Россия и Пруссия, враги или партнеры? Часть VIII

Ранее: часть VII

Эта часть у нас будет больше посвящена России, хотя не избежим мы и прусских дел, а также сравнения с развитием России и Пруссии — вопросы, поднимаемые в этой главе, слишком уж важны для дальнейшего повествования.

26 сентября 1815 года в Париже на обломках Первой Империи русские, пруссаки и австрийцы заключили договор о Братском и Христианском союзе, который позже вошел в историю как Великий Альянс или Священный союз. Поскольку русские и иностранные источники считают, что принципы Священного союза полностью определяли политику России и Пруссии последующие 40 лет, необходимо привести документ полностью, благо — он небольшой:

Во имя Пресвятой и Нераздельной Троицы.

Их Величества, Император Австрийский, Король Прусский и Император Российский, вследствие великих происшествий, ознаменовавших в Европе течение трех последних лет, наипаче же вследствие благодеяний, которые Божию Провидению было угодно излиять на государства, коих правительства возложили свою надежду на единого Бога, восчувствовав внутреннее убеждение в том, сколь необходимо предлежащий державам образ взаимных отношений подчинить высоким истинам, внушаемым вечным Законом Бога Спасителя, объявляют торжественно, что предмет настоящего акта есть открыть перед лицом вселенной их непоколебимую решимость как в управлении вверенными им государствами, так и в политических отношениях ко всем другим правительствам руководствоваться не иными какими-либо правилами, как заповедями сей святой веры, заповедями любви, правды и мира, которые, отнюдь не ограничиваясь приложением их единственно к частной жизни, долженствую, напротив того, непосредственно управлять волею царей и водительствовать всеми их деяниями, яко единое средство, утверждающее человеческие постановления и вознаграждающее их несовершенства. На сем основании их

1. Соответственно словам Священных Писаний, повелевающих всем людям быть братьями, три договаривающиеся монарха пребудут соединены узами действительного и неразрывного братства и, почитая себя как бы единоземцами, они во всяком случае и во всяком месте станут подавать друг другу пособие, подкрепление и помощь; в отношении же к подданным и войскам своим они, как отцы семейств, будут управлять ими в том же духе братства, которым они одушевлены, для охранения веры, мира и правды.

2. Посему единое преобладающее правило да будет, как между помянутыми властями, так и подданными их, приносить друг другу услуги, оказывать взаимное доброжелательство и любовь, почитать всем себя как бы членами единого народа христианского, поелику три союзные государя почитают себя аки поставленными от Провидения для управления тремя единого семейства отраслями, а именно — Австриею, Пруссиею и Россиею, исповедуя таким образом, что Самодержец народа христианского, коего они и их подданные составляют часть, не иной подлинно есть, как Тот, Кому собственно принадлежит держава, поелику в Нём едином обретаются сокровища любви, вéдения и премудрости бесконечные, то есть Бог, наш Божественный Спаситель Иисус Христос, Глагол Всевышняго, Слово жизни. Соответственно с сим, их величества с нежнейшим попечением убеждают своих подданных со дня на день утверждаться в правилах и деятельном исполнении обязанностей, в которых наставил человеков Божественный Спаситель, аки единственное средство наслаждаться миром, который истекает от доброй совести и который есть прочен.

III. 3. Все державы, желающие торжественно признать в сем акте священные правила, и кои почувствуют, сколь нужно для счастья колеблемых долгое время царств, дабы истины сии впредь содействовали благу судеб человеческих, могут всеохотно и с любовью быть приняты в сей Священный Союз.

Первое, что можно отметить: уже по фирменному стилю Александра I видно, что документ составлялся русским императором. Именно поэтому он такой путанный и противоречивый. Главный смысл документа — обоюдные договоры о взаимопомощи в случае каких-либо проблем внешнего или внутреннего толка, и как основа — христианская религия. В принципе, договор был открыт для других стран, и монархи пригласили присоединиться к альянсу всех государей Европы за исключением Папы Римского и султана Турции. С султаном понятно, ибо союз предполагается на основе христианской религии, а папа-то тут при чем?

Дело в том, что папа Пий VII наотрез отказался поддержать идею Священного союза, считая, что Александр I создает теократию в том смысле, что русский царь объединяет Европу под своим началом, и тем самым занимает место… самого папы Римского. А на это Святой Отец пойти не мог.

Как же восприняли подписание документа страны-участницы и другие государства? Меттерних прямо назвал договор об Альянсе «совершенно пустым и трескучим документом». Позже он говорил, что подписанный договор стал яблоком раздора в Европе: «Одни партии, враждебные государям, лишь и ссылались на этот акт, пользуясь им, как оружием, для того, чтобы набросить тень подозрения и клеветы на самые чистые намерения своих противников».

Британия к Союзу не присоединилось, мотивируя свой отказ тем, что договор содержит какие-то абстрактные идеи вместо реальных договоренностей и обязательств. Кроме того, Соединенное Королевство объявило, что будет проводить политику невмешательства в европейские дела, ибо, по словам лорда Каслри, «Лондон за последние 20 лет сильно устал от Европы и ее проблем».

Прусского короля Фридриха Вильгельма III больше интересовало приращение его страны — на Венском Конгрессе он получил Вестфалию и Рейнскую область, то есть появились новые территории, которые надо было пруссифицировать, чем король и занялся. Большую армию — ради экономии бюджета — он восстанавливать не стал, ограничившись ландвером, и от предложений создать конституционную монархию с негодованием отказался, апеллируя к подписанному договору о Священном союзе и трактуя его как не только соглашение о сохранении границ, но и образов правления в странах-подписантах. Опять-таки, из-за совершенно непонятного стиля, размытых и неясных трактовок, составленных Александром, каждый понимал подписанный документ, как захочется, ну или как выгодно.

Ну а теперь о самом веселом — о том, как понимал подписанный документ Александр I. На Веронском конгрессе он сказал французскому посланнику по поводу Греческого восстания следующее:

Я покидаю дело Греции потому, что усмотрел в войне греков революционный признак времени. Что бы ни делали для того, чтобы стеснить Священный союз в его деятельности и заподозрить его цели, я от него не отступлюсь. У каждого есть право на самозащиту, и это право должны иметь также и монархи против тайных обществ; я должен защищать религию, мораль и справедливость.

Эти слова заставляют просто подскочить со стула! Как так? Выше вы читали документ, где Иисус Христос как бог, и христианство как религия должны «непосредственно управлять волею царей и водительствовать всеми их деяниями, яко единое средство, утверждающее человеческие постановления и вознаграждающее их несовершенства». И вот христианское население Греции борется против иноверцев-мусульман, и русский царь… поддерживает не христиан, а турок! Он говорит, что задача Священного союза — бороться с революциями, а не поддерживать христианство как религию, что собственно и изложено в основополагающем документе! Воистину, ну нельзя было Александра с его косноязычием подпускать к составлению таких важных бумаг! Что же он имел в виду, составляя подобный договор?

