20 октября 1929 года советское правительство взяло курс на сплошную коллективизацию. В этот день ЦК ВКПб принял постановление об организации «групп бедноты», которые должны были стать авангардом грядущей реформы. В государственном масштабе претворялся в жизнь самый радикальный и жестокий эксперимент над самой человеческой природой: многомиллионную крестьянскую массу предполагалось лишить любого частного имущества и вынудить людей вступать в коллективные хозяйства, работая там даже не за деньги, а за виртуальные трудодни.
В 20-е годы в большевистской верхушке происходила борьба идей, существовали как левый, так и правый уклоны, которые по-разному видели дальнейшее существование деревни. В итоге красные реализовали самый жестокий из всех имевшихся планов. Прямым следствием радикальной коллективизации стали голод и раскулачивание — государственное ограбление сотен тысяч людей. Почему самопровозглашённые друзья всех трудящихся поступили именно так?
Аграрная программа и крестьянский вопрос всегда были у большевиков слабым звеном. Партия Ленина — это партия городских журналистов, мимикрирующих под трудящихся и пролетариев. Крестьян эти люди не знали, не видели и не понимали, и всерьез на них никогда не рассчитывали. В селах у большевиков совсем не было никакого влияния, не существовало даже ячеек. Собственно, большевики никогда и не притворялись, что являются выразителями чаяний крестьян, заявляя, что представляют интересы наиболее прогрессивного класса — пролетариата. Крестьян ленинская гвардия считала кем-то вроде говорящих животных.
Однако совсем отбросить большинство населения страны большевики, естественно, не могли. Но и толковой аграрной программы не имели. По самому главному дореволюционному вопросу они просто не могли сказать ничего внятного. На заре существования партии аграрная программа была весьма умеренной. Ильич и компания обещали только отменить все выкупные платежи, а также изъять у помещиков отрезки — территории, отрезанные от крестьянских земель во время реформы 1861 года. Вот, собственно, все планы ранних большевиков. Но в 1905 году правительство отменило выкупные платежи, и чтобы оставаться в популистском тренде, Ленину пришлось еще сильнее радикализироваться. Теперь в программе появился пункт о конфискации и раздаче крестьянам всех помещичьих, монастырских и государственных земель.
С этой программой большевики и встретили революцию. Ситуация получилась парадоксальная: радикальные большевики совсем ничего не могли пообещать крестьянам. Де-факто все земли и без того расхватали крестьяне, воспользовавшись крушением государственного аппарата после Февраля. Единственное, что могла обещать новая власть — это узаконить уже случившиеся захваты.
По этой причине аграрный вопрос после революции стал даже не третьестепенным. Конечно, в пропаганде революционеры громко кричали о земле, которую передадут крестьянам, но это была именно что дешевая пропаганда, много раз повторенные пустые лозунги. На деле большевики ничего не могли дать деревне — а вот забирать у них получалось очень хорошо. Отношения новой власти и крестьян в годы Гражданской войны только ухудшились. Большевики объявили частную торговлю государственным преступлением и пообещали стрелять «мешочников» (то есть крестьян, торгующих своим хлебом) без суда и следствия. При этом красные объявили крайне жесткую продразверстку и направили в деревню отряды коммунистов и иностранных наемников для изъятия хлеба. В ответ крестьяне стали сеять меньше, в надежде, что последнее не отберут, однако люди не знали коммунистов. Отобрали все. Как итог — чудовищный голод в Поволжье, Россия не видела такого лет 300.
Ответом крестьян стала беспощадная война с большевиками. Страну накрыл вал «зеленых» восстаний. Большевики уже после победы над белыми вынуждены были держать под ружьём огромное количество солдат, поскольку потенциальный «повстанческий элемент» оказалось проще забрать в армию и кормить. А демобилизация крестьян приводила к тому, что они через неделю брали винтовку и уходили в лес, воевать против недавних сослуживцев.
Но вечно так продолжаться не могло, поэтому большевикам пришлось отступить. НЭП и замена продразверстки более мягким продналогом снизили накал противостояния. Крестьяне были довольны, что большевики их больше не разоряют, а большевики почти целых десять лет побаивались лезть в деревню.
Незадолго до своей смерти Ленин наконец созрел до того, чтобы представить план внедрения социализма в деревне. Базой для социалистического наступления Ильич видел кооперацию. Более того, работа «О кооперации» фактически оказалась его политическим завещанием, поскольку стала одним из последних текстов, написанных им перед окончательным переходом в овощное состояние. Эта работа удивила многих его соратников, поскольку прямо противоречила политике военного коммунизма. Ленин в очередной раз сделал то, что умел лучше всего — развернулся на 180 градусов. Еще 5 лет назад Ильич требовал расстреливать торгашей, а теперь призывал учиться торговать:
«В сущности говоря, кооперировать в достаточной степени широко и глубоко русское население при господстве нэпа есть все, что нам нужно, потому что теперь мы нашли ту степень соединения частного интереса, частного торгового интереса, проверки и контроля его государством, степень подчинения его общим интересам, которая раньше составляла камень преткновения для многих и многих социалистов.
Собственно говоря, нам осталось „только“ одно: сделать наше население настолько „цивилизованным“, чтобы оно поняло все выгоды от поголовного участия в кооперации и наладило это участие. „Только“ это. Никакие другие премудрости нам не нужны теперь для того, чтобы перейти к социализму.
Все дело теперь в том, чтобы уметь соединить тот революционный размах, тот революционный энтузиазм, который мы уже проявили и проявили в достаточном количестве и увенчали полным успехом, уметь соединить его (тут я почти готов сказать) с уменьем быть толковым и грамотным торгашом, какое вполне достаточно для хорошего кооператора. Под уменьем быть торгашом я понимаю уменье быть культурным торгашом.
