Россия и Пруссия, враги или партнеры? Часть XI

Ранее: часть X

Это будет ещё одна часть, посвящённая проблемам почти исключительно России. У нас, конечно, историко-политический триллер, но без объяснения некоторых событий и анализа того состояния дел, которые творились в самой России и влияли на дела внешние, рассказывать дальше было бы неправильно.

Окончание Крымской войны стало для элиты России полным шоком. Ещё в январе 1856 года, обсуждая австрийский ультиматум, о котором мы говорили в прошлой серии, все высшие сановники России почти единогласно высказались за мир. Вернер Мосс, британский историк и журналист, так описывает это полное драматичности совещание в своей статье «Как Россия договаривалась о мире (сентябрь 1855 — апрель 1856 гг.)»:

Условия, навязываемые Австрией, болезненны, но с большей их частью Россия смирилась ещё несколько месяцев назад. Детали будут уточняться на мирной конференции, и Россия вправе рассчитывать на поддержку некоторых её участников. Если переговоры закончатся провалом, то Россия сможет использовать этот факт для доказательства своего миролюбия. Она возложит на союзников ответственность за продолжение войны, одновременно снабдив нейтральные государства возможностью уклониться от участия в ней. Учитывая все перечисленные основания, австрийские условия надо принять незамедлительно и безоговорочно.

Далее выступал Воронцов, который заявил о том, что сколь болезненными ни были бы нынешние условия, улучшить их посредством продолжения неравной борьбы не удастся. Сопротивление приведёт лишь к ещё более унизительному миру: Крым, Кавказ и даже Финляндия с Польшей могут оказаться в опасности. Поскольку любая война все равно когда-то заканчивается, заключать мир надо тогда, когда ещё есть возможность сопротивляться.

Орлов высказал мнение, что условия мирного соглашения, несомненно, «будут критиковаться невежественными и злонамеренными людьми, но основная часть народа будет приветствовать заключение мира. В любом случае, решение будет приниматься правительством; нет никаких оснований опасаться общественной критики, поскольку в России ею можно пренебречь».

Киселёв в своём выступлении заявил о том, что продолжение войны может повлечь за собой весьма неожиданные угрозы. Новые области России были приобретены менее полувека назад, и пока они не полностью срослись с основными российскими землями. Волынь и Подолье кишат вражескими агентами; Финляндия готова вернуться под управление Швеции; поляки единодушно восстанут, как только наступление союзников создаст условия для этого. Перспективы защиты всех этих территорий перед лицом превосходящих сил противника весьма сомнительны, а в случае потери вернуть их будет очень и очень трудно. На фоне всех этих опасностей жертвы, которых требует нынешний мир, выглядят незначительными; поэтому, учитывая имеющиеся риски, ультиматум необходимо принять.

По заявлению Мейендорфа, продолжение конфликта обернётся неминуемым крахом. Война уже обошлась империи в триста миллионов рублей, доходы бюджета упали, а производство деградировало. Продолжая войну, Россия может оказаться в положении Австрии после Венского конгресса, когда, надорвав свои силы в противостоянии с Францией, она была вынуждена соглашаться на мир любой ценой. Швеция после войн Карла XII перешла в разряд третьестепенных держав; Россия, решив сражаться дальше, рискует разделить её участь. Если же, с другой стороны, она сейчас заключит мир, то за несколько лет сумеет стать такой же сильной, как и до войны, и завершит то, чего не в состоянии сделать сейчас. Нынешний мир будет лишь временным затишьем; если же отсрочить его на год или два, силы империи предельно истощатся и она потом потратит пятьдесят лет на восстановление. За это время важнейшие вопросы европейской политики будут решаться без России или вопреки её интересам. По этой причине барон настаивал на незамедлительном и безоговорочном принятии мирных условий. Царь кивал в знак согласия. После военного министра Долгорукова, представившего яркую картину военной слабости России, слово взял Дмитрий Блудов, который со слезами на глазах заключил свою речь против перемирия словами Этьена Франсуа де Шуазеля: «Поскольку воевать мы не умеем, давайте же заключим мир!»

А в это самое время…

Министр Австрии Буоль говорил французскому послу в Вене о том, что как только в Крыму наступит перелом, нужно будет приступить к мирным переговорам, которые не допустят возобновления боёв следующей весной.

Во Франции Наполеон III хотел поднять на щит идею независимого польского государства, но, получив от Пальмерстона резкую отповедь, тоже стоял за мир.

После австрийского ультиматума Наполеон уведомил королеву Викторию о том, что лично он предпочёл бы продолжение переговоров очередному потаканию австрийским интересам, которое никак не укрепляет позиций Турции. Французское общественное мнение, писал император, не простит ему такой траты человеческих жизней и ресурсов ради «клочка земли в Бессарабии». Более того, во Франции из-за долгой войны и неурожая начался очередной виток революционной борьбы, в этой ситуации Наполеону нужно было заключить мир с Россией как можно быстрее.

21 ноября 1855 года Швеция подписала соглашение с союзными державами. Швеция обязалась не уступать России ни пяди собственной территории и не пускать в свои пределы её оккупационных войск. О любых таких притязаниях, исходящих от российских властей, она незамедлительно должна была извещать Лондон и Париж, бравшие на себя ответственность по защите Швеции во всех подобных случаях. Вообще-то речь шла о возможной интервенции Пруссии в Шлезвиг, Бронхольм и Сконе, однако в России это приняли на свой счёт.

Турция сообщила союзным державам, что после взятия Карса Муравьевым её Кавказский фронт практически обрушен, войск в Армении, Азербайджане и Курдистане у турок просто нет.