Графиня Эдлинг, входившая в ближайшее окружение Александра I, отмечала в своих мемуарах:

Этот знаменитый акт подписан был, с немногими исключениями, всеми державами, но они подписывали его, не понимая его смысла и не давая себе труда уяснить его значение. Приобретение или уступка какой-нибудь деревни вызвали бы, наверное, бесконечные переговоры, а здесь дело шло только об идее.

Никто не хлопотал о ней, как будто бы идеи никогда не производили переворота в мире… Проникнутый сознанием благодати, осенившей Россию, Александр не колебался заявить этим актом веры дух, в котором должны бы были управлять христианские государи христианскими народами. Его идея, быть может слишком возвышенная для большинства государей, не была понята и превратила императора в глазах одних в фанатика и слабоумного, а в глазах других в ловкого и хитрого макиавеллиста. Я видела, как некоторые немецкие князья, пропитанные теориями ХVIII века, подписывали этот христианский акт с негодованием, которое они вынуждены были вследствие своей слабости скрывать в присутствии императора.

Если упростить всю эту массу слов и сказать прямо — трактат о Священном союзе был фикцией, прежде всего потому, что он не нес никакой смысловой и практической нагрузки. Александр же, в ту пору увлекавшийся религиозной мистикой, продолжал объяснять все с позиции религии. Так, 25 марта 1816 года царь в циркулярной ноте дал такое объяснение смысла Священного союза: «Единственная и исключительная цель союза» состоит «только в поддержании мира и в соглашении всех нравственных интересов народов, поставленных волею Божеского Провидения под сенью креста».

То есть поддержание мира в Европе — ну уже хоть что-то. Далее:

Если искать в этом акте только то, что он содержит… то приписываемые союзу завоевательные помыслы окажутся просто химерами. Союз никому не угрожает и никто не вынужден приступить к нему. На нем только должны покоиться незыблемые основы европейского мира и общего благополучия.

Ага, то есть союз не наступательный, а оборонительный. Но против кого? Чуть ранее, в манифесте от 25 декабря 1815 года, Александр сообщает, что монархи России, Австрии и Пруссии обязались данным союзом ради достижения «покоя и благоденствия народов» руководствоваться «как между собою, так и в отношении» к своим подданным учением Иисуса Христа, «благовествующего людям жить… не во вражде и злобе, но в мире и любви».

Опять ничего не понятно.

И лишь в 1818 году на Аахенском конгрессе принципы и параметры Священного союза стали определяться. Что было постановлено? Ну, во-первых, из Франции выводились оккупационные войска союзников, за это Франция должна была выплатить контрибуцию в 265 миллионов франков. Далее, Англия, Россия, Австрия, Пруссия и Франция заключили Пятерной союз о незыблемости границ в Европе, но при этом бывшие союзники по борьбе с Наполеоном подписали особый секретный протокол, возобновлявший их обязательства в соответствии с Шомонским трактатом в случае революционных или военных выступлений во Франции.

То есть основное направление Священного союза — не дать Франции завоевать гегемонию в Европе и вписать ее в ту политическую модель мира, которую создали Англия, Россия, Австрия и Пруссия.

Реальность разбила все эти планы. В 1820 году началась революция в Испании. Вернее, даже не так. В 1814 году испанский король Фердинанд VII, вернувшись к власти, отказался подтвердить Кадисскую конституцию 1812 года, которая делала из Испании конституционную монархию. Может быть, это сработало, если бы Фердинанд был умелым политиком и администратором, вот только правитель из него был никакой. Никакие экономические реформы не проводились, страна жила тем, что втридорога занимала в долг у Англии и Франции, и бездумно тратила эти деньги, пытаясь вернуть восставшие в Латинской Америке колонии. В 1817 году министр Мартин де Гарай предложил проект реструктуризации национального долга (логично, ибо Испания платила долги и за себя, и за свои уже отделившиеся колонии). В 1818-м он отправлен в отставку. Началось закручивание гаек, что вызвало всеобщее недовольство, в том числе в армии. Котел всенародного недовольства бурлил шесть лет, ну а потом рвануло. 1 января 1820 года в Лас-Кабесас-де-Сан-Хуан (недалеко от Севильи) части, отправлявшиеся в Южную Америку для борьбы с тамошними инсургентами, восстали. Изначально жалобы были самые обычные — войска уже шесть месяцев не получали жалование, были плохо снабжены и обмундированы. Полковник Рафаэль де Риего объявил о признании Кадисской конституции, и вместе с примкнувшими к нему солдатами арестовал начальника экспедиции Энрике Хосе О’Доннела, графа де ла Бисбаля. В результате войска вместо Америки двинулись внутрь Испании, поддерживаемые крестьянами и горожанами, а вскоре мятеж произошел и в Мадриде. Фердинанд VII, скрипя зубами, был вынужден подписать соглашение о Конституции, и в Испании была провозглашена конституционная монархия.

Естественно, что пришедшие к власти либералы не имели ни программы, ни умения вести государственные дела. Вскоре Кортесы раскололись на две враждовавшие друг с другом фракции — докеанисты (doceañistas) и умеренные. Первые говорили о том, что голос короля может быть только совещательным, вторые — что решающим. Вскоре появилась и третья фракция — «горячие головы» (veinteañistas), она выступала за лишение Фердинанд власти и начало либеральных реформ как в области экономики, так и в области внутренней политики.

Естественно, что коль скоро правящие кланы не могли договориться о единой политике, страна начала катиться в тартарары. В 1822 году в Мадриде произошел мятеж Королевской гвардии, которая пыталась разогнать Кортесы и ввести единоличное правление Фердинанд VII, при этом два батальона чуть ли не штыками заставили короля дать согласие на разгон парламента и на возврат к абсолютистскому правлению. Естественно, что возврат этот оказался абсолютно номинальным, страна уже была в раздрае, начались восстания, инициированные тайными организациями — это «Общество кольца» и «Общество кабальерос и коммунерос», которые стояли на крайне левых позициях (в скобочках добавим — и финансировались Англией).

И в 1823 году стало понятно, что без внешних сил сохранить Испанию в том виде, который был определен на Венском конгрессе, просто невозможно. Но ни у России, ни у Австрии, ни у Пруссии общих границ с Испанией не было. Пробовали было попросить Англию, но та отказалась: во-первых, она не подписывала договор о Священном союзе, во-вторых, нестабильность в Испании Лондону была выгодна, ибо Уайтхолл был спонсором и вдохновителем войны за независимость в Южной Америке, и вовсю кредитовал «молодые демократии», имея с этого большой профит.

В результате специальным рескриптом с Испанией поручили разобраться Франции. В апреле 1823 года 100 тысяч «сынов Св. Людовика» (это слова Людовика XVIII перед вторжением стали своего рода мемом: «Сто тысяч французов с именем Святого Людовика на устах готовы защитить трон Испании для потомка Генриха IV») под командованием герцога Ангулемского вторглись в соседнюю страну. Армия, поддерживавшая либералов, отступила сначала к Севилье, потом к Кадису, используя короля как заложника. 31 августа 1823 года в битве при Трокадеро (это один из фортов около Кадиса, где держали пленником Фердинанда) французы внезапной атакой через море во время отлива вырезали весь гарнизон и освободили короля. Как вы понимаете, после произошедшего Фердинанд особо хороших чувств к либералам не испытывал, и период с 1823 по 1833 год в Испании вошел в историю как «черное десятилетие».

