Ранее: часть вторая
В ночь на 24 октября (6 ноября) во всех районных штабах и комитетах звонит телефон. На проводе Троцкий. Он взволнованно сообщает, что Керенский начал выступление против большевиков, поэтому всем уполномоченным лицам необходимо немедленно явиться в штаб военно-революционного комитета в Смольный. До революции остаются считаные часы.
В Смольный начинают стекаться большевики. Тем временем юнкера по распоряжению Временного правительства закрывают несколько большевистских изданий. Ход абсолютно бессмысленный — по-хорошему юнкера должны были ехать не в типографии, а в Смольный, чтобы арестовать штаб большевиков. Меньшевик Суханов-Гиммер с горечью вспоминал:
Выдавать свою слабость и трусость за демократизм, а слепоту и простоту за преклонение перед свободой после этого не приходилось (как не приходилось и раньше этого). Большевистские газеты, видите ли, призывали к восстанию, и за это их разгромили, чтобы они завтра же возобновились. А Смольный и комиссары в частях уже давно делали восстание, и их не тронули пальцем — из демократизма и любви к свободе!
Между тем все данные говорят за то, что сцену в типографии можно было бы с успехом повторить и в Смольном. Там также до такой степени не верили в Полковникова, что хорошему сводному отряду было бы немного хлопот. Сопротивление, вероятно, было бы оказано. Дело не обошлось бы без свалки. Но ликвидировать Смольный было можно.
Разумеется, закрытие типографий было бессмысленно — большевики сразу же отправили на места свой самый лояльный Литовский полк под командованием Дашкевича, и латыши спокойно взяли положение под контроль.
После первого шага Временного правительства большевики пребывали в растерянности. Это атака Керенского? Если да, то где полки у Смольного? Что теперь делать — выжидать или немедленно переходить к восстанию? А если это провокация? Ситуация осложнялась тем, что Ленина не удалось вызвонить, в Смольном его не было, и ЦК принял компромиссное решение: сосредотачивать силы для обороны и ждать открытия Съезда советов. Во все лояльные большевикам полки ушли директивы: находиться в состоянии боевой готовности, никаких действий не предпринимать, ожидать дальнейших распоряжений.
Тем временем Центробалт даже без запроса из Смольного направил в Петроград два миноносца, чьи экипажи должны были помочь грядущей революции. Чуть позже ВРК запросил у Смилги подкрепление из матросов, выслав ему телеграмму с кодовым словом «присылай устав», оговоренным сигналом к революционному выступлению морячков. Однако до Петрограда еще надо было добраться.
И к 24 октября (6 ноября) сложилась поистине парадоксальная ситуация. Обе стороны приготовились к бою, но ни одна не решалась начать первой. Керенский по-прежнему не мог ни на что решиться, но теперь и большевики умерили свою прыть, даже Троцкий заявил, что сейчас, незадолго до открытия Съезда советов, было бы абсолютным безумием совершать вооруженное восстание, поэтому необходимо готовиться к обороне.
Днем к Зимнему прибыли юнкера из Михайловского артиллерийского училища и женский ударный батальон. К ним прибавились еще курсанты школ прапорщиков, которые уже находились в Зимнем. В общей сложности Керенскому удалось собрать порядка 2 тысяч человек. Большая часть гарнизона либо не подчинилась приказу, заявив о нейтралитете, либо выдвижение успешно саботировал местный актив.
Тем не менее и эти две тысячи в условиях революционной столицы представляли собой неплохую силу. Суханов-Гиммер вспоминал, что и в феврале, и в октябре было достаточно небольшого, но активного отряда, который мог пустить революцию по другому пути:
Ныне были «приняты меры» к охране Смольного. У некоторых дверей стояли вялые часовые. Внизу дежурили караулы. А в подъезде между колоннами под чехлом дремала трехдюймовка. Но сомнений тут быть не могло: хороший отряд в пятьсот человек был совершенно достаточен, чтобы ликвидировать Смольный со всем его содержанием… Так же как было достаточно такого отряда 28 февраля, чтобы разгромить Таврический дворец и направить всю революцию совсем по иному руслу…
Если бы Керенский заранее озаботился вопросами безопасности и сформировал из лояльных сил сводный отряд, он бы мог внезапно ударить на Смольный, разом накрыв там весь ВРК и львиную долю ЦК большевиков. Вполне возможно, что обошлось бы даже без стрельбы. Но Керенский настолько боялся взять на себя ответственность, что даже за несколько мгновений до своего крушения не решался на активные действия. Имея достаточно полномочий, чтобы начать разгром большевиков, давно уже готовивших восстание, он даже в минуты крайней опасности для своей власти так и не решился на поступок и побежал согласовывать приказ об аресте большевистского ВРК с Предпарламентом, органом, который совершенно ничего не решал и не имел никаких ограничительных функций. Керенский смертельно боялся взять вину на себя и хотел переложить её на Предпарламент. Предпарламент отказал, и диктатор-адвокат принялся со спокойной душой ждать своего свержения. Его выступление в Предпарламенте стало его последним в качестве государственного деятеля. Он произнес речь в своем привычном стиле, с трагичными подвываниями печального Пьеро:
Это есть попытка поднять чернь против существующего порядка… сорвать Учредительное собрание и раскрыть фронт перед сплоченными полками железного кулака Вильгельма! Я пришел, чтобы призвать вас к бдительности для охраны завоеваний свободы многих поколений, многими жертвами, кровью и жизнью завоеванных свободным русским народом.
Однако Предпарламент против ожиданий не дал согласия, даже чисто символического. Керенский просил неограниченных полномочий, но ему никто не верил. Это прямой результат сложнейших отношений между всеми активными политическими силами в промежуток с февраля по октябрь. Эсеры и меньшевики опасались, что Керенский воспользуется неограниченными полномочиями для упрочения своей единоличной власти. Никто из этих розовых и красных господ не доверял никому, все подозревали друг друга в «предательстве революции», «воскрешении корниловщины» и тому подобных вещах.
