В сердце принципата — властвующий притворщик. Царствует без венца, судит без полномочий, казнит чужими руками, говорит чужим ртом. Принцепс, окружённый умолчаниями и вынужденным согласием, хорош всем, кроме одного — однажды он умрёт. Об этом знает сенат, знает народ, об этом знает он сам. Но что если вынуть притворщика из построенного им здания? Пошатнется ли оно? И как переложить этот груз на плечи идущего следом, где взять другого себя? Кто сменит несменяемого?
Преемственность власти в принципате и подобных ему лицемерных способах правления волнует нас не случайно. Мы уже провели параллель — посмотрим, куда она ведёт.
Тиберий Клавдий Нерон, сменивший основателя Римской империи Октавиана Августа, по одному только происхождению должен был так или иначе принять участие в управлении римской державой. Однако его путь на вершину власти хоть и известен вполне подробно, содержит массу неясного и противоречивого. Мы знаем о Тиберии от историков и их источников, каждый из которых был другом или недругом главного героя и по мере сил тянул податливое одеяло истины на себя.
Начать с того, что три императора, наследовавшие самому Тиберию (Калигула, Клавдий, Нерон), помнили, что он обрёк мучительным казням их родственников. Так что первое, что мы узнаём о Тиберии — что он был сущим чудовищем. Дряхлый похотливый палач из фильма «Калигула» (1979) вполне соответствует образу, который хотели донести до нас благодарные потомки. Именно к этому персонажу обращено обещание Тацита «противопоставить бесчестным словам и делам устрашение позором в потомстве» (Тацит III, 65). Был ли он и правда таким — очень большой вопрос.
Правление Тиберия главным образом известно нам в изложении четырёх античных авторов: Корнелия Тацита, Диона Кассия, Гая Светония Транквилла и Веллея Патеркула. Только последний из них жил в описываемую им эпоху и даже, видимо, знал императора лично. Проблема Патеркула в том, что он был Тиберием обласкан и вознесён, а затем, по всей видимости, пал жертвой политических чисток, омрачивших последние годы второго принципата. Поэтому в его сочинении ярко и хвалебно описаны золотые годы Тиберия, а свирепый закат императора отсутствует. Зато великие казни в изобилии попали в «Римскую историю» Диона Кассия, написанную полтора столетия спустя, когда версия об императоре-душегубе уже устоялась.
Историк Светоний по долгу службы имел доступ к сенатским архивам, его изложение, хотя и схематичное, содержит интересные подробности. Однако по богатству языка, связности и полноте его сочинение, конечно, уступает «Анналам» Тацита, который долгое время считался непререкаемым авторитетом, и любая попытка пересмотра канонической версии правления Тиберия воспринималась как посягательство на самого классика.
Спор о личности Тиберия напрямую связан с историей Европы и общественными идеями XVIII–XIX веков. Вольтерьянцы чтили Тацита за ненависть к тиранам и верили ему на слово. Наполеон же при учреждении империи объявил Тиберия оболганным и даже запретил критикующие его сочинения. Спор бонапартистов и республиканцев перекинулся на всю Европу, сделав второго принцепса одним из самых противоречивых персонажей древней истории. По словам историка Оливии Кунц, этот спор «следовал за колебаниями политических и литературных предрассудков». Она резонно предполагает, что в основе сочинений античных историков оказывались две группы причудливо перемешанных «праисточников»: условные враги и сторонники принцепса.
Будущий император Тиберий Юлий Цезарь Август
Поэтому нас могут ставить в тупик противоположные сведения, приводимые античными авторами: мудрость и глупость, жестокость и милосердие императора находятся порой в таком странном соседстве, словно речь идёт о двух разных людях. Добраться до настоящего исторического Тиберия непросто. Для этого придётся следовать за событиями и самой логикой жизни, отрешившись от толкований и кривотолков, облепивших эту судьбу, как полипы покрывают большой корабль в долгом плавании.
Чтобы понять, почему Август отдал империю в руки Тиберия, важно помнить, как он сам её получил. С расстояния столетий правление Августа, возможно, выглядит блистающим монолитом. Таким он и хотел его запечатлеть для потомства. В своих «Деяниях», политическом завещании и официозной автобиографии, принцепс с гордостью утверждает, что первенство было поручено ему «единогласной волею сената и народа». Но это, конечно, неправда. Империя юноши Октавиана явилась из кровавой каши гражданских войн, сотрясавших Римскую республику.
Юный Октавиан в 44 г. до н.э. был объявлен наследником Цезаря и вынужденно вступил в союз с убийцами своего приёмного отца — против Марка Антония, объединившего цезарианцев. Талант лицемерно заключать союзы, видимо, был у юноши врождённым. Военные-цезарианцы в стремлении обратить свою силу в господство не желали сдаваться, республика старой аристократии тоже не хотела уступать, в битвах гибли тысячи лучших.
Наконец, в бой был отправлен с войском сам Октавиан, который тут же предал вчерашних покровителей и на пару с Марком Антонием ворвался в Рим, учинив чудовищную резню. Решающая битва республики и рождающейся империи состоялась при Филиппах: убийцы Цезаря Кассий и Брут против его приёмного сына и ближайшего соратника. Как раз в этот день родился наш герой, Тиберий.
Даже из краткого изложения, данного выше, ясно, что римское государство, каким его получил Октавиан, было далеко не цветущим садом. Раскол, обнищание, уменьшение населения Италии почти вдвое — всё это грозило отпадением провинций и мятежами рабов. Кассий и Брут пали, их дело казалось проигранным, но многие из их сторонников были ещё живы. Сын легендарного Помпея Секст даже образовал государство в государстве, увёл почти весь римский флот на Сицилию и оттуда «именем республики» объявил триумвиров узурпаторами, что формально было чистой правдой.