Строй цивилизованных кооператоров при общественной собственности на средства производства, при классовой победе пролетариата над буржуазией — это есть строй социализма».
По мысли Ленина, кооперация должна была быть исключительно добровольной. Заманивать в кооперативы предполагалось огромными льготами и прочими финансовыми стимулами. Конечно, поживи Ленин еще, он мог бы много раз передумать и изменить свою точку зрения, как это с ним неоднократно случалось. Но поскольку Ильич умер, то получилось так, что его политическим завещанием в деревне был призыв не бить крестьян, а заинтересовывать их материально в кооперации. К коллективизации в том виде, в каком она была проведена, ленинский план не имел никакого отношения.
В целом в 20-е годы большинство земель продолжали оставаться в пользовании единоличников, несмотря на введение колхозов и сельскохозяйственных артелей. Коммуны организовывались в основном на конфискованных землях (бывших монастырских и государственных), то есть де-факто ничейных. Эта земля передавалась колхозникам, которые, как правило, были представителями беднейших слоев деревни, не имевшими вообще никакого имущества — им нечего было терять. В артелях разрешалось иметь и подсобное хозяйство, и личный скот. В товариществах по обработке земли (ТОЗ) вообще все имущество и орудия труда оставались в частной собственности его членов, просто они сообща обрабатывали землю. Однако все эти коллективные хозяйства в 20-е годы составляли меньшинство.
В середине 20-х годов, вскоре после смерти Ленина, началась грызня за власть, и многомиллионное советское крестьянство оказалось заложником партийных интриг и многоходовочек. В аппарате и около него оформились две группировки — левая, стоявшая на позициях, близким к идеям Троцкого, и правая, в которой объединились Сталин, Рыков и Бухарин.
Троцкий, отстраненный от значимых постов, но еще не изгнанный и имевший влиятельных сторонников, сформулировал идею сверхиндустриализации. Ее смысл заключался в следующем: классики марксизма считали, что революция произойдет в индустриально развитых странах, а Россия в основном аграрная. Чтобы разрешить это противоречие, необходимо сделать СССР индустриальной страной в кратчайшие сроки. Большая часть населения станет пролетариями, и это положит конец антагонизму города и деревни. Эти взгляды Троцкий изложил в программной статье «К капитализму или социализму?», опубликованной в 1925 году в «Правде».
Сверхиндустриализация Троцкого убивала сразу двух зайцев: во-первых, преобразовывала страну в рамках марксистской догмы о необходимости преобладания пролетариата. Во-вторых, перекачка денег из деревни в город теоретически ускоряла темпы индустриального роста и оплачивала его. В-третьих, укрупнение хозяйств, неминуемое в рамках коллективизации, в теории означало повышение его эффективности. Троцкому была крайне близка идея государства-машины и человека-винтика, его опьяняли идеи всеобщей стандартизации и унификации, которые якобы повышали эффективность и экономили массу ресурсов. Троцкий мечтательно отзывался об Америке:
«Стандартизация встречает новорожденного: упрощение детских колясок дало общую экономию в 1700 тонн железа и 35 тонн олова. Стандартизация не покидает больного: тип госпитальных кроватей с 40 сведен до одного. Нормализованы также и похоронные принадлежности: из производства гробов исключены медь, латунь, бронза, шерсть и шелк. Экономия на мертвецах, подведенных под стандарт, дает тысячи тонн металла и угля, сотни тысяч метров дерева и пр.»
Вокруг платформы Троцкого стала организовываться так называемая левая оппозиция. Дальнейшим теоретическим обоснованием позиции Троцкого занялся один из его ближайших сподвижников — Евгений Преображенский. На некоторое время к левым оппозиционерам примкнули Зиновьев и Каменев.
Хитрый Сталин решил мимикрировать под правого, поскольку признать свое согласие с Троцким он по понятным причинам не мог. Вокруг Сталина сгруппировались Рыков и Бухарин. Позднее, когда Сталин с их помощью разделается с левой оппозицией, он перейдет на троцкистскую платформу и объявит Рыкова и Бухарина правыми уклонистами. Но в середине 20-х Сталин старательно изображает правого, радеющего о судьбе крестьянства.
На очередной партийной конференции в 1925 году Рыков зачитывает программные тезисы правых. Название доклада, «О кооперации», неслучайно дословно повторяет одно из последних сочинений Ленина. В рамках внутрипартийной борьбы каждая из сторон стремилась перетянуть мертвого Ильича к себе. Программа «правых» заключалась в следующем: дальнейшее снижение продналога, увеличение льготного кредитования и даже разрешение на использование наемного труда в деревне. Это было немыслимо радикально, и «левые», разумеется, обрушились на конкурентов с обвинениями в предательстве революции. В ответ правые выдвинули тезис о врастании кулака в социализм и заявили, что их предложение — это именно настоящая ленинская политика и углубление НЭПа на селе. Левых они обвинили во внутреннем колониализме, в том, что те хотят ограбить мужика ради индустриализации.
Дошло даже до того, что Сталин заявил, что не худо было бы вообще денационализировать (то есть передать в частную собственность) землю на несколько десятилетий. Бухарин договорился до того, что прямо призвал крестьян обогащаться, заявив:
«Мелкая буржуазия сейчас может быть вдвинута в такие рамки, что вместе с нами будет участвовать в социалистическом строительстве… Наша политика по отношению к деревне должна развиваться в таком направлении, чтобы раздвигались и отчасти уничтожались ограничения, тормозящие рост зажиточного и кулацкого хозяйства. Всему крестьянству, всем его слоям нужно сказать: обогащайтесь, накапливайте, развивайте своё хозяйство».