Чуть ранее, 4 мая 1855 года, из Сан-Франциско на арендованном пароходе с 57 добровольцами отплыл авантюрист Уильям Уокер (Walker), который 1 сентября высадился в Никарагуа, где к нему присоединились 100 американских маунтинмэнов (пионеров) и 170 местных солдат. В Никарагуа тогда пылала гражданская война, Уокер поддержал одну из сторон, и через месяц, разгромив правительственную армию, авантюрист захватил столицу государства Гранаду, где поставил президентом свою марионетку — Патрисио Риваса. Осенью 1855 года, несмотря на очевидную незаконность экспедиции, президент США Франклин Пирс признал законность нового правительства и выделил средства, позволившие Уокеру привлечь новых добровольцев, чтобы завоевать остальные части Центральной Америки. Примечательно, что его солдат из США в Никарагуа перевозили транспорты Accessory Transit Company, принадлежащей магнату с Уолл-Стрит Корнелиусу Вандербильту, причём бесплатно.

Не реши Уокер сыграть на противоречиях Вандербильта и его конкурентов — Гаррисона и Моргана (он своего спонсора решил предать и получить денег ещё от двух магнатов) — скорее всего, Никарагуа бы осталось американским. Это втягивало бы Англию в конфликт в Никарагуа, поскольку американцы хотели там построить канал, соединяющий Атлантику и Тихий океан, но того же самого хотели и англичане!

В реальности получилось так, что на деньги Вандербильта была собрана большая армия в Коста-Рике, которая вторглась в Никарагуа и нанесла поражение войскам Уокера в битве у Риваса. 1 мая 1857 года Уокер был вынужден сдаться командующему коста-риканской армией Чарльзу Генри Дэвису и был репатриирован в США.

Вот-вот грозила рвануть Британская Колумбия, где из-за золотой лихорадки появилось слишком много американцев, которые подумывали о восстании по типу техасского и о присоединении Ванкувера к США.

В Париже в январе 1856 года премьер Пьемонта граф Камило Бензо Кавур, как полноправный член «держав-победительниц», неожиданно внёс в повестку дня «итальянский вопрос». Для Австрии это было громом среди ясного неба, ей просто стало не до России, ибо внезапно из тумана возник призрак франко-итальянского союза и война за австрийские области в Италии. Чуть позже, когда Наполеон III вдруг на Конгрессе сказал: «Мне жаль, что наши с Австрией отношения уже не так хороши, как раньше» — скорее всего, солнце в глазах императора Франца-Иосифа II резко померкло.

Вот-вот должна была рвануть Индия. Один из британских парламентариев на заседании января 1856 года чётко говорил: «Положение таково, что если потеря империи в Индии грозит Англии крахом, то и необходимость сохранить её создаёт такое напряжение в наших финансах, которое чревато крахом».

Неуверенность англичан в плане атаки Кронштадта в 1856 году была столь велика, что в дело пошёл проект «судов-вонючек», предложения адмирала Кокрейна. Смысл этой идеи следующий — мелкое паровое судно загружается бочками с дёгтем, смешанным с серой и нефтью, и идёт внутрь вражеской гавани. Смесь через дыры постепенно выливаются в море во время хода, на половине пути, заклинив руль, команда покидает кораблик и взводит часовой механизм. Корабль же, пройдя ещё вперёд, поджигает нефть калием и взрывается. Смесь дёгтя и серы даёт большие клубы дыма и вызывает удушье у людей. Если такое облако накроет Кронштадт, то его гарнизон погибнет в удушье, считал Кокрейн, а англичане без боя возьмут неприступные форты. С позиции послезнания план выглядит просто фантастическим — вспомним хотя бы оборону Осовца. В складках фортов из-за застоя воздуха гарнизон переморить просто не удастся, к тому же морской ветер в несколько раз снизит процент отравляющих примесей в дыму.

К тому же на начало 1856 году ситуация с финансами в Англии складывалась крайне тяжёлая — британцы стояли на пороге масштабного финансового кризиса.

Чувствие диссонанс? В понимании окружения Александра II Россия вот-вот потеряет Польшу, Кавказ, Подолию, Финляндию, Прибалтику, а её противники думают совершенно о другом, им бы самим избежать нового витка взаимных войн и кризисов, и на Кавказы с Польшами им просто плевать.

На переговорах в Париже англичане решили на совершенно бесполезном для них Парижском мире протащить вопрос, который волновал британское общество и Адмиралтейство с XVIII века. Речь о запрете каперства. Дело в том, что на тот момент Англия имела самый большой в мире торговый флот. Причём даже самый большой в мире военный флот не смог бы защитить полностью все торговые суда англичан. Самый большой в мире военный флот хотел бы сражаться с другим военным флотом (числом поменьше, да силой похуже), но отряжать большие силы на ловлю каперов очень сильно не хотелось.

Из выступления в парламенте лорда Кента: «Тоннаж нашего торгового флота в 1814 году составлял 3.5 миллионов тонн. Сейчас — свыше 12 миллионов. Наш импорт вырос с 10 миллионов фунтов до 120 миллионов фунтов стерлингов. Вчера я посмотрел в библиотеке отчёты по нашей войне с США в 1812–1814 годах. Американские каперы тогда захватили 2500 английских кораблей на сумму в 21 миллион фунтов. Это при импорте в 10 миллионов, я напомню. А какие же потери будут в подобной гипотетической войне, когда наш тоннаж составляет не 3.5, а 12 миллионов тонн? И в какие убытки это выльется?»

Парижская декларация от 16 апреля 1856 года звучала так:

Уполномоченные, собравшиеся на Парижском конгрессе, не могут лучше выразить намерения, одушевляющие их правительства, как стараясь ввести в международные отношения твердые начала, сюда относящиеся, вышеупомянутые уполномоченные, имея надлежащие полномочия, пришли к соглашению о средствах достигнуть эту цель и торжественно провозгласили нижеследующую декларацию:

1) Каперство отныне навсегда отменяется;

2) Нейтральный флаг покрывает неприятельский груз, за исключением военной контрабанды;

3) Нейтральный груз, за исключением военной контрабанды, не подлежит захвату под неприятельским флагом;

4) Блокада, чтоб быть обязательной, должна быть действительной, т. е. поддержанной достаточной силой для действительного воспрепятствования доступа к неприятельскому берегу.