После заключения шаткого перемирия Октавиану остро понадобилась передышка. Нужно было накопить силы, перегруппировать сторонников, переманить врагов на свою сторону, заключить множество настоящих и ложных союзов, необходимых для последнего броска к власти. Предстояла большая политика. И самым важным шагом на пути к политической победе в римском мире всегда был удачный расчётливый брак.
Для римлян семья была не просто «ячейкой общества». Бедные, зажиточные и богатые, семьи образовывали сложные узлы отношений подчинения, соперничества, вражды и дружбы. Богатые патроны и их бедные клиенты объединялись в огромные сообщества, на протяжении столетий определявшие жизнь государства. По удачному выражению Дэвида Шоттера, «система аристократических связей патроната была живительной кровью республики». Гражданские войны нарушили этот кровоток, многие сосуды были перебиты, система обращения ценностей и влияния распалась. Октавиану, если он хотел быть правителем всех римлян, в этот момент надлежало породниться с могущественной семьей, стоявшей в центре государства. И, что важно для перезапуска кровотока, с семьей из числа своих врагов. Клавдии подходили на эту роль.
Упёртые республиканцы, гордые оптиматы, настоящие патриции. Родословие их уходило вглубь мифологической истории Рима, где уже не отличить былинных предков от настоящих. Отец Тиберия Клавдия Нерона, тогда ещё младенца, сражался на стороне Брута и был внесён триумвирами в проскрипционные списки, то есть заочно приговорён к смерти с конфискацией всего имущества. В этот-то самый момент, по официальной версии, Октавиан воспылал романтическими чувствами к Ливии, беременной жене своего врага, ждавшей второго ребёнка. Учитывая, что позднее все до единого браки и разводы в семье принцепса происходили из чистого и открытого расчёта, трудно поверить в его собственные чистые чувства. Этот юноша имел за плечами долгий опыт предательства и обмана.
Что интересно, и невеста, и её муж спокойно восприняли мысль о том, чтобы развестись и породниться «во имя спасения республики» с провинциалом-выскочкой Октавианом. Ведь он уже считался Гаем Юлием, то есть потомком Юла и самой Венеры. А ещё он был триумвиром, соправителем Рима. Дошедший до нас анекдот гласит, что свадебный пир устроили в доме Клавдиев, и сбитые с толку слуги подносили яства и вино бывшему мужу, думая, что жених — это он. Конфуз никого не смутил. Главное, что юноша-правитель оказался включён в вековой круговорот великих римских семей. Д. Шоттер справедливо отмечает: «Это, возможно, было важнейшее решение в жизни Октавиана, а сам брак оказал решающее влияние на римскую историю».
Мальчик Тиберий оказался в новой семье Октавиана не сразу. Первые девять лет своей жизни он провёл в доме своего отца, старого республиканца, и это тоже многое говорит о нём. Несчастливый угрюмый ребёнок, рано оторванный от матери, выросший среди восковых масок великих предков, он, скорее всего, чего-то так и не смог простить им всем: и старому миру отцов, и новому миру своего отчима.
О том, как строился принципат Августа, уже рассказывалось в другом месте, здесь отметим пару важных черт. Повергнув своего соправителя Марка Антония в битве при Акции в 31 г. до н.э., Цезарь Октавиан остался один на вершине власти. Удержаться на ней значило обуздать и подчинить себе главные силы гражданской распри: богатые семьи и армию.
Умение найти осмысленные роли для старой знати в целом и для отдельных родовитых граждан стало ключом к успеху. Принцепс сделал вид, что «всё по-старому», однако прежний порядок получения должностей (квестура — эдилитет — претура — консулат — наместничество) теперь был замкнут на него лично, и продвижение зависело от благосклонности «первого среди равных», который, по выражению Тацита, «начал подменять собою сенат, магистратов и законы, не встречая в этом противодействия». Честолюбивым патрициям навязали новые правила игры — скрытую тиранию. В сравнении с недавней необходимостью убивать и воевать за власть это был сносный компромисс.
Армия тоже нуждалась в переустройстве. Прежде всего, она была непомерно огромной. Приблизительная статистика, собранная историками, показывает, что совокупные силы Антония и Октавиана перед решающей битвой при Акции составили около 40–45 легионов с каждой стороны — цифра громадная даже для римских гражданских войн. После боя с обеих сторон уцелевшие составили 60 легионов, и больше половины из них Августу пришлось постепенно распустить по домам и каким-то образом найти им занятия, пособия и земельные наделы. Веллей Патеркул пишет, что «никто не был уничтожен, если не считать очень немногих, которые даже не попытались просить за себя». Учитывая, что военные финансы поверженной республики давно находились в полном беспорядке и многие ветераны не получали наград за походы десятилетней давности, задача перестройки армии была очень сложной.
Устав от крови, граждане хотели богатеть, пировать и отдыхать. И обстоятельства дали им такую возможность. Принудительное прекращение распрей, освобождение земель из-за военных потерь и проскрипций, большие работы по восстановлению разрушенного — всё это вкупе с затишьем на внешних границах дало сильный толчок развитию римской экономики. Ростовщичество, откупы и земельные махинации снова приносят прибыли. Тацит пишет о начавшейся в то время «столетней моде на пиры», современники эпохи Ювенал и Гораций клеймят сребролюбие сограждан, но они и сами были не прочь пожить сибаритами в обставленном со вкусом поместье. «Золотой век Августа» начался.
Сыновьям своей жены от первого брака, Тиберию и Друзу из рода Клавдиев, Октавиан тоже находит место в дивном новом мире. Забрав их в свой дом (но не усыновив), он даёт им лучшее патрицианское образование. Не одарённый политическими и ораторскими талантами, молодой пасынок Тиберий тем не менее выказывает одно важное качество — трудолюбие. Порученное он исполняет с республиканской строгостью и имперской преданностью. Как отмечал автор биографии императора Джордж Бейкер, «его природный дар иметь дело с вещами непопулярными получил признание, а человек, любящий работать, никогда не останется без дела».