Но здесь Бухарина одернули даже свои, поскольку мещанство в те времена еще считалось грехом похуже контрреволюции, и призывать к таким вещам — все равно что в 1949 году ходить по Красной площади с нацистским флагом.
По большому счету, интересы крестьян вообще никого не волновали, правый и левый уклоны были лишь способами внутрипартийной борьбы, а все пламенные речи — не более чем ритуальной демагогией. Резкий разворот произошел в конце 1927 года, сразу после того как Сталин и его окружение расправились с наиболее сильными противниками. В декабре 1927 года на XV съезде партии левой оппозиции устроили разгром. К этому моменту Сталин при помощи хитроумных аппаратных интриг уже получил лояльное большинство. Левых уклонистов с позором выгнали из партии.
Прямо на том же съезде, не отходя от кассы, был провозглашен курс на коллективизацию сельского хозяйства. Правда, поначалу все было сформулировано достаточно мягко. Предполагалось только способствовать развитию коллективных форм хозяйства, причем всех, включая артели и товарищества.
Провозглашение коллективизации удачно совпало с хлебным кризисом 1927 года. Точнее, никакого кризиса не было, просто крестьяне гораздо менее охотно продавали хлеб по установленным ценам, из-за чего случились некоторые перебои в снабжении. В 1927 году все ждали чего-то плохого. Никто не мог объяснить, чего именно, но все общество напряглось в предчувствии нехороших перемен. После дипломатического конфликта с англичанами повсеместно распространились слухи, что в скором времени начнется война, интервенция и тому подобные вещи, люди бросились скупать товары первой необходимости, крестьяне начали придерживать хлеб на случай катаклизмов. Такая ситуация, конечно, не устраивала советское руководство. Всеми силами готовился переход к плановой экономике, а крестьянство с его хаотичным свободным рынком в плановую систему никак не вписывалось и, того и гляди, норовило порушить всю гармонию пятилеток.
Конечно, все это лишь незначительные затруднения и при желании их получилось бы преодолеть, но в том и дело, что никакого желания у большевиков не было. Они чувствовали себя уверенно, слишком уверенно, чтобы договариваться о чем-то с крестьянами. Поэтому Сталин в начале 1928 года окончательно склонился к идее сплошной коллективизации, причем в ее самой радикальной форме — коммунальной. Так что из всех бытовавших доселе коллективных форм ведения хозяйства красные выбрали самую неразвитую (артели и товарищества были гораздо популярнее коммун).
Летом 1928 года пленум ЦК ВКПб принимает решение о создании нескольких крупных совхозов, которые планировалось объединить в циклопических размеров трест. О тотальной коллективизации речь пока еще не шла, через день после пленума Сталин отдельно прокомментировал и пояснил некоторые его решения, признав, что с хлебом что-то не очень получается даже по сравнению с дореволюционными временами:
«В чем существо наших затруднений на хлебном фронте? Где основа этих затруднений? Разве это не факт, что мы имеем теперь посевные площади по зерновым хлебам почти такие же, как в довоенное время (всего на 5 процентов меньше)? Разве это не факт, что мы производим теперь почти столько же хлеба, сколько в довоенное время (около 5 миллиардов, всего на 200–300 миллионов меньше)? Чем объяснить, что, несмотря на это обстоятельство, мы производим товарного хлеба вдвое меньше, чем в довоенное время?
Объясняется это распыленностью нашего сельского хозяйства. Если до войны мы имели около 16 миллионов крестьянских хозяйств, то теперь мы имеем их не менее 24 миллионов, причем дальнейшее дробление крестьянских дворов и крестьянских земельных участков имеет тенденцию не прекращаться. А что такое мелкое крестьянское хозяйство? Это — наименее товарное, наименее рентабельное и наиболее натуральное, потребительское хозяйство, дающее каких-нибудь 12–15 процентов товарности. Между тем города и промышленность у нас растут вовсю, строительство развивается и спрос на товарный хлеб возрастает с неимоверной быстротой. Вот где основа наших затруднений на хлебном фронте.
Есть люди, думающие, что индивидуальное крестьянское хозяйство исчерпало себя, что его не стоит поддерживать. Это неверно, товарищи. Эти люди не имеют ничего общего с линией нашей партии.
Есть, с другой стороны, люди, которые думают, что индивидуальное крестьянское хозяйство является началом и концом сельского хозяйства вообще. Это также неверно. Более того, такие люди явным образом грешат против основ ленинизма.
Нам не нужно ни хулителей, ни певцов индивидуального крестьянского хозяйства. Нам нужны трезвые политики, умеющие взять у индивидуального крестьянского хозяйства максимум того, что можно взять, и умеющие вместе с тем постепенно переводить индивидуальное хозяйство на рельсы коллективизма».
Отчасти Сталин прав. Мелкое хозяйство действительно исчерпало себя, и его нельзя назвать эффективным. С этой проблемой столкнулись еще до революции. Дело в том, что после отмены крепостного права крестьяне получили достаточно неплохие участки, но большая их часть отошла крестьянским общинам, которые делили наделы внутри себя по своим правилам. И если поначалу это были неплохие участки, то со взрывным ростом населения они превратились в ничто. Участок на семью из 4 человек и аналогичный участок на семью из 15 человек — это резкое падение уровня жизни. При этом решить проблему не получалось: внутри крестьянской общины невозможно было ни продать надел, ни взять под него кредит на покупку земли. Еще одна проблема, порожденная общиной — чересполосица, которая очень сильно снижала эффективность сельского хозяйства. Зачастую в результате многочисленных переделов отдельные участки оказывались на удалении друг от друга, между участками других людей. Всем в результате приходилось выращивать одно и тоже, а не то, что хочется отдельно взятому хозяину.