Кто же оказался выгодоприобретателем от подавления Испанской революции?

Первыми следует назвать англичан. Англия сполна воспользовалась как «либеральным трехлетием» в Испании, так и наступившей реакцией. В 1825–1826 годах пали последние испанские бастионы в Латинской Америке — это Веракрус, Кальяо и Чилоэ. Оборот между Южной Америкой и Азией (за счет манильских галеонов) был разрушен, все «молодые демократии» оказались должны Британии. Те, кто пытались объявить у себя политику протекционизма (Объединенные Провинции Ла-Платы), быстро развалились на более мелкие образования, началась классическая война «всех против всех», в которой выигрывает тот, у кого есть деньги. Деньги были у Англии, поэтому она и выиграла. Самый простой пример — первый аргентинский заём на один миллион фунтов стерлингов у банка «Бэринг Бразерс» (кстати, этот банк лопнул только в 1995 году). Из выделенного миллиона фунтов до Буэнос-Айреса дошло только 552700 фунтов, при этом Аргентина должна была миллион, процент по кредиту составлял изначально 12% (вместо стандартных в Европе 4–5%) плюс скрытые комиссии, несколько раз пересматривался, в результате Аргентина выплачивала долг с 1825 по 1904 год и выплатила в общей сложности более 48 миллионов фунтов. Это не считая сданных англичанам в аренду концессий, закупленных на выданные англичанами же деньги английских товаров и т. д. Интересующихся историей долгов «молодых демократий» латинской Америки отсылаю к статье Ларри Нила «The Financial Crisis of 1825 and the Restructuring of the British Financial System». Чуть позже, в 1870-е, Бенджамин Дизраэли произнес на открытии сессии палаты общин фразу, которую можно выбить в камне: «Колонии не перестают быть колониями оттого, что они обрели независимость». Думаю, эту фразу надо запомнить всем революционерам и либералам, надеющимся на то, что «запад нам поможет».

Что касается Испании, то ее внешний долг возрос с 4 миллионов фунтов стерлингов в 1808 году до 110 миллионов фунтов стерлингов в 1820-е. Согласно книге Десмонда Кристофера Мартина Платта «Foreign Finance in Continental Europe and the United States 1815–1870», пиренейцам деньги выделяли по 8% годовых, и это тоже считалось очень выгодным бизнесом.

Таким образом, Англия, пользуясь революцией в Испании и войной в колониях, просто богатела.

Еще один выгодоприобретатель — это США. С началом череды революций в испанских колониях американцы нацелились на аннексию испанской Флориды. В 1818 году генерал Эндрю Джексон захватил там несколько испанских фортов, объясняя свое решение тем, что испанцы дают поддержку индейцам-семенолам, нападающим на американских поселенцев. Еще в 1819 году начались переговоры между представителями короля Фердинанда и президента Джеймса Монро. Изначально испанцы попросили помощи в решении этого вопроса у Британии, надеясь, что Лондон охладит пыл Вашингтона, но англичане отказались вмешиваться в переговоры. В результате в 1819 году был заключен договор Адамса-Ониса, согласно которому Испания теряла Флориду и остатки Нижней Луизианы, но при этом закрепляла свои претензии на Калифорнию и Орегон. Но вскоре в Испании началась революция, и согласно корректировке, за Испанией признавались претензии на Мексику, Техас и район Великих Равнин, однако Орегон теперь переходил в американскую сферу влияния.

В 1823 году в США была принята доктрина Монро, согласно которой американцы будут препятствовать любому вмешательству европейцев в дела Западного полушария. Понять янки можно — дело в том, что из-за совершенно глупой экономической политики «открытого рынка» они проиграли англичанам гонку за торговлю и кредитование «молодых демократий» Нового Света, и теперь с тоской наблюдали, как британцы деловито обживаются на новых рынках сбыта.

Но, кроме того, побочным результатом подавления революции в Испании стало резкое усиление Франции. То есть чего стремились избежать Россия, Пруссия и Австрия, к тому в результате и пришли. 1823 год — это год возвращения Франции в большую европейскую политику. Таким образом, Франция прорвала дипломатическую изоляцию и стала прямым конкурентом России и Англии на континенте, причем в случае с Россией — еще и смертельным врагом, ибо после Наполеона стало понятно, что «make France great again» можно только через разгром России. И это как раз результат недальновидной политики Александра I.

Царь имел множество вариантов действий после взятия Парижа. При желании Францию вообще можно было расчленить, создав из нее три или четыре государства, используя тот же бретонский, гасконский или лангедокский сепаратизм. Можно было заключить союз с Францией и тем самым давить на германские государства. Можно было держать там оккупационные войска на постоянной основе, имея возможность для давления. Но ничего из этого не было сделано. Франция, что с Наполеоном, что Людовиками, стремилась к господству в Европе, и это было понятно всем, кроме Александра. Если Священный союз создавался как средство удержать Францию, то уже в 1823 году он дал системный сбой.

Что касается Пруссии — в период 1815–1840 годов она активной внешней политики не вела. Министры финансов Фридриха Вильгельма III провели ревизию казны и увидели, что внешний долг Пруссии составляет 46 миллионов талеров или 7 миллионов фунтов. За последующее десятилетие удалось немного снизить его (до 6 миллионов фунтов в 1833-м).

Пользуясь тем, что Австрийская империя на Венском конгрессе отказалась от своих владений на Рейне (Австрийские Нидерланды), тогда как Пруссия расширила там свое присутствие (Рейнские провинции, Вестфалия, Невшатель), обе страны стали соперничать за влияние на остальную Германию.

В 1818–1828 годах пруссаки попытались создать Северогерманский таможенный союз, в который вошли Анхальт, Гессен-Дармштадт, Брауншвейг, Ольденбург. Австрийцы в пику своим соперникам создали Центрально-Германский таможенный союз (1832) и Бавария-Вюртембергский таможенный союз (1833). В 1834 году все эти союзы объединились, и преобладающее влияние там было у Пруссии, поскольку (вместе с Познанью и польскими приобретениями) она составляла 70% территории всего Союза.

Александр I умер в Таганроге 1 декабря 1825 года, и в России возникло междуцарствие. По идее, наследовать престол должен был средний сын Павла Петровича — Константин Павлович. Однако тот еще в 1823 году отрекся от престола в манифесте, который был засекречен до поры до времени (вдруг наследник передумает?). В результате страна сначала присягнула Константину, а потом…

Но давайте по порядку. 7 декабря в Варшаве Константин Павлович, который тогда был наместником в Польше, получил известия о смерти императора. Что по идее он должен был делать? Ехать в Петербург и всенародно отрекаться от престола. Однако Константин Павлович уезжать из своей любимой Польши (кстати, совершенно непонятна эта любовь Константина и Александра к Польше и полякам; дошло до того, что в 1817 году Александр захотел отдать под руку Польши часть литовских, украинских и белорусских территорий!) не хотел, и послал своему младшему брату Николаю Павловичу простое письмо, что он не хочет быть русским царем, и поэтому уступает «Вам право мое на наследие Императорского Всероссийского Престола». Это письмо отправлено в Петербург 8 декабря, тогда как известие о кончине Александра I в столице получили лишь на следующий день.