Правительства подписавшихся уполномоченных обязываются довести эту декларацию до сведения государств, не призванных к участию в Парижском конгрессе, и пригласить их к ее принятию.

Главным принципом этой Декларации была идея о том, что «флаг покрывает груз». То есть в случае войны страны «А» со страной «Б» их морская торговля не пропадает — нейтралы вполне могут вести с воюющими сторонами коммерцию через порты, которые не подвергаются блокаде. Блокировать все порты, чтобы не было никакой морской торговли, мог только один флот. Самый сильный флот в мире. Естественно, английский.

Таким образом:

а) подобная мера была выгодна тем странам, у которых сильный военный флот (заблокировать можно много портов, тем самым снизив торговлю).

б) тем странам, у которых малый торговый флот (у них товар из портов вывозили нейтралы).

в) тем странам, у которых одновременно большой военный и большой торговый флоты (ВМФ в этом случае не отвлекается на операции против частников).

Как ни странно, изначально инициатором Декларации был Наполеон III, в феврале 1854 года он предложил подписать подобную декларацию, тем самым Франция в возможной войне с Англией просто отказывалась от каперства. Когда Пальмерстон объявил парламенту эти условия, у депутатов был шок. Франция добровольно отказывалась от той меры, которая столько веков терзала английское торговое судоходство. Естественно, что и декларация, и союз были без вопросов одобрены парламентом.

Но эта мера была выгодна и Франции тоже, ведь на 1854 год Франция обладала вторым по силе военным флотом и третьим по размеру торговым флотом в мире. Таким образом, в случае гипотетической войны с Англией бездонная прорва британских приватиров разом отсекалась бы, и мерились уже силами военные флоты.

Естественно, это соглашение было выгодно и слабым морским державам (Австрия, Турция, Пруссия и Россия). По мировым меркам, торговые флоты их были микроскопические, и их морская торговля осуществлялась кораблями других держав.
Но была одна страна, которой эта Декларация уж точно была не выгодна. Речь, конечно же, о США. Американцы обладали вторым по численности торговым флотом в мире, а военным флотом — на уровне Турции или России. Поэтому США подписали только три пункта данной декларации, а на четвёртый предложили свою поправку, которая гласила: «Во время войны частная собственность субъектов государства или его граждан должна быть освобождена от захватов обеими сторонами, кроме контрабанды».

Смысл поправки самый простой. Частная собственность неприкосновенна, а 99% торгового флота США — это именно частные торговцы, а не государственные корабли. Следовательно, американский торговый флот вообще должен был не трогаться военными кораблями иных держав.

Собственно, столь скромные требования к России со стороны Англии и обусловлены тем, что правительство Александра II подписало Декларацию о запрете каперства. Для англичан этот вопрос (а они в 1854-55 годах и так натерпелись страху с русскими крейсерами в Тихом океане) был гораздо важнее создания новой Польши или независимой Черкесии.

Отдельная русско-турецкая конвенция, заключённая по следам Парижского мира, конкретизировала типы судов на Чёрном море. Каждая из черноморских держав могла иметь для береговой службы по 6 паровых судов длиной до 50 метров по ватерлинии и водоизмещением до 800 тонн и по 4 лёгких паровых или парусных судна водоизмещением до 200 тонн.

Казалось бы, ничего такого не произошло. Потери России в Крымской войне, в войне с двумя самыми сильными европейскими державами, в войне, где почти вся Европа ополчилась против неё, были микроскопическими. Приобретения же, наоборот, просто гигантскими. Муравьев-Амурский, пользуясь военными действиями в Крыму и на Балтике, самовольно присоединил к России примерно 225 тысяч квадратных километров. Это дало возможность (через Амур) связать Забайкалье с Камчаткой и Русской Америкой, и продолжить экспансию по Уссури на Дальний Восток, Корею, Китай и Японию. Но… Разочарование русской элиты результатами Крымской войны и бесславным Парижским миром оказалось очень велико. Как писал современник: «Национальное чувство было уязвлено самой идеей унизительного мира. Россия не была завоёвана, у неё все ещё оставалась многочисленная и прославленная в сражениях армия; на её стороне были историческая память, патриотизм, а также обширные пространства и климат, мешавшие захватчикам. Она могла переждать врага, повторяя пример 1812 года, измотать его в бессмысленных усилиях, подорвать его терпение, а потом, выждав подходящий момент, сокрушить».

И в результате последовала череда мер, каждая из которых была хуже предыдущей. Вообще тема реформ Александра II достойна не пары параграфов, а книги, может быть даже целой серии книг, и эта тема выходит далеко за сферы интересов автора, но тем не менее обойтись без неё не удастся.

Итак, в 1861 году было отменено крепостное право. Но… крестьяне свободу не получили. Им землю не подарили, им землю… продали. В кабальный кредит. То есть крепостной крестьянин из века в век владел землёй, которая, как теперь оказалось, ему не принадлежит. И он её должен выкупить. Причём даже не по рыночной цене, а исходя из суммы оброка, который он платил помещику.

Помещики сохраняли собственность на все принадлежавшие им земли, однако обязаны были предоставить в пользование крестьянам «усадебную оседлость» и надел в поле. Вторая часть земли предоставлялась не лично крестьянину, а общине. За этот надел крестьяне должны были… платить оброк и отрабатывать барщину у помещика ещё в течение 10 лет и выплачивать кредит на землю в течение 49 лет. Ну или крестьянин (или община) могли выкупить полевой надел по заоблачной цене у самого помещика, и в этом случае все оброки и барщины прекращались. При этом государство платило помещикам «выкупные» деньги, которые потом собирало с… крестьян.