В царские времена проблему понимали и пытались с ней бороться. Собственно, столыпинская аграрная реформа как раз и была попыткой изменить положение — вместо неэффективного мелкого хозяйства крестьянской общины стимулировались единоличные хозяйства, которые зарекомендовали себя в плане производительности гораздо лучше. Реформа была долгосрочной, и планировалось, что она коренным образом изменит ситуацию только в перспективе нескольких десятилетий.
Однако две революции не только отменили реформу, но и ухудшили ситуацию. Занимаясь самозахватами, крестьяне не слишком задумывались об эффективности производства, что в итоге породило еще более дикую и хаотичную чересполосицу. Поэтому при практически одинаковых площадях посевов и при чуть большей механизации хозяйства производительность в конце 20-х была даже хуже, чем до революции.
Теперь у советского руководства было два варианта развития сельского хозяйства. Либо левый — ломка крестьян через колено и сплошная коллективизация, либо правый — дальнейшее стимулирование капиталистических отношений в деревне и ставка на кулака, который становился в этой схеме главным поставщиком хлеба.
Левый вариант был людоедским, но дешёвым и очень удобным. Крестьян сгоняли в огромные коммуны, где те трудились день и ночь за абстрактные трудодни, кто не хотел — бежал в город, что было большевикам только на руку, поскольку для форсированной индустриализации требовались рабочие руки, много рабочих рук. Создание гигантских коммун резко удешевляло производство хлеба и повышало производительность, поскольку теперь никакой чересполосицы не существовало, а выращивали то, что требовалось по директивам сверху. В условиях плановой экономики это было удобнее, а об удобстве самих крестьян никто не думал, кого они вообще волновали?
Правый вариант выглядел логичнее, естественнее и не предполагал коренной ломки общества. Однако он был капиталистическим — то есть неприемлемым по идеологическим соображениям. Помимо всего прочего, капиталистические отношения выпадали из плановой экономики. Но основная проблема была в другом — правый вариант вынуждал учитывать потребности крестьян и идти с ними на диалог и компромиссы, иначе никакого хлеба от них не дождешься.
В итоге Сталин склонился к левому варианту, несмотря на то, что его прежние соратники, Рыков и Бухарин, агитировали за правый. Однако и в 1928 году о тотальной коллективизации речи не шло. Возможно, что если бы не события 1928 года, всё повернулось бы по-другому.
Как уже говорилось выше, в 1927 году крестьяне придержали хлеб и закупочный план не удалось выполнить до конца. Государство в ответ вернулось к старой и проверенной методике продразверсток — проще говоря, насильственного изъятия хлеба. Как и в годы Гражданской войны, наученные горьким опытом крестьяне на следующий год сократили посевные площади, чтобы не трудиться на комиссаров бесплатно. Всё это совпало с серьезным неурожаем, поразившим самые хлебные регионы СССР. В итоге в конце 1928 года СССР столкнулся с серьезным продовольственным кризисом, из-за чего даже пришлось восстанавливать позабытую за время НЭПа карточную систему.
Стало ясно, что надо окончательно определяться: углублять коллективизацию, действуя жестокими методами и не считаясь ни с чем, или сохранить в деревне капиталистические отношения и сделать ставку на мелкую сельскую буржуазию, а в случае необходимости закупать хлеб за границей.
В 1929 году Сталин склоняется к идее сплошной коллективизации — окончательно его убедил конфликт на КВЖД. Здесь надо пояснить, что большевики очень остро ощущали непрочность своей власти и даже спустя десять лет то и дело просыпались посреди ночи с мыслью о грядущей интервенции.
Сталинская коллективизация несколько отличалась от предложенной в свое время Троцким. Троцкий предлагал ничего принудительно не ломать, а просто открыто выкачивать деньги из деревни. Делать это планировалось при помощи так называемых «ножниц цен». Хлеб у крестьян планировалось закупать по заниженной цене, а товары им продавать по завышенной. Кроме того, наиболее обеспеченные слои кулачества предполагалось обязать подписываться на выпуски облигаций государственного займа, что давало бы дополнительные средства на индустриализацию. Все эти меры должны были касаться только крестьян-«производителей», беднейшие батраки от всех этих повинностей освобождались. Это называлось «первоначальным социалистическим накоплением», а деревня — внутренней колонией, по аналогии с западными странами, которые, по мнению Троцкого, ограбили свои колонии ради индустриального скачка.
Троцкий ничего не имел против коллективизации, но считал, что она должна следовать за индустриализацией и происходить на ее базе. То есть сначала строительство индустриальной базы, а уже затем создание грандиозных «государственных зерновых фабрик». Лев Давидович отдельно выделял этот момент и считал его важнейшим:
«Из крестьянских сох и крестьянских кляч, хоть и объединенных, нельзя создать крупного сельского хозяйства, как из суммы рыбачьих лодок нельзя сделать парохода».
Проще говоря, план Троцкого сводился к тому, чтобы потихоньку вымогать у деревни на создание заводов, не доводя при этом жертву до крайностей. План Сталина заключался в том, чтобы всю деревню сначала изнасиловать, потом подчистую ограбить, а на добычу как можно скорее построить новые фабрики. Поначалу эти два плана легко было спутать, но чем дальше, тем очевиднее становилась разница. Не случайно главный теоретик троцкистской коллективизации Преображенский с восторгом переметнулся к Сталину, как только узнал о начале коллективизации, но вскоре с ужасом убежал обратно, крича, что это какое-то кровавое безумие и кошмар.
