Вся серия

Если я в чём и уверен, так это в том, что в своём мире могу защитить тебя. Но сможешь ли ты защитить меня в твоём?

— х/ф «Рейд»

В первой части нашего исследования мы узнали, как голландцы проникли в Ост-Индию и подчинили себе существовавшие там мусульманские политии. Сегодня мы поговорим о том, как голландцы укрепили свою власть над ними … чтобы вскоре её потерять навсегда.

Какой ответ на вызов джихадистов приготовили голландские исламоведы? Какой след в истории Индонезии оставили христианские миссионеры и усилия колонизаторов по улучшению имиджа доисламской Явы? Чем занимались исламисты Ост-Индии в годы Второй Мировой? И, на конец, почему голландцы, в отличие от британцев и французов, не сумели сохранить своё влияние в бывшей колонии? На эти и многие другие вопросы мы постараемся ответить в сегодняшнем материале.

Шрам на сердце тьмы

В начале 1870-х, когда только Африка оставалась неподелённой между европейцами, в Юго-Восточной Азии ещё оставались независимые туземные политии. К числу таковых относился и султанат Аче, который также являлся одним из крупнейших центров ислама в регионе. К этому моменту произошёл очередной скачок спроса на перец, и Аче, как большой экспортёр перца (ещё в 1820-х на султанат приходилась половина всего производства перца в мире), оказался в центре внимания. Момент был неподходящим, поскольку в султанате полным ходом шла деволюция власти: борьба местной знати с султаном погрузила страну в состояние анархии, и в регионе расцвело пиратство. Консервативное исламское духовенство Аче выступало в этом конфликте на стороне султана и продвигало идею полной передачи судебной и исполнительной власти от знати к шариатским судам. В итоге голландцы вторглись в Аче, чтобы навести там порядок. В авангарде сопротивления колонизаторам встали исламисты, что привело к 30-летней войне. По итогам войны голландцы захватили регион, но потеряли 30 тысяч человек, а местным это стоило 70 тыс. жизней. Собственно, продолжительность конфликта была обусловлена тем, что он вызвал большой отклик в исламском мире. Из Мекки на восток потянулся ручей проповедников, добровольцев и просто жертвователей на нужды сопротивления. Потоку людей и товаров помогло открытие Суэцкого канала, благодаря которому серьёзно увеличилась проходимость судов в этом районе.

На фоне этой войны, сердцем которой являлось исламское духовенство Аче, голландское правительство приняло решение более тщательно изучать ислам с целью замирить эту территорию после военной победы. Нельзя сказать, что до Ачехской войны голландцы совсем не интересовались религией своих подданных. Ещё в первой половине XVII века, при ОИК, для менеджмента компании составлялись руководства и глоссарии, в которых разъяснялись основные исламские концепты. Но этим дело и ограничивалось.

Всё изменилось, когда в годы войны против джихадистов в Ост-Индию прибыл ориенталист Христиан Снук-Хюргронье. В начале 1890-х он стал советником колониального правительства по вопросам ислама, поскольку он имел колоссальный опыт в исламских штудиях (достаточно сказать, что он совершил паломничество в Мекку, где успешно выдавал себя за мусульманина). Что характерно, он был очень плохого мнения об этой религии и её носителях.

Внимательно изучив ситуацию в Аче, он пришёл к заключению, что колониальные власти должны и могут уничтожить политический ислам, опираясь на туземную аристократию и власть адатов, в то же время придерживаясь принципа религиозной нейтральности и не отдавая предпочтения никакой религии. По его мнению, колониальные власти должны были уважать религиозные права подданных-мусульман, не просто сняв ограничения на паломничество в Мекку, но даже поставив этот процесс под государственный контроль и придав ему больший масштаб. Одновременно с этим Снук-Хюргронье предлагал создать полностью светскую систему образования для туземных элит Индонезии, на 100% подконтрольную голландцам и внушающую туземцам европейские ценности. Предполагалось, что комплекс этих мер в сочетании с продолжающимся экономическим развитием Индонезии приведёт к отпадению местных от ислама и принятию ими европейских порядков. У вас не возникает ощущения дежавю?

Всё правильно, точно так же думали русские завоеватели Туркестана. Единственная существенная разница заключалась в том, что Снук-Хюргронье полагал целью колониальных властей сначала создать «евроислам», который будет полностью лояльным к колониальным властям. Ввиду этого предполагалось, что не следует мешать распространению ислама в «непокрытых» областях Ост-Индии, где он способствовал отмиранию «ещё более непрогрессивных» вариантов жизненного уклада — например, матриархата среди народа минангкабау на Западной Суматре.

