Россия и Пруссия, враги или партнеры? Часть X

Ранее: часть IX

Надо сказать, что вопрос объединения Германии назревал давно, и предпосылки для этого сложились еще во времена Тридцатилетней войны. Весь вопрос состоял в том, кто станет этим объединителем — Австрия или Бранденбург-Пруссия?

Отметим, что позиции Австрии на XVII век выглядели предпочтительнее. Русский социолог и публицист Николай Яковлевич Данилевский верно отметил в своем труде «Россия и Европа»:

Таков был формальный принцип образования Австрийской монархии. Но случайное совпадение наследств не может же служить единственною связью разнороднейших элементов. Для этого необходима была и какая-нибудь объединяющая идея. Таких объединяющих идей, заключавшихся во временных внешних целях, было две:

— Защита раздробленной, разъединенной Германии от натиска централизованной Франции с запада;

— Защита как самих соединившихся под австрийским скипетром земель, так и вообще Европы от натиска турок, разлившихся по Балканскому полуострову.

Обе эти роли пали главнейшим образом на славян разных наименований, составлявших главную массу австрийских народов и главную силу монархии Габсбургов — не только по численности своей, но и по своему воинскому духу.

Таким образом, смысл австрийского конгломерата народов, идея Австрийского государства, как выражается чешский историк Палацкий, заключалась в обороне расслабленной и раздробленной Германии против напора французов и турок.

Что случилось к веку XIX? Турецкая угроза для Германии развеялась как дым. Австрия присоединила к себе множество земель, которые раньше принадлежали Османской империи, и уже, как и Россия, больше заботилась о том, чтобы оставшаяся часть Турции не развалилась, ибо один старый и слабый сосед гораздо лучше кучи молодых голодных соседей.

Французская угроза после 1815 года в известной степени уменьшилась, к тому же теперь против Франции выступал единый блок Австрии, Пруссии и России. В этой ситуации в германском союзе под австрийским контролем стали нарастать центробежные тенденции. Нет, объединиться немцы хотели, но весь вопрос — кто будет главным? Кто станет движущей силой?

И здесь началось все с экономики. Прежде всего, старый институт рейхстага в Священной Империи заменил собой всегерманский сейм во Франкфурте. Правопреемником Империи стал Германский Союз, в который входили Австрия, Пруссия, Дания, Голландия, 38 немецких государств и 4 вольных города. Цель его — вести скоординированную политику в Европе, выступая (по крайней мере, по германским делам) единой силой. Но вот в экономике Австрия и Пруссия блокировали инициативы друг друга, и в результате вопросы торговли и общего транспорта так и оставались нерешенными. Первые шаги в этом направлении предпринял Баден. Великий немецкий экономист Фридрих Лист говорил, что «38 таможенных границ и платные дороги Германии просто парализуют движение товаров внутри и производят примерно такой же эффект, как если человеческое тело перетянуть в 38-ми местах». Если вовремя не предпринять меры, говорил Лист, начнется гангрена от застоя крови. Ведь по пути из Гамбурга в Австрию или из Берлина в Швейцарию торговец пересекает границы десяти государств, то есть 10 раз делает таможенные платежи и 10 раз производит оплату различных сборов и акцизов. В результате германская промышленность проигрывает конкурентную борьбу не только Англии, но и вообще любым европейским державам.

Был создан Центральногерманский таможенный союз, однако без поддержки Австрии и Пруссии к 1829 году он развалился. Пруссия не вступала в него потому, что через Ганновер этим конгломератом рулила Англия, которая пыталась наладить в Германии сбыт своих товаров. Пруссия же хотела войти в Таможенный союз на своих условиях. И в 1830 году, после Июльской революции во Франции, Пруссии это удалось, она сделала полный разворот в своей экономической политике, организовав 1 января 1834 года новый немецкий Таможенный союз — «Цолльферайн» (Zollverein). К «Цолльферайну» тут же присоединилась ассоциация Тюрингских государств, Баден, Бавария, Нассау, Брауншвейг, чуть позже Люннебург. Остались за бортом Австрия, оба Мекленбурга, Лихтенштейн и Гольдштейн, Ольденбург, Ганновер и три вольных города (Гамбург, Бремен и Любек).