В Петербурге не знали об отречении Константина, и поэтому и Николай, и высшие сановники 9 декабря принесли присягу новому императору Константину I. 12 декабря к присяге была приведена Москва. А 15 декабря до Николая дошло то самое письмо. Но письмо — это неофициальная бумага, его к делу не пришьешь, и Николай просит Константина отречься уж по всей форме. Для этого надо ехать в Петербург, подписать при Сенате официальную бумагу, передать права на престол Николаю. Константин отказывается. Тогда Николай решает отправить старшему брату в Варшаву письмо с просьбой подписать манифест об отречении, который мог бы стать причиной и объяснением новой присяги. Только Манифест отправлен — 19 декабря Николай получает из Варшавы письмо брата, в котором тот… обиделся. Мол, присяга, ему принесенная, это нарушение воли покойного Александра I, и угрожает… уехать за границу, «если всё не устроится сообразно воле покойного нашего императора». Это поведение десятилетнего ребенка, ей-богу. Все-таки история была очень часто благосклонна к России, потому как страшно представить, что было бы, если бы такой легкомысленный и необязательный человек взошел на русский трон.

Николаю ничего не остается, как объявить об отречении Константина (приводя в аргумент частное письмо, а не официальную бумагу), и готовиться к переприсяге, которая должна состояться 24 декабря 1825 года.

Естественно, что этой ситуацией решили воспользоваться заговорщики, которые вошли потом в историю под именем «декабристы».

В советскую эпоху про движение декабристов было написано много, но с реальными образами написанное имеет мало общего. Пестель — сын самого главного казнокрада России, сибирского губернатора Ивана Борисовича Пестеля. Рылеев — управляющий делами в Российско-Американской кампании, Муравьев-Апостол — крупный помещик (его отец имел во владении 3478 крестьянских душ), Бестужев-Рюмин — то же (641 душа), Оболенский — тоже (1348 душ), Трубецкой — так же (803 души), Тургенев — то же (700 душ), Давыдов — то же (2926 душ), Лунин — опять крупный помещик (929 душ).

Известный современный историк Андрей Ильич Фурсов усматривает подоплеку движения декабристов в экономике. Нельзя, конечно же, полностью сбрасывать со счетов и внутреннюю политику, и патриотизм молодых дворян (первое побуждение «Союза Благоденствия» убить императора Александра I — это 1817 год, когда он задумал отдать русские земли Польше), но экономика все-таки была главной. Дело в том, что после наполеоновских войн в Европе скачкообразно снизились цены на зерно. В нынешнем обществе это привело бы и к снижению стоимости земли, но только потому, что есть альтернатива сельскому хозяйству, то есть деньги можно зарабатывать и в сфере высоких технологий, и в промышленности. В доиндустриальном обществе особо альтернативы сельскому хозяйству нет, и при такой экономической ситуации главной ценностью становится земля, которая начала дорожать. То есть чем больше у тебя земли — тем больше ты производишь зерна, и можешь больше его выбросить на рынок. Так сказать, берешь свою прибыль большим оптом, а не мелкой розницей. Если мы посмотрим проекты решения крестьянского вопроса у декабристов, то увидим одну общую вещь — заговорщики хотят согнать крестьян с земли (у Муравьева это более радикально, у Пестеля — менее, но и там на крестьянскую семью предлагается оставить не более 2 га, а необходимо для выживания как минимум 4 га), чтобы забрать всю землю себе на правах лендлордов. Проблема была в том, что в России на тот момент уже было аграрное перенаселение, и для обработки земли (и производства прибавочного продукта) требовалось гораздо меньше рук, чем этим занималось. Соответственно, согнанные с земли крестьяне либо:

а) должны были массово умереть;

б) уйти в город и стать горожанами, заниматься ремеслами;

в) уходить на новые неосвоенные земли, чтобы распахивать и кормиться от них.

Третий и второй варианты для России середины 1820-х годов были нереализуемы или труднореализуемы, то есть оставался только первый вариант — массовый голод и вымирание. Ну или возврат в 1601–1603 года, когда массовый голод привел к созданию банд из голодных крестьян и казаков, войне «всех против всех» и в конце концов — к Смуте.

Если почитать красивые слова декабристов, то создается впечатление, что они действительно страдают о народном благе. Вот, например, Тургенев:

Прибавлю, что в данном случае, как и во многих других, я был очень опечален и поражен полным отсутствием среди добрых предначертаний, предложенных в статьях устава общества, главного на мой взгляд вопроса: освобождения крестьян.

И что же делает радетель о крестьянах? В 1818 году декабрист Тургенев «облагодетельствовал» своих крепостных, заменив барщину на оброк, чем возложил на них заботу о продаже урожая. И хотя просили крестьяне вернуть им барщину, либерал Тургенев этого сделать не мог, так как уже «растрезвонил» об этом в столичных салонах. Но хорошо, еще до восстания Тургенев уехал заграницу, и в Россию возвращаться при Николае отказался. Что же случилось с его крестьянами? Наверное, он их освободил? Нет! Он их… продал! За 412 тысяч рублей ассигнациями!

Возьмем Лунина. После смерти отца он унаследовал богатейшие имения в Тамбовской и Саратовской губерниях, которые оценивались в 200 тысяч рублей. В марте 1819 года он составляет духовное завещание, согласно которому… все его крепостные освобождаются через 5 лет после его смерти. Заметим, что «борец с режимом» Лунин не хочет жить «на одну зарплату», а до своей смерти хочет пользоваться плодами труда крепостных. Если же внимательно почитать его завещание — Лунин поручал наследникам отпустить крестьян без земли, при этом чтобы они (нанимаясь батраками) на свои кровные содержали наследника. То есть батраки на фермах Лунина по мысли завещателя не должны были получать доход, они должны были оставлять себе денег только на пропитание, а все свыше отдавать барину. Это завещание поразило даже видавшего виды министра юстиции Лобанова-Ростовского, который ошарашено писал в своей записке:

Невозможно дозволить уничтожение крепостного права с оставлением крестьян на землях помещика и со всегдашней обязанностью доставлять оному доходы.

Не правда ли, что «души прекрасные порывы» наших первых революционеров в свете вышесказанного выглядят совсем по-другому?

Приведем контрпример: губернатор Петербурга Милорадович, убитый Каховским на Сенатской площади, своим последним распоряжением отослал свою шпагу Николаю I и попросил освободить всех его крепостных крестьян, переведя их в государственные (то есть лично свободные). Но да, Милорадович же не сочинял проектов Конституции, поэтому отношение к нему у историков непонятное.