Надо сказать, у него был предтеча — Карел Фредерик Холле (1829–1896), сын чайного плантатора. Начало его работы на колониальную администрацию пришлось на 1840-е годы, когда управленцев куда больше заботили вопросы выжимания из местных крестьянских хозяйств нужных объёмов сельскохозяйственных культур, поэтому к нему почти не прислушивались. А зря, человек явно опережал своё время. Например, он предлагал сунданский алфавит, чтобы вывести сундов из арабской письменной традиции. Его идеи борьбы с политическим исламом опередили своё время, но до Ачехской войны на них никто не обращал внимания. Любопытно, что Холле женился на туземной женщине, и его шурин, Меса, был верующим мусульманином и даже совершил хадж. Впрочем, некоторые идеи Холле получили развитие — позднее, когда в начале XX века Снук-Хюргронье затеял масштабную пропагандистскую программу среди населения колонии, малайский («лингва франка» в общении между колонизаторами и туземцами) в издаваемых газетах начали переводить с арабского алфавита на латиницу с целью «деисламизации» местной культуры.

Не все из идей Снук-Хюргронье (на своём посту он проработал до 1906 года) были реализованы полностью, но сама его активность отражала тренд на вовлечение метрополии в жизнь колонии. Этот процесс начался ещё в первом десятилетии XIX века, когда у власти находилась бонапартистская администрация Германа Дандельса, наступавшая на местных правителей и занимавшаяся организацией труда туземных крестьян. Британские оккупанты продолжили этот тренд, как и наследовавшая им администрация королевства.

Закят*араб.: «закят» — обязательный годовой налог в пользу бедных империи

В течение всего XIX века голландцы централизовали контроль над территориями, приобретали новые (Аче), «заново подчиняли» старые (в частности, Бали) и логично, что ближе к концу века озаботились вопросом о месте религии в местном обществе. В этот же период они занялись образованием местных элит и масштабными инфраструктурными вложениями. Хороший пример последнего: в 1867 году на всю Ост-Индию приходилось только 25 км железных дорог; уже через шесть лет протяжённость составила в 10 (!) раз больше, а к 1930-му в колониях было уже 7425 км железных дорог.

Можно сказать, что Голландия эволюционировала от коммерческой империи, в которой место генерал-губернаторов занимали торговые агенты с полномочиями послов, к полноценной европейской империи.

Как мы уже видели выше, контролировалась эта большая колония сравнительно небольшими силами. Это же соотношение сил сохранилось и в начале XX века: в 1905 году на 37 миллионов населения Индонезии приходилось только 15.8 тыс. белых солдат и офицеров армии и флота, которых подкрепляли 26.2. тысячи индонезийцев. Впрочем, сами они себя индонезийцами тогда не считали и идентифицировали себя сообразно месту происхождения. В частности, 68% туземцев в армии были яванцами и оценивали себя именно как уроженцев острова. В то же время «внешние острова» (т. е. за пределами Явы) начинали приобретать больший вес в экономике колониальной империи: уже в 1930-м 55.3% колониального сырья (кофе, нефть, чай и прочее) приходило с островов за пределами Явы. Ввиду этого колонизаторы стали большее внимание уделять развитию этих территорий, что вызвало недовольство яванцев и стало одним из поводов (но, конечно, далеко не единственным) к оформлению туземного политического движения за права коренного населения. В этом плане особняком стояла группа местных метисов (случившихся от браков между европейцами и туземцами), которые обладали всеми правами белых голландцев — это была группа лояльная, но не пользовавшаяся в среде несравнимо более многочисленных автохтонов влиянием и авторитетом. При этом голландский язык не был распространённым языком колонии. В этом плане Ост-Индия была уникальной европейской колонией: здесь колонизаторы предпочитали (!) общаться с местными и доводить до них директивы колониальной администрации на туземном малайском и даже не особо поощряли изучение голландского языка местными.

Слабым местом системы была недостаточность охвата туземных детей колониальными школами. Справедливости ради отметим, что голландцы серьёзно вложились в этот процесс: если в начале XX века в колониальных школах учились 265 тыс. местных, то через тридцать лет их стало 1.7 млн. Но даже тогда они представляли всего лишь 8% (!) от молодого населения колонии и 2.8% (!!) от всего населения — то есть абсолютное большинство индонезийцев оставались вне зоны досягаемости пропагандистских усилий голландцев.