7 декабря 1929 года в «Правде» выходит программная сталинская статья «Год великого перелома». Корифей всех наук писал:
«Речь идет о коренном переломе в развитии нашего земледелия от мелкого и отсталого индивидуального хозяйства к крупному и передовому коллективному земледелию. Достижение партии состоит здесь в том, что нам удалось повернуть основные массы крестьянства в целом ряде районов от старого, капиталистического пути развития, от которого выигрывает лишь кучка богатеев-капиталистов, а громадное большинство крестьян вынуждено разоряться и прозябать в нищете, — к новому, социалистическому пути развития, который вытесняет богатеев-капиталистов, а середняков и бедноту перевооружает по-новому, вооружает новыми орудиями, вооружает тракторами и сельскохозяйственными машинами, для того чтобы дать им выбраться из нищеты и кулацкой кабалы на широкий путь товарищеской, коллективной обработки земли.
Достижение партии состоит в том, что нам удалось организовать этот коренной перелом в недрах самого крестьянства и повести за собой широкие массы бедноты и середняков, несмотря на неимоверные трудности, несмотря на отчаянное противодействие всех и всяких темных сил, от кулаков и попов до филистеров и правых оппортунистов. Рухнули и рассеялись в прах утверждения правых оппортунистов (группа Бухарина)».
Стоит отметить, что Сталин сделал достаточно хитрый шаг. Никаких официальных инструкций относительно методов коллективизации он не дал. Вождь народов прекрасно понимал, что на местах будут стремиться во что бы то ни стало выделиться и прыгнуть выше головы, чтобы потом победно рапортовать в Москву. При этом все неизбежные злодейства, перегибы и издевательства можно будет свалить на местных исполнителей. Ведь товарищ Сталин и мудрое советское правительство заранее сказали, что процесс вхождения в колхозы должен быть добровольным. А то, что уполномоченные для пущей добровольности держат крестьянина голым в ледяном сарае — это ведь не приказ товарища Сталина, а самоуправство местного исполнителя, который вдобавок, скорее всего, скрытый троцкист или вообще японский шпион.
Зверства, которыми сопровождалась коллективизация, хорошо известны, это тема для отдельного текста. Достаточно сказать, что от коллективизации поплохело даже непрошибаемому товарищу Шолохову, а Шолохов в Гражданскую войну ставил людей к стенке (и потом, будучи уже почтенным старичком, призывал ставить к стенке коллег-писателей). Шолохов даже начал писать жалобы Сталину:
«Но выселение — это еще не самое главное. Вот перечисление способов, при помощи которых добыто 593 тонны хлеба:
— Массовые избиения колхозников и единоличников.
— Сажание „в холодную“. „Есть яма?“ — „Нет“. — „Ступай, садись в амбар!“. Колхозника раздевают до белья и босого сажают в амбар или сарай. Время действия — январь, февраль. Часто в амбары сажали целыми бригадами.
— В Ващаевском колхозе колхозницам обливали ноги и подолы юбок керосином, зажигали, а потом тушили „Скажешь, где яма? Опять подожгу!“. В этом же колхозе допрашиваемую клали в яму, до половины зарывали и продолжали допрос.
— В Наполовском колхозе уполномоченный РК кандидат в члены бюро РК Плоткин при допросе заставлял садиться на раскаленную лежанку.
— В Лебяженском колхозе ставили к стенке и стреляли мимо головы допрашиваемого из дробовиков.
— Там же: закатывали в рядно и топтали ногами.
— В Архиповском колхозе двух колхозниц, Фомину и Краснову, после ночного допроса вывезли за три километра в степь, раздели на снегу догола и пустили, приказав бежать к хутору рысью.
— В Верхне-Чирском колхозе комсодчики ставили допрашиваемых босыми ногами на горячую плиту, а потом избивали и выводили, босых же, на мороз.
— В Колундаевском колхозе разутых добоса колхозников заставляли по три часа бегать по снегу. Обмороженных привезли в Базковскую больницу.
— Там же: допрашиваемому колхознику надевали на голову табурет, сверху прикрывали шубой, били и допрашивали.
— В Базковском колхозе при допросе раздевали, полуголых отпускали домой, с полдороги возвращали, и так по нескольку раз».
Товарищ Сталин прислал ответ:
«т. Шолохов. Дело в том, что Ваши письма производят несколько однобокое впечатление. Я поблагодарил Вас за письма, так как они вскрывают болячку нашей партийно-советской работы, вскрывают то, как иногда наши работники, желая обуздать врага, бьют нечаянно по друзьям и докатываются до садизма. Но это не значит, что я во всем согласен с Вами. Вы видите одну сторону, видите не плохо. Но это только одна сторона дела. Чтобы не ошибиться в политике (Ваши письма — не беллетристика, а сплошная политика), надо обозреть, надо уметь видеть и другую сторону. А другая сторона состоит в том, что уважаемые хлеборобы вашего района (и не только вашего района) проводили „итальянку“ (саботаж!) и не прочь были оставить рабочих, Красную армию — без хлеба. Ясно, как божий день, что уважаемые хлеборобы не такие уж безобидные люди, как это могло бы показаться издали. Жму руку».
Но была и еще одна проблема — кулаки. Надо отметить, что дореволюционный кулак и советский кулак — это разные люди. До революции кулаком звали богатого крестьянина, который держал всю округу. Все ему были за что-то должны. Кулаки любили выдать какому-нибудь крестьянину-неумехе ссуду зерном, а когда он не сможет ее возвратить — заставить отрабатывать долг на своей земле.
В советское время термин потерял всякий смысл, примерно как «фашист» сейчас. Когда-то фашистами звали последователей определенной идеологии, а сейчас фашист — это любой человек, который почему-то не нравится тому, кто обзывает его фашистом. С кулаком получилось то же самое: сначала так называли более-менее зажиточных крестьян, выделявшихся на общем фоне, потом тех, кто использует в хозяйстве наемный труд, а к моменту коллективизации кулаком стал любой крестьянин, который не хотел идти в колхоз, пусть даже бедный.