А вот что Герцен пишет об отце декабриста Пестеля:

Генерал-губернатор Западной Сибири Иван Борисович Пестель завёл открытый, систематический грабеж во всем крае, отрезанном его лазутчиками от России. Не одно письмо не переходило границы нераспечатанным. И горе человеку, который осмелился бы написать что-нибудь о пестелевских способах управления. Пестель даже купцов первой гильдии держал по году в тюрьме, в цепях, а то и пытал. При этом сам Пестель почти всегда жил в Петербурге, где своим присутствием и связями, а больше всего дележом добычи предупреждал любые неприятные слухи.

Не правда ли, прекрасный пример для сына? Но, может, сын был не такой? Да нет, Пестель-сын в лучших традициях папеньки разворовал и разграбил полковую казну, и не одну.

Это вообще отдельный вопрос — деньги для восстания. Как декабристы предлагали решать этот вопрос?

Тот же генерал-майор Михаил Орлов предлагал завести фальшивомонетный станок. К чести остальных надо сказать, что эта идея была с негодованием отвергнута. Командир Полтавского полка полковник Тизенгаузен, тоже один из немногих, кого можно уважать, предложил во имя будущей революции сделать складчину среди членов тайного общества:

Я же для такого благого дела, каково освобождение отечества, пожертвую всем, что имею, ежели бы и до того дошло, чтоб продавать женины платья.

Однако владельцы многих сотен крестьянских душ своими деньгами за свои идеалы были жертвовать не готовы. Одно дело — абстрактно рассуждать о конституции и революции, а другое — свои кровные денежки вкладывать. В результате финансирование «Южного общества» стало возможно только потому, что Пестель наложил руку… на солдатские деньги, казенные и артельные. Чтобы получить место полкового казначея, Пестель обвинил в растратах своего предшественника, Кромнина, который если и воровал, то не в таких масштабах. В 1826 году была обнаружена недостача в 1900 рублей, но скорее всего это как раз деньги, позаимствованные Пестелем, а не Кромниным. Полтавским полком дело не кончилось, и Пестель обворовал еще и Вятский полк, там недостача составила огромную сумму 60 тысяч рублей ассигнациями. Хорошо известен приказ Пестеля по полку от 7 ноября 1822 года, который гласил:

От суммы, предназначенной для винной и мясной порции… осталось 3,760 рублей, в каковой сумме начальство не требует никакого отчёта. Получено ещё 1,080 рублей процентных денег из ломбарда… Сие составляет всего 4,840 рублей, к коим, сверх того, прибавляю я ещё собственных своих 60 рублей для круглого счёта; почему общий сей итог и будет 4,900 рублей.

Стараясь всеми мерами содействовать к лучшему устройству солдатской собственности, предписываю г.г. ротным командирам записать сии деньги в ротные экономические книги в приход.

Этим приказом любят прикрываться те, кто считает, будто Пестель о солдатах заботился. Но ведь одно другому не мешает. Проблема была только в том, что Пестель не видел разницы между казенным карманом и своим. Схема была проста — используя свои связи (все-таки сын губернатора Сибири!), не останавливаясь перед дачей взяток, Пестель по два раза получал от казны средства на одни и те же расходы — на амуничное, ремонтное и иное хозяйственное довольствие полка. Одну часть он пускал на полк, а вторую честно клал себе в карман.

Резюмируя, по поводу декабристов можно привести две цитаты. Первая — из Ключевского:

Чужие слова и идеи избавляли образованное русское общество от необходимости размышлять, как даровой крепостной труд избавлял его от необходимости работать… Вот когда зародилась умственная болезнь, которая потом тяготела над всеми нисходящими поколениями, если мы только не признаемся, что она тяготеет над нами и по сие время. Наши общие идеи не имеют ничего общего с нашими наблюдениями — мы плохо знаем русские факты и очень хорошо нерусские идеи.

Как же так, спросит кто-то? Декабристы не знали русской действительности? Да, не знали, если не считать за настоящую русскую жизнь попойки на Невском, и плотские утехи с балеринами Петербурга. В подтверждение можно привести случай с Никитой Михайловичем Муравьевым во время войны 1812 года. В деревне недалеко от Смоленска Никита Михайлович заплатил крестьянам за кусок хлеба и кружку молока золотой. Не от щедрости души, он просто не знал вообще, какие цены бывают в деревне. Крестьяне подумали, что человек, так легко разбрасывающийся деньгами — французский шпион, скрутили его и привели к русскому командованию, где и разобрались, что к чему.

Вторая цитата — из письма французского атташе в Петербурге в 1821–1822 годах маркиза Эрнеста де Габриака:

Несомненно, что у многих гвардейских офицеров головы набиты либеральными идеями настолько крайними, насколько эти офицеры мало образованы. Они живут вдали от всех осложнений либерализма: они ценят тон и форму военного командования заграничных армий, но они находят их невыносимыми у них самих.

Недаром подавивший восстание на Сенатской площади Николай I прям в глаза сказал арестованным корнетам Кавалергардского полка И. А. Анненкову, А. М. Муравьеву и Д. А. Арцыбашеву: «Судьбами России хотели управлять — а даже взводом командовать не умеете!». Как говорится — не в бровь, а в глаз! Браво, Николай Павлович!

Собственно, восстание 24 декабря 1825 года прошло под лозунгом узурпации власти Николаем в обход Константина, и будь Константин Павлович более ответственным человеком, причин для восстания не было бы.

В результате 25 декабря 1825 года восстание было подавлено и началась эпоха Николая Павловича, наверное, самого неоднозначного русского императора. Что касается меня, много прочитав и изучив (и продолжая это делать), к Николаю I я испытываю сдержанное уважение. Целых 30 лет своего царствования он вел корабль под названием «Россия» на ручном управлении, пытаясь исправить недостатки, выправить поломки, замазать щели. Но проблема была в том, что сама система русского государства к тому времени устарела. Решения надо было принимать даже не вчера — а позавчера. Николай, в отличие от декабристов, пытался вникнуть в суть проблемы, понять, как те или иные решения отразятся на дальнейшей жизни тех же крестьян или солдат. Но об этом позже, ибо вторая волна реформ в Пруссии совпадет по времени с попыткой внутренних реформ в России. Пока же отметим, что с воцарением Николая I Россия в известной степени вернулась к своей национальной политике. Нет, Священный союз сохранился, но уже не как абстрактная философско-религиозная задумка Александра, а как союз России, Пруссии и Австрии против Франции и Англии. Конкретно для Российской Империи такой союз был выгоден, как в более позднее время СССР был выгоден Варшавский договор — Австрия и Пруссия прикрывали Россию на западе от возможного вторжения, и она могла сосредоточиться на решении проблем на юго-западе и юге.

Очень часто историю России сопровождают мифы — мол, расширялись мы только вынужденно, все «само собой» как-то получалось. Даже Менделеев в «Заветных мыслях» (1890-е) писал:

В отношении к самой России нельзя упускать из виду, что ее громадная величина получилась исключительно благодаря стечению обстоятельств, окружавших сравнительно небольшой сознательный союз центральных русских людей. Завоевателей у нас не было ни одного, и завоевательных стремлений у нас не было и нет, да и быть по всему духу народному не может. Пришлось нам со всех-таки сторон только защищаться, а при защите нередко занимать места, из которых наши теснители сами вытеснялись.