Вместо того чтобы предоставить Керенскому неограниченные полномочия, Предпарламент в пух и прах раскритиковал его политику, заявив, что единственным возможным способом борьбы с большевиками является перехват некоторых их лозунгов. Так сказать, вышибание клина клином.
Тактику, которую ранее достаточно успешно применяли большевики, эсеры и меньшевики теперь предлагали Керенскому применить уже против самих большевиков. Единственная часть Предпарламента, выразившая поддержку премьеру — кадеты. Казаки заявили о нейтралитете, нелестно отозвавшись об обеих сторонах.
Таким образом, в последний вечер перед революцией в Петрограде оказалось три действующих политических силы. Большевики, собравшие в своем ВРК наиболее радикальных левых эсеров и даже часть анархистов. Эсеры и меньшевики, все еще обладающие значительной силой в различных «официальных органах» и Советах, но уже совершенно беззащитные «на земле». И Керенский, оставшийся ни с чем, пока еще главный человек в стране, но только на бумаге, а на деле лишившийся поддержки почти всех органов власти и армии.
Вечером того же дня, пока Керенский выступал в Предпарламенте, большевики укрепили охрану Смольного, где располагался штаб ВРК. Если раньше его оборонял от силы десяток-другой не то рабочих, не то солдат, то теперь в штаб прибыли дополнительные силы.
Оставшийся без поддержки Керенский в ночь на 25 октября (7 ноября) приказывает развести мосты. Ему казалось, эта мера может помешать выступлению большевиков. Большевики же восприняли развод мостов как подготовку к атаке. Ко всем мостам были выдвинуты мобильные вооруженные отряды. До вооруженных столкновений дело не дошло, дело ограничилось словесными перепалками юнкеров и красногвардейцев, мосты то сводили, то опять разводили. К утру большая часть мостов контролировалась красными.
Поздним вечером 24 октября Ленин в сопровождении верного телохранителя Рахьи покидает квартиру Маргариты Феофановой, у которой он жил последние несколько дней, и направляется в Смольный. Щека Ленина для конспирации перевязана платком, как у страдающего от зубной боли. По дороге вождя мирового пролетариата задерживает патруль юнкеров. У Рахьи в кармане было два пистолета, но до стрельбы дело не дошло. Телохранитель изобразил безобразно пьяного финна и юнкера, чертыхаясь, ушли.
Весь день Ленин через Феофанову слал в ЦК записки о том, что сейчас прибудет в Смольный, но соратники всякий раз отвечали, что в этом нет нужды и будет лучше остаться в убежище. Ильич начал подозревать, что ЦК снова пытается обмануть его и саботировать курс на восстание, как это уже было несколько недель назад. Он снова пишет письмо для распространения в низовых комитетах, в обход ЦК, и поручает передать его лично в руки Крупской:
Буржуазный натиск корниловцев, удаление Верховского показывает, что ждать нельзя. Надо, во что бы то ни стало, сегодня вечером, сегодня ночью арестовать правительство, обезоружив (победив, если будут сопротивляться) юнкеров и т. д. Нельзя ждать?! Можно потерять все!..
Кто должен взять власть? Это сейчас неважно: пусть ее возьмет Военно-революционный комитет «или другое учреждение»…
Надо, чтобы все районы, все полки, все силы мобилизовались тотчас и послали немедленно делегации в Военно-революционный комитет, в ЦК большевиков, настоятельно требуя: ни в коем случае не оставлять власть в руках Керенского и компании до 25-го, никоим образом; решать дело сегодня непременно вечером или ночью.
История не простит промедления революционерам, которые могли победить сегодня (и наверняка победят сегодня), рискуя потерять все. Взять власть сегодня, мы берем ее не против Советов, а для них. Взятие власти есть дело восстания; его политическая цель выяснится после взятия.
ЦК не хотел пускать Ленина в Смольный. К тому же Ильич загримировался под лютеранского пастора, у него не было пропуска. Охранники долго не пропускали Ленина в штаб, наконец, ему удалось пробраться внутрь, воспользовавшись толкучкой. В это время в Смольном находились меньшевики Дан и Скобелев, которые Ленина неожиданно узнали. Троцкий вспоминал:
Дан и Скобелев направились как раз через ту комнату, где сидели мы с Ильичом. Он был обвязан платком, как от зубной боли, с огромными очками, в плохом картузишке, вид был довольно странный. Но Дан, у которого глаз опытный, наметанный, когда увидел нас, посмотрел с одной стороны, с другой стороны, толкнул локтем Скобелева, мигнул глазом и прошел. Владимир Ильич, тоже толкнул меня локтем: — «Узнали подлецы! Но это было не страшно, мы уже были хозяевами положения».
В штабе Ленин сразу же устроил разнос товарищам из ЦК и взял руководство восстанием в свои руки. Революция началась.
Ленин тут же приказал всем уполномоченным комиссарам ВРК выдвигаться с небольшими мобильными отрядами и захватывать стратегически важные здания: вокзалы, почту, телеграф, электростанции, телефонные станции, банки.
К утру все ключевые здания были в руках большевиков. Захваты проходили без стрельбы, даже если на месте и была охрана, солдаты оставались безучастны и равнодушны, и не предпринимали никаких попыток помешать большевикам. Забавно, что сразу все главные игроки в ту ночь приказали солдатам не выступать и оставаться в казармах, и бойцы с удовольствием выполнили столь милый их сердцу приказ. Суханов-Гиммер вспоминал:
Комиссар ЦИК при штабе запретил солдатам выходить на улицы. Но то же самое приказал и Военно-революционный комитет. Наконец, то же самое приказал и командующий войсками. Чей бы приказ ни казался войскам наиболее убедительным, но они не выходили из казарм.