Как хотите, но это явно не отмена крепостного права, это какая-то его реинкарнация.

На мой частный взгляд, крепостное право — это отсутствие свободы передвижения и отсутствие возможности смены деятельности. Все эти вопросы передачи земли или выпуска без земли сугубо вторичны. Можно вообще было оставить землю хоть в государственной, хоть в помещичьей собственности. Главное было разрешить крестьянам выбирать, у кого работать и кем работать. Тогда бы в помещичьи хозяйства вводился элемент конкуренции, и согласно тем самым законам рынка, которые у нас так любят либеральные историки, это в конечном итоге заставило бы помещика улучшать условия оплаты крестьянского труда и быта крестьян. Потому как иначе крестьяне просто уйдут к тому, кто больше платит и предоставляет более сносные условия существования.

Образовался бы при этом излишек рабочей силы? Скорее всего — да. Но тут уже как раз функция государства — найти этому излишку применение. Это могла быть промышленность, это могло быть освоение пустых земель, это могли быть масштабные строительные проекты и т. д. Проблема вполне решаемая, если за неё браться всерьёз. Но ничего из этого и близко не было сделано.

Далее. По мысли государства, выплатившего помещикам крупные суммы в деньгах и ценных бумагах, у нас должен был укрепиться влиятельный денежный класс, который бы стал русскими латифундистами. Однако помещики с этими деньгами… рванули за границу и начали просаживать эти деньги либо вкладывать их в чужие экономики. Время Александра II — это масштабнейший отток капиталов из страны.

Крестьянская реформа обошлась России в 550 миллионов рублей (для сравнения — бюджет государства в 1864 году составил 492 миллиона рублей). Эти деньги были просто выданы на руки помещикам в виде монеты, банкнот, ценных бумаг, и потом из года в год стали собираться с крестьян. Выкупные платежи были отменены в 1906 году, при Николае II, и всего их было собрано на сумму 1573 миллиона рублей, то есть государство получило прибыли примерно в миллиард (!!!) рублей за 45 лет, то есть дополнительно заработало по 22 миллиона в год. Проблема в том, что деньги эти были сняты с самого беднейшего слоя, и треть из них вручена самому богатому слою. Но богатые не вложили деньги в Россию, в её промышленность и производство, за редким исключением они их… спустили в Европе на собственные нужды.

Результат крестьянской реформы — помещики получили ещё больше денег, а крестьяне… не получили почти ничего, ну если не считать повышение платежей и налогов. В среднем крестьянин времён Александра II платил совокупно платежей и сборов в два раза больше, чем при Николае I. Это и есть конечный результат реформы Александра-Освободителя. В своём интервью американскому репортёру Беркеру 7 августа 1879 года царь заявлял: «Я сделал гораздо больше для российского крестьянина, предоставив ему как землю, так и личную свободу, чем американцы сделали для негритянских рабов, освобождённых Линкольном». Прочитавшие пару абзацев выше понимают — лукавил Освободитель, ой как лукавил. Александр не предоставил землю крестьянам, он её им продал. И личную свободу тоже не предоставил — он заставил её отрабатывать и выкупать.

Кстати, в феврале 1861 года, перед самой Гражданской войной в США, в Петербург прибыл новый американский посол, Кассиус Марселиус Клей. Надо сказать, что предвыборный штаб Линкольна понимал, что напряжённость в США возрастает. И чтобы отвлечь общество от внутренних проблем, было решено начать войну… с Англией. За Канаду. Газеты Севера почти всю предвыборную гонку писали: «Политика Англии не представляет нам иного выбора, кроме как захватить Канаду». И в полном соответствии с подготовкой к войне было решено найти союзника, который был ранее Англией обижен. Выбор, конечно же, пал на Россию. Кассиус Клей привёз Александру книгу Генри Керри «Гармония интересов: как правильно организовать сельское хозяйство, производство и торговлю», и посоветовал её почитать присутствующему царю, Горчакову, морскому министру Долгорукову и великому князю Константину. Вместе с этим он предложил план масштабного технического перевооружения России на американские кредиты и по американским лекалам. От внедрения швейных машинок до поставки оборудования для добычи нефти. И мотивы у Клея были самые простые — в грядущей войне с Англией США проиграть не должны, поэтому им нужен сильный, мотивированный и развитый союзник.

Александр эти планы отверг. Конечно же, все объяснялось тем, что Россия не хочет попасть в финансовую зависимость от США. В результате попали в финансовую зависимость от Англии, Франции и Пруссии. Только если американцы предлагали технологии и строительство производств «с нуля», то вот европейские партнёры — «отверточную сборку».

Впрочем, уже 12 апреля 1861 года произошёл обстрел форта Самнер, и в США началась Гражданская война между Севером и Югом, которая затянулась на долгих 4 года.

Про военную реформу мы с вами говорили уже в прошлой части. Если же добавить сюда затянувшуюся «ружейную драму» и эпопею со ствольным железом, решение которой окончательно смогли найти только в 1881 году (то есть в год смерти Александра II), то станет понятно — вооружённые силы России на тот момент находились в системном и производственном кризисе.

Но сталеварение на тот момент — это «высокие технологии». Проблема оказалась в том, что России нет не только грамотных сталеваров. На Донбассе, то есть местности, просто изобилующей углем, экспедиции 1830–1850-х годов искали уголь бессчётное количество раз. И не нашли. Нет, он там конечно добывался, но в микроскопических количествах. Понадобилось вмешательство шотландского предпринимателя Джона Хьюза (Юза), который открыл гигантские каменноугольные пласты. Криворожский железорудный бассейн обнаружили и обследовали немецкие и французские горные инженеры, а не русские.