Исламская компонента оставалась крайне неоднородной. Например, большинство яванцев (а это примерно 70% туземного населения Ост-Индии) являлись, в сущности, абанганами — то есть они не были фундаменталистами в вопросах ислама; из ислама они брали только часть внешних обрядов, но не глубокое содержание со строгим следованием шариату. Но ислам как идеология мобилизации работал очень хорошо, поэтому в колониальной Индонезии начали быстро возникать народные движения, в том числе с исламистским оттенком. Значительную роль в этом играли «импортные» знатоки религии: то были либо индонезийцы, возвращавшиеся с хаджа, либо представители компактной, но очень активной арабской диаспоры. В принципе, большинство индонезийских «хадрами»*Получившие название в честь местности Хадрамаут в Йемене, откуда в Индонезию прибывала большая часть оседавших там арабов, являлись, как это водится, торговцами и ремесленниками, но они привозили с собой и фанатичных проповедников, действовавших в ключе разжигания местной уммы. В конце концов индонезийский ислам развивался не в вакууме, и до Ост-Индии быстро доходили самые новые течения мысли в исламе — в том числе и панисламизм, поскольку после открытия Суэцкого канала сформировался другой, трансграничный интеллектуальный канал трансфера исламских текстов и идей «Каир-Мекка-Индонезия».

В принципе, исламизм был не единственной формой выражения недовольства — ведь основной причиной подъёма индонезийского национального движения стало правовое и имущественное неравенство; оно же послужило основным предметом всех дебатов. Характерный пример: первый профсоюз в Индонезии появился в 1905 году, для железнодорожных рабочих; сначала в нём состояли только европейцы, но очень быстро подавляющим большинством там стали туземцы — притом что они не обладали правом голоса. На первых порах мусульманские и трудовые мотивы переплетались так сильно, что различить их было нельзя. Но по большому счёту, сначала в массовом движении индонезийцев превалировал трудовой элемент. Религиозную часть взяли на вооружение, поскольку религию по старой памяти считали важной частью идентичности, «индонезийский — значит мусульманский». Достаточно сказать, что знаковая для движения за независимость организация под названием «Исламская лига» родилась в 1912 году как собрание антикитайски настроенных работников текстильной промышленности индонезийского происхождения. Но создание политизированных организаций давало возможность имамам и улемам, игнорируемым и нелюбимым колониальными властями, расширить свою зону влияния, и поэтому вскоре политический ислам стал частью общественной жизни пробуждающегося индонезийского общества.

Количество и размах деятельности трудовых и исламских движений сильно увеличились в ходе Первой мировой войны. Голландцы отвечали на всё это усилением полицейских и пропагандистских мер, но их ресурсы были слишком ограниченными, чтобы иметь длительный эффект. Экономический кризис 1930-х ограничил их ещё больше: полицейский штат расширять стало сложнее, а образовательные предприятия среди туземцев либо сокращались, либо не имели возможностей для расширения.

Впрочем, тут можно найти и позитивные [с точки зрения голландцев] тенденции. В начале 1920-х наметилось размежевание между непосредственно трудящимися (уже добившимися некоторых побед в плане повышения зарплаты и улучшения условий труда) и мусульманами (которым хотелось больше духовности). Также помогало и то, что за десятилетия усилий местной колониальной историографии (на которой выросли все образованные функционеры туземных движений) в истории Явы диспропорционально большое значение придавалось буддистской и индуистской составляющей, в то время как исламская компонента истории острова либо игнорировалась, либо объявлялась чуждой «народному духу». Идеалом для яванских трудящихся стал Маджапахит, местный аналог Киевской Руси или Древнего Китая — так давно, что не важно, а связи с объективной реальностью там ещё меньше. Голландское правительство уловило тренд и щедро спонсировало археологические изыскания в этой области и «реконструкцию древних яванских храмов доисламского периода». В общем, индонезийское общество, в котором и так хватало этнических и языковых границ, оказалось наэлектризовано до предела в результате создания раскола между «яванцами» и мусульманами.

Но и марксизм, и исламизм в равной мере доставляли проблемы голландской администрации, поэтому чем дальше, тем сложнее им было удерживать власть. По уму, им стоило выделить договороспособную и умеренную часть индонезийского движения и начать с ними переговоры — и либеральная часть «яванцев» для этого вполне подходила. Еще вариант — договориться с мусульманами, внушить им, что свой независимый султанат лучше общей большой Индонезии. Но в отличие от британцев, которые вывели дискурс антиколониального движения в Индии с «отнять все деньги у англичан и восстановить империю Моголов» на «развести мусульман и индусов по разным государствам», голландцы не стали играть в тонкие игры, и поэтому «яванский раскол» оказался временным (хотя и имел определённые последствия для истории независимой Индонезии). Протестное движение успешно распространяло общеиндонезийскую идентичность просто само по себе. Дошло до того, что к концу 1930-х в националистическом движении участвовали даже китайцы (!), по идее естественные компрадоры в колониальной структуре Ост-Индии.