Утром Керенский вызвал военного министра Маниковского, которому пришлось пробираться через захваченную большевиками часть города. На одном из мостов его задержали, но тут же отпустили: езжай, мол, к Керенскому, обдумывай, как нас, мятежников, получше разгромить. Очевидно, что все восстание воспринималось участниками скорее как прикол, игра в революцию, во многом потому, что пока никаких столкновений и жертв не было.
Керенский попытался вызвать из пригорода последних лояльных казаков, но большая их часть проигнорировала слезный приказ главнокомандующего. Тем временем большевики в Смольном с шутками и прибаутками решали, как назвать новое революционное правительство и будущие должности. По предложению Троцкого, министров в новом правительстве полагалось переименовать в народных комиссаров.
Ленин подгонял революционеров, требуя поскорее захватить Зимний и арестовать министров, чтобы успеть объявить о свершившейся революции еще до открытия Съезда советов, намеченного на этот день, заработать себе стратегическое преимущество и разговаривать с остальными уже с позиции силы и власти.
Временное правительство, узнав о событиях ночи, решило собраться в Зимнем и снова заседать. Чиновники даже успели назначить человека, которому полагалось руководить борьбой с мятежниками. Поскольку все военные отказались, эта почетная обязанность досталась Кишкину. Кишкин, врач-физиотерапевт, не кончал академий Генерального штаба, но это было лучше, чем безумный полковник Полковников — тот изо всех сил заверял, что всё под контролем и никакого восстания подавлять не нужно. Любопытно, что Полковников в точности повторил роль Протопопова в феврале — и как и Протопопова, его почти сразу расстреляли, хотя по логике вещей должны были наградить. Этих своих детей, так много для неё сделавших, революция сожрала очень быстро.
Временное правительство, вызвав юнкеров к Зимнему, сочло свою миссию выполненной. Однако было решено не расходиться. Со скуки министры решили развлечься отвлеченными политическими беседами, выясняя, можно ли считать Керенского негодяем или это звучит слишком уж грубо и несправедливо?
Керенский тем временем покинул город на автомобиле американской дипломатической миссии, направившись на фронт, чтобы заручиться поддержкой лояльных фронтовых частей. В Зимнем продолжали травить анекдоты, даже не озаботившись выставлением охраны и разработкой плана обороны. Немногочисленные защитники дворца курили и общались, не слишком хорошо понимая, что происходит.
В этот момент большевики уже распространяли по всей стране прокламации о свержении Временного правительства, хотя оно по-прежнему сидело в Зимнем. Днем в город вошли три тысячи вооруженных матросов, присланных Центробалтом. Теперь у большевиков была уже более-менее внушительная сила — учитывая тотальную апатию столичного гарнизона и тот факт, что в событиях минувшей ночи участвовало от силы несколько сотен человек.
В Смольном началось заседание петроградского совета, на котором снова провозгласили победу революции и низвержение Временного правительства. Там же выступил Ленин, заявивший о начале строительства социализма в России.
Клоунада продолжалась. Большевики, уже фактически окружившие Зимний, все никак не решались начать штурм. То они не могли собрать достаточно людей, то отряд солдат, спешивший в Петроград, застрял на железной дороге, потому что сломался паровоз, то не могли найти красный светильник, который полагалось установить на флагштоке Петропавловской крепости, что послужило бы сигналом к выступлению, то оказалось, что установленный светильник никто не видит. Уже смеркалось, а штурм все никак не начинался.
В этой бесконечной комедии ошибок Временное правительство решило подыграть большевикам. Мало того, что министры толком не организовали оборону, они просто-напросто забыли достать еды для своих защитников. Бойцы, весь день проведя без еды, к вечеру возроптали. Часть из них плюнула на Временное правительство, на большевиков и на все на свете и просто ушла со своих постов. Ушли артиллеристы, забрав с собой почти все пушки. Ушли казаки, переброшенные сюда после долгих уговоров и шокированные тем, как организована оборона.
Город знает, что происходит революция. К вечеру у Зимнего собирается толпа петроградских обывателей — поглазеть на переворот. Это к вопросу о том, какие настроения витали в обществе. Политический климат можно описать четырьмя словами: никто ничего не понимал. Ничего не понимали активисты-большевики, ничего не понимали защитники Зимнего, ничего не понимали обыватели. Всеобщее непонимание, сумбур и хаос хорошо отражены в мемуарах непосредственных свидетелей.
Джон Рид вспоминал:
На Невский, казалось, высыпал весь город. На каждом углу стояли огромные толпы, окружавшие яростных спорщиков. Пикеты по двенадцати солдат с винтовками и примкнутыми штыками дежурили на перекрёстках, а краснолицые старики в богатых меховых шубах показывали им кулаки, изящно одетые женщины осыпали их бранью. Солдаты отвечали очень неохотно и смущённо улыбались. По улице разъезжали броневики, на которых ещё были видны старые названия: «Олег», «Рюрик», «Святослав», — всё имена древнерусских князей. Но поверх старых надписей уже краснели огромные буквы «РСДРП» («Российская социал-демократическая рабочая партия»). На Михайловском проспекте появился газетчик. Толпа бешено набросилась на него, предлагая по рублю, по 5, по 10 рублей за номер, вырывая друг у друга газеты. То был «Рабочий и Солдат», возвещавший победу пролетарской революции и освобождение арестованных большевиков, призывавший фронтовые и тыловые армейские части к поддержке восстания… В этом лихорадочном номере было всего четыре страницы, напечатанные огромным шрифтом. Новостей не было никаких.
На углу Садовой собралось около двух тысяч граждан. Толпа глядела на крышу высокого дома, где то гасла, то разгоралась маленькая красная искорка.
«Гляди, — говорил высокий крестьянин, указывая на неё, — там провокатор, сейчас он будет стрелять в народ…» По-видимому, никто не хотел пойти узнать, в чём там дело.