Так Тиберий и Друз, потомки суровых республиканцев Клавдиев, оказываются в семье и на службе у отчима-узурпатора, и смолоду убеждаются в том, что его власть приносит сокрушённой республике благо: патрициям — должности, черни — хлеб, армии — службу без тягот. А главное — мир. Всё бы хорошо, но принцепс не вечен, и внутри его семейства начинается своя большая игра, в которой не прочь принять участие и бывшие правящие семьи бывшей республики.
Тацит писал: «Настоящее не порождало опасений, покуда Август, во цвете лет, деятельно заботился о поддержании своей власти, целостности семьи и гражданского мира». Для граждан принцепс оставался вечно молодым: монеты и статуи не менялись. Меж тем их реальный прототип был довольно болезненным человеком, смолоду соблюдавшим строгую диету и часто проводившим очистительные и оздоровительные процедуры. Это не спасло Октавиана от тяжёлой затяжной болезни, постигшей его весной 23 г. до н.э. По-видимому, болезнь окончательно убедила его в необходимости обеспечить сохранность принципата после собственной смерти. Срок пришёл.
Тогда он и прибегает к знаменитой проверке отречением: отказывается в сенате от всех должностей, чтобы тут же быть осыпанным новыми почестями и полномочиями. Прославленный именем Августа, защищенный неприкосновенностью Отца Отечества, наделенный бессрочной всеобъемлющей властью, теперь он может спокойно расставить фигуры возможных преемников и опробовать каждого из них в деле.
У Августа есть ограничение по времени (кто знает, сколько ему осталось?) и несколько возможностей для учреждения преемственности. Принципат был основан на auctoritas правителя, его непререкаемом первенстве, высшем авторитете, не подлежащем сомнению. Но эту призрачную сущность нельзя унаследовать. Первенствующими не рождаются, назначить лидером нельзя.
Можно было преобразовать принципат в обычную эллинистическую монархию с престолонаследием по мужской линии. Подданные восточных провинций (Малая Азия, Сирия, Палестина, Египет) веками жили при царях, их такая мера не удивила бы. Они, по сути, уже воспринимали принцепса как богоподобного фараона, каких на своем веку видели десятки. Ставить Августу храмы и жертвенники первыми начали именно жители востока империи. Но в Риме, не остывшем от братоубийства, это могло бы вызвать возмущение. Разные части империи жили в разных политических реальностях.
Второй (наивный) вариант предполагал настоящее восстановление республики, передачу полномочий сенату, народному собранию и избранным по всей форме консулам. Но, видимо, к этому времени в окружении Августа уже никто не рассматривал такое решение всерьёз. Как править половиной мира, если каждое решение приходится обсуждать в сенате?
Третья возможность — заранее подготовить общество к передаче власти последователю из числа наиболее способных приближённых или родни. Следующий принцепс должен обладать таким авторитетом, чтобы выпавшие из рук Августа бразды правления были подхвачены быстро и крепко.
Начинается движение. Принцепс выдвигает сразу нескольких родственников на различные посты. Прежде всего это его любимый племянник Марцелл, за которого он выдал свою дочь Юлию — знак высшего расположения. Пасынок Тиберий из рода Клавдиев в течение последующих десяти лет будет занят важнейшими военными и дипломатическими операциями на самых опасных окраинах империи.
Во-первых, в 22–21 г. до н.э. ему удается по итогу долгих переговоров заключить мир на востоке. Парфяне даже вернули военные святыни римлян — значки легионов, утраченные за много лет до этого при поражении Марка Красса. С 16 года Тиберий, сперва под руководством Августа, а затем самостоятельно, наводит порядок в Галлии и на германской границе. Вместе со своим братом Друзом он проводит долгие месяцы и годы в походах, прилежно изучая военное дело и устройство провинций.
Меж тем в Риме во цвете лет умирает любимый племянник Августа Марцелл, и дочь императора, распутная Юлия, словно переходящее знамя, достаётся тому, кого прочат в наследники — Марку Випсанию Агриппе, ближайшему соратнику, полководцу, одержавшему для своего патрона почти все сухопутные и морские победы, включая битву при Акции.
В принципе, авторитет Агриппы ни у кого не вызывает сомнений, он был бы прекрасным правителем, но он уже совсем не молод, он одного поколения с Октавианом. В 12 г. до н.э. Агриппа умер, и семейный совет решил, что на сей раз овдовевшая Юлия (к тому времени мать пятерых детей) должна достаться в жёны Тиберию. Он за год до этого был пожалован должностью консула и к этому времени уже был счастливо женат. Но прекословить отчиму он не мог и покорно обменял любимую жену Випсанию на вздорную дочку властителя, принесшую ему только стыд и огорчения.
Марк Випсаний Агриппа
Тиберия и Августа не связывали тёплые отношения. Но с уходом двух ближайших соратников стареющий принцепс всё более нуждался в надёжной опоре. Как позже писал об этом Сенека, «так трудно было человеку, имевшему в своём распоряжении столько тысяч людей, снова приобрести себе двоих».
С неудачной женитьбы на Юлии для Тиберия начинается долгая трудная полоса. Последнее десятилетие старой эры должно было стать для Рима временем великих завоеваний. Тиберий вместе с братом Друзом готовили большой поход за Рейн с конечным итогом в виде новой границы на Эльбе или даже дальше. Германский вопрос был болезненным ещё со времен покорения галлов Юлием Цезарем. Протяжённую границу по Рейну приходилось укреплять, защищать, устраивать карательные походы на ту сторону, где проживали свирепые племена, совсем не похожие на цивилизованных галлов.
