели нелепо. Была только одна проблема — эти грезы существовали только в воспаленном от победы и сифилиса сознании Ленина, а в реальности мировая революция не только не побеждала, но и сдавала позиции, проигрывая каждый решительный бой.
Карта СССР 1917–1922 гг.
Однако Ленин все еще верил в свои фантазии и становился все более убежденным сторонником федерализации. Правда, Гражданская война, начавшаяся вскоре, на несколько лет убрала проблему государственного устройства в самый дальний ящик. Решался вопрос о выживании большевистского правительства, тут было не до мечтаний про прекрасное далеко.
К вопросу вернулись только в 1922 году. Тогда же грузины забунтовали. Мдивани соглашался только на ограниченное сотрудничество в хозяйственной сфере. Все остальное он хотел иметь свое, в том числе отдельную грузинскую армию и ЧК. Более того, он по примеру Раковского даже начал осуществлять международные сношения, в частности, позволил туркам открыть в Тифлисе Оттоманский банк (уже шел НЭП), не посоветовавшись с Москвой, что вызвало возмущение у наркома финансов Сокольникова, который сделку запретил, что вывело из себя уже Мдивани. Властный грузин начал переманивать на свои позиции и верхушку компартии Азербайджана.
В итоге к моменту, когда комиссия по созданию проекта содружества начала работать, оформились три варианта: автономизация — что было старой программой большевиков, грузинская позиция — добровольный союз государств с их максимальной независимостью, отсутствием централизованного бюрократического аппарата и наднациональных органов управления, и украинский вариант, предложенный Раковским — максимально широкая федерализация с сохранением определенных функций и полномочий за союзным центром. Предполагался и четвертый вариант — ленинский — но Ильич незадолго до того впал в овощное состояние.
Пока комиссия работала над проектом, Ленин начал приходить в себя, и к 20-м числа сентября 1922 года оклемался настолько, что уже мог работать и важные вопросы надо было снова согласовывать с ним. Программа автономизации, разработанная комиссией, содержала главный вывод: необходимо способствовать сближению всех союзных республик в одно государство. Комиссия рекомендовала следующий вариант: украинская, белорусская и закавказские социалистические республики вступают в состав РСФСР на правах широкой автономии с правом выхода.
Проект был разослан в ЦК всех национальных компартий. Все компартии, за исключением грузинской (даже украинская), согласились с проектом и признали целесообразность вступления в состав РСФСР. Грузины по-прежнему настаивали только на хозяйственном объединении. Как раз в этот момент Ленин пришёл в себя, и Сталин отправил ему сначала проект, а затем и письмо с аргументами в пользу проекта:
«За четыре года гражданской войны, когда мы ввиду интервенции вынуждены были демонстрировать либерализм Москвы в национальном вопросе, мы успели воспитать среди коммунистов, помимо своей воли, настоящих и последовательных социал-независимцев, требующих настоящей независимости во всех смыслах и расценивающих вмешательство ЦК РКП, как обман и лицемерие со стороны Москвы… Мы переживаем такую полосу развития, когда форма, закон, конституция не могут быть игнорированы, когда молодое поколение коммунистов на окраинах игру в независимость отказывается понимать как игру, упорно признавая слова о независимости за чистую монету».
Ленин, ненадолго пришедший в себя, понимал, что скорее всего его дни сочтены, а соратники выходят из-под контроля, поэтому старался напоследок всех перессорить и не оставить какого-то определенного лидера (неслучайно в своем политическом завещании он охарактеризовал вообще всех крупных большевиков как кретинов и неудачников). Ленин завязал сношения с Каменевым и Зиновьевым, предложив им попридержать коней и не поддерживать в национальном вопросе слишком торопящегося Сталина. Кроме того, Ленин в приватных беседах сумел добиться от Сталина всего одной уступки, но такой, которая переворачивала все с ног на голову. В проект вносилась поправка о том, что советские республики объединялись в союз вместе с РСФСР, а не входили в состав РСФСР. То есть вместо государства с автономиями — трехэтажная постройка: сверху наднациональный союз, снизу республики, из состава которых еще дополнительно выделялись автономии.