С флотом тоже все было не ахти. Нет, часть реформ давно назрела и была правильной и своевременной. Например, борьба с приписками и искажениями реального состояния дел. Генерал-адмирал Российского флота великий князь Константин Николаевич писал:

Взгляните на годовые отчеты, везде сделано все возможное, везде приобретены успехи, везде все водворяется если не вдруг, то, по крайней мере, поспешно… Взгляните на дело, всмотритесь в него, отделите сущность от бумаги — то, что есть, от того, что кажется, правду от неправды, и редко где окажется прочная, плодотворная польза. Сверху блеск, внизу гниль».

И далее он втолковывал чиновникам ведомства очевидное:

«Требую откровенного изложения тех несовершенств и непорядков, которые следует устранить… Нужно, чтоб факты, а не фразы хвалили нас».

Отмену телесных наказаний, практику круглогодичных плаваний, стажировку в иностранных флотах тоже можно снести в плюс. Но вот дальше… Нет, понятно, что на Крымскую войну пришёлся гигантский технологический скачок. Все страны-участницы конфликта начали войну с парусными кораблями, к 1856-му же преобладали паровые суда, а сразу после войны — уже броненосные (Великий князь Константин Николаевич во всеподданнейшем отчёте за 1855 год докладывал Императору, что «вследствие переворота, произведённого во флотах всех наций введением винтового двигателя, все прежние парусные суда наши должны быть заменены судами паровыми…»). Чугун и железо сменила сталь. Россия отставала в этом плане, более того, ей требовались деньги, если надо было делать покупки тех же кораблей за рубежом. Как правильно отметил современник: «…едва успели мы похоронить наш парусный флот и только что успели соорудить достойный для России паровой флот, как непредвиденные военно-морские события американской войны заставили Морское министерство сосредоточить все свои умственные и материальные средства на создании броненосного флота».

И тут следовало определить доктрину, согласно которой надо будет строить новый флот. Из-за того, что побережье России представляет четыре слабосвязанных между собой театра военных действий, следовало определить, какой театр будет главным, а какие — вспомогательными. Где держать основные силы, а где ограничиться морской обороной. Какие типы кораблей строить и чего хотим добиться.

Морское ведомство времён Александра II эту задачу просто провалило. Балтику, и так сверх меры защищённую крепостями, канонерками, войсками, минами, стали усиливать ещё больше, она превратилась в главный ТВД. На Черном море флот не строили вообще, сначала оправдывая это Парижским трактатом, а потом — просто так (построишь — придут англичане и все равно сожгут; мысль о том, что флот вообще может дать бой, более того — может понадобиться против Турции, головы не посещала).

Самым многообещающим был на тот момент Тихоокеанский ТВД. Там продолжал действовать один из последних русских конкистадоров, Муравьев-Амурский. Заключив 28 мая 1858 года Айгуньский договор с Китаем, Муравьев нарушил его уже на следующий день, начав движение к морю по Уссури. А в 1858–1859 годах он вообще стянул в состав военно-научной экспедиции следующие силы: пароходо-корвет «Америка», транспорт «Японец», корветы «Воевода», «Боярин», «Новик», клиперы «Стрелок» и «Пластун». Осмотрев Порт Мэй (будущую бухту Золотой Рог) он отписал в Петербург:

Бухту Посьета мы отмежевываем себе и границу проводим до устьев реки Тюмень-Ула, которая составляет границу Кореи с Китаем. Не хотелось бы захватывать лишнего, но оказывается, необходимо: в бухте Посьета есть такая прекрасная гавань, что англичане непременно бы её захватили при первом разрыве с Китаем.

По идее, нужно было усиливать Сибирскую флотилию и искать возможность занять незамерзающие порты в Корее или на острове Цусима. На Цусиме чуть-чуть не состоялась русская база, проблема опять была в правительстве Александра II — побоялись дипломатического протеста Японии в 1861 году (которая тогда из себя представляла средневековое государство!), и корабли от Цусимы отозвали.

Благодаря Морскому ведомству и Константину Николаевичу Россия лишилась Аляски. Дело в том, что Российско-Американская компания была подчинена Морштабу, и соответственно он отвечал за оборону Русской Америки. Константин Николаевич вполне сознавал слабость русских сил на Дальнем Востоке и решил от компании избавиться. Через своего ставленника в министерстве финансов — Рейтерна — он сначала сделал РАК убыточной, а потом настоял на ликвидации компании и продаже Аляски.

На Балтике же была принята доктрина «малого флота» и крейсерской войны. Строились либо крейсера, либо броненосцы береговой обороны, дошло до того, что русский флот даже на Балтике уже выполнять задачи не мог.

В 1863 году, во время Польского кризиса, Морской штаб решил отправить к Нью-Йорку и Сан-Франциско две русские эскадры. Повсеместно считается — для крейсерской войны. В принципе, такие задачи были, но они были далеко не основными. Флот решили выслать в море, чтобы… англичане не спалили его в базах. В полном соответствии с воззрениями Константина Николаевича, писавшего:

…Переворот в кораблестроении совершенно изменил отношение морских сил России к силам морских держав… Мы находимся ныне в положении беззащитном с моря, и не только наступательная, но и оборонительная война с морскими державами в настоящее время для России невозможна.

Самое паршивое в этой ситуации то, что сначала мы выслали крейсера в море, а потом начали думать. Костенко:

Особый комитет под председательством генерал-адъютанта Крыжановского признал, что Кронштадт нельзя защитить одними береговыми укреплениями при нападении с моря.

То есть получилось, что мы оставили столицу без защиты.

И далее началось лихорадочное решение проблемы пост-фактум:

Важное мероприятие, которым русское Морское министерство ответило на угрозу вмешательства Англии в русские дела, заключалось в срочном принятии кораблестроительной программы постройки многочисленных мониторов для обороны Кронштадта и балтийского побережья.