Главным противником коллективизации на селе был кулак, а следом и середняк. Но середняка Ленин завещал не трогать, поэтому середняков приписали либо к кулакам, либо к подкулачникам. Большевики опирались на бедноту — не от идейности, а из вполне практических соображений. Самым нищим крестьянам, практически люмпенам, терять было совершенно нечего — что колхоз, что не колхоз, все едино. А вот кулак и середняк кое-что имели и не хотели просто так отдавать. Естественно, они в штыки встретили нововведения. Хотя нигде не говорилось, что коллективизация должна непременно означать принудительную коммуну, самым дешевым и выгодным для партии вариантом был именно колхоз, члены которого не имели ничего своего. Все деревенские социальные слои кроме нищих предполагалось уничтожить.
Фактически коллективизация превратилась во второй этап Гражданской войны. В январе 1930-го было принято постановление ЦК ВКПб «О мерах по ликвидации кулачества как класса», в котором говорилось:
«Конфисковать у кулаков этих районов средства производства, скот, хозяйственные и жилые постройки, предприятия по переработке, кормовые и семенные запасы.
В целях решительного подрыва влияния кулачества на отдельные прослойки бедняцко-середняцкого крестьянства и безусловного подавления всяких попыток контрреволюционного противодействия со стороны кулаков проводимым советской властью и колхозами мероприятиям, принять в отношении кулаков следующие меры:
а) первая категория — контрреволюционный кулацкий актив немедленно ликвидировать путем заключения в концлагеря, не останавливаясь в отношении организаторов террористических актов, контрреволюционных выступлений и повстанческих организаций перед применением высшей меры репрессии;
б) вторую категорию должны составить остальные элементы кулацкого актива, особенно из наиболее богатых кулаков и полупомещиков, которые подлежат высылке в отдаленные местности Союза ССР и в пределах данного края в отдаленные районы края;
в) в третью категорию входят оставляемые в пределах района кулаки, которые подлежат расселению на новых отводимых им за пределами колхозных хозяйств участках».
Были даны даже приблизительные планы по раскулаченным:
«В качестве мероприятий для ближайшего периода провести следующее:
Предложить ОГПУ репрессивные меры в отношении первой и второй категории кулаков провести в течение ближайших четырех месяцев (февраль — май), исходя из приблизительного расчета — направить в концлагеря 60000 и подвергнуть выселению в отдаленные районы — 150000 кулаков; озаботиться принятием всех мер к тому, чтобы к 15 апреля эти мероприятия были осуществлены в отношении, во всяком случае, не менее чем половины указанного количества».
Хитрый товарищ Сталин снова заранее снял с себя вину, не объяснив, кого и по каким критериям считать кулаками. Эта задача возлагалась на местный актив, мобилизованных в городах рабочих-коммунистов и комсомольцев, отправленных в деревню с широчайшими полномочиями. Действовать они должны были на свое усмотрение, с опорой на беднейших люмпенов. Классическая игра на понижение, трюк, который большевики уже проделали в 1917 году — беднейшие слои натравливались на чуть более богатые.
Поскольку в годы Гражданской войны большевики столкнулись с нелояльностью части армии, на этот раз особо оговаривалось, что члены семей красноармейцев не могут быть подвергнуты раскулачиванию.
Отдельно выделялись районы, где сплошную коллективизацию полагалось осуществить в приоритетном порядке, буквально за несколько месяцев. Это были самые плодородные регионы: Украина, Северный Кавказ, Поволжье. Остальные регионы предполагалось сделать коллективными к концу первой пятилетки.
Все эти меры привели к настоящей Гражданской войне в деревне. Да она, собственно, и разжигалась сверху — Сталин прямо писал о классовой войне. Другое дело, что для большевиков, возможно, стали неожиданностью выступления более бедных слоев деревни — тех людей, которым на бумаге полагалось стать авангардом коллективизации. Вооруженные выступления исчислялись тысячами. Разумеется, эти разрозненные мятежи не имели никаких шансов на успех, но Сталин оценил масштабы недовольства и поспешил снять с себя ответственность за происходящее. В марте 1930 публикуется его статья «Головокружение от успехов». Отец народов полностью перекладывает вину на актив на местах:
«Можно ли сказать, что эта установка партии проводится в жизнь без нарушений и искажений? Нет, нельзя этого сказать, к сожалению. Известно, что в ряде районов СССР, где борьба за существование колхозов далеко еще не закончена и где артели еще не закреплены, имеются попытки выскочить из рамок артели и перепрыгнуть сразу к сельскохозяйственной коммуне. Артель еще не закреплена, а они уже „обобществляют“ жилые постройки, мелкий скот, домашнюю птицу, причем „обобществление“ это вырождается в бумажно-бюрократическое декретирование, ибо нет еще налицо условий, делающих необходимым такое обобществление. Можно подумать, что зерновая проблема уже разрешена в колхозах, что она представляет уже пройденную ступень, что основной задачей в данный момент является не разрешение зерновой проблемы, а разрешение проблемы животноводства и птицеводства. Спрашивается, кому нужна эта головотяпская „работа“ по сваливанию в одну кучу различных форм колхозного движения? Кому нужно это глупое и вредное для дела забегание вперед? Дразнить крестьянина-колхозника „обобществлением“ жилых построек, всего молочного скота, всего мелкого скота, домашней птицы, когда зерновая проблема еще не разрешена, когда артельная форма колхозов еще не закреплена, — разве не ясно, что такая „политика“ может быть угодной и выгодной лишь нашим заклятым врагам?»