Таким образом, к 1834–1835 годам в Германии появилась единая Северогерманская экономическая зона, созданная под прусским руководством и по прусским стандартам. Внутри Союза таможенные сборы не собирались, кроме того, союз вел единую политику по импорту, основанную на протекционизме германской промышленности в пику иностранной (прежде всего английской). Так же была создана всегерманская казна, которая хранилась во Франкфурте, как столице Немецкого Союза.

Надо сказать, что Пруссия предлагала Австрии присоединиться к единому таможенному конгломерату, но Австрия отказалась. Причин было две:

1) Австрия хотела развивать свою промышленность в пику немецкой, и защитить ее барьерами;

2) Меттерних, глава тогдашней австрийской политики, не хотел принимать участие в инициативах, предложенных Пруссией.

Что касается Пруссии — еще в далеком 1815 году Фридрих Вильгельм III пообещал региональным ландтагам, что примет Конституцию, в которой объявит о создании всепрусского Ландтага. Однако это очень не понравилось прусским юнкерам, и король отказался от своей идеи в 1820 и 1821 годах, мотивируя это тем, что Акт о Священном Союзе запрещает ему менять форму правления. Понятно, что это была только отговорка, к тому же по закону, принятому Наполеоном на территории Пруссии в 1810 году, бюджет правительства и введение новых налогов мог утверждать только всепрусский Объединенный Ландтаг, которого так и не создали. Это вынудило государство избегать крупных заимствований как на внутреннем, так и на внешнем рынке.

В 1840 году Фридрих Вильгельм III умер, и к власти пришел Фридрих Вильгельм IV, который изначально тоже не хотел решать проблему создания парламента. В 1842 году он создал так называемый «корпоративный комитет», состоящий из 12 делегатов окружных советов, которые имели право совещательного голоса в правительстве. В 1844 году король задумал этот «корпоративный комитет» и объявить Объединенным Ландтагом (поскольку очень нуждался в деньгах, и как следствие — в новых налогах), однако эта идея вызвала правительственный кризис. Не зная, как решить проблему финансирования, король начал… продажу самоуправления, и в результате к 3 февраля 1847 года получил финансовые гарантии от региональных властей. Они согласились помочь королю погасить крупный иностранный заем на 25 миллионов талеров, что позволило начать строительство стратегической железной дороги Берлин-Кенигсберг.

11 апреля из представителей региональных властей была создана Ассамблея, которая обладала правом советовать королю принимать те или иные решения, однако дело с вводом новых налогов и получения новых кредитов застопорилось, и уже 26 июня Ассамблея была распущена. Наконец, после революции, 2 апреля 1848 года, был созван Соединенный Ландтаг, который принял закон о выборах в прусское Национальное собрание и дал согласие на заем, в котором отказала правительству Ассамблея 1847 года.

1 мая начались выборы в прусское Национальное собрание. Заседания 400 депутатов начались 11 мая 1848 в здании Певческой академии Берлина. далеко не полный классовый состав депутатов первого созыва: 186 человек — госслужащие, 73 — фермеры, 18 — ремесленники, 17 — творческая интеллигенция, 9 — вообще не ясно, кто. Фракционный состав: консерваторы (правые) — 120 человек, конституционные либералы (группа Харкорта) — 30 человек, демократические либералы (правоцентристы) — 40 человек, парламентаристы (левоцентристы) — 90 человек, республиканцы (левые) — 120 человек.

