Буря над Индией: восстание сипаев 1857 года

В истории колониализма Индийское восстание 1857 года (оно же Мятеж, the Mutiny) — особое. Никогда владычество белого не оспаривалось столь упорно и ожесточенно. Для победы Британская империя не только напрягла все силы, но и в корне переосмыслила политику, в какой-то степени переформатировавшись. Европейцы — среди которых оказались не только англичане — в кровавом водовороте не просто защищали завоевания и имущество. Пришлось в буквальном смысле биться за жизнь, нередко оскотиниваясь и теряя налет цивилизованности. Чтобы победить, западной цивилизации пришлось заглянуть в себя и найти свой несущий стержень.

История Мятежа жестока, противоречива и крайне неполиткорректна. Полна суровой романтики, которая чужда и малопонятна современному дискурсу ЕС. Потому — в высшей степени достойна внимания и изучения.

Начиналось все буднично и как-то даже несерьезно. 24 апреля 1857 года группа соваров (солдат-индийцев колониальной кавалерии, как сипай — в пехоте) 3-го Бенгальского легкого кавалерийского полка, расквартированного в Мируте, недалеко от Дели, отказалась от тренировочных стрельб. В тот день по плану шло новое оружие — дульнозарядные винтовки Энфилда.

Необходимое отступление. Ранние винтовки-штуцеры стреляли традиционной круглой мушкетной пулей, которую приходилось практически забивать в ствол, «ввинчивая» в резьбу. «Энфилды» заряжались более узкой и продолговатой пулей, свободно проходившей в канал ствола, но имевшей специальную выемку-полость с заднего конца, края которой при выстреле расширялись, обеспечивая плотное прилегание пули к резьбе. Это резко увеличило скорострельность относительно старых штуцеров, и одновременно точность и дальнобойность оружия — практически в четыре раза по сравнению с классической «Brown Bess», слегка модифицированным мушкетом времен наполеоновских войн, до сих пор состоявшим на вооружении армии Ост-Индской компании. Методика заряжания нового оружия практически не отличалась от старой. Пуля с необходимым зарядом пороха находилась в специальном патроне, скрученном из плотной бумаги. По уставу, солдат зубами откусывал верхнюю часть патрона с пулей и высыпал порох в ствол. Пулю выплевывали в ствол, оставшаяся бумага служила пыжом. Все это утрамбовывалось в стволе шомполом. Единственное отличие «энфилда» — для лучшего скольжения пули по резьбе бумажный патрон пропитывали специальным смазочным составом. Европейская смазка не понравилась службе комиссариата колониальной армии. Для жаркого и влажного индийского климата нужно было что-то другое. Решили разработать состав, оптимальный для местных условий. В начале 1857 года первая партия новых винтовок была готова к передаче в войска. Планировали массовое обучение индийских сипаев обращению с последним словом европейской техники. Но возникла неожиданная проблема. Пошел слух, что смазочный состав, которым пропитывались патроны, включал смесь животных жиров — свиного и коровьего. Первое, по понятным, причинам привело в ужас сипаев-мусульман, второе — индусов. Для последних употребление в пищу говядины — патроны, напомню, надо было кусать — означало автоматический переход в касту неприкасаемых.

В колониальной армии служили в подавляющем большинстве представители высших каст — раджпуты и брахманы. У них очень строгие ритуально-диетические предписания. Власти Ост-Индской компании и командование армии прекрасно это знали и всегда осторожно относились к религиозным чувствам своих солдат. Слухи вызвали немедленную тщательную проверку. И оказались беспочвенными. Более того: ни один патрон нового образца, как выяснилось, еще не попал в часть. Сипаи просто физически не могли еще их видеть. «Свидетельства очевидцев» оказались чистой выдумкой. Результаты проверки немедленно разгласили. Однако слухи продолжались, с добавлением «раз правительство оправдывается — значит, есть что скрывать». У властей возникли серьезные подозрения. В индийских частях — особенно в армии Бенгальского президентства — началось нешуточное брожение. Говорили о чудовищном заговоре англичан насильственно обратить всех индийцев в христианство. Тогда объявили, что смазочный состав для патронов будут готовить сами сипаи — из продуктов, которые сами сочтут нужными. Во всех частях выбрали делегатов, которым поручили это ответственное дело. Но слухи переключились со смазки для новых патронов на бумагу, из которой патроны скручивались. Предполагалось — что-то не так именно с ней. Сипаи начали отказываться использовать уже и обычные, несмазанные патроны для своих старых мушкетов — стоило только им показаться, что бумага немного не того оттенка. Между тем патроны в Индии изготавливались в нескольких различных арсеналах из бумаги местного производства. Она немного различалась по плотности и цвету. Подозрительные различия при желании усмотреть было нетрудно.

В отчаянии правительство переписало военный устав. Теперь патроны полагалось не кусать зубами, а отрывать нужный конец рукой. Сипаи отвечали, что привыкли кусать, могут забыться и машинально сунуть патрон в рот, со всеми втекающими туда последствиями. Начал активно циркулировать новый слух — якобы в муку для выпечки хлеба для нужд армии будет добавляться порошок из перетертых костей — естественно, свиных и коровьих. Теперь колониальные власти были уже на сто процентов уверены, что слухи кем-то злонамеренно — и весьма эффективно — распространяются. Явно читался изобретательный, циничный и тонкий расчет. Кто-то целенаправленно играл на религиозных чувствах сипаев, настраивая против английских офицеров и европейцев вообще. Все больше частей выходило из повиновения. Но пока бунт шел пассивно, надеялись, что его удастся переждать, и страсти улягутся, если солдат не провоцировать. Однако атмосфера накалилась до предела. Все отлично понимали, что для взрыва достаточно одной искры.

24 апреля 1857 года английский полковник Джордж Кармайкл-Смит, недавно назначенный командовать 3-м Бенгальским легким кавалерийским полком, решил провести учебные стрельбы. Он был довольно опытным, пожилым офицером индийской службы и неплохо знал сипаев. Хотя конкретно этим полком ранее не командовал, и люди не знали его и не особо доверяли. По всей видимости, почувствовав некое невысказанное глухое брожение во вверенной части, командир решил вызвать недовольных на открытую конфронтацию — и либо переубедить, либо подавить силой, преподав жесткий урок остальным. Сейчас это кажется опрометчивым, даже глупым. Нет историка, который не взвалил бы вину за последовавшие события на плечи незадачливого офицера. Но действия Кармайкл-Смита не сильно отличаются от стандарта — в той же Британской Индии, в тех же самых сипайских частях — и подход этот нередко себя оправдывал. Англичане в Индии выработали опытным путем весьма эффективную методику обращения с туземным населением, с учетом психологии и традиций. Открытая конфронтация с недовольными — в лучших традициях этой школы. В дальнейшем мы увидим немало успешных примеров ее применения.