Особый комитет под председательством генерал-адъютанта Крыжановского признал, что Кронштадт нельзя защитить одними береговыми укреплениями при нападении с моря и для обороны необходима подвижная броненосная флотилия. В 1864 г. была утверждена программа немедленной постройки 10 однобашенных мониторов с двумя орудиями в башне типа «Стрелец» и одного двухбашенного типа «Смерч».

Работы по постройке мониторов начались одновременно на всех петербургских верфях с полным напряжением сил и велись день и ночь до полного окончания всех одиннадцати кораблей. К кампании 1864 г. все мониторы были введены в строй, ускорена постройка двух плавучих броненосных батарей и покрыты броней два деревянных фрегата по 6000 тонн — «Севастополь» и «Петропавловск».

На постройке первых 15 броненосных кораблей за один год сформировалась молодая судостроительная промышленность. Она послужила основой для дальнейшего роста броненосного флота.

Продолжать можно долго, но проблема тут одна — недостаток образования у чиновников и руководителей разных рангов. И теперь самое время перейти к реформе образования царя-Освободителя. И она тоже окажется такой же неоднозначной, как и остальные преобразования. То, что задекларировали всесословность образования — однозначно плюс. Построили стройную систему обучения — тоже плюс. Но основная проблема — та же, о которой мы говорили в одной из предыдущих частей. Вспомним Петра I — там дворяне сдавали экзамен после обучения, то есть проходили своего рода испытание на соответствие полученного образования государственным реалиям. Университеты же времен Александра сами определяли программу обучения, сами выбирали предметы обучения, сами экзаменовали выпускников, определяя уровень их знаний. То есть на выходе получали студента с совершенно непонятным багажом знаний, разнящимся от университета к университету, от института к институту. Решать эту проблему Министерству народного просвещения пришлось уже во времена Александра III, когда наконец-то был создан единый учебный план и единые учебники.

Земская реформа — и опять видим незавершённость и недомыслие. Во-первых, земства были введены только в 33 губерниях. Во-вторых, власть земств определяется их финансами. А все финансы остались у административных органов, в результате получили два типа земств: либо краснобаи, которые умеют только говорить, но ничего сделать не могут; либо сращивание административного аппарата и земства, и как следствие — местных царьков, правящих своим феодальным уделом так, как им хочется, как им выгодно.

Судебная реформа — суд присяжных, создание нормального уголовного и административного кодекса, всесословный и состязательный суд — конечно же, плюс. Но суд не имел над собой высшей инстанции. Как результат, неправильные решения судей не наказывались, не отменялись, а далее шли коррупция, судебная бюрократия, долгое рассмотрение дел — и опять все получилось ниже всякой критики.

Более того, форму поставили выше содержания. Большинство пересмотров решений суда происходили не по апелляциям (апелляция — жалоба не неправильное судебное решение), а по кассационным жалобам (кассационная жалоба — это в принципе согласие с решением суда, но указание на нарушение какой-либо процедуры или на неправомерность следственных действий). Присяжные же, в отличие от Британии и США, не обладали юридической грамотностью и очень часто решали не по закону, а по чувствам. То есть ловкий адвокат, который мог воздействовать на чувства присяжных, очень часто добивался оправдательного приговора по уголовным делам.

Рассмотрим хрестоматийный пример. Петербургский градоначальник Ф. Ф. Трепов отдал приказ о порке политического заключённого народника А. С. Боголюбова за то, что тот не снял перед ним шапку. Приказ Ф. Ф. Трепова о сечении розгами был нарушением закона о запрете телесных наказаний от 17 апреля 1863 года и вызвал широкое возмущение в российском обществе.

Как действовали бы в правовом обществе? На Трепова подали бы заявление в прокуратуру или суд, было бы возбуждено уголовное дело, и при независимом суде Трепов бы просто сел на некоторое количество лет. Трепов и сам понимал, что сильно сглупил, поэтому, предчувствуя судебное разбирательство, обратился к адвокату Анатолию Федоровичу Кони с просьбой о возможной защите в суде.

Засулич решила по-своему. Она 24 января 1878 года просто совершила покушение на градоначальника, и выстрелила в него три раза. Естественно, бомбистка попала в тюрьму, а потом начался суд. Защищал Засулич очень способный и талантливый адвокат Кони, который смог воздействовать на чувства присяжных. И… присяжные её оправдали! В сухом остатке — Засулич решила наказать Трепова явно не правовыми, уголовными методами (слова самой Засулич на суде: «Я признаю, что стреляла в генерала Трепова, причем, могла ли последовать от этого рана или смерть, для меня было безразлично»), и вышла на свободу.

Как хотите, но для меня это полный паралич суда как института. Получается, что суд Линча и то в разы честнее и беспристрастнее, чем подобное решение уголовного дела. Можете ли вы сейчас представить, что человек, совершивший покушение… нет, не на Путина, не будем даже брать нашу страну… на Трампа, оправдан судом и выходит на свободу? И если бы такое было — не заговорили бы мы о параличе судебной системы США?

Ульянов-Ленин, сам бывший адвокат, ведь знал, что говорил, когда писал в письме Стасовой:

Адвокатов надо брать в ежовые рукавицы и ставить в осадное положение, ибо эта интеллигентская сволочь часто паскудничает. Заранее им объявлять: если ты, сукин сын, позволишь себе хоть самомалейшее неприличие или политический оппортунизм, то я, подсудимый, тебя оборву тут же публично, назову подлецом, заявлю, что отказываюсь от такой зашиты и т. д. И приводить эти угрозы в исполнение. Брать адвокатов только умных, других не надо. Заранее объявлять им: исключительно критиковать и «ловить» свидетелей и прокурора на вопросе проверки фактов и подстроенности обвинения, исключительно дискредитировать шемякинские стороны суда.