И еще он же:
Вдруг на улице раздался громкий выстрел, и началась частая перестрелка. Я выбежал наружу. Вокруг Мариинского дворца, где заседал Совет Российской республики, творилось что-то необычайное. Широкую площадь пересекала по диагонали цепь солдат. Они держали ружья наизготовку и смотрели на крышу гостиницы.
«Провокация, в нас стреляют!» — крикнул один из них. Другой побежал к подъезду.
У западного угла дворца стоял большой броневик с красным флагам и свежей надписью красным «С.Р.С.Д.» (Совет рабочих и солдатских депутатов). Все его пулемёты были направлены на Исаакиевский собор. Выход на Новую улицу был перегорожен баррикадой — бочки, ящики, старый матрац, поваленный вагон. Конец набережной Мойки был забаррикадирован штабелями дров. Короткие поленья с соседнего склада были сложены вдоль здания и образовывали бруствер.
«Что же, тут будет бой?» — спросил я.
«Скоро, скоро! — беспокойно отвечал солдат. — Проходи, товарищ, как бы тебе не влетело! Вон с той стороны придут…» — и он показал в сторону Адмиралтейства.
«Да кто придёт-то?»
«Этого, братишка, не могу сказать», — ответил он, сплёвывая.
Суханов-Гиммер также свидетельствовал о похожих настроениях:
Командир же, отпуская меня, был не прочь побеседовать и говорил так:
— Непонятно!.. Приказали выступить. А зачем — неизвестно. Свои же против своих. Странно как-то…
Сотрудник французской военной миссии и криптобольшевик Жак Садуль:
Возвращаясь после обеда в миссию, я наткнулся на четыре баррикады, обороняемые значительными по численности отрядами большевиков… или правительственных войск. Что-либо понять невозможно. Понимают ли сами солдаты? Один из них отвечает, что его поставил сюда комитет его полка, но уточнить, наступают ли они на Временное правительство или защищают его, не может.
Примерно так все и было. Что уж говорить про обывателей, когда даже непосредственные участники событий, солдаты и рабочие, совершенно не понимали, что происходит. Пришел комиссар, или делегат, или член выборного комитета и велел выступать. За кого? Против кого? А черт его знает.
К Зимнему начал понемногу стекаться большевистский актив, в основном из недавно прибывших моряков. Ряды защитников тем временем еще сильнее поредели. Вслед за казаками ушла часть юнкеров — после того как министры Временного правительства заявили бойцам, что они вольны либо остаться, либо уйти, и по большому счету никому ни до чего нет никакого дела. Министры даже не находили в себе сил или смелости просто отдавать приказы. Один из них, Малянтович, позднее вспоминал:
Вокруг нас была пустота, внутри нас пустота, и в ней вырастала бездумная решимость равнодушного безразличия.
Красные, несмотря на значительное преимущество (Зимний был окружен), никак не решались пойти на штурм. ВРК отправил во дворец парламентера, предложившего министрам сдаться, однако те отказались и продолжили свое сидение, а большевики продолжили стояние.
Начинало темнеть. Красногвардейцы заняли штаб Временного правительства на Дворцовой площади. Выяснилось, что министры о нем забыли и даже не выставили охрану. Штаб в буквальном смысле этого был брошен, его занял случайный отряд любопытных большевиков. Узнав о захвате штаба, генерал Багратуни, назначенный вместо Полковникова только накануне, подал в отставку и уехал домой, поскольку не захотел участвовать в этом позорном цирке и дальше. Позднее он перебрался в независимую Армению.
Тем временем в Зимний начали проникать отдельные большевики, которые агитировали оставшихся юнкеров расходиться.
В частности, делегатом от большевиков был Чудновский. Юнкера, не имевшие никаких приказов от Временного правительства, с утра ничего не евшие и не понимающие, что происходит, прислушивались к большевистским агитаторам. К 9 часам вечера ряды защитников дворца поредели ещё сильнее.
Сроки ультиматума о добровольной сдаче, выдвинутого большевиками министрам, давно истекли, однако обещанная пальба с крейсера «Аврора» и из Петропавловской крепости так и не начиналась. Дело в том, что большевистские артиллеристы наотрез отказывались стрелять, и Антонову-Овсеенко огромными трудами удалось добиться от них хотя бы холостых. Был дан залп с «Авроры», который напугал только зевак, собравшихся у Зимнего. Впрочем, разбежавшаяся толпа вскоре вновь собралась на месте. Позднее артиллеристы Петропавловки дали несколько выстрелов боевыми, но сознательно били мимо здания.
Даже артиллерия ничего не изменила. Министры с самого утра были тотально парализованы и не способны ни к каким решительным действиям. Артиллерийская стрельба, которой большевики пугали засевших внутри чиновников, в действительности не изменила их настроения, поскольку они и без того не могли сопротивляться. Единственной их надеждой, по сути, стал Керенский, который накануне уехал на фронт за верными частями.
Действовать пыталась только Городская дума. У думы в распоряжении не было войск, однако она попробовала выступить посредником в переговорах между ВРК и Временным правительством, для чего отправила несколько человек на переговоры с революционными матросами. Миссия завершилась провалом — большевики эмиссаров Думы к матросам и солдатам просто не подпустили.
Ленин в Смольном уже начинал приходить в ярость из-за непонятного ему промедления. Какого черта не начинается штурм? Подвойский вспоминал:
Он метался по маленькой комнате Смольного, как лев, запертый в клетку. Ему нужен был во что бы то ни стало Зимний: Зимний оставался последней заставой по пути к власти трудящихся. Владимир Ильич ругался… Кричал… Он готов был нас расстрелять.
Тем временем открылся Второй Съезд советов — раньше срока. Контраст по сравнению с первым, проходившим несколько месяцев назад, был разительным. Буквально за пару месяцев большевики полностью изменили расклад сил на Съезде, где прежде доминировали эсеры и меньшевики. Теперь большевики имели большинство, увеличив численность своей фракции в три раза по сравнению с прежним составом. Эсеров и меньшевиков еще оставалось достаточно (в сумме — чуть меньше, чем большевиков), однако и здесь большевики одержали над ними победу, расколов их партию изнутри — около половины эсеровских делегатов были левыми эсерами, фактически стоявшими на одной платформе с большевиками.