Полковник начал с одного эскадрона. Пройди все гладко, напряженная ситуация переломилась бы в пользу правительства, и убедить остальной полк последовать примеру не составило бы труда. В случае же бунта, справиться с небольшим числом недовольных существенно легче. Так и произошло. 85 из 90 соваров отказались прикасаться к подозрительным патронам. Полковник немедленно арестовал их и отдал под трибунал. 9 мая 1857 года всех обвиняемых приговорили к различным срокам каторги — от 5 до 10 лет. Перед строем полка сорвали знаки различия, заковали в кандалы и отправили в тюрьму неподалеку от лагеря, в городе. Полк разошелся в угрюмом, но тихом настроении, и на какой-то момент Кармайкл-Смиту показалось, что конфликт исчерпан.

Но брожение — как и предполагали наиболее внимательные наблюдатели — не было стихийным. Оно искусственно подогревалось и стимулировалось. К тому времени почти вся Бенгальская армия густо опуталась сетью подпольных ячеек, через которые заговорщики распространяли слухи и координировали действия. Общее выступление было делом решенным. Полковник Кармайкл-Смит просто предоставил удачный повод.

На следующий день, 10 мая, в лагере 3-го кавалерийского вспыхнул мятеж. Солдаты открыли огонь по английским офицерам и кинулись в город. Другие индийские части, расквартированные поблизости, присоединились к ним. Сипаи захватили тюрьму (охранявшая ее индийская часть также перешла на их сторону) и освободили заключенных. Затем началась бойня. Англичан убивали без разбора: военных и гражданских, мужчин, женщин и детей, жгли дома и грабили имущество. В Мируте стояли и английские войска, но с другой стороны города, и пока они смогли подойти, прошло несколько часов. Мятежники отступили из Мирута по направлению к Дели. В стремительно сгущающихся тропических сумерках англичане не стали их преследовать. И ошиблись.

Командование мятежными частями очень быстро взяли на себя организаторы восстания со связями с заговорщиками в других частях. В соответствии, по всей видимости, с договоренностью, они повели полки на Дели. При этом мятежники обрезали телеграфные провода. В Дели получили телеграмму о мятеже в Мируте, но известие, что сипаи вырвались из лагеря и движутся к старой столице, дойти уже не успело. Англичане насторожились — что спасло многих из них — но серьезных мер все-таки не приняли, и поэтому город пал.

На следующее утро мятежники без боя захватили мост через реку Джумну и ворвались в город с востока прежде, чем войска, расположенные в лагере к западу от городских стен, поняли, что происходит.

Дели — когда-то столица империи Великих Моголов. В Красном Замке в центре города все еще жил последний отпрыск династии — султан Бахадур-Шах II, восьмидесятилетний подслеповатый старик, всю жизнь посвятивший сочинению стихов и рисованию миниатюр. Англичане лишили его реальной власти и падишахского титула, но оставили номинальный титул короля Дели, двор, право держать небольшую частную армию для охраны и очень щедрую ежегодную субсидию из средств Ост-Индской компании. Именно Бахадур-Шаху и было суждено стать живым знаменем восстания.

Ворвавшись в Красный Замок, мятежники первым делом убили английского офицера — командира дворцовой стражи. Вместе с ним погиб гостивший у него друг-священник и две девушки — дочь пастора и ее подруга. Жених одной из них, лейтенант Томасон, чуть позже попытается в одиночку прорваться в захваченный город на поиски невесты. Его скрутят сослуживцы, со словами: «Бесполезно, если она была там, она уже мертва». Расправившись с европейцами в замке, сипаи бросились королю Дели в ноги, умоляя защитить, а затем — благословить и возглавить. Престарелый поэт явно опешил. Судя по всему, лично он предпочел бы тихо остаться в стороне, но в окружении хватало «ястребов» — и с большой долей вероятности кто-то из них был изначально замешан в заговоре. Очень уж целеустремленно шли к Дели мятежники. Немного поколебавшись, Бахадур-Шах согласился: не только благословил сипаев, но и послал своих стражников со штурмовыми лестницами на помощь к мятежникам, осаждавшим здание арсенала в городе. С этого момента Красный Замок становится фактически официальным центром восстания. Немного погодя Бахадур-Шаха провозгласят Великим Моголом, а его сыновей назначат командующими повстанческих армий. Однако реальная власть — как военная, так и гражданская — ни на минуту не покинет рук офицеров-мятежников.

 

Сражения за Дели как такового не состоялось. Горстка английских солдат и гражданских чиновников Компании недолго и отчаянно оборонялась в городском арсенале. Толпа разъяренных сипаев преодолела стену и ворвалась во двор. Английский инженер подорвал арсенал с собой и примерно полутора сотнями мятежников. От взрыва содрогнулась земля, грохот слышали далеко за пределами Дели. Остатки импровизированного гарнизона с боем прорвались из города. Героизм оказался напрасен — второй арсенал, больше первого, находившийся на окраине и охраняемый индийскими солдатами, был захвачен без единого выстрела. Когда английское командование попыталось поднять стоявшие в лагере индийские части, чтобы выбить мятежников из Дели, солдаты вышли из повиновения. Часть открыто присоединилась к инсургентам, другая — просто разбежалась. Индийские офицеры извинились перед англичанами, сказав, что все, что они могут, это попытаться дезориентировать кавалерию мятежников, чтобы она не смогла броситься в преследование немедленно. Индусы слово сдержали — только благодаря их помощи англичанам удалось с относительно небольшими потерями эвакуировать большую часть женщин и детей из военного городка за пределами городских стен. Почти все, кому не посчастливилось в тот день оказаться в черте города, погибли. Дели пал. А вскоре известия о мятежах в войсках стали приходить из всех уголков Северной Индии. По шаблону. Без всякого предупреждения войска — еще вчера спокойные и лояльные — восставали, убивали своих офицеров, устраивали погром ближайших к ним европейских поселений или кварталов, и затем организованной массой двигались в одном направлении — к Дели. Великий индийский мятеж начался.

Что же на самом деле произошло? Каковы истоки, природа и анатомия восстания?