С самого начала эпохи колониального владычества в регионе голландцы не особенно активно продвигали язык метрополии. Эта ситуация сохранялась и в начале XX века — по свидетельствам русского консула Модеста Бакунина, голландцы не поощряли изучение своего языка местными, предпочитая общаться с ними на малайском, о чём мы говорили выше. Из-за этого в период 1918–1940 гг. малайский язык (который потом стали называть в стране индонезийским) охватил все небелые сообщества колонии. Это находило своё отражение в печати: если после Первой мировой в Индонезии выходило 40 газет, то к моменту начала Второй мировой их было уже 400, и подавляющее большинство из них выходили на малайском.

Голландцы активно пытались «запрещать и не пущать», но в итоге просто упустили шанс поставить культурный мейнстрим под свой контроль. В конце концов, всё познаётся в сравнении: английский в Индии стал языком общения между разными народами, а в Индонезии голландский не укрепился, невзирая на то, что голландская империя была постарше английской.

В принципе, к концу 1930-х колонизаторам удалось временно подавить национальное выступление, но тут вмешалась война. В отличие от вишистской Франции, сохранившей под своим прямым управлением почти все колонии, Ост-Индия досталась голландскому правительству в изгнании. Поэтому в 1942 году Индонезия оказалась захвачена, а всех белых голландцев там просто интернировали в концлагеря и поломали всю систему колониального управления навсегда.

Голландская Ява в годы Второй мировой, отрывок из романа Джеймса Клавелла «Король крыс»:

— Я хотел бы попросить еды и воды, сэр, и если можно, ненадолго задержаться, чтобы отдохнуть.

— Ты называешь меня «сэр», когда три дня назад ты и другие белые называли нас «вогами» и плевали в нас?

— Я никогда не называл вас «вогами». Меня послали сюда, чтобы попытаться спасти вашу страну от японцев.

— Они освободили нас от отвратительных голландцев! Так же, как они освободят весь Дальний Восток от белых империалистов!

— Возможно. Но я думаю, вы пожалеете о том дне, когда они пришли!

— Убирайся из моей деревни. Убирайся вместе с остальными империалистами. Убирайтесь, пока я сам не позвал японцев.

— Сказано: «Если придет к тебе странник и попросит приюта, дай ему это и получишь ты благословение Аллаха».

Вождь смотрел на него изумленно. Орехово-коричневая кожа, короткий жилет — баджу, пестрый саронг и головная повязка — все, освещенное приближающимися сумерками.

— Откуда ты знаешь Коран и слова Пророка?

— Да славится имя его, — сказал Питер Марлоу. — Коран переводился на английский в течение многих лет многими людьми.

Он боролся за свою жизнь. Он знал, что, если сумеет остаться в деревне, он может найти лодку, на которой уплывет в Австралию. Он не умел управлять парусной лодкой, но стоило рискнуть. Плен был равносилен смерти.

— Ты правоверный? — спросил пораженный вождь.

Питер Марлоу колебался. Он легко мог притвориться мусульманином. Изучение Корана входило в его подготовку. Офицеры армии Его Величества служили во многих странах. Офицеры, следующие семейной профессии, обучались многим вещам, помимо официального образования.

В принципе, если отбросить в сторону японскую риторику про «Азию для азиатов», то драматических перемен в жизни местного населения не произошло и жить стало даже хуже (смертность выросла, а рождаемость упала). Сам по себе проект «совместной зоны процветания» ставил своей целью обеспечение Японии необходимым ей сырьём. «Освобождённая» Индонезия работала на нужды Японии, которая оставила у власти прияев и продолжала безжалостно выкачивать из страны все ресурсы, включая и трудовые (сотни тысяч индонезийцев японцы в добровольно-принудительном порядке отправили на работы в другие оккупированные страны). Но в целях купирования европейского влияния, японцы начали раскачивать местных националистов, которые потом поголовно встали на путь войны против Голландии. Собственно, индонезийские патриоты уже в начале 1930-х гг. предвидели возможность получения независимости по итогам вероятной японской интервенции, так что к подобному повороту дел оказались готовы. Им также помог тот факт, что большая часть Ост-Индии не была освобождена Союзниками в результате военных действий (в отличие от, скажем, Бирмы), поэтому окончание войны и возвращение голландских колонизаторов индонезийские борцы за независимость встретили во всеоружии и без существенных потерь.