Участник съезда меньшевик Суханов вспоминал:
Рабочий-москвич отличается от петербургского пролетария, как курица от павлина. Но и москвич, мне знакомый не меньше, чем петербуржец, не ударит лицом в грязь и шит не лыком… Тут же, на съезде, зал заполняла толпа совсем иного порядка. Из окопов и из медвежьих углов повылезли совсем сырые и темные люди; их преданность революции была злобой и отчаянием, а их «социализм» был голодом и нестерпимой жаждой покоя.
Съезд проходил в весьма специфической обстановке: ругань, свист, улюлюканье, топот, крики. То одна, то другая фракция в знак протеста против действий большевиков заявляла об уходе и демонстративно покидала заседание. Все это было на руку Ленину и облегчало ему задачу. Хотя большевики имели самую мощную фракцию, абсолютного большинства они добиться не могли, и легитимный съезд так или иначе скручивал Ильичу руки, вынуждая лавировать, а возможно даже и согласиться на формирование коалиционного советского правительства из всех социалистических партий. К тому же большая часть новоиспеченных большевистских делегатов на деле никакими большевиками не была, переметнулась совсем недавно и не имела никаких прочных связей с партией — тоже был рычаг, на который можно было давить. Однако после демаршей всех своих политических противников Ильич оказался избавлен от этих неприятных обязанностей. Уход эсеров и меньшевиков, единственных противников Ленина, сделал его и его партию единоличными триумфаторами съезда и открыл дорогу к дальнейшей узурпации власти.
Суханов возмущался поведением эсеров и своих соратников — меньшевиков:
Ослепленные контрреволюционеры не только не видели контрреволюционности своей линии, но и не замечали совершенной абсурдности, недостойной ребячливости своих действий.
В это время в городской думе разыгралась поистине трагическая и великая сцена, которая вполне могла бы попасть в учебники истории и вдохновить творцов на создание бесчисленных шедевров, если бы не закончилась настолько комично. Чтобы еще лучше передать атмосферу этого героического начинания, стоит привести свидетельство очевидца:
Правый эсер Наум Быховский выступил с радикальным проектом.
— Дума не может остаться безучастной, когда достойные борцы за народ, покинутые в Зимнем дворце, готовятся к смерти. Вся дума полностью должна сейчас же отправиться в Зимний дворец, чтобы умереть там вместе со своими избранниками!
В ответ на вызов имен 62 человека заявили, что они идут умирать! Четырнадцать большевиков заявили, что они идут в Смольный; три меньшевика-интернационалиста заявили, что они никуда не идут и остаются в думе. Министрам позвонили в Зимний: к ним идет дума во главе с Прокоповичем; опознайте друзей по двум фонарям, которые понесет Прокопович, и пропустите думу во дворец… Гласные в героическом настроении всей толпой двинулись на улицу.
Гласные с двумя фонарями всей толпой, вместе с крестьянским ЦИК мерно отбивали шаг по темному, довольно пустынному Невскому. В эту холодную осеннюю ночь они шли принять смерть от большевистских пуль и ядер, со своими избранниками, за свободную родину и революцию…
Короткий конец этой длинной истории был таков. Пройдя несколько сажен, у Казанского собора они встретили патруль Военно-революционного комитета. Патруль, естественно, не мог не заинтересоваться этой процессией. Начальник заявил, что дальше он ее не пропустит. В ответ на это последовал взрыв негодования и гневных восклицаний.
Прокопович забрался на какой-то ящик и, размахивая своим зонтиком, обратился к демонстрантам с речью:
— Товарищи и граждане! Против нас пущена в ход сила. Мы не можем нашей невинной кровью запятнать руки этих невежественных людей!.. Вернемся в думу и обсудим средства спасения страны и революции!
После этого процессия вернулась в думу.
Ночью у Зимнего началась стрельба. Кто и в кого стрелял было непонятно — кажется, палили в основном в воздух. Отдельные группы солдат и матросов умудрялись проникать во дворец, и там их без всякого сопротивления разоружали юнкера. При этом обороной Зимнего по большому счету никто не руководил. Дошло до того, что про восточное крыло дворца просто забыли, оставив его без охраны — через него и проникали партии большевиков, сразу же попадавшие в руки защитников. Министры курили и были настолько безучастны, что даже не знали, кто сейчас контролирует здание. Вскоре они решили пересесть за рабочий стол, чтобы создать видимость работы до последней секунды и таким образом войти в историю.
Никакого штурма Зимнего в действительности никогда не было. Главный миф Октябрьской революции появился уже постфактум, его создал советский кинематограф 20–30-х годов. Защитники Зимнего не оборонялись как следует, импровизируя по ходу действия, а штурмующие большевики вообще делали всё, что заблагорассудится. Даже возглавлявший красных перед Зимним Антонов-Овсеенко позднее вынужден был признать, что вся атака дворца носила совершенно беспорядочный характер.
Отдельные отряды солдат и матросов самочинно врывались в Зимний и сразу же доставались юнкерам, сдаваясь без сопротивления. Через несколько часов после этих хаотичных попыток овладеть дворцом Антонов-Овсеенко наконец начал догадываться, что в восточном крыле есть брешь, которая не охраняется юнкерами, и если туда отправить не несколько десятков человек, а сразу несколько сотен, то преимущество будет уже на стороне большевиков, которые просто задавят оппонентов числом.