Этот эпизод истории Британского Раджа породил великую массу легенд еще среди современников. Дальше — больше. В советских учебниках мятеж сипаев представляли народным восстанием или национально-освободительным движением против колонизаторов. Оба раза мимо.

Великий Мятеж не был национальным индийским восстанием. Самого понятия единой индийской нации в те времена еще попросту не существовало. Оно появилось в значительной степени благодаря именно Британскому Раджу — именно он впервые в истории (!) объединил весь индийский субконтинент под одной властью, прекратив бесконечные внутрииндийские войны, и удержал под этой властью достаточно долго, чтобы у населения сформировалась самоидентификация себя как единого народа. А в середине XIX века жители разных областей Индии были друг другу чужаками. Маратхи считали себя в первую очередь именно маратхами, а не индийцами, и неприязненно относились к североиндийским мусульманам. Недавно аннексированный англичанами Пенджаб в Дели считали чужой и совершенно незнакомой страной. Южанам вообще было глубоко параллельно почти все на севере — именно поэтому восстание практически не затронуло юг и запад Индии. Разнообразные князья и раджи воспринимали себя — и что более важно, воспринимались подданными — как совершенно независимые монархи, и отнюдь не придерживались какой-либо единой политики. Многие остались лояльными по отношению к правительству. Наконец, подавили мятеж при активном участии лояльных индийских войск — особенно сикхских и пенджабских.

Великий Мятеж — не народное восстание. Его готовила и организовала группа индийских аристократов, пострадавших от англичан: у кого-то конфисковали земли, кого-то лишили наследства, кто-то просто надеялся улучшить свое положение или свести давние счеты с соседями, лояльными англичанам. Именно аристократы и землевладельцы если не непосредственные руководители (способных военачальников среди них на поверку оказалось немного), то во всяком случае вдохновители и идеологические лидеры Мятежа. Боевой силой мятежников стали почти исключительно взбунтовавшиеся регулярные части армии Бенгальского президентства. А это в подавляющем большинстве — как я упоминал — представители высших индуистских каст (брахманов и раджпутов). Народ, за который так радели историки-марксисты, оказался на удивление пассивным. С удовольствием грабил и громил — тут спору нет, но сражаться за свободу и независимость не рвался. В большинстве случаев население выжидало и поддерживало победителя. Если сипаи не встречали серьезного сопротивления, народ присоединялся к резне; если англичане давили бунт в зародыше, народ всячески демонстрировал лояльность и энтузиазм. Даже при наихудшем исходе население зачастую оказывалось далеко не едино — часто беглецов-англичан спасали местные крестьяне, а слуги-индийцы нередко демонстрировали чудеса верности, рискуя жизнью ради хозяина и его семьи.

Лучше всего Мятеж назвали англичане — the Mutiny. Это слово имеет достаточно узкое значение — бунт в войсках. Так дело и обстояло. Восстание началось в армии, армия стала его основной движущей силой и оплотом. С разгромом регулярных частей мятежников бунт фактически закончился — мы не видим никакого широкого движения народных масс, даже почти никаких попыток партизанской войны. Армия Ост-Индской компании — и даже более узко, армия одного из трех ее территориально-административных подразделений-президентств, Бенгальского — оказалась средой, в которой зародился, развился и умер Великий Мятеж. Да, был заговор аристократов — но заговорщики лишь стимулировали и направили в нужное русло недовольство, которое существовало в армии и без их вмешательства. К огромной бочке с порохом кто-то в определенный момент поднес фитиль.

Чтобы понять, откуда взялась мина замедленного действия, едва не погубившая Британскую Индию, разберемся — что представляла собой Бенгальская армия.

Бенгалия в узком смысле — примерно нынешний Бангладеш. Но историческая Бенгалия — существенно крупнее, и охватывала большую часть Северо-Восточной Индии. Это одна из наиболее развитых и богатых областей империи Великих Моголов — и первая область, которая откололась от империи в кризисный период. Туда в XVIII веке активно и удачно проникали европейские «великие компании». Английская Ост-Индская компания основала там, немного вверх по течению одного из судоходных рукавов Ганга, важнейший свой опорный пункт — Калькутту. Вначале это лишь одна из множества европейских торговых факторий в регионе, но со временем англичане вытеснили всех конкурентов. В 1757 году, в ходе Семилетней войны, произошло финальное выяснение отношений между английскими и французскими колониями в Бенгалии. После ряда первоначальных успехов французов Компания озаботилась развитием вооруженных сил. И эта армия под командованием молодого офицера Роберта Клайва — известного отныне и навсегда как Клайв Индийский — наголову разгромила многократно превосходившие численно войска союзника французов, наваба Бенгальского. Значительная часть Бенгалии (а в довольно скором времени и вся она) перешла под непосредственное управление Компании. Это и стало ее перерождением из коммерческого предприятия в территориальное квазигосударственное образование.

В конце XVIII — начале XIX века именно Бенгальское президентство со столицей в Калькутте стало наиболее могущественным и динамично развивавшимся из трех индийских президентств Ост-Индской компании (столицы двух других располагались в Бомбее и Мадрасе). Связано это было во многом с тем, что именно Бенгалия — база для основных территориальных приобретений ранней викторианской эпохи (таких, как Пенджаб, Белуджистан, Кашмир и Бирма). Оттуда шли экспедиции на Персию и Афганистан. Фактически Бенгальское президентство охватывало почти весь север Индии и весь современный Пакистан, а также охраняло северную границу и подступы Раджа — а эта центральная функция в политике безопасности Британской Индии, а возможно и Империи в целом. Неудивительно, что именно Калькутта стала постоянной резиденцией британского генерал-губернатора. Именно на Бенгальскую армию легла основная тяжесть колониальных войн первой половины XIX столетия. Это вызвало огромный ее рост — совершенно непропорциональный в сравнении с армиями двух других президентств. Именно здесь — причины будущей катастрофы.