Естественно, это неправда. Ермак, Петр I, Иван Грозный, и т. д. не дадут соврать. Но вот во времена Николая эта фраза во многом соответствовала действительности (за одним исключением, о котором будет сказано в следующей серии нашей эпопеи, посвященной внешней политике Николая I). Ибо главными царь объявил проблемы внутренние, которые требовали решения.

Самыми главными были законодательная реформа и крестьянский вопрос. О «Своде Законов» поговорим чуть позже, пока что рассмотрим проблему крепостного права. Но не в вакууме, а сравнив с решениями, которые были проведены в той же Пруссии. Почему в России начала XIX века крепостное право было проблемой?

Все дело в аграрном перенаселении. Для обработки уже распаханных земель и нормальной на них жизни вполне бы хватило населения времен Екатерины II (на 1796 год — около 37 миллионов человек). На 1835 год население России составляло примерно 48 миллионов человек, то есть лишние 11 миллионов надо было либо как-то расселять, либо повышать урожайность земли, чтобы нормально прокормить. Поскольку этого не делалось — положение начало ухудшаться у всех крестьян, и начала снижаться та самая пресловутая производительность труда, о которой нынче так любят говорить.

Приведу абсурдный пример, который выявит всю глубину проблемы. Для того, чтобы поезд доехал из пункта «А» в пункт «Б», можно либо поставить паровоз, 2 машиниста и 2 кочегара, либо… толкать его руками, силами, допустим, с помощью 1 тыс. человек. Результат тот же самый — поезд же доехал до цели назначения, правда? В первом случае у нас заняты 4 человека из 1000, а 996 человек — безработные, лишние рты, которых надо либо кормить, либо уморить. Во втором случае — все при деле, только эффективность такого труда околонулевая.

Самыми перенаселенными районами были Украина, Нечерноземье, Санкт-Петербургская область и Прибалтика. Могли бы спасти земли в Поволжье, но из-за неразвитой системы ирригации на первую четверть XIX века там распахивали поля только вдоль рек или рядом с реками.

Конечно же, по идее нужно было первым делом возвращать свободу передвижения крестьянам. Но тут бы взбунтовались помещики, просто потому, что каждая ревизская душа им приносила живые деньги. Кроме того, не стоит забывать, что настоящих латифундистов в России было раз-два и обчелся, самым многочисленным было дворянство, имеющее 20–50 душ, то есть так называемый «средний класс». Понятно, что денег таким дворянам на службу (да и просто для житья в столице) не хватало, и в 1815–1825 годах они пошли в… банки. Поскольку русских банков тогда не было, они пошли в иностранные. И под залог недвижимости и владений набрали кредитов. Так, в 1860 году помещик И. П. Рычков, занимаясь обоснованием отмены денежного оброка, говорил: его

«имение, в котором 8 тягл, или 31 душа, приносит доходы, по его подсчетам, 600 руб. серебром в год с хлебопашества. Имение заложено за 2 480 руб. — ежегодные проценты с погашением доли залога составляют 173 руб. 60 коп., чистого дохода остается 426 руб. 40 коп. На этот доход, имея готовый хлеб, скотоводство, прислугу, дом с отоплением, помещик существует. Если перевести на оброк по 25 руб. с тягла — помещик получит 200 руб. — за вычетом у него остается 26 руб. 40 коп. Как может прожить помещик при этих условиях?»

Как вы понимаете, банкиры ничего не дают безвозмездно, а выплачивать проценты заемщикам не очень хотелось, поэтому поборы с крестьян начали расти, иногда принимая уродливые формы. Вот 1858 год, Самарская губерния:

Помещик Н. В. Племянников, владелец деревни Якуткино Бузулукского уезда, окружил деревню рвом, забором, у околицы поставил караул. Въезд и выезд из деревни был возможен только с личного разрешения помещика. Сей дворянин с часами в руках становился около крестьянина, требовал от него работы с максимальным напряжением в течение получаса и подсчитывал объем выполненной работы. Затем, считая каждый рабочий день в течение месяца от восхода до захода солнца, скидывая летом 1,5 часа на завтрак и обед, а зимой только полчаса на обед, помещик определял нормы выработки или «уроки». Таким путем он установил уроки для жнеца в 180 снопов он утвердил ежедневный «урок» 10–12 возов по 100 снопов каждый, для пахарей была объявлена ежедневная норма 915 кв. сажен/ на 7 сох и т. д. Племянников конечно понимал, что максимальная выработка жницы за 13-часовой рабочий день не может превысить 100 снопов, но ему нравилось изводить людей непосильным трудом. Крестьянских девушек от 13 до 18 лет дворянин держал в барском доме. День и ночь они пряли, ткали и шили. Племянников сам следил за работой, а приглянувшихся брал к себе на ночь. Провинившихся он сек, порол розгами, заковывал в колодки, вырывал бороды (у мужиков), морил голодом. Дело приняло настолько скандальный характер, что власти вынуждены были начать против него следствие за растление тридцати малолетних девочек, за убийство нескольких крепостных, за массовое зверское истязание крестьян, доводившее их до самоубийства…

При этом господин Племянников имел заем в иностранном банке на сумму примерно 4000 рублей, и платил ежегодно 273 рубля по кредиту. Вот чтобы в деньгах не потерять, он и решил выплаты переложить на крестьян и заняться «эффективным менеджментом».

Для таких Рычковых и Племянниковых введение свободы передвижения крестьян было бы смерти подобно. Как вы понимаете, ведь в этом случае при прочих равных выигрывали бы крупные латифундисты, которые могли предложить крестьянам и землю, и лучшие условия труда. Естественно, в этом случае мелкое дворянство пополнило бы ряды «борцов с режимом».

Ну хорошо, допустим, царь ради крестьян может поругаться с дворянами. Но ведь дворяне — это фактически единственная образованная часть населения России. Горожан в Империи всего 2 миллиона (это во всех городах), церковные деятели обременены знаниями, совершенно ненужными для государственной службы. Получается, что кадры надо было сначала воспитать. Кем заменить дворян? Ответ прост. На 1825 год — некем.

Но, может быть, Николай мог воспользоваться зарубежным (в том числе — и прусским) опытом? Да, мог. Более того, он это и делал. Николай Павлович решил зайти к проблеме с другого бока. В России 11 миллионов лишних ртов, и их количество все растет (к концу его царствования будет 28 миллионов). Как решались подобные проблемы в других странах, с учетом того, что главный экспортный продукт России — зерно? Правильно, надо уйти от монокультуры и иметь вспомогательную сельхозкультуру, которая поможет выжить в голодный год.

И тут пригодилась история Фридриха Великого и его меры по внедрению в Пруссии картофеля. Сначала обязали сеять картофель государственных крестьян (циркуляр 1834 года). Но по глупости министров решили отдать под картофель часть общинной запашки, плюс набедокурило еще и местное руководство — началась череда «картофельных бунтов».

24 февраля 1841 года был выпущен циркуляр «О мерах к распространению разведения картофеля». По всей Империи разослали тридцать тысяч бесплатных наставлений по правильной посадке и выращиванию картофеля. В разные регионы поехали подготовленные в Пруссии «картофельные команды».