Не стоит думать, что Сталин бился за проект по каким-то сентиментальным соображениям вроде патриотизма или территориальной целостности. Нет, он уже в то время примерял ситуацию к себе, то есть представлял себя в роли главы государства, а управлять РСФСР с автономиями значительно легче, чем трехступенчатой и рыхлой конфедерацией с запутанной аппаратной структурой, неизбежно порождающей конфликтные ситуации. Кроме того, проект автономизации был справедливее, поскольку все примыкали к РСФСР на правах автономий, все были равны, тогда как союз неизбежно порождал противоречия и трения: почему одним досталась союзная республика, а другим только автономия? Как решить, кому полагается одно, а кому другое?
Однако Коба решил сильно не перечить Ильичу, поскольку это могло навредить ему в будущем — ведь Сталин неизменно позиционировал себя как верного ленинца и даже его проект автономизации по сути был дореволюционной ленинской программой. Биться как лев за автономизацию он не стал, сохранилась его короткая, но занимательная переписка с Каменевым:
— К: Ильич собрался на войну в защиту независимости. Предлагает мне повидаться с грузинами (имеется в виду Мдивани, — прим. авт). Отказывается даже от вчерашних поправок
— С: Нужна, по-моему, твердость против Ильича. Если пара грузинских меньшевиков воздействует на грузинских коммунистов, а последние на Ильича, то спрашивается, при чем тут «независимость»?
— К: Думаю, раз Владимир Ильич настаивает, хуже будет сопротивляться
— С: Не знаю, пусть делает по своему усмотрению.
Ленин поделился в Каменевым своими успехами:
«Одну уступку Сталин уже согласился сделать. Дух этой уступки, надеюсь, понятен: мы признаем себя равноправными с Украинской ССР и др. и вместе и наравне с ними входим в новый союз, новую федерацию, Союз Советских Республик Европы и Азии. Важно, чтобы мы не давали пищи „независимцам“, не уничтожали их независимости, а создали еще новый этаж, федерацию равноправных республик».
Сталин уступил, но охарактеризовал ленинскую позицию по вопросу как «национальный либерализм» и посчитал, что Ленин слишком торопится в этом вопросе, что усиливает позиции «независимцев».
В начале октября компромиссный проект будущего государства обсуждался на пленуме ЦК. Ленин не смог присутствовать на пленуме из-за разболевшегося зуба, но передал через Каменева короткое гневное послание:
«Великорусскому шовинизму объявляю бой не на жизнь, а на смерть. Как только избавлюсь от проклятого зуба, съем его всеми здоровыми зубами».
Что интересно, никаких протоколов заседания, которое шло очень долго (по меркам того времени), до сих пор так и не опубликовано. Возможно, стенограммы вообще не было из-за особой важности вопроса, или она до сих пор засекречена. Сохранился только полный негодования отзыв главного возмутителя спокойствия Мдивиани:
«Прения показали, что известная часть Цека прямо отрицает существование национального вопроса и целиком заражена великодержавническими тенденциями, но эта часть получила такую оплеуху, что не скоро решится снова вернуться из норы куда ее загнал Ленин. Сначала (без Ленина) нас били по-держимордовски, высмеивая нас, а затем, когда вмешался Ленин, после нашего с ним свидания и подробной информации, дело повернулось в сторону коммунистического разума… По вопросу о взаимоотношениях принят добровольный союз на началах равноправия и в результате всего этого удушливая атмосфера против нас рассеялась, напротив, в пленуме Цека нападению подверглись великодержавники — так и говорили Бухарин, Зиновьев, Каменев и другие. Проект принадлежит, конечно, Ленину, но он внесен от имени Сталина, Орджоникидзе и др., которые сразу изменили фронт. Эта часть получила такую оплеуху, что не скоро решится снова высунуться из норы, куда её загнал Ленин… Да, атмосфера немножко рассеялась, но она может снова сгуститься».