Бенгальская армия викторианской эпохи, как и армии двух других президентств, состояла из трех неравных по численности компонентов:

1. Европейские части, принадлежавшие непосредственно Компании. Таких частей в Индии было всего по три пехотных полка на каждое президентство (изначально они назывались просто «европейскими пехотными», впоследствии их переименовали в фузилерные). Кроме того, в войсках Бенгальского президентства находились части английской армии в собственном смысле этого слова (т. е. королевской) — по состоянию на 1857 год, около 35 тысяч чел. Наконец, подавляющее большинство составляли части туземные — около 233 тысяч человек (т. е. численное соотношение индийцев и европейцев в армии составляло почти 7 к 1).
2. Регулярные индийские части — абсолютное большинство — организовывались по образу и подобию европейских полков. Но имели достаточно оригинальную сдвоенную систему командования: при каждом офицере-англичанине состоял помощник, офицер-индиец. У индийских офицеров сложилась собственная внутренняя иерархия и своя система званий. Они играли важнейшую роль связующего звена между своими людьми и европейским командиром, и были в целом весьма уважаемой прослойкой в колониальном обществе — но не командовали войсками в собственном смысле этого слова. Авторитет их был зачастую очень велик, но формально они обладали только правом совещательного голоса, и могли лишь советовать английскому офицеру, как поступить в той или иной ситуации. Умный офицер-англичанин, как правило, прислушивался к мнению туземного помощника, но не был обязан принимать в расчет.
3. Иррегулярные части (в основном кавалерийские) были менее формализованы и имели меньшее количество английских офицеров. Соответственно, «центр тяжести» командования смещался в сторону офицеров-индийцев.

Одна из особенностей Бенгальской армии — узкая вербовочная база. Подавляющее большинство солдат рекрутировалось из индусов высших каст (раджпутов и представителей некоторых подкаст брахманов) либо мусульман (особенно в кавалерии), но тоже отнюдь не из низших слоев общества. В географическом плане они в основном родом из относительно небольшого региона на севере и северо-востоке Индии. Эта область исторически поставляла солдат в массовом порядке в армии всех близлежащих государств. Ост-Индская компания просто использовала традиционный источник военной силы. К середине XIX века ее положение на индийском рынке наемников стало практически монопольным — вольным стрелкам было просто некуда больше идти, карликовые армии полунезависимых княжеств под британским протекторатом — не в счет.

Это изменило регион. Компания вербовала преимущественно представителей тех каст, которые традиционно считались наиболее воинственными и боеспособными. Многочисленные войны, которые вела Компания в конце XVIII — первой половине XIX века, создали постоянно растущий спрос на наемников, и как следствие — способствовали дальнейшему замыканию в себе этих каст и укреплению кастовой системы в целом. Иногда — особенно от советских историков и востоковедов — можно услышать тезис, что англичане, дескать, специально поощряли и стимулировали развитие кастовой системы, по принципу «разделяй и властвуй». И даже что кастовая система в знакомом нам виде вообще сложилась именно в колониальные времена. Это неправда. Во-первых, кастовая система начала формироваться еще в туманной древности, почти на самой заре индийской цивилизации. Уже во времена державы Маурьев (III в. до н. э.) знаменитый политический трактат «Артхашастра» демонстрирует нам систему во всей красе — и во всех вполне узнаваемых деталях. Дальше развитие шло главным образом по пути чисто количественному — росло число каст (в современной Индии их различают около 3 тысяч), возникали новые, постепенно менялась их специализация, статус некоторых каст рос или падал со временем. Но никаких серьезных изменений в самой системе не происходило.

Во-вторых, англичане отнюдь не пытались специально стимулировать дальнейшее развитие или укрепление каст. Вообще отношение к этой стороне жизни традиционного индийского общества скорее негативное — среди прочего, кастовая система создавала и немало практических сложностей как для колониальной администрации, так и просто для жизни европейцев в Индии. Например, стимулировала избыточную специализацию и удорожание рабочей силы, а также способствовала неконтролируемому росту бюрократии. Но будучи реалистами, англичане воспринимали это явление как данность, с которой фундаментально ничего поделать нельзя — и которую всегда необходимо строго учитывать при взаимодействии с индийцами. Каста для ортодоксального индуса неотделима от базовых понятий его религии. А к религиозным воззрениям своих туземных подданных англичане всегда относились крайне осторожно, понимая, насколько взрывоопасна эта материя. Тем не менее, осознанно или неосознанно, но политика Компании привела к превращению Бенгальской армии в замкнутую, корпоративно и кастово сплоченную, практически изолированную от общества социальную среду. Государство в государстве, или, вернее, — общество в обществе. Эта военная машина работала безупречно до тех пор, пока не было причин для недовольства. Но если такие причины появлялись, потенциально она могла оказаться более опасной для своих хозяев, чем любой внешний враг.

Недовольство накапливалось постепенно. Почти незримо для поверхностного наблюдателя, но неотвратимо. Основных причин — несколько, и все они носили чисто профессиональный характер.

С самого начала существования армии Ост-Индской компании утвердился принцип прохождения службы, резко отличный от принятого в любой нормальной армии европейского образца. В мире существовало несколько различных путей для карьерного роста офицеров — выслуга лет, поощрение за заслуги, покупка званий и командных должностей. Последнее, по нашим понятиям, не идеальный способ, но обеспечивало хоть какую-то динамику в офицерском корпусе. Куда хуже сложилась ситуация в Бенгальской армии — и именно потому, что там института продажи званий не было. Как и возможности внеочередного повышения отличившегося офицера — будь он хоть трижды героем, единолично обратившим в бегство вражескую армию. Оставался единственный путь, медленный, но верный (и как показывала практика, более медленный, чем верный) — выслуга лет. Естественно, это замедляло и усложняло процесс до невероятности.

Молодой амбициозный офицер, хоть семи пядей во лбу, не имел никакой возможности выдвинуться. Оставалось только ждать места — либо умрет престарелый ветеран, либо выпихнуть оного на почетную пенсию — когда по всей армейской иерархической лестнице прокатится цепная реакция перестановок. Далеко не каждому удавалось получить повышение даже в положенный срок. Большинство успевали поседеть и превратиться в пожилых разочарованных офицеров, лишь незначительно поднявшись по службе. Сорокалетние капитаны — а то и лейтенанты — были нормой. Получить полковника до шестидесяти лет — фантастика. Большая часть генералов в войсках Компании была и того старше — за семьдесят, а зачастую и ближе к восьмидесяти. Эффективность многих из таких командующих нетрудно себе представить.

По этому же принципу строилось прохождение службы и среди индийских офицеров — только их служебная лестница была не в пример короче и, как мы видели, не подразумевала реальных командных полномочий. Один из индийских ветеранов вспоминал в мемуарах, что лишь к шестидесяти годам получил, наконец, долгожданное звание субадар-майора (т. е. старшего индийского офицера на уровне полка), — вершина карьеры туземного офицера. «Двадцать лет назад я мог бы принести на этой должности куда больше пользы, чем сейчас», вздыхал он. Тысячи его сослуживцев подписались бы под этими словами. Бенгальская армия — по крайней мере, регулярная часть — не предоставляла никакого выхода энергии и амбициям способных молодых сипаев. Они не видели достойной перспективы — и в этом таилась опасность.