Мусульманские лидеры тоже участвовали в деколонизации при японцах. Например, полевой командир Секармаджи Мариджан Картосувирьо при японцах развернул широкую антиголландскую деятельность и создал несколько крупных вооружённых отрядов, участвовавших в вооружённых акциях против голландцев во время и после Второй мировой. Но отношения между исламистами и японскими оккупантами в целом складывались неоднозначно. Например, наместников микадо напрягало упорное нежелание союзных мусульманских лидеров объявить войну Японии джихадом (японцы же не мусульмане), и они порывались запретить использование арабского (но сошлись на компромиссе: нерелигиозные предметы будут преподаваться в соответствии с японскими методичками). В целом японские оккупанты воспринимали ислам с тех же позиций, что и голландцы: эта религия виделась им как препятствие для эффективного управления, которое приходится терпеть. Поэтому с исламскими лидерами они сотрудничали с опаской. Это привело к тому, что в формировавшемся под японским крылом националистическом движении (которое стало зародышем правящих элит будущей независимой Индонезии) не оказалось значимых фигур политического ислама, и в политической программе место ислама было определено не очень конкретно, что потом сыграло свою роль в развитии страны. В этом есть известный парадокс — очень многие деятели эпохи войны за независимость вышли из семей верующих мусульман (сантри). Наверное, это роднит их с выходцами из джадидистских медресе тюркских регионов европейской части России, которые при советском режиме стали основными функционерами республиканских секулярных институтов.

После окончания войны голландцев ожидала война с вооружённым и готовым к восстанию народом Индонезии. Они по старой привычке пытались прокатиться на «английской попутке» и использовать британскую армию для завоевания своей Ост-Индии. Битва за Сурабаю, однако, стала не единичной полицейской операцией, но началом новой большой войны Индонезии за независимость. Голландцы сражались очень храбро, но проиграли эту войну, причём с треском: навязанную Индонезии «федеральную» структуру власти нового государства ликвидировали уже после окончательного ухода голландцев, и эхом этого стала гражданская война против региональных командиров в конце 1950-х. Что касается места ислама, то радикальные исламисты заняли неправильную третью сторону ещё в ходе войны за независимость. В 1948-м друг японцев Картосувирьо объявил себя имамом и создал на западе Явы исламское государство, и после изгнания голландцев воевал с бывшими соратниками в лице нового центрального правительства. Война этой политии (существовавшей, как и современное ИГ, за счёт обирания населения и набегов) против индонезийского государства продлилась до начала 1960-х, и уже индонезийские власти устраивали полноценные колониальные экспедиции на эти территории с десятками тысяч убитых, сожжением деревень и мечетей.

Упомянутое размежевание между «яванцами» и мусульманами в 1920-х привело к тому, что политический ислам оставался за пределами правительства Индонезии, хотя в 1950-х исламские партии пользовались популярностью в стране. Впрочем, этот праздник азиатской демократии закончился с установлением в стране диктатуры (сначала Сукарно, а потом Сухарто), и исламистов сначала вытолкали из легального политического поля, а потом и вообще начали убивать и преследовать (как, впрочем, и многих других диссидентов). Сыграло свою роль то, что большая часть офицерства в 1950–1960 гг. принадлежала к «яванской» культурной традиции, где, как мы уже говорили, ислам воспринимался как занесённый извне элемент.

По иронии судьбы, власти независимой Индонезии тоже получили 30-летнюю войну с исламистами в Аче, которая закончилась «боевой ничьей».

Но выходя за хронологические рамки нашего исследования, отметим, что в последние годы исламисты берут реванш и набирают силу в индонезийской внутренней политике.

Деколонизация также привела к исходу в Нидерланды примерно 300 тыс. человек небелого населения Ост-Индии. В основном это люди смешанного происхождения, туземные христиане или представители вестернизированных элит колониальной эпохи. Но были и мусульмане. Бойцы голландской армии родом с Амбона всю войну сражались против независимости Индонезии, и после получения страной независимости пытались отделиться и создать свою Южно-Молуккскую Республику. Они проиграли и свыше десяти тысяч молуккских солдат и офицеров уехали в бывшую метрополию. По просьбе лидера мусульманской части этой диаспоры Ахмеда Тана (насчитывавшей всего 300 человек или 2.5% от размера общины — подавляющее большинство молуккцев были христианами), голландские власти отделили их от молуккцев-христиан, признали уже заключенные в их сообществе исламские браки, взяли за зарплату имамов и проспонсировали строительство мечети для членов общины.