Однако планам братьев не суждено было воплотиться. При возвращении из подготовительного похода в 9 г. до н.э. Друз Клавдий Нерон упал с лошади и сломал ногу, рана оказалась смертельной. Тиберий, согласно преданию, примчался, загоняя в пути лошадей, и успел застать брата в живых. Он пешком сопровождал его тело в Рим.
Со смертью Друза навеки были погребены мечты о романизированной Германии. Дж. Бейкер в присущей ему красочной манере предложил вариант альтернативной истории «Если бы Друз не упал с лошади»: «Весь ход современной истории был бы иным, заверши он это завоевание. Можно было бы избежать сотен лет войны, борьбы и человеческих страданий. Могло не быть Великого переселения народов, Римская империя на Западе никогда бы не пала».
Расставание с любимой женой, потеря брата, а следом ещё и охлаждение отношений с Августом. Внешне же всё было благополучно: в 7 г. до н.э. Тиберий снова получает от отчима консулат, а год спустя — трибунскую власть, приближающую его по уровню влияния к первейшему. Но в это же время между ними зреют противоречия. Мы никогда не узнаем точно, что было причиной размолвки, но, по нашему мнению, она точно связана с планами передачи власти.
В это время пожилой принцепс, не спешивший умирать, обращает внимание на своих внуков, Гая и Луция Цезарей, сыновей Юлии от Марка Агриппы. Возможность воспитать будущих властителей с нуля и всё-таки установить кровнородственное престолонаследие увлекает его всё больше.
Юный Гай Юлий Цезарь Випсаниан
Первым вступает в пору отрочества Гай Цезарь. Совсем ещё мальчик, он получает сан понтифика и объявляется «принцепсом молодёжи» (princeps iuventutis), позже такой же титул получит Луций Цезарь. Дети, наряженные маленькими императорами, сопровождают Августа на празднествах, в 6 г. до н.э. он испрашивает у сената должность консула для внука Гая. Понимая, что отказать ему не могут, что назначение недоросля на высокий пост, доступный только тридцатилетним, вызовет кривотолки, принцепс делает оговорку: вступление в должность будет отложено. Всё шло к открытой «фараонизации» принципата, римлянам вместо «господства достойнейшего» предлагали подобие династии Птолемеев. Страшный сон республиканца.
В этот момент облечённый высокими полномочиями Тиберий Клавдий Нерон, один из самых опытных приближённых принцепса, по сути второй человек государства, делает обескураживающий шаг — отправляется в добровольное изгнание на остров Родос, за сотни миль от Рима. На прощание он завещает своё имущество Гаю и Луцию, а когда его пытаются остановить, даже грозит покончить с собой.
Я склонен согласиться с О. Кунц, которая считает, что «правильная интерпретация отъезда Тиберия на Родос может нести в себе ключ ко всей его карьере». Однако можно ли вывести одну непротиворечивую версию? Чего больше было в этом поступке: личной обиды (ему, заслуженному мужу, предпочли молокососов), усталости от неудачной женитьбы или это всё же бунт против новой политики престолонаследия и отказа от идеи «восстановленной республики»? Действительно ли у Тиберия были свои планы переустройства государства, своя «конституция»? Был ли он тайным республиканцем? Вопрос, о котором учёные спорят второе столетие.
Как бы то ни было, Тиберий, наверное, не ожидал, что на уступки ему никто не пойдёт, и что добровольная поездка на остров затянется на долгие семь лет. Это была, пожалуй, низшая точка в карьере Тиберия. Нет, полномочий его не лишили, но вскоре их срок истёк, и он оказался на Родосе один, в положении частного лица. В Риме его открыто считали изгоем, связь с семьёй принцепса была разорвана после заочного развода с Юлией (из-за сексуального скандала отец отправил её в ссылку). А молокососы Гай и Луций тем временем мужали и уже путешествовали с осмотром провинций и государственными поручениями, прямо как сам Тиберий за двадцать лет до того. Казалось, всё для него кончено: скоро престарелый Август умрёт, и внуки займут его место.
И смерть действительно пришла. Но не за стариком.
Чтобы напомнить себе, о какой отдалённой эпохе мы рассуждаем в таких подробностях, достаточно простого примера: незадолго до окончания добровольной ссылки Тиберия родился Иисус. Но в истории римского народа это время — вовсе не древность, а высокая эпоха зрелости, оставившая массу документов. Многое дошло в виде прямой речи (завещание Августа, записки Юлия Цезаря, письма и речи Цицерона), а многое в обезличенном пересказе, через третьи руки и без ссылок на источники. Так, мы знаем о существовании мемуаров самого Тиберия и ненавидевшей его Агриппины Младшей, отголоски их чувствуются в разных сочинениях древних.
Профиль Тиберия Клавдия Нерона (отца будущего императора Тиберия Августа)
Появление Иисуса на свет мы отмечаем как новую эру, а для нашего Родосского изгнанника шли всё те же годы от основания Рима. Хотя новая эра в это время близилась и в его судьбе. Во 2 г. н.э. princeps iuventutis Луций Цезарь во время путешествия по Испании неожиданно заболел и умер, а вскоре его брат Гай Цезарь был тяжело ранен предателем в Малой Азии, и здоровье его резко пошатнулось.
С тех пор прошло больше двух тысяч лет, но и сейчас спорят о роли, которую сыграла в этом эпизоде мать Тиберия, Ливия Августа. Мы оставили её в роли беременной невесты, но значение её в жизни мужа и старшего сына гораздо значительнее. Август, по-видимому, сразу осознал, что в лице новой жены вытащил счастливый жребий: она была идеальной советницей, хранительницей тайн, была терпима к его интрижкам и слабостям, чутка к капризам и непреклонна в своей жажде властвовать вместе с ним.