Но даже не это было основной проблемой. Благодаря такой оригинальной системе продвижения по службе непосредственное отправление своих обязанностей в строевых частях стало решительно непопулярным времяпровождением для английских офицеров Компании. Те, кто реально чего-то стоил и имел карьерные амбиции, стремились при первой возможности перейти на политическую службу (политические офицеры Компании были административными и дипломатическими представителями на местах, в более отдаленных областях реально обладали огромной властью и влиянием — можно сказать, что именно они в значительной степени формировали политику Компании). При этом они сохраняли офицерские звания и продолжали числиться в штате подразделений — но реально подчиненные могли не видеть их по десять лет и больше, а на место офицера «временно» назначались совсем другие люди. Если такой блудный офицер вдруг возвращался к первоначальному месту службы — а такое периодически случалось — оказывался совершенным чужаком для подчиненных: они не знали его, а он — их. По некоторым подсчетам, пропорция офицеров Бенгальской армии, находившихся «не на своем месте», в середине 1850-х годов составляла чуть ли не 50%! В армии шла чехарда — беспорядочное перемещение офицеров из полка в полк, чтобы заткнуть беспрестанно возникающие должностные дыры — при сохранении абсолютной монолитности и закостенелости всей структуры в вертикальном разрезе. И даже те из офицеров, кто никуда не уходил из родных частей, не испытывали особого удовлетворения службой. Пропасть между офицерами-англичанами и сипаями-индийцами росла угрожающим образом. Как вспоминал все тот же субадар-майор в отставке, «в дни моей молодости <т. е. в начале XIX века> все было иначе. Офицеры охотно общались со своими людьми. Большинство неплохо владело нашим языком, многие женились на местных женщинах. Они часто навещали нас в казармах, шутили с нами, вместе с нами ходили смотреть на представления танцовщиц, иногда даже состязались вместе с нами в борьбе. Потом все изменилось».

Английские офицеры в большинстве своем не были непроходимые тупицы, снобы или оголтелые шовинисты, не желавшие иметь дела с цветными. Вовсе нет. Один из парадоксов Мятежа — наиболее сильное сопротивление попыткам разоружить попавшие под подозрение полки зачастую оказывали офицеры-англичане. Они не могли поверить в измену своих солдат и яростно защищали их от любых «наветов». Многие впоследствии поплатились за это жизнью — когда верные вчера сипаи стреляли сегодня в спину командиру. Дело не в непрофессионализме или пренебрежительном отношении, а в элементарном непонимании сипаев англичанами — и в тотальной отчужденности и настороженном отношении сипаев к часто меняющимся и лично отстраненным английским офицерам. Они принадлежали разным мирам — и миры эти стремительно расходились. Именно благодаря этому стало возможным распространение слухов о смазке для патронов и порошке из костей в муке — люди, хорошо знающие своих офицеров лично, вряд ли поверили бы россказням столь легко. Статистика неопровержимо говорит — войска под командованием офицеров, прослуживших с конкретной частью длительное время и хорошо знакомых своим людям, в подавляющем большинстве случаев сохранили верность правительству.

Опасность усугублялась еще одним фактором. Сложилось представление о колониальных войсках как о средоточии жестокой палочной дисциплины, где горстка белых офицеров с помощью страха держала в повиновении огромную толпу забитых туземных солдат. Если бы дело обстояло так, Мятеж бы не состоялся. Реальность — иная. В армии Ост-Индской компании исторически сложился, как это ни парадоксально звучит, значительно более либеральный и гуманный режим, чем в собственно королевских войсках. В британской армии телесные наказания отменили лишь в 1870-е годы — и то с большим трудом. Офицерский корпус отчаянно сопротивлялся реформе, считая плеть лучшим способом поддержания дисциплины и поднятия боевого духа. В индийской армии Компании телесных наказаний в качестве дисциплинарного взыскания не было никогда. Более того, на протяжении периода, непосредственно предшествовавшего Мятежу, карательные полномочия офицеров низвели до уровня, немыслимого в любой нормальной армии той эпохи — да и не только той эпохи, если задуматься. Фактически офицер-англичанин не имел права подвергнуть сипая из своей части сколько-нибудь серьезному взысканию по собственной инициативе — без участия военного трибунала. Поскольку военный трибунал в мирное время представлял собой громоздкую и долгую процедуру, на практике это означало значительную степень бесконтрольности солдат. Позже, когда в войсках уже начались волнения, генерал-губернатор Индии, лорд Кэннинг, поспешно ввел в действие ряд чрезвычайных мер, усилив дисциплинарные полномочия командиров частей и упростив порядок функционирования военного трибунала (одним из результатов чего и стал суд над 85 соварами в Мируте), но опоздал.

Армия Ост-Индской компании создавалась в свое время как внутрииндийская, для ведения войны против местного противника в пределах субконтинента. И до тех пор, пока она таковой оставалась, система работала отлично. Однако к середине XIX века стратегическое положение изменилось. С покорением Пенджаба весь субконтинент оказался под властью англичан. Встали совсем другие задачи — обеспечение безопасности границ Раджа (что зачастую подразумевало необходимость вмешательства в дела сопредельных стран) и, в случае необходимости, участие в других колониальных кампаниях за пределами Индии. Индийские части активно использовались в экспедициях в Персию, Афганистан, Бирму, Китай. В связи с этим правительство предложило перевести все войска Компании в разряд войск «общей службы» (general service) — таких, которые могли быть направлены в любую точку земного шара. Это лишь юридически закрепляло фактическую ситуацию. Но вызвало серьезные волнения сипаев: у многих представителей высших каст среди многочисленных религиозных табу, которыми обставлен буквально каждый шаг их жизни, имелся строгий запрет покидать пределы Индии. Индийская земля считалась священной, все прочие — ритуально нечистыми, и одно прикосновение к ним могло нарушить кастовую чистоту ортодоксального индуса. Вдобавок существовал еще и специальный запрет на морские плавания. А нарушение ритуальной чистоты для брахмана равнозначно потере касты. Конфликты на этой почве в Бенгальской армии к середине XIX века чрезвычайно распространились. Многие сипаи утверждали, что записывались на военную службу только в пределах Индии. Якобы перевод на общую службу — коварная попытка хитроумных англичан разрушить кастовую систему и насильно обратить всех индийцев в христианство. Этот «великий заговор христиан» стал для многих индийцев в то время навязчивой идеей, наподобие пресловутых козней мирового масонства. Никто при этом особо не задумывался — а зачем, собственно, англичанам пилить под собой сук? Отсутствие серьезных признаков подобного заговора трактовалось… как лишнее его подтверждение. Если проявлений заговора не видно — их тщательно скрывают, а раз так — есть что скрывать.