После выхода статьи политику переиграли. В рамках борьбы с перегибами давление на крестьян ослабили и позволили по своему желанию покинуть колхозы. Значительная часть крестьян воспользовалась этим правом — в коллективных хозяйствах остался лишь каждый пятый крестьянин.
Однако уже в конце того же 1930 года партия нанесла ответный удар, распорядившись все же провести сплошную коллективизацию в наиболее пригодных для земледелия регионах, а на остальной территории пока добиться хотя бы 50-процентного охвата.
Желание провести коллективизацию стремительным наскоком стоило нескольких миллионов жизней. Поскольку организацией колхозов занимались всевозможные городские активисты или деревенские люмпены, которые в этом деле вообще не разбирались, коллективизация сопровождалась множеством грубейших ошибок. Например, городские коммунисты сгоняли все село в колхоз с обобществлением имущества, в результате чего скот просто погибал — коров загоняли в какой-нибудь ангар, а потом выяснялось, что благодетели забыли выделить средства на корм. Подобный абсурд случался повсеместно. Из-за бардака и неразберихи отдельные колхозы не получили посевных материалов, где-то их, наоборот, изымали. Хаос колхозного строительства совпал с неурожаем 1932 года, который не был бы фатальным в нормальных условиях, но на фоне слома всей хозяйственной системы закончился кошмарным голодом 1932–33 годов.
Впрочем, это совсем неудивительно, если учесть, что руководить коллективизацией поставили Якова «Яковлева» (Эпштейна), никогда в деревне не бывавшего, но почему-то считавшегося в партии знатоком крестьян. После революции Эпштейн организовывал на Украине комназемы (местный аналог комбедов), тогда и попал в деревню впервые. К слову, креатурой товарища «Яковлева» был знаменитый Трофим Лысенко, «доктор мужицких наук». Ну а заместителем «Яковлева» на посту наркомзема был никому тогда не известный Николай Ежов. Можно представить, что они там наколлективизировали.
Тем не менее отчаянное сопротивление не прошло даром. Жертв было много, но власти вынуждены были пойти на компромиссы. Во-первых, колхозникам разрешили иметь приусадебные участки. Во-вторых, крестьяне получили право продавать излишки на городских колхозных рынках. В этом им неожиданно помогли рабочие.
Речь идет о Вичугской стачке весной 1932 года — эта история настолько напугала советскую власть, что её замалчивают до сих пор. После того как рабочим «по многочисленным просьбам трудящихся» в очередной раз урезали хлебные пайки, они просто-напросто взбунтовались. Сначала пролетарии устроили стачку, затем начались волнения, охватившие весь город. Это был беспрецедентный для сталинской эпохи случай — бастовал весь город, причем не просто бастовал, а дрался с милицией и штурмовал здание ОГПУ. На место был срочно выслан Каганович, который несколько дней забалтывал и задабривал взбешенных рабочих. По итогам этой поездки в городах разрешили открывать колхозные рынки. Правда, с некоторыми ограничениями — например, торговать хлебом позволялось только после успешной сдачи нормы государству, в строго определенный период. Тем не менее и это было послаблением, добытым в жестокой борьбе.
В середине 30-х государство начало действовать несколько хитрее. Теперь крестьян уже не гнали в колхоз пинками, угрозами и побоями. Единоличное хозяйство просто сделали невыгодным. Теоретически никто не запрещал быть единоличником, но единоличники платили настолько огромные налоги и сдавали такие большие заготовки, что в принципе не могли остаться на плаву. Введение налогов на единоличные хозяйства окончательно их добило, и к концу 30-х более 90% советских хозяйств были коллективными.
Но тут возникла новая проблема. Крестьян насильно загнали колхозы, но коммунальная культура от этого не появилась. Даже в колхозах крестьяне проявляли собственнические мелкобуржуазные тенденции. Проще говоря, жили по пословице: все вокруг колхозное, все вокруг мое. Простой крестьянин рассуждал так: я пришел в колхоз, все свое имущество обобществил, а мне теперь ни гвоздя домой не принести?
Нельзя сказать, что хищения были тотальными, вышедший с началом коллективизации драконовский «закон о трех колосках» был скорее превентивной мерой. Сталин объяснял его так:
«Социализм не сможет добить и похоронить капиталистические элементы и индивидуально-рваческие привычки, навыки, традиции (служащие основой воровства), расшатывающие основы нового общества, если он не объявит общественную собственность (кооперативную, колхозную, государственную) священной и неприкосновенной. \…\ Без этих (и подобных им) драконовских социалистических мер невозможно установить новую общественную дисциплину, а без такой дисциплины — невозможно отстоять и укрепить наш новый строй».
Однако как только закон вступил в силу и начал действовать, в Кремле посчитали цифры и присвистнули: если каждого за пару колосков сажать на 10 лет, то кто тогда работать будет? Колхозное строительство снова окажется под угрозой. Менее чем через год на местах получили инструкции: мелких воришек не трогать. Но эшелоны с осужденными продолжали идти, и в конце концов Кремль инициировал масштабнейшую кампанию по пересмотру дел, случай невиданный в сталинскую эпоху. Из лагерей отпустили значительное число осуждённых.
Хотя почти все коллективные хозяйства в СССР в обиходе именовались колхозами, на самом деле существовало несколько разных форм. До начала коллективизации их было четыре: коммуна, артель, совхоз и товарищество по обработке земли.
Коммуна и есть коммуна, уже из названия понятно, что все в ней общее и никакой собственности ни у кого быть не может. Артель — переходная форма между ТОЗом и коммуной. В ней разрешались в определенных рамках и личные хозяйства, и частная собственность. ТОЗы были практически капиталистическим элементом. Все их члены приходили со своей собственностью, которая оставалась в их распоряжении, включая рабочий скот и рабочую технику. Проще говоря, вольные крестьяне договаривались сообща обрабатывать определенный участок земли и больше никому и ничем не были обязаны (кроме государства, конечно). Как правило, в ТОЗы вступали самые успешные крестьяне, то есть на сленге той эпохи — кулаки.