Как видим, с небольшим перевесом в парламенте лидировали левые, тогда как правые составляли оппозицию, они же почти все находились в правительстве. Таким образом, разрыв между Ландтагом и королем был только делом времени, что произошло довольно быстро — 16 октября 1848 года, когда парламент попытался принять проект конституции без согласия государя. Король сменил либеральное правительство на военных. Получилось, что парламент не мог принимать законы (без подписи короля), а король не мог утвердить бюджет и повысить налоги (без согласия парламента). В этом государя поддерживали правые, и всю консервативную партию разозленные левые прозвали «кликой». Вот главные представители «клики» — лидер партии Эрнст фон Герлах со своим братом Леопольдом фон Герлахом, генерал-адъютант Густав фон Раух, министр имуществ Людвиг фон Массов, маршал Келлер, Эдвин фон Мантейфель, Генрих Лев, Фридрих-Юлиус Шталь, Отто фон Бисмарк, фон Клейст-Рецов, фельдмаршал Дона, президент консисториума (церковного суда) граф Фосс-Бах. Бисмарк не был избран в первую сессию Ландтага, но попал в нижнюю палату парламента в январе 1849 года.

В июле 1848 года начались волнения в Дании. Там 20 января умер король, Кристиан VIII, детей у него не было, и в результате решили отдать власть его наследнику по женской линии — Фредерику VII. Но тут взорвался Шлезвиг — согласно договору Рипе 1460 года, герцогство Шлезвиг было пожаловано датскому королевскому дому, однако последний король из династии Ольденбургов скончался. Правда, остался еще Фредерик VII, но «кудель мечу не наследует».

Если убрать все эти ссылки на старые трактаты и попытаться разобраться в смысле происходящего, станет понятно, что Шлезвиг хотел всего двух вещей: во-первых, присоединить когда-то отторгнутый у него Гольштейн; во-вторых, интегрироваться в Германский союз, хотя бы в тот же самый «Цолльферайн». Надо сказать, что Гольштейн, Шлезвиг и Лауэнбург были чисто немецкоязычными территориями, тяготеющими к Пруссии.

18 марта 1848 года Фредерик VII принял Конституцию, а 20 марта в Копенгагене прошел слух — восстал Шлезвиг. Что делают демократы и либералы, если один из регионов пытается отколоться от страны? Конечно же, объявляют этот район неотделимой частью, которую они готовы оставить даже без людей, но обязательно своим, и посылают туда армию.

Самое смешное, что никакого восстания не было. Просто в столицу Дании прибыли депутаты из Шлезвига с просьбой разрешить вступить Шлезвиг-Гольштейну в Германский таможенный союз. 23 марта шлезвигские депутаты вернулись в Киль и рассказали о «теплом приеме» в столице. И 24 марта Шлезвиг действительно объявил об отделении. В этот же день было сформировано временное правительство, объявлен прием ополченцев в Добровольческий корпус. Министерство обороны возглавил принц Фридрих фон Ноэр, часть датских войск, набранных из местных, перешла на сторону восставших, и через три недели Шлезвиг имел под ружьем 8900 человек. 27 марта в герцогство прибыли известный авантюрист Куно цу Ранцау-Брайтенбург, и немецкий кондотьер, полковник баварской армии Людвиг фон дер Танн. Они стали командирами новых добровольческих корпусов, сформированных из пруссаков и немцев, прибывших на помощь кильскому правительству. Главной действующей силой оказались именно прусские офицеры и солдаты, поскольку, как мы с вами помним, прусская армия хотя и была небольшой, но имела огромный кадровый резерв из военнослужащих запаса.

Дания же начала готовить флот, чтобы высадить армию вторжения в Шлезвиге. Вечером 25 марта из Копенгагена вышли в море 20-пушечный корвет «Najaden», 8-пушечный колесный пароход «Geiser» и бриг «St. Thomas» под общим командованием барона Фридриха Дюкринк-Холмфельда. 28 марта отряд подошел к Фленсбургу для разведки, и одновременно для доставки прокламации от нового короля «добрым шлезвигцам» были высажены парламентеры, которые вернулись на корабль только к ночи и сообщили, что город уже в руках повстанцев. Пароход «Geiser» попытался приблизиться к пирсу, но был обстрелян из крупной артиллерии порта. Датский корабль решил не отвечать на обстрел и отошел.