Теперь о финансах. Сравнительно небольшое жалованье сипаев осталось неизменным еще с XVIII века. Но в старые добрые времена беспрестанных внутрииндийских войн, которые вела Компания, жалованье регулярно дополнялось грабежом. Удачливые солдаты не бедствовали. С окончательным объединением Индии количество войн резко снизилось, и сипаи вдруг оказались в классическом положении наемника в эпоху внезапно наступившего всеобщего мира. И это положение им категорически не понравилось.

Суммируем вышесказанное. Недовольство туземных солдат и офицеров Бенгальской армии условиями своей службы носило широкий и комплексный характер. Это недовольство системы и направлением ее развития в целом. Армия была наемной — и не только по формальным признакам, но и по своей, выражаясь языком современного менеджмента, «корпоративной культуре». Она уходила корнями не столько в европейские традиции, которые пытались ей привить англичане, сколько в местные, многовековые традиции наемничества Северо-Востока Индии. Несмотря на свою европеизированную униформу (за основу которой взяли форму британской армии времен Наполеоновских войн), сипаи оставались в душе такими же бенгальскими наемниками, какими были их предки задолго до прихода англичан. А что делает наемник, когда он недоволен условиями службы? Правильно, уходит к другому хозяину.

Нюанс заключался в том, что в Индии середины XIX века другого хозяина, кроме Ост-Индской компании, не осталось. С падением державы сикхских махараджей в Пенджабе с карты Индии исчезло последнее самостоятельное государство, нуждавшееся в сильной регулярной армии и способное ее содержать. Карманные армии мелких полузависимых и не очень богатых князьков просто не вмещали всех безработных наемников.

Решение руководителей заговора было смелым и чрезвычайно простым. Если другого хозяина нет, его надо создать. Для этого требовалось разрушить английский колониальный режим и возродить традиционную индийскую политическую систему. Создать режим, который обеспечит работой и почетом людей, приведших его к власти. Большинство заговорщиков в качестве такого режима видели возрожденную империю Великих Моголов — хотя были и другие варианты, как мы увидим.

Итак, мятежниками двигал не патриотизм и не национализм в нашем понимании. Их целью было не возрождение национального индийского государства как такового. Нельзя возродить то, чего не существовало. Мятежники жаждали воссоздать режим и политическую ситуацию, которая существовала в Индии до объединения англичанами, и который обеспечивал значительно более благоприятную ситуацию на рынке наемнических услуг. Это дезинтеграционная тенденция, ультраконсервативная, даже реакционная по своей сути — говоря прямо, феодальная контрреволюция.

Однако сами настроения в армии — лишь бочка пороха. Нужен был фитиль и искра. И у них есть имена.

До наших дней ни один из серьезных исследователей не сомневался в участии в подготовке восстания различных влиятельных представителей традиционной индийской аристократии. Улик слишком много, чтобы отрицать. Но мы так и не можем восстановить полной картины развития заговора и выявить всех его ключевых организаторов. Споры идут — насколько велика реально роль аристократов, были ли они движущей силой процесса, или просто пошли по течению. Доля истины есть в обоих предположениях. Многие из представителей старой элиты — например, император Бахадур Шах и его родственники — явно попали в мятеж случайно (что отнюдь не означает исключительно по принуждению). Однако немало было и представителей знати — активных заговорщиков.

К середине XIX века многие представители традиционной землевладельческой аристократии поняли, что политика англичан в Индии — последовательная модернизация всех сфер общественной жизни — коренным образом противоречит их интересам. Особенно очевидной тенденция стала в период генерал-губернаторства лорда Далхаузи (1848–1856 годы). Генерал-губернатор отбросил осторожность, свойственную многим предшественникам. При нем в Индии развернулось масштабное строительство железных дорог и прокладка телеграфных линий. Европейская технология и культура вторгались в жизнь рядового индийца самым прямым и непосредственным образом. Это полбеды. Значительно больше обеспокоило традиционную элиту вмешательство колониальных властей во внутренние дела автономных княжеств, неприкосновенность которых вроде бы как гарантировалась англичанами по условиям различных договоров. И теперь у Компании появился весьма серьезный аргумент для воздействия на упрямых раджей — или просто для продвижения собственных территориальных и экономических интересов. Лорд Далхаузи возродил к жизни так называемую «доктрину выморочности» (Doctrine of Lapse), и применял её значительно шире и свободнее, чем его предшественники.

По индуистским религиозным представлениям, посмертная судьба в немалой степени зависит от того, насколько правильно его погребли. Для абсолютной гарантии необходимо, чтобы ритуалы выполнял прямой наследник, желательно — сын. Индус, не оставивший сына, сильно рискует неблагоприятными кармическими последствиями в следующих воплощениях. И к радже это относится в не меньшей степени, чем к простому смертному. Именно поэтому в Индии всегда была чрезвычайно распространена практика усыновления — и особенно в правящих династиях, где князья и цари часто предпочитали усыновить кого-либо со стороны, чем передать власть брату, племяннику или зятю. Ритуальная связь в данном случае важнее кровной. Но в условиях полузависимых княжеств под английским протекторатом каждую смену правителя следовало официально признать и подтвердить генерал-губернатору. Обычно это была чисто формальная процедура. Пока на вооружение не приняли доктрину выморочности.

Теперь англичане признавали законной передачу власти родному сыну — но не приемному. Если выяснялось, что умерший раджа завещал трон наследнику по усыновлению, завещание автоматически признавалось недействительным, а княжество отходило («lapsed») Ост-Индской компании как «выморочное», т. е. попросту аннексировалось.

Лорд Далхаузи широко и с удовольствием аннексировал территории с особым стратегическим значением — или просто богатые регионы, которые «жалко было упускать» (буквальная его цитата по поводу одной из таких аннексий). В 1848 году аннексировали княжество Сатара, в 1849-м — Самбхальпур, в 1854-м — Джанси и Нагпур. Затем настала очередь Авадха.