Надо сказать, что изначально картофель приняли с недоверием не только крестьяне, но и помещики. Так, Авдотья Голицына на полном серьезе заявляла, что картофель «есть посягательство на русскую национальность, что картофель испортит и желудки, и благочестивые нравы наших искони и богохранимых хлебо- и кашеедов». Бунты продолжались, и правительство с недовольством отступило от проекта, в 1843 году обязательный посев картофеля был отменен, и теперь государство сделало упор на рекламу и пропаганду. И к 1860-м картофель занял заметное (хотя все еще и недостаточное) место на столе крестьянина. В основном картошку сажали в Санкт-Петербургской и Московской областях, в Поволжье, в Сибири. Связано это было с тем, что там дворяне и крестьяне были более образованы. Ну и плюс ко всему крестьяне смекнули, что из картошки вполне можно гнать спирт, тем самым экономя зерно. И в 1850-е именно по этим соображениям картофель из огородной культуры стал полевой.

Второе решение Николая I, которое прямо почерпнуто из прусского опыта Фридриха Вильгельма I — это улучшение быта государственных крестьян. Прежде всего было осуществлено равномерное наделение крестьян землей с увеличением наделов малоземельных, создано крестьянское самоуправление. Было создано Министерство государственных имуществ, отвечавшее за положение государственных крестьян. Оно открывало школы, больницы, ветеринарные пункты, магазины. Министерство обязалось оказывать помощь крестьянам в случае неурожая. На местах создавалась новая система управления: губерния — округ — волость — сельское общество. В каждой губернии учреждалась Палата государственных имуществ. В округ входили 1 или 2 уезда. Во главе округа стоял окружной начальник. Вводилось выборное сельское и волостное самоуправление. Реформа графа Киселева 1837–1841 годов сохранила общинное землепользование с периодическими переделами внутри общины. Размеры оброка определялись с учетом доходности крестьянского надела. В государственной деревне западных губерний была ликвидирована барщина.

Помещики были очень недовольны этими преобразованиями, считая, что это повлечет за собой бегство крестьян в государственные земли. Еще большее недовольство помещиков вызывали дальнейшие планы Киселева. Он намеревался провести личное освобождение крестьян от крепостной зависимости, выделить им небольшие земельные наделы и точно определить размер барщины и оброка.

Там не менее Николай облегчил положение и помещичьих крестьян. 14 мая 1833 года — указ о запрещении продавать крепостных с публичного торга. В 1841 году — запрещена продажа крестьян поодиночке и без земли; В 1843 году запрещена покупка крестьян безземельными дворянами; В 1848 году крестьяне получили право выкупаться на волю с землей при продаже имения помещика за долги, а также право приобретать недвижимую собственность.

И все-таки главного — то есть разрешения на свободу передвижения крестьянам — сделано не было. Почему? Дело в том, что над царем довлел прошлый опыт. Как все помнят, крепостное право в России появилось при недостатке рабочих рук и большой обширности земли. То есть потеря любого крестьянина для государя и для помещика (который крестьянами считался управляющим землями, поставленным царем над ними) была очень болезненна. Именно поэтому людей посадили на землю и запретили им съезжать или заниматься чем-то другим, кроме крестьянства.

Как мы понимаем, к 1820–1850-м годам такая проблема отпала. Грубо говоря, крестьян к тому времени было много больше, чем это вообще нужно. Куда можно было деть этот избыток, дав свободу передвижения? Например, на освоение новых земель — в том же Казахстане или Алтае. Увеличить численность населения городов (население Петербурга в 1830-е — 450 тысяч человек, Москвы — 300 тысяч, остальные города очень малы; для сравнения — население Лондона в то же время — 800 тысяч, Парижа — 1 миллион), пустить дополнительные кадры в промышленность. Но все очень боялись, что тогда некому станет работать на полях, заниматься крестьянским трудом. И в результате иногда возникали глупейшие ситуации, когда при переизбытке населения в европейской части России те же Перовский в Оренбуржье или Муравьев на Амуре были вынуждены укрывать беглых и выдавать им статус казаков, поскольку им нужны были люди для освоения земель, а найти их было негде.

Таким образом, мы можем говорить, что Николай I сделал многое для облегчения крестьянского быта, но на самые главные и основные меры он не решился.

То же самое можно сказать и про посессионных крестьян, то есть будущий пролетариат. С 1840 годов их положение сильно улучшилось, их практически повсеместно перевели на наём, при этом указывалось, что фабрикант должен платить крестьянам «достаточную плату». Если же плата оказывалась «недостаточной», то крестьянин мог не только требовать от фабриканта перевести его на другую работу, но и жаловаться на него в Министерство финансов.

На посессионных фабриках мастер в среднем зарабатывал в год около 95 руб., подмастерье — 60, остальные рабочие около 55 руб. На шелковых фабриках ткачи получали до 120 руб. На стекольных заводах мастер зарабатывал до 260 руб. Для справки: четверть ржи, то есть 8 пудов или 128 кг, в то время стоила примерно 4 руб. 50 коп. Но опять не было сделано самого главного — введения свободы передвижения. И опять помешал груз прошлых эпох, когда крестьян приписывали к заводам только потому, что не хватало людей.

Резюмируя — если в Пруссии мы с вами наблюдали радикальные реформы, причем растянутые во времени (по сути, они шли со времен Фридриха Вильгельма I до Штейна), то в России — реформы половинчатые, суженные во времени до периода 1830–1850 годов.

Почему же не был сделан глубокий анализ ситуации и не приняты радикальные меры? И тут надобно сказать о грустном. Образование наших дворян (самого грамотного и образованного класса) до европейского, увы, не дотягивало. Они в большинстве своем (за очень редким исключением) хорошо знали латынь и римское право, но совершенно ничего не понимали в экономике, в производстве, в социальной сфере. Более того, на государственной службе хоть как-то соответствовали европейскому уровню образования лишь 23% чиновников, остальные были просто необразованны. Если Фридрих Вильгельм и Штейн опирались на городских элитариев, на университетские кадры и буржуазию, то Николаю для борьбы с помещиками приходилось опираться на… помещиков. Отсюда и неудовлетворительный результат реформ, и нарастающее отставание, и замедленный технологический и промышленный рывок.

Пруссия тоже отставала от других держав в промышленном развитии, но благодаря реформам Гумбольта там было лучшее в Европе образование, и как следствие — высококвалифицированные кадры, которые и обеспечили скачкообразный, взрывной старт прусской промышленной революции в 1850-х. На тот момент грамотными было 95% населения Пруссии, а на госслужбу без образования просто не брали. 16,5% населения на 1840 год были заняты в промышленном производстве (в России — 4–6%). Большинство первых прусских фабрик были примитивными — без использования энергии пара или электричества. Внедрение станков началось в 1830-е с прядильных машин. Фабрики в основном были частные, ориентированные на производство простых потребительских товаров и переработку сельскохозяйственной продукции. Крупнейшие прядильни были построены в Бадене (крупнейший в мире станок с 2800 одновременно вращающимися веретенами) и чуть меньший — в Эттлингере.