Так и сделали. В брешь устремились сотни человек, растекаясь по Зимнему. Живая толпа сметала все на своем пути, разоружая юнкеров без сопротивления. Министр Малянтович вспоминал:
И вдруг возник шум где-то и сразу стал расти, шириться и приближаться. И в его разнообразных, но слитых в одну волну звуках сразу зазвучало что-то особенное, не похожее на те прежние шумы — что-то окончательное. Стало вдруг сразу ясно, что это идет конец…
Министры заняли места вокруг стола и безучастно наблюдали за происходящим. Распахнулась дверь, и в комнату влетел, как щепка, вброшенная к нам волной, маленький человечек под напором толпы, которая за ним влилась в комнату и, как вода, разлилась сразу по всем углам и заполнила комнату.
Влетевшим как щепка маленьким человечком был Антонов-Овсеенко, который объявил министрам, что они арестованы. Зимний пал. За все время «штурма» с обеих сторон погибло 6 человек, в основном от шальных пуль.
В Смольном возобновился Съезд советов в усеченном составе. Каменев сообщил, что по только что полученной информации, Зимний дворец захвачен, а большая часть министров арестована. После этого Луначарский предложил принять ленинскую резолюцию о свершившейся революции и переходе власти в руки Советов.
Некоторое разочарование вызвал лишь тот факт, что в Зимнем так и не удалось арестовать Керенского, главного, хотя и символического противника. Ему удалось добраться до Пскова, где находился штаб Северного фронта. Однако псковские большевики тоже не сидели руки и давно организовали там свой ВРК по примеру петроградского. Этот ВРК по той же схеме, что и в Петрограде, объявил себя властью. Хотя формально власть местных красных была полуфиктивной, ее хватало именно настолько, чтобы саботировать все решения штаба. Солдаты вовсе не горели желанием куда-то ехать и рисковать своей жизнью, и в условиях номинального двоевластия могли отказываться от неудобных приказов штаба, ссылаясь на ВРК, а от приказов ВРК — ссылаясь на штаб.
Но это полбеды — хуже было, что Керенскому не хотели помогать даже офицеры. Он довел до конца все, что не успели февралисты и Гучков — окончательно добил армию после выступления Корнилова. Даже шаткие революционные войска образца лета 1917 года еще была внушительной силой хотя бы по меркам внутрироссийских событий. Армия образца осени 1917 года армию уже ничем не напоминала. Первый же встреченный Керенским офицер отказался подать ему руку, откровенно заявив, что он корниловец, а премьера глубоко презирает.
Значительную часть офицерских должностей к этому времени занимали солдаты, выдвинутые полковыми комитетами в командиры. Эти люди разительно отличались от старых офицеров, зачастую не имели образования, по своим взглядам были значительно ближе к левым радикалам и Керенского не любили как буржуя. Чудом сохранившиеся в армии старые офицеры, которых остались единицы, ненавидели Керенского за продолжение чисток, окончательно добивших войска, за его бездарные действия и за популизм.
В результате даже командующий Северным фронтом генерал Черемисов отказался помогать Керенскому, посоветовав подобру-поздорову уезжать, поскольку он не может гарантировать его безопасность. Дескать, с удовольствием бы помог, но вот ВРК мешает, все держит под контролем, а сам генерал ни на что не влияет и солдаты ему не подчиняются — да к тому же и нет никаких солдат.
Черемисов давно уже саботировал все распоряжения Керенского и даже тайно помогал большевикам — например, позволял открыто финансировать большевистские издания в армии даже после разгрома июльского восстания. Он был едва ли не единственным генералом, который открыто признал ВРК. При этом большевиком Черемисов себя не считал и вскоре после революции эмигрировал в Европу. Некоторые современники утверждали, что генерал вел свою собственную интригу, желая стать Верховным главнокомандующим. Но возможен и другой вариант: Черемисов вовремя понял, что Временное правительство проиграло, и чтобы избавить себя от возможных репрессий в будущем, негласно встал на сторону революционеров.
Керенскому удалось встретиться с Красновым, но тот смог выделить менее тысячи казаков с легкой артиллерией. Эти силы без боя заняли Гатчину. Тем временем в Петрограде свое восстание готовил Комитет спасения Родины и революции, созданный в часы штурма Зимнего дворца.
В комитет вошли представители тех политических направлений, которые имели значительную власть в последние месяцы: эсеры, меньшевики, делегаты первого съезда советов, крестьянские депутаты, находившиеся под влиянием эсеров, Центрофлот (конкурирующая с Центробалтом эсеровская организация), были даже кадеты.
Комитет готовил восстание, которое должно было совпасть по времени с прибытием казаков Краснова. Однако казаков заговорщики так и не дождались, и 29 октября юнкера Инженерного замка и еще нескольких училищ начали вооруженное выступление. Им удалось арестовать нескольких комиссаров ВРК, разоружить некоторые отряды красной гвардии, захватить телефонную станцию и отключить телефоны Смольному. Однако поддержки от Краснова они не получили, а у большевиков в городе еще оставалось несколько тысяч матросов. Силы юнкеров были слишком незначительны, и плохо подготовленное восстание заглохло. Оно стало гораздо более кровавым, чем непосредственно захват власти, и сопровождалось уличными боями, в которых с обеих сторон погибло до 200 человек.
Большевики готовились к обороне столицы как к последнему решительному бою. Все рабочие заводов были мобилизованы на рытье окопов и возведение оборонительных укреплений. Тщательно разрабатывался план обороны города. Краснов, однако, не спешил, и дело кончилось плохо.
К моменту его выступления большевики уже ощетинились и мобилизовали все силы, какие только могли. Правда, найдись у Краснова чуть побольше идейных бойцов, большевикам всё равно пришлось бы тяжело. Защитники Петрограда колебались, особенно рабочие из Красной гвардии. К 30 октября Краснов начал наступление в районе Пулкова, однако обещанные Керенским подкрепления не пришли. В результате отряд вернулся в Гатчину.
Большевики тем временем начинают агитировать казаков. В результате стороны достигли достаточно нелепой договоренности: казаки арестовывают и выдают Керенского, а большевики пропускают их на Дон и обязуются удалить Троцкого и Ленина из правительства. Нелепость этой договоренности была ясна всем.