Ситуация с княжеством Авадх (в английской колониальной транскрипции — Oudh) — совершенно особая. Это было достаточно крупное и богатое государственное образование в восточной части современного индийского штата Уттар Прадеш со столицей в городе Лакхнау (англ. Lucknow). Авадх находился в самом сердце той традиционной «вербовочной базы» северо-индийских наемников, о которой мы уже говорили. Процент его уроженцев среди сипаев Бенгальской армии — самый высокий. Желание Компании взять столь ценный ресурс под свой непосредственный контроль вполне логично и понятно. Значительно менее понятно, зачем это сделали столь вызывающе.

Авадхом формально правил князь-мусульманин Ваджид Али Шах. На деле время князя без остатка поглощали вино, гарем и гашиш. Двор не отставал. Для поддержания атмосферы всеобщего праздника с населения взимались грабительские налоги. Коррупция и полная никчемность (кроме как по части вымогания денег) авадхских чиновников стали притчей во языцех всей Индии. Таким образом, аннексия имела еще и благородный мотив. Вначале князя вежливо предупредили, посоветовав срочно заняться реформой администрации. Но весельчак на троне пустился во все тяжкие немедленно по отбытии английского посланника — чего и следовало ожидать. По истечении года в Авадх поехала комиссия, подтвердившая полный развал и разложение всей государственной системы. Объявили, что после смерти поистаскавшегося Ваджида Али Шаха (у которого не было родных сыновей) княжество конфискуют. Тут князь неожиданно очнулся и начал громко и довольно агрессивно протестовать. В ответ генерал-губернатор (Далхаузи к тому моменту уже сменил на его посту лорд Кэннинг, человек в целом более осторожный и сдержанный, но вынужденный как-то расхлебывать кашу, заваренную предшественником) заявил, что княжество конфискуют немедленно. В Авадх вошли английские войска, и аннексия свершилась.

Правильно ли поступил Кэннинг? По всей видимости, реальный выбор был весьма ограничен. Не губернатор затеял эту эпопею с Авадхом, но когда Ваджид Али Шах неожиданно пошел на открытую конфронтацию, английской администрации следовало действовать решительно — или отступить и проглотить унижение, рискуя потерять лицо, показать слабость, что на Востоке чрезвычайно опасно. Кэннинга упрекнуть трудно. Тем не менее негативные последствия аннексии очевидны. Дело, которое при более тонком и терпеливом подходе вполне можно было представить благим, обернулось некрасивым скандалом. Аннексия пробудила полузабытые чувства лояльности к своему обиженному радже и обиды за него со стороны многих сипаев авадхского происхождения.

Аннексии сопровождались низложением не только единичных правителей, но и целых династий, и влекли за собой масштабные административные реформы на аннексированных территориях. Это лишало многих аристократических семейств выгодных феодальных «кормлений. Появилась целая прослойка пострадавших аристократов. Эти люди потеряли власть и значительную часть своих богатств. Хотя до нитки англичане никого не разоряли, но и сокращение прав собирать подати со ста деревень до десяти тоже по-своему весьма болезненно. А вот свой традиционный авторитет и связи аристократы сохранили, и вдобавок приобрели весомый и очень личный повод для ненависти к новому режиму. Да и оставшиеся при деле раджи и князья всерьез призадумались о перспективах. Никто не был уверен в завтрашнем дне. Индийская аристократия явственно почувствовала, что превращается в сословие «бывших». Эта перспектива категорически не устраивала всех.

Одного из недовольных, которому суждено сыграть немалую роль в дальнейшем повествовании, зовут Нана Говинд Дхонду Пант. Но в истории он навсегда остался под полуименем — полупрозвищем «Нана Сахиб» («сахиб» означает «господин», «повелитель»). Он — приемный сын последнего Пешвы (Пешва — традиционный правитель конфедерации маратхов, объединявшей ряд могущественных индуистских княжеств в Центральной и частично Северной Индии) Баджи Рао II, умершего в 1851 году. Самой конфедерации к тому времени уже не существовало. Ост-Индская компания сражалась с ней в трех последовательных войнах начиная с XVIII века, и в 1831 году добила окончательно. С Баджи Рао обошлись примерно как и с последним Моголом, Бахадур Шахом — оставили пустой титул, все персональное имущество (прямо скажем, немаленькое), плюс дали очень щедрую пенсию (которая сама по себе эквивалентна доходу от небольшого княжества). Однако собственных сыновей у него не было, и в соответствии все с тем же обычаем Пешва усыновил отпрыска одного из своих приближенных — будущего Нана Сахиба.

После смерти Баджи Рао администрация Компании — в полном соответствии с «доктриной выморочности» и принципом финансовой экономии — отказалась признать титул Пешвы за усыновленным и прекратила выплату пенсии. Бедного Нана Сахиба не вышвырнули на улицу — доктрина выморочности распространялась исключительно на права престолонаследия, но не на наследование имущества. Наследник получил все поместья покойного, а также его дворец на берегу Ганга недалеко от города Канпур. Однако Нана Сахиб не оставил надежды вернуть утраченный титул и почести. Он неоднократно подавал петиции генерал-губернатору и одно время даже носился с идеей судебного иска. Например, попытался нанять знаменитого в Индии английского адвоката Джона Лэнга. Лэнг в свое время прославился, выиграв дело против Ост-Индской компании в защиту банкира-индуса. Компания взяла кредит на финансирование афганской экспедиции, а после провала отказалась возвращать деньги. Когда банкир возмутился, против него попытались сфабриковать уголовное дело, однако Лэнг добился в суде оправдания клиента и выплаты долга в полном объеме. Но Лэнг знал, что дело Нана Сахиба безнадежно, и не стал браться за него, только пообещал, что лично поговорит с губернатором. Поняв, что в Индии ему справедливости (как он ее видел) не добиться, Нана Сахиб решил отправить к королеве Виктории в Лондон личного представителя. Тоже интересный персонаж, знакомый в истории Мятежа.

Знакомьтесь. В отличие от ортодоксального индуиста Нана Сахиба, Азимулла Хан — мусульманин, пуштун по происхождению. Не аристократ по крови, сирота-найденыш с улиц Калькутты, подобранный английским пастором, он получил образование в школе при христианской миссии. В христианство его насильно никто обращать не пытался, зато дали неплохое по тем меркам образование. Азимулла Хан без акцента говорил по-английски и на всех собеседников неизменно производил впечатление человека чрезвычайно умного, тонкого и по-европейски воспитанного. К тому же был очень эффектен внешне — этакий экзотический восточный красавец в безупречной европейской оправе — и оказывал совершенно магнетическое воздействие на женщин. Что таилось за этим блестящим фасадом, никто из знакомых англичан не подозревал. А таилась там жгучая ненависть. Обоснованная.