Основной вид выпускаемой ткани — хлопок, но выпускали также и шелк, шерсть, шнуры, ленты, канаты, тросы, нитки, платки, и т. д. То есть упор был сделан на легкую и красильную промышленность. Между Рейдом и Гладбахом было сосредоточено 36 прядильных фабрик, 17 мастерских для выпуска ниток, 7 фабрик, выпускающих шелковые платки, 50 мастерских по отбеливанию и 50 покрасочных мастерских. Основные рынки сбыта — собственно Пруссия, германские земли, Россия.

Создание собственной сталелитейной промышленности в Пруссии связано с именем Иоганна Фридриха Августа Борзига, который в 1836 году построил чугунолитейный завод в Берлине, а в 1837 году начал строительство первой в Пруссии железной дороги Берлин-Потсдам. Первые паровозы у пруссаков не получились, и они сначала заказали два локомотива в Англии, а потом еще 10 в Америке. Первый собственно прусский локомотив — это 1844 год. Собственно, на тот момент в промышленном развитии Пруссию обгоняли даже Бавария и Саксония, ну а локомотивом промышленной Германии, без сомнения, была Рурская область, принадлежавшая тогда Рейн-Вестфалии.

Если сравнить королевство Фридриха Вильгельма III с Россией того времени — легко увидеть, что страны находились примерно на одной ступени развития. Первая железная дорога при Николае — это 1837 год, Петербург — Царское Село. 1839 год — Варшавско-Венская железная дорога. 1851 год — Петербург — Москва.

Но как мы уже сказали выше, в Пруссии ограничение крепостного права началось на столетие раньше, плюс королевство имело подготовленные кадры.

Но, может быть, Россия пыталась изменить ситуацию? Ответ будет утвердительный — да, пыталась. Прежде всего Николай Павлович решил провести судебную реформу, которую закончил уже его сын. Может показаться удивительным, но до царствования Николая I никакого гражданского и уголовного кодексов в России не существовало, и судьи на местах пользовались либо «понятиями», либо актами времен еще Михаила Федоровича Романова и Соборного Уложения 1649 года. Задачу Николай разделил на две:

а) собрать в одной книге все законы и подзаконные акты, выпущенные властью с начала царствия Романовых;

б) на их основе выработать общие для всех законы Российской Империи. Эта работа была закончена в 1833 году, а в 1835 году Николай ввел в действие созданный «Свод Законов». Россия медленно, но верно становилась правовым государством.

Также государь понимал и проблему недостатка образованных кадров. Но он понимал еще и то, что система образования в России далека от практических знаний. Мертвые языки и фехтование — это, конечно, благородно, но совершенно не помогает построить завод или рассчитать углы обстрела крепости.

На 1825 год в России было 7 университетов — в Петербурге, Москве, Казани, Варшаве, Дерпте, Киеве и Харькове. В 1810 году, при Александре, был открыт Институт путей сообщения (тогда это не железнодорожники, а строители шоссейных дорог). Если добавить еще Царскосельский лицей, Демидовский лицей, Ришельевский лицей и Нежинский лицей князя А. А. Безбородко., а также духовные академии и семинарии — это были вообще все учебные заведения, открытые до Николая.

При Николае Павловиче открылись Училище правоведения (1835 год), Лазаревский институт восточных языков (1827 год, на базе армянского училища), Рисовальная школа в Петербурге (1839 год), Московская Школа рисовальная в отношении к искусствам и ремеслам (1826), Константиновское землемерное училище преобразовано межевой институт (1836), Институт сельского хозяйства и лесоводства в Новой Александрии (ныне Пулавы, Польша), Горе-Горецкий земледельческий институт (1836, ныне Белорусская сельхозакадемия), Петербургское коммерческое училище (1841 год), Лесной и межевой институт на базе форст-института (1837), Технологический институт (1828), на базе училища горных инженеров — Горный институт (1834), Училище гражданских инженеров (1832). Если учесть, что и начальные школы для крестьян начали открываться в 1837 году (во время реформы Киселева) — надо сказать, что Николай Павлович многое сделал для того, чтобы переломить тенденцию. Просто проблема была слишком запущенной. В одной из наших прошлых серий мы с вами говорили об истоках проблемы с русским образованием — указом императора Петра III дворянам было позволено получать образование на дому, отменены экзамены и комиссии. Получалось прям по-пушкински — «мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь». К первой половине XIX века таких знаний уже просто не хватало, нужна была систематизация, упор на прикладные науки, на реальные умения. Николай это понимал и ценил образованных людей. Как-то Уваров, министр народного просвещения, представил Николаю I список лиц, успешно окончивших университеты, для определения их на службу. При этом Уваров указал, что в этом списке многие относятся к лучшим фамилиям.

На этот документ Николай Павлович наложил такую резолюцию:

В сем случае должна быть соблюдена самая строгая разборчивость и рекомендуемы только достойнейшие, каких бы, впрочем, фамилий они не были. Здесь более чем где-либо, знатность рода не должна быть принимаема в соображение.

Заканчивая эту труднейшую часть, можно сказать: проблемы, который встали перед Николаем I, копились чуть ли не полтора столетия. Решить их даже гению было бы очень тяжело, что уж говорить о Николае, которого вообще к царствованию не готовили. Он — военный инженер, логик до мозга костей, и пытался решить проблемы в меру своего разумения. Он не брался за то, в чем не разбирался. Кстати, нашим нынешним правителям такое качество тоже не помешало бы.

Кроме того, нельзя забывать и еще одну вещь — в России к 1825 году ровно 100 лет цари не наследовали друг другу, а возводились на трон гвардией либо «группой лиц». Легко быть Петром I, когда до тебя были одни легитимные правители и когда престолонаследие плавно переходило от отца к сыну. А представьте Николая? Екатерина I — возведена на престол гвардией. Анна Иоанновна — мелкопоместным дворянством. Анна Леопольдовна — Минихом. Елизавета I — гвардией. Екатерина II — гвардией. Александр I — гвардией. Свергнуты и лишились не только трона, но и жизни — Иоанн Антонович, Петр III, Павел Петрович, самого Николая во время коронации планировала убить группа заговорщиков. Тут поневоле будешь осторожен и ограничишься полумерами. В этом и состоит гражданская и государственная смелость Никлая I — каждый его шаг, что с крестьянским вопросом, что со Сводом Законов или реформой образования, — грозил недовольными, заговорами, переворотом. Царь осознавал все это, но все равно шел вперед. Именно поэтому «Николаевская Россия» в истории осталась как название отдельной эпохи.

На этом мы закончим восьмую часть сериала, и в следующей серии сосредоточимся на политике Николая I, и также расскажем о Крымской войне и о проблемах в германском мире, о том, как Пруссия стала для России главным стратегическим союзником и партнером.

Далее: часть IX

Подготовка этого материала оплачена подписчиками «Спутника и Погрома».

Купите подписку (клик по счетчику просмотров справа внизу) или подарите ее друзьям и близким!