Предыдущая жена Октавиана, Скрибония, принесла ему дочь Юлию, такую же властную матрону, от которой произошли, как из сосуда Пандоры, внуки, принесшие Тиберию много зла: Гай и Луций (юные наследники), взбалмошная Юлия Младшая, Агриппина Старшая (будущая злейшая противница Тиберия) и дерзкий Агриппа Постум (о нём ещё скажем). Две ветви детей от первого брака — Октавиана и Ливии — были обречены на соперничество за власть. Конечно, побеждённая ветвь позднее сделала всё, чтобы оклеветать победившую.
Оба трагических случая с внуками Августа позднее приписывали Ливии, якобы желавшей отдать корону обиженному Тиберию. Мемуары завистников без тени сомнения выдают нам за чистую правду слухи о том, как она устроила одновременное покушение на обоих юношей в разных концах империи. Для чего ей требовалось терпеть долгие годы, воспитывать и растить Гая и Луция, чтобы убить их только теперь, анонимный автор навета не уточняет.
Как бы то ни было, внуки Августа — один покойник, другой калека — уже не годились в наследники, и Тиберия срочно вызвали с Родоса домой. Эта вынужденная перестановка породила конфликт, растянувшийся на годы. Нужно понимать, что вокруг юных наследников уже сложился круг приближённых: честолюбивая молодёжь, льстецы и соратники, готовившиеся уже завтра ни много ни мало править всем обитаемым миром. Разъезжая свитой за Гаем и Луцием по римским провинциям, они уже видели себя наместниками, полководцами, законодателями.
О характере патрицианской клики, сложившейся вокруг Юлии и её детей, можно судить по результатам расследования её постельных проделок. Патеркул, современник событий, называет в числе обвиняемых представителей знатнейших семейств Рима, республиканскую элиту: Антонии, Аппии, Семпронии, Сципионы. Всё сплошь знатнейшие имена. Скорее всего, круг был намного шире. Все эти люди годами вились вокруг семьи Августа ради будущих должностей и подачек, а теперь из-за глупого случая должны были отступить перед Тиберием, которого давно списали со счетов.
Ещё два года оставалась некая неопределённость, пока в 4 г. н.э. внук принцепса Гай Цезарь не скончался от последствий ранения. Тиберий остался единственной надеждой режима. Прочие кандидаты (Агриппа Постум, Германик, Друз Младший) ещё не повзрослели, и на их воспитание у Августа уже не было ни сил, ни времени. Рядом с ними 46-летний Тиберий, дважды консул и трибун, опытный военный и управленец, хотя и не любимый отчимом, выглядел даром небес.
Август официально усыновил Тиберия, ввёл в дом Юлиев Цезарей, наделил его проконсульскими полномочиями и дал полную свободу действий. С этого времени страной фактически правил то ли сам Тиберий, то ли некое «правительство в режиме ожидания». В любом случае, ему было чем заняться.
Римская тетрадрахма, ок. 20 г. н. э. На аверсе (слева) изображен Тиберий Август, на реверсе — Октавиан Август
Тиберий вернулся вовремя. Последние десять лет «Золотого века» были тяжёлым временем, далёким от идиллии: на поверхность всплыли противоречия принципата, долго копившиеся под спудом. Словно проверка на прочность режима, началось то, что современные историки склонны характеризовать как «Кризис 5 года н.э.».
Отрывочные сведения не дают нам общей картины, но известно, что весь год продолжались различные бедствия, и одно усугубляло другое: мятеж в Иллирии, истощение запасов пищи из-за обрушения хранилищ, сокращение хлебных раздач, пиратство и грабежи в провинциях, поджоги и мародёрство в Риме, скачки цен, отмена всех увеселений и зрелищ, 5-процентный налог на наследство, вызвавший возмущения.
Принцепсу и его наследнику весь год приходилось работать пожарной командой, разбираясь то с одним, то с другим очагом. В 6 г. казалось, что всё позади, и Тиберий даже начал приготовления к большому походу на германцев, намереваясь продолжить дело своего брата. Но и на сей раз Германию спас случай — в тылу у римлян вспыхнул масштабный Паннонский мятеж, охвативший области, опасно близкие к Риму (примерно регион Сербии и Хорватии).
Это было не восстание безоружных варваров. Гористая Паннония давно находилась под влиянием Рима, терпела поборы и постои войск, набиралась римских ценностей и умений. Историк Веллей Патеркул, участвовавший в усмирении мятежа, пишет: «Все паннонцы знали не только дисциплину, но и язык римлян; многие были даже грамотны и знакомы с литературой». В этом крылось одно из противоречий установленного принципатом Pax Romana: принуждение к миру и романизация провинций не предполагали обязательного наделения провинциалов правами граждан. Паннонцы по своей культуре почти стали римлянами, но не считались ими. Понадобился не один год тяжёлой войны, напряжение всех сил, чтобы подавить этот по сути гражданский мятеж.
В 4–8 гг. н.э. Август последовательно изгоняет из Рима родственников, могущих вмешаться в его планы престолонаследия. Дочь Юлия сослана в Региум, а внук Агриппа Постум перемещён сначала в италийский Суррентум, а через некоторое время, по сути, посажен под арест на острове Планазия. Историк Эндрю Петтингер считает эту суровость признаком того, что сенатские круги, ставившие прежде на Гая и Луция, после смерти мальчиков решили сделать взбалмошного Агриппу «центральной фигурой антитиберианского заговора». В это же время внучку Юлию и поэта Овидия постигает опала.
Примерно с 8 г. н.э. император понемногу уходит на покой. Дион Кассий сообщает, что «в это время Август позволял сенату рассматривать большую часть дел без него, он больше не показывался на людях». Иностранных послов теперь принимает за него особый совет из трёх бывших консулов, речи принцепса за него зачитывают с листа.