Азимулла Хан начал карьеру на службе Компании гражданским чиновником — с несомненным интеллектом и способностями он мог рассчитывать на неплохой служебный рост и достаточно почетное место в колониальном обществе. Перспектива, о которой нищий и неграмотный афганский мальчишка не мог и мечтать. Однако карьера оказалась недолгой — в 1850 году его уличили во взяточничестве и со скандалом уволили. Компания поставила на пуштуне жирный крест. Азимулла возненавидел англичан так, как может ненавидеть только человек, поднявшийся из грязи и коснувшийся радужного и захватывающего дух мира — и которого с презрением столкнули обратно в грязь.

Логично, что изгой Азимулла Хан искал новую опору в жизни среди других изгоев — в растущем сообществе разоренных и отстраненных от дел аристократов. Многие из них на самом деле сохраняли немалые материальные богатства. Изгнанные и непризнанные раджи вполне могли позволить себе комфортную жизнь в небольшом дворце в окружении мини-двора таких же неудачников, но калибром поменьше. А поскольку все они, так или иначе, лелеяли мечту о возвращении утраченного и вечно плели различного рода интриги, такого рода люди, как Азимулла Хан — умные, образованные и способные выступать посредниками в общении с европейцами — всегда пользовались в этой среде спросом. После злополучного падения Азимулла приземлился при дворе вечного претендента Нана Сахиба. Предстояло чрезвычайно ответственное задание на службе своего патрона, и Азимулла подошел к нему со всей ответственностью.

В 1854 году полномочный посланник непризнанного Пешвы прибыл в Лондон. Он провел там довольно длительное время, вращался в светских кругах. Его представили многим знаменитостям викторианской Англии — в частности, Диккенсу, Теккерею и Теннисону. Путшун крутил романы сразу с несколькими знатными дамами. Сама галантность, Азимулла за спиной дам всегда крайне презрительно отзывался о европейских женщинах — на Востоке, говорил он впоследствии, им быстро показали бы их истинное место. Королева не дала прием. Стало ясно, что дело Нана Сахиба с юридической точки зрения безнадежно мертво. Тем не менее поездка не прошла впустую. В Лондоне Азимулла Хан, прячась за маской светского льва и восточного Казановы, тщательно наблюдал и много думал. И ко времени возвращения домой он сформулировал идею.

Между тем шла Крымская война. Армии союзников, осадившие Севастополь, совершенно неожиданно для себя — и широкой общественности на родине — столкнулись с серьезными проблемами. Даже не столько военного порядка, сколько организационного и логистического. У англичан из рук вон плохо сработала система комиссариата. Армию отправили в Крым, практически не позаботившись о долговременном снабжении и условиях размещения. Ужасно поставили дело с военной медициной — адекватный уход за ранеными практически отсутствовал, основные госпитали находились далеко за пределами театра военных действий — в Турции, к тому же серьезно не хватало медикаментов и просто квалифицированных врачей. Армия оказалась совершенно не готова к зиме — а в Крыму она бывает по европейским меркам весьма суровой, с глубоким снегом. По воспоминаниям очевидцев, к весне английский экспедиционный корпус стал похож на сборище оборванцев.

Однако Крымская война характеризовалась прежде всего подробным (и независимым от военных источников) освещением событий в прессе — беспрецедентным для того времени. Впервые собственные корреспонденты крупнейших европейских газет находились непосредственно на месте событий и могли собирать информацию самостоятельно, а не получать ее в виде готовой сводки от штабного офицера. В их распоряжении оказалась и диковинная техническая новинка — фотография. Англия впервые увидела прямо и непосредственно, без приглаживания и приукрашивания, как выглядит война — в каких условиях реально, а не на картинках, живут и умирают люди, посланные сражаться за интересы Империи. И Англия ужаснулась. Разгорелся скандал. В некотором роде ситуацию можно сравнить с памятным нам освещением в российских СМИ событий Первой чеченской войны.

Азимулла Хан очень внимательно читал английские газеты. Происходящее в Крыму захватило его настолько, что на обратном пути в Индию он остановился в Стамбуле — собрать подробные сведения самостоятельно. И именно там, в Стамбуле, он случайно столкнулся с человеком, репортажи которого как раз и всколыхнули более всего британскую общественность — с Уильямом Говардом Расселом, военным корреспондентом лондонской «Таймс». Рассел, как и практически все англичане, имевшие возможность лично общаться с Азимуллой, оказался очарован умным молодым индийцем и польщен подчеркнутым пиететом к своей персоне и знакомством с его статьями. Он предложил Азимулле поехать в Крым, в расположение действующей армии. Индиец с энтузиазмом согласился.

Мы не знаем, какие конкретно выводы сделал Азимулла Хан из увиденного лично под Севастополем. Но можем легко догадаться. Англичане вовсе не так непобедимы и всемогущи, как хотели бы себя представить остальному миру. Английская армия прогнила насквозь, командиры — ослы и мошенники. Если русские, при весьма пассивном и непоследовательном образе действий, поставили англичан в столь затруднительное положение, то что сделаю решительные, хорошо подготовленные и многочисленные повстанцы с заранее продуманным планом и грамотным руководством, если застанут врага врасплох?

Хан не выиграл дело Нана Сахиба. Но он знал другое решение этой проблемы. Вернувшись в Индию, Азимулла Хан разовьет бурную деятельность. Он найдет единомышленников и поможет им организоваться в единую сеть. О, он не будет ее главой, но он и не претендует на столь высокие почести. Он — найденыш-пуштун без роду и племени. Но сделает все, что в его силах, а в его силах многое. Лично, вместе со своим покровителем, под различными предлогами он совершит большой тур по всем ключевым гарнизонам Бенгальского президентства — и посетит дворцы многих влиятельных раджей и князей. Азимулла Хан и Нана Сахиб — странная парочка из мусульманина и индуиста — лично навестят или завяжут тайную переписку с правителями Ассама, Джайпура, Джамму, Джодхпура, Бароды, Хайдерабада, Колапура, Индора. Другие люди отправятся по другим маршрутам. Никто не будет знать, о чем ведутся разговоры. Никто даже не будет подозревать, что какие-то разговоры ведутся — до тех пор, пока не станет слишком поздно.

К пороховой бочке приладили фитиль.

 

Далее: часть вторая