Совхоз — вершина мечтаний крестьянина. По сути это был тот же колхоз, только с минимумом ограничений. В колхоз крестьян объединяли сверху, но формально все они становились пайщиками (хотя и без права выхода) и вносили в дело большую часть своего имущества. А вот совхоз был полностью государственным предприятием, и трудились там вольнонаемные. Колхозники не имели паспортов, были ограничены в выезде из колхоза и работали не за деньги, а за трудодни. Совхозники нанимались в совхоз как на обычную работу и трудились за денежное вознаграждение.
Еще одно отличие совхоза — технику здесь предоставляло государство. Колхозы же считались самостоятельными, и им приходилось самим решать подобные вопросы с МТС (машинно-тракторными станциями). При этом главной задачей колхоза было сдать определенную часть продукции государству по «твердым ценам» (то есть очень дешево). Остальной частью продукции колхоз распоряжался по своему усмотрению.
Первоначально коллективизация проходила в форме коммунизации, то есть крестьян насильно сгоняли в коммуны. Однако столкнувшись с ожесточенным сопротивлением крестьянства Сталин пошел на компромисс, и большинство колхозов с середины 30-х годов де-факто являлись артелями. Они работали по артельным уставам, что означало, что обобществляются только средства производства, а личный скот и приусадебный участок остаются колхознику. А вот ТОЗы не пережили раскулачивания, и к концу 30-х годов полностью исчезли, превратившись в артели.
Эти артели-колхозы надо отличать от промысловых артелей, которые были объединениями кустарей — единственным пережитком НЭПа, сохранившимся до хрущевских времен. В промысловых артелях можно было неплохо зарабатывать. Уничтожать их не решился даже Сталин, поскольку они выполняли важную функцию: занимали те ниши, которые государственная промышленность либо не заполнила, либо еще не наладила достаточно массового производства. Поэтому с этой формой малого бизнеса приходилось мириться даже в суровые 30-е.
Лучше всего жилось совхозникам, это были настоящие белые люди: работали за зарплату, имели право уволиться. А вот колхозникам приходилось значительно хуже. Конечно, существовали и зажиточные колхозы, но они встречались редко. В основном процветали колхозы, производящие редкую и дорогостоящую продукцию. Например, пасечники зарабатывали очень хорошие деньги. А вот зерновые колхозы за редким исключением влачили жалкое существование. Иначе и быть не могло — основная цель коллективизации, получение гарантированного и дешёвого хлеба, достигалась как раз бесплатным трудом колхозников.
Кроме того, колхозники не могли покинуть колхоз по своему желанию. То есть теоретически, конечно, могли, например, при переезде в город. Но старшее поколение крестьян не могло переехать — эти люди не имели профессии. Выехать могли только их дети, которые активно бежали в города, а вот старшее поколение оказалось прикреплено к земле как при крепостном праве. Это тоже было одной из целей коллективизации: создать в деревне невыносимые условия жизни, чтобы стимулировать приток новых рабочих рук на заводы.
Можно ли было добиться того же, но без людоедства? Само собой. Вероятно, главной причиной жестокостей стало презрительное отношение большевиков к крестьянам, унаследованное от Ленина, который крестьян недолюбливал и считал их отсталым и невежественным элементом. Троцкий так вообще открыто потешался над деревенскими, считая их чем-то вроде безволосых обезьян. Сталин, конечно, вслух такого никогда не говорил, но и не унаследовать этой родовой травмы большевизма он не мог. Крестьянин в марксистской интерпретации — дикое, невежественное существо, питающееся духовным опиумом и полное мелкобуржуазных и собственнических предрассудков. Большевики настолько презирали крестьян, что перед революцией вообще не принимали их в расчёт. Именно поэтому и левые уклонисты во главе с Троцким, и Сталин отводили деревне роль внутренней колонии, за счет ограбления которой будет проведена индустриализация государства.
Колхозная система просуществовала до самого распада СССР, хотя и подвергалась постепенной либерализации в 60–70-е годы. Тогда же стало ясно, что система себя исчерпала. Задача индустриализации была выполнена, но теперь полумертвая деревня уже не могла обеспечивать страну дешевым хлебом в нужном количестве. Попытки подлатать рассыпающийся механизм обернулись практикой легендарных выездов на картошку, когда всяких там интеллигентов и очкариков со студентами сгоняли на бесплатную уборку урожая (рабочих, к слову, на картошку никогда не возили). СССР начал закупать зерно за границей, решительно отказываясь от попыток изменить уже бессмысленную систему.
В целом укрупнение хозяйств было разумной и прогрессивной мерой, которая автоматически повышала производительность и избавляла от проблемы чересполосицы. Одно дело — миллионы мелких крестьян: кто в лес, кто по дрова, кто дурак, кто пьяница. И совсем другое дело — крупные хозяйства с высокой эффективностью и урожаями. Именно этого и пытались добиться в царские времена (столыпинская реформа). Однако в СССР из идеологических соображений был выбран противоположный путь — единоличников-кулаков гнобить и убивать, голытьбу и середняков пинками гнать в колхозы. Коллективизацию провели беспрецедентно жестоко, максимально дешево, издевательски, впопыхах и спешке, и без малейшего учета интересов большей части населения. Безусловно, коллективизация стала подлинной трагедией народа — исчезли целые социальные слои, миллионы человек погибли от голода и в результате раскулачивания.
Начав с разумного намерения, большевики в своей обычной манере закончили массовыми убийствами и социальной катастрофой.