Но чаша бед позднего Августа ещё не испита до дна. В 9 г. с Рейна пришло известие о таком поражении, каких римское войско не терпело от варваров полвека, со времён гибели Красса — германцы полностью уничтожили в Тевтобургском лесу три легиона под командованием Квинтилия Вара. И это тоже отчасти был результат преобразований принцепса. Именно при нём легионы стали армией мирного времени с удобными зимними лагерями, спокойной жизнью под управлением легатов — военных чиновников из числа сенаторов. Римская армия попросту отвыкла воевать, и беспечный Квинтилий Вар, ведущий неспешные беседы с врагами посреди германского леса, был воплощением этой порочной системы. На одном из опаснейших рубежей империи командующий оказался, по выражению Патеркула, «человеком мягким, спокойного нрава, неповоротливым и телом, и духом, пригодным скорее к лагерному досугу, чем к военной деятельности». После этой пощёчины стало ясно, что завоевание Германии придётся отложить для будущих поколений. Горькую правду хорошо сформулировал историк Луций Анней Флор: «Результатом этого поражения было то, что империя, которую не задержало побережье океана, была остановлена на берегу реки Рейна».
Тевтобургская битва
Меж тем Август слабел день ото дня. Рим волновался слухами о его близкой кончине, так что в 11 г. принцепсу даже пришлось опубликовать свой официальный гороскоп, чтобы опровергнуть ложные предсказания. Напряжение подогревали те влиятельные силы, которые надеялись в решающий момент переменить положение в свою пользу. Но старик делает упреждающий ход, отдавая Тиберию последний ключ от принципата — полномочия и неприкосновенность народного трибуна. С этого момента Август в своих «Деяниях» перестаёт приписывать победы и свершения Тиберия себе, считая его наделённым собственным империем, высшей властью, наравне с собой.
Умирать неприятно, будь ты раб или царь. Божественный Август тщательно приготовился к переходу в мир иной: учредил собственный культ, написал завещание, провёл новый ценз сената. Трудно поверить, что в его продуманный план не входил преемник, как это пытались позднее представить враги Тиберия: якобы перед смертью принцепс посетил в ссылке внука Агриппу, хотел вернуть всех ссыльных, но жестокая Ливия помогла ему умереть, чтобы этого не допустить.
У Августа всё было давно готово. Он умер в маленьком городке Нола по пути в Рим 19 числа месяца, названного в честь него самого, в 14 году н.э. Прожив семьдесят шесть лет, он пережил многих своих врагов, друзей, детей и даже внуков — очень долгий век по меркам древности и по меркам его слабого здоровья. Он участвовал в управлении римской державой в течение последних пятидесяти восьми лет, сорок пять из которых правил единолично. Созданный им принципат, рождавшийся в котле гражданских войн, оказался достаточно гибким, чтобы продержаться до смерти создателя. Теперь ему предстояло трудное отвердевание — учреждение преемственности.
Альтернативы этому способу правления уже никто не видел. Как пишет Тацит, «кто был помоложе, родился после битвы при Акции, даже старики, и те большей частью — во время гражданских войн. Много ли ещё оставалось тех, кто своими глазами видел республику?». Поэтому большинство разделяло мнение Веллея Патеркула: при Августе «начали срастаться члены государственного организма». Срослись они неровно, но уж хотя бы так.
Август знал, что его преемнику придётся подбирать ключи к тем же двум силам империи, что и ему в своё время: богатым семьям и римской армии. Тиберий благодаря своему происхождению, в принципе, должен был казаться патрициям своим, армию он тоже понимал прекрасно, проведя полжизни в походах. Однако и с теми, и с другими у него сразу начались проблемы. Обе силы захотели проверить его на прочность.
Внешне всё прошло гладко: Тацит пишет, что «вдруг молва сообщила одновременно и о кончине Августа, и о том, что Нерон принял на себя управление государством». Тиберий заявляет, что «он не оставляет заботы о теле покойного, и это единственная общественная обязанность, которую он присвоил себе», и тут же решительно перехватывает рычаги управления Римом, давая свой пароль преторианцам, как если бы уже был императором. В это время, он, по выражению Тацита, «ни в чём, кроме своих речей, не выказывал медлительности».
Храм Августа и Ливии во Вьенне, Франция
Через два дня после смерти Августа сенат приносит присягу новому принцепсу. Э. Петтингер прав, утверждая, что всё, вероятно, происходило по сценарию, разработанному самим усопшим, и у каждого вельможи и члена правящей семьи были чёткие инструкции. Тем удивительнее новость, пришедшая в Рим с острова Планазия: по чьему-то приказу охраной был убит Агриппа Постум, главная надежда оппозиции.
Тиберий с возмущением отвергает обвинения в свой адрес и даже требует открытого сенатского расследования, но вскоре берёт требование обратно. Эта загадка осталась нераскрытой, и недруги Тиберия, конечно, приписали убийство племянника ему и его матери Ливии. Но всё, скорее всего, проще. Приказ об убийстве члена семьи принцепса мог быть заверен печатью Тиберия либо самого Августа, и никак иначе. Возможно, это сделал кто-то из приближённых покойного согласно полученным от него инструкциям, чтобы устранить соперника и избежать смуты. Называют даже имя Саллюстия Криспа, советника Августа, упоминаемого Тацитом. Тень убитого Постума ещё долгое время будет волновать Рим, а однажды даже оживёт.
Тацит отмечает разницу настроений при похоронах Юлия Цезаря и его приёмного сына Августа 58 лет спустя. Первого хоронили как тирана и жертву заговорщиков, а второго уже как «старика-принцепса», «снабдившего своих наследников средствами против народовластия». Принципат, утверждённый самим ходом времени, стал неизбежностью. Спор теперь мог идти только о фигуре императора и той степени откровенности самовластия, которую он сможет и захочет себе позволить.