Керенский же, заранее поняв, куда дует ветер, переоделся матросом и бежал из Гатчины. Позднее большевики превратили его побег в миф: якобы премьер переоделся не то сестрой милосердия, не то монашкой. Для закрепления мифа в советское время даже рисовали картины, изображавшие переодетого женщиной Керенского, а для лучшего усвоения мифа эти картинки печатались в школьных учебниках истории. Керенский потом до конца жизни очень переживал из-за этой легенды, и когда ему уже в глубокой старости впервые разрешили встретиться с советским журналистом, первым делом просил передать советским читателям, что он не переодевался в платье.
Керенский бежал на Дон, где пытался впоследствии примкнуть хоть к какой-нибудь из сил, выступающих против большевиков, но с опозоренным диктатором-неудачником никто не хотел иметь дела.
Революция победила. В Петрограде даже обошлось почти без крови. В Москве случились реальные городские бои, длившиеся несколько дней — московская Дума проявила больше решительности, чем Временное правительство, но юнкеров было недостаточно, чтобы противостоять большевикам. В большинстве промышленных городов власть сменилась без борьбы. Из центра приходило извещение, что новая власть теперь большевики, и активисты, которых можно было пересчитать по пальцам одной руки, принимались за дело. Не удалось закрепиться на Дону, где сопротивлялись казаки, серьёзная военная сила в условиях революционного хаоса. Большевикам почти сразу пришлось столкнуться с влиятельной организацией железнодорожников ВИКЖЕЛЬ — те заявили о своем нейтралитете, но потребовали создания коалиционного социалистического правительства, одновременно пригрозив заблокировать и большевиков в Петрограде, и любые воинские соединения, которые будут двигаться на столицу с целью свержения красных. В итоге от нейтрально левых железнодорожников было больше вреда, чем пользы, а переговоры о создании социалистического правительства хотя и начались, но достаточно скоро прекратились из-за нежелания обеих сторон идти на компромиссы.
В чём причины успеха маргинальной партии, не имевшей никакой политической программы и опиравшейся только на сиюминутный популизм?
1. Воля к власти. Ленин — единственный политический лидер, у которого она была. И это не пустые слова: революция на 90% состоялась благодаря давлению Ленина на собственных соратников, остальные 10% успеха можно присудить Троцкому, занимавшемуся технической стороной мятежа и агитацией в поле. Не будь революции, большевиков ждала бы долгая и изнуряющая коалиционная борьба в Съезде Советов. Благодаря революции они открывали Съезд Советов уже на правах власти и имели привилегированное положение. После ухода меньшевиков и эсеров у них не осталось конкурентов.
2. Невразумительные и ошибочные действия Временного правительства. Архитекторы февральского переворота сразу же перессорились и поуходили со своих постов. Постоянные перетасовки во власти привели к тому, что во главе страны оказался политический адвокат, привыкший произносить томные речи перед присяжными. Выборы в Учредительное правительство были для Временного правительства вопросом выживания, а оно всячески оттягивало этот момент. С каждым месяцем ситуация становилась все хуже, развал в тылу и на фронте достигал угрожающих масштабов, что значительно ухудшало экономическую ситуацию и приводило к резкому полевению масс. Если в начале лета большевики еще были маргиналами, то в конце лета их взгляды стали мейнстримом. Правительство все сильнее теряло легитимность. В конце концов Керенский вдохнул новую жизнь в разгромленных большевиков, когда выпустил их из тюрем, вооружил и попытался использовать против Корнилова. В итоге услуги радикалов не понадобились, но Ленин обратил эту ситуацию к своей выгоде. Керенский же с успехом срубил сук, на котором сидел.
3. Политические соперники большевиков оказались слишком слабы и не готовы к борьбе. Еще летом эсеры и меньшевики контролировали первый съезд советов, а на втором главной партией стали большевики. Ленин проявлял чудеса прагматизма, вообще отказавшись от политической программы и ежеминутно выдвигая популистские лозунги, снимая их и снова выдвигая. Он совершенно не стеснялся никаких выражений, не переживал из-за противоречий самому себе и вообще действовал так, словно вчерашнего дня вообще не существует, ориентируясь исключительно на текущий момент и обстоятельства. Эсеры и меньшевики, напротив, закостенели там, где нужно было подстраиваться под обстоятельства, зато тратили огромное количество энергии на второстепенные вопросы. Например, буквально за несколько часов до революции в редакции меньшевистской газеты произошел многочасовой спор, едва не закончившийся разбитыми очками. Люди до хрипоты спорили, можно ли назвать уже начавшееся выступление большевиков революцией, или это будет нетактично.
4. В решающий момент у Временного правительства не оказалось сил, на которые можно было опереться. Осенью оно своими руками добило остатки армии. Огромный петроградский гарнизон не подчинялся никому — ни большевикам, ни Временному правительству. Однако красным от солдат требовалась только пассивность — а вот Временному правительству надо было выводить полки на защиту. После двух серьезных чисток (гучковской и керенской) армия окончательно сделалась неуправляемой и существовала сама по себе.
5. Запредельная бездарность и нерешительность последнего состава Временного правительства. Эти господа не решались помешать большевикам, открыто готовившим захват власти, хотя сами большевики действовали настолько неумело, что никак не охраняли Смольный, и всю верхушку партии можно было разом арестовать без сопротивления. Однако правительство боялось начать первым. И даже когда большевики уже выступили и начали захват ключевых пунктов, правительство не позаботилось о своей обороне. Хотя власти и имели достаточно сил для ее организации, никто этим не занимался. Защитников Зимнего не кормили, не отдали им никаких приказов, операцией никто не руководил (большевики в итоге проникли внутрь через оставленное без охраны крыло). Ильич и компания отнюдь не были гениями — они сами совершили множество ошибок, которые не раз и не два могли стоить им головы, имей они дело с более серьёзным противником. Суханов, воочию наблюдавший события, так охарактеризовал их:
Отсюда проистекала и бессистемность, беспорядочность внешних военно-технических мероприятий большевиков. Это могло бы кончиться для них совсем не так удачно, не имей они дело с таким противником. Было счастье, что противник был не только несознателен, но и совершенно слеп, и не только слеп, но и равен нулю в смысле реальной силы.