Но от судебной реформы перейдём к финансам. Если говорить об экономике — тут без ругани ничего не скажешь. Министр финансов Рейтерн пришёл в правительство по протекции Константина Николаевича, из флота. В финансах он смыслил мало, но глубокомысленные суждения делать и щеки надувать он любил. Принцип финансовой жизни России, что он внедрил, был очень прост: «взять новый кредит, дабы расплатиться со старым кредитом», а если новый кредит не дают — пойти ещё и на политические уступки.

Налогообложение он ввёл патентное, не зависящее от уровня доходов. Банки приравнял к торговым гильдиям (по нынешнему — к ООО, то есть в случае разорения банк отвечал деньгами только в объёме уставного капитала), которые просто выкупали на год лицензию в 15 тысяч рублей, и эта сумма и служила уставным капиталом. Естественно, по стране после этого прокатилась волна банковских афер, где мошенники и аферисты с удовольствием принимали деньги и ценности у населения, а затем объявляли о своей неплатёжеспособности. При этом под уголовные статьи они не попадали, а переходили в разряд проторговавшихся купцов.

Отдельно стоит упомянуть о строительстве железных дорог. По идее, под такую масштабную задачу можно было поднять свою промышленность до уровня американской. Но только не с Рейтерном. Он вовсю раздавал заказы на постройку железных дорог либо своим друзьям, либо тем, кто ему больше отстёгивал денег. Не в государственную казну — лично. Вообще все дороги раздали в частные руки, в полном соответствии с фритрейдерским экономическим учением. Эти частные руки были чаще всего иностранными — английскими, французскими, прусскими и т. д. Когда железная дорога была построена, согласно договору эти частные лица получали с неё всю прибыль для возмещения расходов и гарантированного контрактом дохода, оставляя заботы о ремонте и эксплуатации железнодорожной сети государству. Но и это ещё не все. Если годовая выручка не добирала до контрактной — государство выплачивало разницу акционерам. Например, ежегодная выручка Уральской железной дороги в начале 1880-х годов составляла всего лишь 300 тыс. руб., а её расходы и гарантированная акционерам прибыль — 4 млн руб., таким образом, государству приходилось только на содержание одной этой частной железнодорожной компании ежегодно доплачивать из своего кармана 3,7 млн руб., что в 12 раз превышало доходы самой компании.

Собственную промышленность это не развивало, на первых парах рельсы, вагоны, локомотивы вообще заказывались в других странах. Пример Юза тут скорее исключение, нежели правило. Как результат — всего за 1861–1881 года было выплачено частным обществам долгов по гарантии капиталов не менее 1,5 миллиарда рублей. Это ведь деньги, которые могли быть вложены в нашу, российскую промышленность!

Ну и эпитафия к выше приведённым данным — торговый баланс России на 1881 год (да и в предыдущие годы тоже примерно так же) составлял минус 97 миллионов рублей, то есть Россия вывозила за границу товаров на 97 миллионов меньше, чем ввозила.

Выправлять все это пришлось уже Александру III и Витте.

Но, может быть, не было другого пути? Может быть, именно начинания времен Александра II предопределили резкий промышленный и экономический скачок в следующее царствование?

Давайте сравним. Вообще Пруссия в этом плане очень похожа на Россию — есть такие районы, как Рур и Силезия, очень похожие на русский Донбасс и Урал, и есть густонаселенные конгломераты, куда нужно доставить произведенные товары, так что сравнение более чем реально.

Как мы с вами слышали в советском сериале «Большая перемена»: «В середине девятнадцатого века Германия была преимущественно аграрной страной». Собственно, в прошлой серии мы в этом убедились. Началась прусская индустриализация с Рура, район Рейн-Вестфалии. Мы уже рассказывали о первой прусской железной дороге. Одновременно с этим была основана Рейнская железнодорожная компания, которая построила сеть дорог между Бельгией и рейнским анклавом Пруссии. Надо сказать, что у Пруссии рельсы, уголь, вагоны и даже локомотивы уже были прусские, берлинского завода, скопированные с английских образцов. Государство последовательно придерживалось жесткого протекционизма, и тем самым поощряло к развитию собственную промышленность.

Далее была сформирована государственная компания «Прусские железные дороги», которая при помощи и финансировании государства начала экспансию на соседние германские княжества, и строила дороги, снабжала вагонами, углем, паровозами, и т. д. своих соседей. Откуда же Пруссия брала деньги? Тут стоит сказать спасибо банковскому законодательству 1834 года.

Глобальное отличие — если в России из-за слабости банковской системы капиталы утекали за рубеж, то примерно 40% пруссаков хранили свои накопления в национальных банках, а 80% — в банках стран, входящих в немецкий таможенный союз. Как результат — у Пруссии были собственные средства для выдачи ссуд и кредитов на развитие производства и промышленности. Так, в 1852 году было выдано ссуд на 12 тысяч талеров 108 частным лицам. 90% из них — это ремесленники, начальники мастерских, плотники, слесари, кузнецы, и т. д. С учетом того, что зарплата рабочего составляла 15 талеров в месяц — кредиты довольно существенные. В 1860-х Пруссия была страной малого бизнеса. Только 3.5 процента работали в фирмах с более 1 тыс. служащими. Половина — в фирмах с 5 и менее служащими. Тем не менее тенденция к укрупнению была, и это стало одним из двигателей прусской промышленной революции. Согласно статье Леманн-Хаземайера «Savings banks and the industrial revolution in Prussia», именно прусские региональные банки стали одной из движущих сил, финансировавшей развитие страны. А настоящий взлет прусской промышленности связан с министром финансов Отто фон Кампхаузеном, занимавшим свой пост с 1869 по 1878 год. И на такие банки, к примеру, опиралась изначально фирма Круппов. Тот самый Альфред Крупп начал со вполне средних позиций — сначала выпускал валки для монетных дворов, потом вообще занялся производством металлических ложек, продавая их по всей Германии.