Свои для чужих в своей стране: христианство в Ост-Индии

Прежде чем мы завершим разговор об исламе в колониальной Ост-Индии, стоит поговорить о таком нетипичном явлении в мусульманских колониях, как христианские миссии. Например, в Русском Туркестане, Британской Индии и Французском Алжире деятельность христианских миссионеров ограничивалась, и основная работа европейских священников была сконцентрирована на нуждах уже существовавших там христианских сообществ и окормлении белых колонистов, которые изначально являлись христианами. Голландцы же, несмотря на репутацию людей, более интересующихся деньгами, вложили много времени и сил в христианизацию колоний.

К началу XIX века из 7 млн населения всего архипелага (включая территории, остававшиеся в собственности португальцев — потом их всё равно получили голландцы) примерно 85% населения являлись мусульманами, дальше шли буддисты и индусы, и совсем небольшим было сообщество христиан, составлявших 0.7% населения. Тем не менее европейские миссионеры не отчаивались и открывали новые миссии, на что колониальные власти смотрели позитивно, поскольку практически все миссии являлись больницами с докторами, которых вечно не хватало.

Любопытно то, как христианские миссионеры видели просвещаемое ими население. Немалую роль играла «авраамическая солидарность», поскольку миссионеры считали мусульман стоящими на более высокой ступени морально-нравственного развития, нежели представителей местных азиатских конфессий или язычников.

В принципе, усилиями проповедников удалось укрепить и расширить христианскую общину. Не будем говорить за всех, но там было много истинных подвижников и больших энтузиастов своего дела, которые обладали огромным авторитетом в глазах местных. Например, Людвиг Номменсен (1834–1918) выучил язык и традиции батаков, и участвовал в обсуждениях вопросов, связанных с использованием адатов. Альберт Крюйт (1869–1949) тоже хорошо знал местные традиции и мог пройти пешком всю территорию Центрального Сулавеси (две Бельгии).

Впрочем, более масштабному успеху помешали следующие препятствия:

1) В преимущественно мусульманских регионах христианство само собой стало религией низших страт населения — то есть рабов и вольноотпущенников. По мере того как аболиционизм укреплял свои позиции, этот пул новообращённых иссякал, а мусульмане не желали быть аффилированными с теми, в кого ещё вчера плевали. Дальше рост достигался только за счёт рождаемости среди уже обращённых и некоторого процента обращённых среди китайцев.

2) Позыв к обращению был направлен на индивида. Но происходило это в коллективистской среде, поскольку абсолютное большинство индонезийцев жили и трудились в составе общения. Ввиду этого коллективный прессинг оказывался слишком велик. В экономическом смысле это означало следующее: поскольку частной собственности на обрабатываемую землю у членов общины не имелось, то новообращённый христианин оказывался перед реальной угрозой лишиться средств к существованию. В этой ситуации миссии увеличивали свою паству или покупая небольшие наделы для новообращённых, или обеспечивая их работой в достаточном объёме — но по понятным причинам ресурсы миссий как работодателей были очень небольшими.

Но причины принимать христианство всё же имелись:

1) Христианство ассоциировалось с расой господ, и принятие этой религии в глазах некоторой части индонезийцев позволяло им получить статус выше. На практике это суждение не подтверждалось, поскольку бытовой расизм так или иначе ограничивал возможности неевропейского населения Ост-Индии. Но всё же этот фактор существовал.

2) Дешевизна. Достаточно сильный аргумент: христианство не требовало жертвоприношений или каких-либо серьёзных материальных жертв со стороны последователей, что было (и остаётся) несомненным плюсом.

3) Простота жизненного уклада. Кроме десяти заповедей, вполне разумных с точки зрения любого мыслящего индивида, там нет никаких особенных запретов — в отличие от ислама. Например, некоторые принимали христианство просто потому, что не хотели отказываться от свинины.

Тем не менее у миссионеров имелись однозначные истории успеха, ставшие результатом совпадения их интересов с целями колониальной администрации. Откровения Снук-Хюргронье власти восприняли как хороший повод ограничить влияние ислама там, где это возможно. И в качестве площадки для экспериментов они выбрали запад острова Флорес, где проживало множество разных народов, редко пересекавшихся друг с другом по причине отсутствия дорог и наличия горных преград. Только мусульманских политий там насчитывалось четыре штуки, и они сильно отличались друг от друга. Голландцы смогли толком подчинить эти территории лишь в начале XX века. Учитывая то, что значительная часть острова ещё не принадлежала ни к одной из крупных конфессий, то местные власти решили простимулировать христианизацию и призвали на помощь португальских католических миссионеров, которым оказывали всяческое содействие. К примеру, колонизаторы больше инвестировали в инфраструктуру христианизируемых районов, игнорируя мусульманские. Миссионеры воспользовались своим положением, и вскоре де-факто образовательная система в регионе оказалась под контролем миссий. В результате христианство пустило на острове глубокие корни, и уже в 1930 году правящим раджой всего острова стал католик туземного происхождения, вошедший в историю под своим европейским именем Александр Бароек.