6. Ленин был чрезвычайно искушен в политической борьбе, интригах и конфронтации. Он тонко чувствовал момент, когда надо встать и уйти, громко хлопнув дверью, а когда лучше договориться. Эсеры и меньшевики действовали наоборот: когда нужно было уходить, они оставались, а когда нужно было договариваться — уходили. На втором Съезде Советов большевики получили больше всех мест, но эсеров и меньшевиков в сумме оказалось почти столько же, к тому же значительную часть большевистских делегатов явно составляли попутчики, переметнувшиеся в последний момент. Такая конфигурация открывала дорогу к переговорам и борьбе, тем более что и в ЦК большевиков нашлось много сторонников формирования коалиционного советского правительства из социалистических партий, и Ленин вынужден был это учитывать. Более того, некоторые обстоятельства буквально толкали Ленина на компромисс. Например, большевики вообще не имели актива в деревне, и здесь им требовалась поддержка эсеров. Они даже выбрали в качестве политической программы в деревне старые эсеровские планы, о чем Суханов потом со смехом вспоминал:
Эсеры кричали: хорош марксист, травивший нас 15 лет за нашу мелкобуржуазность и ненаучность с высоты своего величия и осуществивший нашу программу, едва захватив власть! А Ленин огрызался: хороша партия, которую надо было прогнать от власти, чтобы осуществить ее программу!.. Все это было немножко не по существу, а скорее как между соседками на базаре.
Ленин готов был предложить пост министра земледелия лидеру эсеров Чернову, но эсеры отказались, рассчитывая, что в будущем учредительном собрании они станут властью.
Более того, эсеры и меньшевики демонстративно покинули съезд советов. Это был, возможно, второй главный вредительский шаг после действий Временного правительства. Эсеры и меньшевики имели мощную коалицию, вполне могли выступать как оппозиция и заставить большевиков согласовывать с ними свои действия. Однако они предпочли уйти, оставив большевиков «в изоляции». Надо ли говорить, что Ленин о такой «изоляции» мечтал и радовался ей даже больше, чем собственно захвату власти.
Единственной оппозицией, которую большевики взяли в коалицию, были левые эсеры, в политическом плане младенцы (партия оформилась всего за несколько месяцев и не имела даже внятной организации), которых легко удавалось обвести вокруг пальца.
7. Тактика большевиков оказалась более эффективной. Они одновременно работали и на захват власти, и на получение большинства в советах. Эсеры пребывали в блаженном спокойствии, считая, что за счет массовости крестьянских делегатов на Съездах Советов они всегда будут иметь большую фракцию. Меньшевики со временем замкнулись в интеллектуальный междусобойчик. Их лидеры произносили блестящие речи, точно описывали логику происходящих событий, ораторствовали не хуже большевиков. Была только одна проблема: все эти речи произносились на заседаниях, пленумах, съездах, конференциях и прочих капустниках, и широкие массы их не слышали. Кроме того, большевики изначально находились в выигрышном положении, поскольку откровенно играли на понижение. Аудитория их агитаторов, работавших «на земле», была необразована, неинтеллектуальна, представляла собой самую дикую революционную хтонь, но именно эта категория вела себя активнее всего. Большевики говорили с ними на понятном им языке (бей буржуев, грабь награбленное, дадим водки).
8. Никто не верил в то, что большевики пришли надолго. Именно поэтому в первые дни их власти, когда красные были немногим сильнее новорожденных щенят, никто не попытался их свергнуть — за исключением комитета спасения революции, который тоже действовал впопыхах и без четкого плана и оказался даже слабее большевиков. Все думали, что скоро придут немцы и разгонят социалистов. Джон Рид вспоминал:
В русской семье, где я жил, почти постоянной темой разговоров за столом был грядущий приход немцев, несущих «законность и порядок…». Однажды мне пришлось провести вечер в доме одного московского купца: во время чаепития мы спросили у одиннадцати человек, сидевших за столом, кого они предпочитают — «Вильгельма или большевиков». Десять против одного высказались за Вильгельма.
Но даже те, кто не верил в немцев, ждали, что скоро откроется Учредительное собрание, и большевики, конечно, уступят его воле. Что говорить, если даже многие из большевиков не верили в свои силы. Коллонтай вещала:
Большевики, без сомнения, погибнут, но прежде они научат людей неизвестным до них словам, новым мыслям, которые никогда не будут забыты. Декреты русского революционного правительства станут для будущего пролетариата тем, чем были для третьего сословия декреты Великой французской революции — маяком, освещающим лучший мир.
К тому же в первые дни и недели большевики были паиньками и сидели тихо. Они закрыли всю буржуазную прессу, но социалистическая еще выходила. Не случилось никаких погромов, реквизиций и массовых расстрелов. Бескровность переворота и отсутствие радикальных действий в первые дни породили у части общества ощущение, что ничего страшного не произошло.
Но большевики затаились, сосредотачивая силы, чтобы начать ломать и крушить. И когда они начали крушить старую систему, когда стало гораздо хуже и начали появляться первые недовольные, было уже поздно. Оказалось, что щенки выросли, отрастили клыки и превратились в волков-людоедов.
То, что начиналось как комедия абсурда (а как еще назвать немыслимо глупое поведение Временного правительства и дурацкие действия большевиков?), завершилось страшной трагедией. Несомненно, что всего этого можно было избежать. Чтобы Октябрьский переворот стал возможен, потребовалось невероятное сочетание бездарности, пассивности, идиотизма, лени и доброты.
Такое бывает раз в эпоху. В 1917 году эту несчастливую лотерею выиграла Россия.