И поначалу Тиберий на словах демонстрировал готовность отказаться от власти. Он упорно отвергает единоначалие, заставляет сенаторов унижаться и уговаривать себя: «в его словах», как пишет Тацит, «было особенного много неясного и двусмысленного». Римляне решили, что Тиберий ломает комедию, набивает себе цену. Ведь одновременно с показной нерешительностью он несколькими точными назначениями ставит на все ключевые посты своих доверенных лиц, рассылает вестников с новыми указаниями. Д. Шоттер считает его идеалистом, который «хотел убедиться, что он призван республикой», О. Кунц вообще предполагает в нём намерение вернуть власть народу и называет его «последним республиканцем». Но всё, скорее всего, было сложнее.
Сразу с нескольких сторон начинаются угрожающие его власти события, и показная нерешительность должна была обмануть недругов, дать Тиберию время для принятия решений. Во-первых, неожиданная смерть его соперника Агриппы вызывает волнения. Во-вторых, появляются сведения о возможном заговоре, складывающемся вокруг молодого патриция Друза Либона. Юношу Тиберий задобрил должностью претора и на какое-то время оставил в покое. Пора было принимать власть, потому что в движение пришла вторая сила, которую надлежало обуздать — восстала армия.
Когда сведения о смерти Августа достигли легионов в Паннонии и Германии, в них, как по команде, начались беспорядки. Оба эти войска были недавно потрёпаны: Паннонским мятежом и гибелью легионов Вара, личный состав в них ещё не устоялся.
Тацит считает, что солдаты просто воспользовались моментом, «смена принцепса открывала путь к своеволию и беспорядкам и порождала надежду на добычу в междоусобной войне». Но междуцарствие было поводом, причины лежали глубже. Армия принципата застоялась и накопила множество внутренних недугов, включая дедовщину: солдаты-мятежники жестоко убивают особенно строгих центурионов. Из-за недостатка средств легионеры всё время переслуживали свой срок, не получали обещанной пенсии, терпели поборы. Патеркул пишет, что «они даже осмелились утверждать, что дадут сенату, принцепсу законы и сами попытались установить себе размер жалованья, сроки службы».
В Германии восстали четыре заслуженных легиона, «твердивших, что в их руках судьба Рима, что государство расширяет свои пределы благодаря их победам». Первые жертвы опять же центурионы — их бьют плетьми и казнят. Мятежники проявляют удивительное единодушие, они требуют, чтобы власть вместо Тиберия принял их командующий Германик, сын несчастливого Друза. Только угроза поголовной казни и отказ Германика принять власть останавливают мятежи.
Хотя зачинщиков волнений покарали, системных проблем армии это не решило. Тиберию пришлось позднее задабривать солдат, каждому из которых усопший принцепс завещал по 300 сестерциев, а теперь ещё столько же было прибавлено от нового государя. Предстояла и чистка армии. В восставших частях, набранных спешно после больших потерь, оказалось много случайных людей и даже неграждан Рима. А ведь это были ответственные приграничные участки.
Территория Римской империи при Октавиане Августе (31 г. до н. э.–14 г. н. э.). Розовым отмечены королевства-сателлиты Рима
Но самым опасным знаком было то, что враги Тиберия после гибели Агриппы Постума нашли себе новую фигуру, с которой хотели его столкнуть — его племянника Германика, юношу одарённого, чрезвычайно популярного в войсках и в народе. От тени Агриппы Тиберию, правда, ещё пришлось потерпеть беспокойства. Через два года после смерти Августа объявляется Лже-Агриппа, переодетый раб. Сопровождаемый толпами ликующей черни, он двинулся на Рим, но был схвачен и разоблачён.
Тогда же был осуждён молодой Друз Либон, лишь недавно задобренный должностью. Античные историки представляют Либона легкомысленным юнцом, который поплатился за то, что через гадалок наводил на Тиберия порчу. Однако историк Э. Петтингер, детально реконструировавший обстоятельства этого судебного процесса, предложил вполне жизнеспособную версию, согласно которой с Либоном всё было серьёзнее.
Во-первых, юноша родовитостью мог соперничать с новым принцепсом: по матери он был связан с Помпеем Великим, через бабку — с внуками Августа, через усыновление — с Ливиями Друзами, то есть со всеми правящими семьями. Во-вторых, кары, посыпавшиеся на его голову за сомнительные гадания, были подозрительно серьёзными: его поместили под стражу (где он и покончил с собой), расследование вёл сенат, собранный на экстренную сессию, как во время угрозы государству, а сам осужденный был подвергнут редкому наказанию damnatio memoriae (проклятию в потомстве), день его смерти даже объявили праздником Конкордии, богини гражданского согласия. Довольно сурово для наказания недотёпы, виновного в обычных гаданиях.
Возможно, Лже-Агриппа, шедший на Рим, и юный Либон могли быть использованы как инструменты теми сенаторами, которые всё ещё надеялись у Тиберия почву из-под ног. Петтингер пишет: «Эти сенаторы, чьи имена нам неизвестны, стояли в центре этой реконструкции… Примирение с Тиберием было для них невозможно, он слишком часто был унижен ими или поставлен в угрожающее положение». Да и сам наследник, похоже, понимал, что с такими противниками у него есть только два пути: принять власть или смерть.
Так завершилась передача полномочий от Августа к Тиберию. Дальнейшая история второго принципата заслуживает отдельного большого рассказа, однако уже из начальных обстоятельств видна его главная родовая травма — неспособность нового принцепса найти общий язык с римской элитой, богатыми семьями, постепенно терявшими былое влияние во время правления Августа, низведёнными до уровня придворных, но всё ещё способными интриговать и добиваться своего. Из двух сил — римских семей и римской армии — к концу правления Тиберия первая будет окончательно разгромлена и унижена. Центурионы преторианской гвардии через двадцать лет окажутся влиятельнее родовитых сенаторов, а постепенно, с годами, власть военных ввергнет Рим в столетний хаос «солдатских императоров».