Чаша весов благодаря усилиям Ленина качнулась в сторону союза. Но неожиданно на Кавказе разгорелся новый конфликт, который привел Ленина в настоящее неистовство. Речь идет о так называемом грузинском деле. Вкратце суть его сводилась к следующему: Кабахидзе (член грузинской компартии) и Орджоникидзе (глава Закавказского крайкома и сторонник Сталина) повздорили в присутствии Рыкова. Началось все с политических споров, затем переросло в кавказскую ругань (я твой дом труба шатал, ишак буржуазный!), а закончилось тем, что Орджоникидзе бросился на своего политического противника с кулаками. Для расследования дела была организована специальная комиссия во главе с Дзержинским, который разбирался, кто прав и кто виноват, и в итоге встал на сторону Орджоникидзе, признав, что Кабахидзе вел себя непотребно и оскорблял его.
Пока тянулось дело, Ленина свалил очередной приступ. Когда Ильич пришел в себя, он уже понимал, что больше не жилец. Судьба сыграла над ним злую шутку: человек, целиком состоявший из всепожирающей воли к власти, теперь, после победы, лишился власти даже над своим телом, не успев войти во вкус. Узнав о грузинском деле, Ленин рассвирепел и надиктовал знаменитое письмо «К вопросу о национальностях или об „автономизации“» — манифест искаженного яростью паралитика, нашептанный практически из могилы. В своем беспомощном бешенстве Ленин дошел до откровенной ругани:
«При таких условиях очень естественно, что „свобода выхода из союза“, которой мы оправдываем себя, окажется пустою бумажкой, неспособной защитить российских инородцев от нашествия того истинно русского человека, великоросса-шовиниста, в сущности, подлеца и насильника, каким является типичный русский бюрократ. Нет сомнения, что ничтожный процент советских и советизированных рабочих будет тонуть в этом море шовинистической великорусской швали, как муха в молоке.
Необходимо отличать национализм нации угнетающей и национализм нации угнетенной, национализм большой нации и национализм нации маленькой. Поэтому интернационализм со стороны угнетающей или так называемой „великой“ нации (хотя великой только своими насилиями, великой только так, как велик держиморда) должен состоять не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком неравенстве, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически.
Тот грузин (видимо, Сталин — прим. авт), который пренебрежительно относится к этой стороне дела, пренебрежительно швыряется обвинением в „социал-национализме“ (тогда как он сам является настоящим и истинным не только „социал-националом“, но и грубым великорусским держимордой), тот грузин, в сущности, нарушает интересы пролетарской классовой солидарности, потому что ничто так не задерживает развития и упроченности пролетарской классовой солидарности, как национальная несправедливость, и ни к чему так не чутки „обиженные“ националы, как к чувству равенства и к нарушению этого равенства, хотя бы даже по небрежности, хотя бы даже в виде шутки, к нарушению этого равенства своими товарищами пролетариями. Вот почему в данном случае лучше пересолить в сторону уступчивости и мягкости к национальным меньшинствам, чем недосолить».
Предельно ясная инструкция: русских бить, остальным угождать. Однако проблема была в том, что немощный овощ Ленин больше не мог участвовать в партийной грызне, в которой когда-то был непревзойденным мастером. Аватарой в этой битве он решил избрать Троцкого, заметив, что вокруг Сталина уже начала складываться группировочка против более сильного в политическом отношении Льва Давидовича. Придя в себя, Ленин послал Троцкому записку:
«Я просил бы Вас очень взять на себя защиту грузинского дела на ЦК партии. Дело это сейчас находится под „преследованием“ Сталина и Дзержинского, и я не могу положиться на их беспристрастие. Даже совсем напротив. Если бы Вы согласились взять на себя его защиту, то я бы мог быть спокойным».