Бизнес не особо ладился, был даже момент, когда для выплаты кредита Крупп отнес в залог все свое фамильное серебро. Прорыв у Круппа начался только после постройки специальной печи для выплавки чугуна и стали по бессемеровскому процессу. С 1854 года будущая стальная империя Пруссии начинает выпускать качественные чугунные рельсы. Производство орудия на тот момент было для Альфреда чем-то типа хобби, все равно его никто не покупал. А поднялся он на колесах для вагонов и паровозов, причем помогло ему правительство в Берлине. Именно этот товар позволил Круппу вылезти из постоянных долгов и расширить производство.

Наконец с 1860-х началась продажа Круппом оружия, сначала пушек Пруссии (312 единиц), а потом и в другие государства Германии, и в Россию (первый заказ — 300 стволов). Далее Крупп решает проводить не просто стволы, а орудия целиком, и это оказывается верным решением. Через десяток лет производство Круппа является одним из самых крупных в Европе.

Могло ли такое развитие быть в России? Вполне могло, и даже было. Тот же Юз выкупил право постройки сталелитейного завода в Новороссии у Сергея Кочубея, завез (точно так же, как и Крупп, который изначально закупал машины и станки в Англии) оборудование из Южного Уэльса, построил из своего же железа железную дорогу Мариуполь-Еленовка-Юзовка-Ясиноватая-Константиновка, построил сталелитейный завод по замкнутому циклу, более того, фишкой Юза стало использование не угля, а кокса. Добытый каменный уголь он прокаливал без доступа воздуха, и в результате получал продукт, который горел очень ровно, что позволяло выдавать высококачественную сталь.

В отличие от Круппа или Юза русские промышленники Обухов и Путилов поднялись на волне заказов военного ведомства. Путилов отличился во время Крымской войны, разработав и создав русские паровые канонерки ровно за полгода, а Обухов стал не только русским «стальным королем», но и разработчиком первой русской стальной пушки, а также тигельного метода выплавки стали, что в 1860-е на время лишило Круппа рынка сбыта в России. По идее, метод выплавки стали Обухова и помощь Путилова должны были вывести Россию на мировой рынок стали, но… помешал этому Рейтерн. Формальное основание — производство орудий относится к ведению Горного департамента, подчиненного министерству финансов. Либо, уважаемые промышленники, возьмите в долю, либо никаких вам продаж на внешнем рынке.

Кстати, первую доменную печь на коксе в Пруссии запустил в 1849 году Фридрих-Вильгельм Хютте. В 1862 году была создана «сталелитейная компания Фридриха-Вильгельма Хютте», в которую в 1871 году пришел Август Тиссен. Тиссен был сыном банкира, и проблем с деньгами не имел, он использовал семейные капиталы для создания замкнутого цикла производства — уголь, добываемый на его шахтах недалеко от Эссена, шел на сталелитейный завод Хютте в Мюльхайме, а готовую продукцию перевозили по Рейну корабли Тиссена. В результате холдинг Тиссена составил конкуренцию даже Круппу.

Но вернемся к России. Построенный в 1864 году Обуховский завод после смерти Обухова перешел в ведение Морского ведомства, а Путилов сложил с себя полномочия и позже создал Путиловский завод. Как злой рок — при увеличении калибров обуховские пушки начали рваться одна за другой, в среднем рвалось каждое пятое орудие. И в 1865 году Александр II запретил… производство пушек в России, став закупать их у Круппа. Однако война 1866 года показала, что и у «стального Альфреда» с крупными калибрами та же проблема, и лишь в 1868 году Дмитрий Константинович Чернов открыл полиморфические превращения стали при изменении температуры.

Много благодарственных слов стоит сказать и Путилову, который был настоящим кризис-менеджером, запускавшим заводы и добивавшимся результата в кратчайшие сроки. Кстати, «путиловская схема запуска производства» использовалась в СССР для запуска производств в тылу во время Великой Отечественной войны.

Как мы видим из сравнения Круппа с русскими промышленниками, развитие шло по схожему пути, но если Круппу государство помогало, то нашим директорам заводов — в лучшем случае не мешало. А иногда и мешало, причем довольно серьезно. Плюс — развитие экономики Пруссии шло на прусские деньги, тогда как развитие России — на иностранные кредиты.

Пока же, подводя предварительные итоги, мы можем сделать некоторые выводы. И Пруссия, и Россия на начало 1860 годов имели проблемы с бюджетом, но если пруссаки вкладывали деньги в собственные банки, то русские из-за недальновидной, а иногда и просто глупой политики правительства — в иностранные. В России период вывоза капиталов наложился на период реформ, ни одна из которых не была доведена до логического конца. Если Пруссия проповедовала протекционизм собственной промышленности и защищала своего производителя, то Россия была привержена фритрейдерству, чем во многом загубила свою промышленность. Покупке технологий и запуску производств с нуля русские предпочитали создание предприятий «отверточной сборки», что не стимулировало русскую индустрию к развитию. Ну и самое главное — системный кризис, возникший еще в царствование Николая I, так и не был преодолен. Как результат — Россия действительно начала отставать в развитии промышленности.

И опять-таки, развитие Пруссии и России на 1870-е годы было примерно одинаковыми. Скачок у Берлина начался позже и занял всего полтора десятилетия, когда перед изумленным миров возникла новая индустриальная держава. Чуть позже войдет в число крупных индустриальных стран и Россия, но это будет уже другое царствование. Однако мешать полноценному промышленному рывку будут как раз те недоделанные реформы, которые были проведены при Александре II.

На этом мы закончим одиннадцатую часть сериала, и в следующий главе рассмотрим политику России и Пруссии в период 1856–1877 годов, деятельность Бисмарка, объединение Германии и реакцию России на эти события.

Далее: часть XII

Подготовка этого материала оплачена подписчиками «Спутника и Погрома».

Купите подписку (клик по счетчику просмотров справа внизу) или подарите ее друзьям и близким!