Нетипичные лица яванского христианства Восточной Явы

Кроме миссионеров-европейцев активно работали также и местные толкователи европейской религии. Вот сжатые истории некоторых из них.

С. Л. Кулен (1773–1873) — сын русского эмигранта и яванской аристократки. Он совмещал христианские обряды с яванскими традициями и обычаями (включая мусульманские). У него было несколько семей — одна европейская на Сурабае, и та, с которой он жил в своей миссии на востоке Явы, где жила как минимум одна его местная жена. До нас дошла его молитвенная формула, сильно напоминающая суфийский зикр: «верую в Аллаха единого, нет Бога кроме Бога, Иисус Христос есть Дух Господа, который являет превосходство в своей власти».

Садрах Сурапраната (1835–1924) — ещё один интересный персонаж из местных. Он переделал христианство под традиции яванцев. Например, Иисуса он объявил «справедливым царём» (яван.: ratu adil) из местной мессианской традиции, христианскую церковь объявил мечетью, а себя её христианским имамом. В 1890-м его сообщество достигло отметки в 7 тыс. человек в 370 деревнях.

К концу голландского владычества «туземной» версии христианства придерживались от 20 до 60 тыс. жителей Восточной Явы. Представители «мейнстримных» миссий считали их фактически еретиками и конкурировали с ними за внимание паствы.

Христиане остаются значимой силой во внутрииндонезийской политике. Один из них, Басуки Чахая Пурнама, даже недавно стал губернатором столицы. И что весьма симптоматично, получил два года тюрьмы за оскорбление ислама ввиду беспрецедентного давления, оказанного на власти набирающими силу исламистами — из чего можно сделать некоторые выводы о возможных проблемах, которые ожидают Индонезию в скором будущем.

Заключение

Голландия — это уникальный пример европейской империи, которая показывает, как не надо вести дела. А именно — обладая в десятки раз меньшим населением метрополии вести диалог с колониальными подданными с позиции чистой силы. К слову, даже Российская Империя, обладавшая огромными ресурсами белого европейского населения и завоевавшая менее населённые мусульманские территории на Кавказе, в Поволжье и Средней Азии, вела на них впоследствии куда более тонкую игру. Голландцы умудрились провалиться практически по всем параметрам и даже настроили против себя китайцев, которые были их естественными союзниками в ограблении колонии. Ну и самое главное: голландцы столетиями игнорировали ислам, и соответствующая научная школа у них появилась совсем поздно, ближе к концу XIX века — то есть на заре индонезийского национального движения, когда было слишком поздно. Для имамов и улемов голландцы не ощущались носителями местной легитимности (в отличие от русского Белого Царя у мусульманских народов; или даже французских колонизаторов, в проповедях состоящих на колониальной службе имамов и мулл) — колонизаторов они воспринимали как периодически приходящих за налогами и сырьём оккупантов, каковыми голландцы и являлись. Ну а отсутствие усилий по введению голландского языка в повсеместное употребление местных диалектов окончательно похоронило возможность создания «голландского» культурного дискурса в Индонезии.

В принципе, происходящее в голландских колониях являлось альтернативным вариантом Британской Индии: что получилось бы на субконтиненте, если бы англичане не дали колонии определённого градуса политической автономии и не построили там политическое поле, на котором шла постоянная игра на понижение. Голландцы не стали дробить Ост-Индию на султанаты и республики, шпиговать националистическое движение предателями и провокаторами — и потому получили не «Нидерландское Содружество» со множеством слабых государств в регионе и бывшей метрополией в качестве финансового центра и политического арбитра, а единую сильную Индонезию, которая сегодня является значимым игроком в регионе. И да: если у Британии в бывших колониях сохранились значительные позиции, и для многочисленных местных лимитрофов англичане по-прежнему являются последней инстанцией, то голландцев изгнали из Индонезии с концами. Конечно, мы рассуждаем уже с позиции послезнания, но как можно было даже в 1923 году всерьёз считать, что небольшая Голландия сможет удержать многомиллионную Индонезию одними лишь репрессиями, не обращаясь к soft power?