Судя по всему, Ленин возлагал определенные надежды на это дело и планировал соорудить блок с Троцким с целью воспользоваться непокорными грузинами для демонстративного разгрома Сталина. Это, конечно, не привело бы к его удалению с политических вершин, но несколько ослабило бы позиции «самого верного из всех ленинцев». Однако вскоре с Лениным случился очередной приступ, и из овощного состояния вождь и учитель уже не вышел.
Договор об образовании СССР был принят уже без него, и Ленин так и не увидел своё детище. Пленум ЦК принял ленинский (в главных пунктах) проект будущего союза, разослал его всем республикам и получил их поддержку. Договор подписали в самом конце 1922 года. Ключевым пунктом договора было право на свободный выход любой из республик из состава Союза — которым республики с удовольствием воспользовались спустя 70 лет.
Почему Ленин придерживался столь странной позиции? Ведь совершенно очевидно, что автономизация была значительно удобнее для управления и порождала минимум конфликтов. На неё соглашались все, и даже буйных грузин можно было при желании уговорить. По всей видимости, трезво оценить ситуацию Ленину помешала болезнь. Он придавал мировой революции очень большое значение и каждый день просыпался с мыслью о том, что сегодня она может начаться. В воспоминаниях всех без исключения иностранцев, которым довелось встречаться с большевиками с 1917 по 1924 год, есть одна общая деталь: первым делом советские лидеры интересовались у зарубежных товарищей, когда у них начнется революция — и очень огорчались, узнавая, что пока на неё нет ни намёка.
Сам советский проект просто-напросто не имел смысла без этой революции, поскольку предусматривал революцию хотя бы в масштабах континента. Ленин, все последние годы грезивший мировой революцией, стал верить в нее еще более неистово. Поэтому ленинские аргументы были такими: ну хорошо, допустим, автономизация, а что если завтра революция произойдет в Германии или Китае? Разве станут коммунистические Германия и Китай вступать в состав РСФСР? Конечно нет. А вот к надгосударственному коммунистическому союзу они присоединятся — во всяком случае, Ильич в это верил или хотел верить. Поэтому сам по себе формат ленинского союза, к несчастью воплотившийся в реальности, был не столько тактическим маневром или дипломатической хитростью, сколько галлюцинацией из ленинских предсмертных переживаний. Умирая, Ильич хлопнул дверью в своем стиле. Оставил потомкам наследство, а когда они явились его забирать, в сейфе оказалась перевязанная праздничной ленточкой бомба.
Но и Сталин отстаивал проект автономизации вовсе не из патриотических соображений, не потому, что переживал за Русь-матушку. Просто этот формат существования был значительно удобнее для управления, чем наднациональный союз. Меньше действующих сил, меньше потенциальных конфликтов, меньше оппозиционных линий. Только и всего. Сталин потому так легко и уступил Ленину, что для него проект в данный момент не имел важного значения (предстоял еще долгий путь к власти — для начала Ильич должен был умереть). Коба предпочел уступить, зато не начинать историй, которые могли бы поставить под сомнение его тщательно пестуемый имидж первого ученика Ленина.
Еще одним аргументом в пользу этой версии служит дальнейшее развитие СССР. Изначально в союз вступили 4 республики, а при распаде их было уже 15. Сталин, будь он патриотом, вполне мог бы переформатировать союз в условиях абсолютной власти. Однако делать этого не стал, и вовсе не из-за страха обидеть национальные меньшинства. Когда было надо, обидеть их никто не боялся — например, республика Абхазия при ликвидации Закавказской СФСР была низведена до грузинской автономии. Значит, форма союза Сталина устраивала, и к ней удалось найти подход (хотя поначалу Коба, вероятно, опасался сложностей) и выстроить свою собственную вертикаль.
Спустя 70 лет после заключения союзного договора по ленинскому плану союзное государство было распущено сверху — в точности по начерченным большевиками границам. Россия вернулась к границам допетровской эпохи.