Почему же новый государь (будем честны, это был уже монарх) и старые влиятельные кланы не смогли найти общий язык? Наверное, потому, что они очень мало общались. Чтобы стать преемником, больше не требовалось доверие патрициев, только доверие Августа. И в последние двадцать лет перед своим приходом к власти Тиберий мало показывался в сенате: почти восемь лет на Родосе, затем два года не у дел, бесконечные военные походы с 4 по 12 г. н.э. Проводя тёплый сезон на бивуаках, он успевал захватить только малую часть политической жизни Рима. Э. Петтингер подсчитал, что с отъезда на Родос до переселения в Рим в 13 г. н.э. «Тиберий посетил 64 из минимум 432 заседаний сената (15%), а возможно и меньше». Правой рукой правящего принцепса быть не только почётно, но и очень хлопотно, наследник всё время занят делом, ему не до сенаторов. Все их политические союзы, клики и свары проходят мимо него, и в итоге, когда власть официально передаётся ему старым правителем, новый принцепс оказывается для собственной элиты совершенно чужим.
Римские сенаторы, фрагмент барельефа
Из этого начального изъяна, кажется, и происходят все последующие болезни правления Тиберия. Каждый его шаг толковался сенаторами превратно, что и было сохранено для потомства в чеканной прозе историков. Император тоже не понимал сенаторов, подозрительность его росла, заговоры и казни со временем стали мрачной обыденностью.
В четвертой книге «Анналов» Тацит даёт невесёлый портрет эпохи, которую предстояло прожить римлянам под властью Тиберия: «нерушимый или едва колеблемый мир, горестные обстоятельства в Риме и принцепс, не помышлявший о расширении пределов империи». В это скучное серое время «идут чередой свирепые приказания, бесконечные обвинения, лицемерная дружба, истребление ни в чём не повинных и судебные разбирательства с одним и тем же неизбежным исходом — всё, утомляющее своим однообразием».
В общих чертах проблема преемственности была понята Августом правильно, и решение было здравым. Принципат предполагает господство на основе авторитета, поэтому авторитет наследника создаётся заранее. Готовятся запасные наследники, принцепс выстраивает их в своеобразную очередь на случай, если дело затянется, и претенденты начнут выбывать раньше него. Всё это закрытая, семейная кухня, поэтому неудивительно, что взоры принцепса обращаются прежде всего на ближайших кровных родственников и тех соратников, которые прошли с ним огонь и воду.
Закрытость не даёт элитам понять ход мыслей правителя и вмешаться в его намерения. Старая знать, подчинённая им и отодвинутая от кормила, принимает правила игры и ставит теперь не на самостоятельность, а на одного из возможных наследников.
Старение принцепса тоже накладывает отпечаток на переходный период. Он уже не так свеж, быстрота и ясность принятия решений с годами теряются, старые недуги общества остаются в небрежении, в жертву устойчивости режима приносятся здравый смысл, безопасность и даже выгода. Под конец первого принципата миазмы распирают государство изнутри, и можно не сомневаться, что наследнику предстоит столкнуться с ними — со всеми и сразу.
Тот, кто дойдёт до вожделенного назначения, должен обладать важными качествами. Он должен быть опытен, а также понятен — и влиятельным кланам, и армии. Других центров силы в принципате не осталось, ведь голосования и собрания граждан к концу первого принципата становятся пустым местом. Только кланы и легионы могут быть собеседниками первейшего.
Наследник должен быть безусловно предан принцепсу и назначен фактическим соправителем ещё при его жизни. Это обеспечит плавность перехода в то время, когда новый принцепс наиболее уязвим, когда сбросить его или хотя бы пошатнуть попробуют все, кто готовился к этому мгновению. Считаные недели, когда он может быть убит, свергнут, опорочен, сбит с толку. Золотые и страшные дни.
История Рима последующих веков показала, что назначение наследником достойнейшего было правильной идеей. Всякий раз, как императоры отступали от неё, передавая власть родственникам, империю лихорадило от выходок очередного коронованного ничтожества. Так, династию Антонинов запомнили как «пять хороших императоров» именно потому, что заветы Августа соблюдались ими, и власть наследовал самый способный. Собственно, их блаженное время закончилось, когда Марк Аврелий всё-таки решил сделать наследником любимого сына Коммода, бездарность и развратника.
Перечитывая историю Тиберия, лишний раз убеждаешься в том, что все человеческие ошибки уже множество раз совершены, никем не усвоены и сделаны вновь. Остаётся только созерцать их новое неминуемое повторение. Кто хочет знать будущее, читает не Нострадамуса, а Тацита.
Дальнейшее чтение:
Корнелий Тацит. Анналы // Сочинения в двух томах. Т.1. М., 1969.
Гай Светоний Транквилл. Тиберий // Жизнь двенадцати Цезарей. М., 1993.
Веллей Патеркул. Римская история. М. 1996.
Dio Cassius. Roman History. (Loeb Classical Library)
Деяния Божественного Августа // Хрестоматия по истории Древнего Рима. М., 1987.
Луций Анней Флор. Эпитомы. Воронеж, 1977.
Дж. Бейкер. Тиберий, преемник Августа. М. 2004.
И. Князький. Тиберий, третий Цезарь, второй Август. М., 2012.
Ж.-П. Неродо. Август. М., 2003.
Утченко. Юлий Цезарь. М., 1974.
Shotter. Tiberius Caesar. London, 2004.
Seager. Tiberius. London, 1972.
Kuntz. Tiberius Caesar and the Roman constitution. Seattle, 1924 (Reprint 1974).
Pettinger. The Republic in Danger: Drusus Libo and the Succession of Tiberius. Oxford, 2012.
Rodewald. Money in the Age of Tiberius. Manchester, 1976.
Parker. The Roman Legions. Oxford, 1928 (Reprints 1958, 1993).