К слову, подход Голландии — это то, как выглядит «эффективная стратегия Ермолова по умиротворению мятежных территорий» в популярном представлении значительной части правой общественности. В кавычках, потому что реальный Ермолов кроме проведения военно-полицейских акций строил за свои деньги мечети, заключал исламские браки и, в общем-то, проводил довольно хитрую многоуровневую стратегию замирения колоний, в которой насилие играло роль лишь одного из инструментов. А по сравнению с голландцами русский генерал выглядел вообще как чистый Макиавелли.

Впрочем, были у голландцев и интересные находки, не получившие должного развития. Главным образом, это использование «богатого культурного наследия» доисламской Явы, которое позволило расколоть складывающуюся нацию. Впоследствии этот раскол преодолели уже в независимой Индонезии, но путём больших жертв, и то лишь потому, что голландцы не сильно упирали на эту идею в своё время.

Также голландцы смогли оставить в этой стране заметный христианский след, что тоже является большим достижением — пусть они не сумели воспользоваться этим фактором в должной мере. Во всяком случае, в отличие от построек колониальной эпохи, такое сообщество может жить своей жизнью и оказывать влияние на внутреннюю политическую жизнь всей страны — а это дорогого стоит.

В любом случае Голландия прошла в своей мусульманской колонии очень долгий путь, и по его завершении оставила нам противоречивое, но ценное наследие, заслуживающее изучения.

Список источников и литературы:

Книги

Michael Laffan «Makings of Indonesian Islam: Orientalism and Narration of Sufi Past»

Michael Laffan «Islamic Nationhood and Colonial Indonesia: The Umma Below the Winds»

Albert Shrauwers «Colonial Reformation in the Highlands of Central Sulawesi, Indonesia, 1892-1995»

Ph. Coolhaas «A Critical Survey of Studies on Dutch Colonial History»

W. Van Welderen Rengers «The Failure of a Liberal Colonial Policy: Netherlands East Indies, 1816–1830»

Dr. A. D. A. Kat De Angelino «Colonial Policy: Volume II The Dutch East Indies»

Jennifer L. Foray «Visions of Empire in the Nazi-Occupied Netherlands»

Jan Sihar Aritonang, Karel Steenbrink «A History of Christianity in Indonesia (Studies in Christian Mission)»

M.C. Ricklefs «A History of Modern Indonesia since c.1200» (3^rd edition)

Theodore G. Th. Pigeaud, H. J. de Graaf «Islamic States in Java 1500–1700»

Abdelkader I.Tayob «Islam in South Africa: Mosques, Imams, and Sermons»

Benedict Anderson «Java in a time of revolution»

А.М. Хазанов «История Индийского океана (XVI–XIX вв.)»

Сборник «Новая история колониальных и зависимых стран. Том 1»

М.М. Бакунин «Тропическая Голландия. Пять лет на острове Ява»

Статьи

A.C.M. Kappelhof «The Dutch and radical Islam in nineteenth-century Sumatra: The Padri War (1821-1837), the Aceh War (1873-1903) and their aftermaths»

M.J.M. Maussen «Constructing mosques: the governance of Islam in France and the Netherlands»

Arthur Weststeijn «Love alone is not enough: treaties in XVII century Dutch colonial expansion»

Harry J. Benda «Christiaan Snouck Hurgronje and the Foundations of Dutch Islamic Policy in Indonesia»

Dietrich Jung «Islam is a problem: Dutch religious politics in the East Indies»

Karel Steenbrink «Dutch Colonial Containment of Islam in Manggarai, West-Flores, in Favour of Catholicism, 1907-1942»

Allan A. Samson «Army and Islam in Indonesia»

William R.Roff «Customary Law, Islamic Law, and Colonial Authority: Three Contrasting Case Studies and their aftermath»

Raden Abdulkadir Widjojoatmodjo «Islam in the Netherlands East Indies»

Robinson «Ulama, Sufis and Colonial Rule in North India and Indonesia»

Kuitenbrouwer «Aristocracies under Colonial Rule: North India and Java»

D.H.A. Kolff «Administrative Tradition and the Dilemma of Colonial Rule: An Example of the Early 1830s»

C.A. Bayly «Two Colonial Revolts: The Java War, 1825–30, and the Indian ’Mutiny’ of 1857-59»

J.C. Heesterman «State and Adat»

Бернард Аденей-Ризакотта «Индонезия и будущее Ислама»

В.А. Тюрин «Батавия город и его торговля (XVII–XVIII вв.)»