Повстанцы решили продолжать наступление на Обенро (Aabenraa), расположенный в Оберно-фьорде, однако их отряды на побережье были внезапно обстреляны бригом «St. Thomas» и в ужаснейшем беспорядке бежали к основным силам. Шлезвигцы под покровом ночи с 30 на 31 марта атаковали город с запада, где корабельная артиллерия не могла их достать, и к утру город захватили. Утром Дюкринк-Холмфельд узнал, что Обенро пал, в тот же день он получил подкрепление — 8-пушечный пароход «Hekla». Призовая партия с «St. Thomas» нагло подошла к пароходу «Christian der Achte», стоявшему у причальной стенки. Моряков датского флота встретила толпа любопытных, причем среди них были как гражданские, так и ополченцы. Матросы, не обращая внимания на зевак, деловито спустились на пароход и начали готовить его к выходу в море. Ополченцы пытались этому помешать, но подошедшие на подмогу две лодки высадили десант и имитировали штыковую атаку, от которой все любопытствующие разбежались. Далее на берегу были выставлены две небольшие пушки, под их прикрытием на «Christian der Achte» погрузили уголь, а потом увели пароход в открытое море.

Этот пароход в руках датчан сразу же превратился в войсковой транспорт, на него погрузили эскадрон драгун, лошадей, пушки, и доставили их к острову Эльс. Надо сказать, что на датский флот возложили чисто транспортные функции, и в целом датчане могли справиться, если бы 5 апреля шлезвигцы не обратились за помощью к немцам, а 8 апреля Германский союз не объявил бы Дании войну. 9 апреля у Бау (Bau) датские войска предсказуемо одержали победу над повстанцами, классически разбив их по частям, но уже 10 апреля в Шлезвиг начали прибывать прусские «отпускники». 6 тысяч добровольцев генерала Врангеля (шведа по национальности) при незримой поддержке 12 тысяч пруссаков (которые в дело не вступили, но угрожали флангу датской армии) не оставили шансов 2 тыс. солдат Фредерика Лессо. Датчане были разгромлены и бежали. У Оверсё к шлезвигцам на выручку пришли солдаты Ганновера и Мекленбурга, примерно 10 тысяч человек атаковали датских егерей и полк драгун с 2 орудиями. Датчане бились отлично, но вскоре порох у них закончился, и пришлось отступать.

28 мая 1848 года у города Дюббель датчане отыгрались, превосходящими силами внезапно атаковав Врангеля. Немцы, понеся большие потери, отступили, но и датчане отошли к Эльсзунду.

Получилось, что датские силы выкинуты с материка, они отошли к островам Эльс, Фюн и к Северной Ютландии. В этой ситуации флоту была поставлена задача блокировать любые попытки повстанцев и немцев переправиться на острова. 29 апреля датские фрегаты «Havfruen» и «Thetis», корвет «Flora» и несколько небольших судов начали блокаду всех немецких портов, прилегающих к Шлезвигу.

При этом неожиданную помощь Дании оказала… Швеция, ее извечный враг. Шведы в провинции Сконе объявили набор добровольцев, и к маю предлагали переправить в Данию 15-тысячный корпус, вооруженный и оснащенный всем необходимым. В Мальме шведы организовали площадку для переговоров датчанам и немцам, при этом Швеция выступала посредником, а Англия — гарантом принятых решений. Вроде как договорились о прекращении огня, но генерал Врангель соглашение не подписал, «демонстрируя немецкую двуличность».

В июле на Фюн прибыли первые 3500 шведских волонтеров в качестве подмоги датчанам. Фрегаты «Bellona», «Gefion» и «Thetis» составили военно-морские силы прикрытия. Балтику закрывали «Havfruen» и «Freia».

Казалось, владение морем сделает дело и мятеж будет быстро подавлен. Но тут… Началось все с Фленсбурга. Корвет «Najaden» решил обстрелять позиции повстанцев, но неожиданно наткнулся на 4-пушечную батарею противника, которая начала огонь калеными ядрами. Корвет получил несколько попаданий, на помощь ему пришли датские канонерки, батарею была заставили замолчать, но корвет ушел на ремонт, и далее на слом. Выводы датчане из этого боя не сделали. Как показало будущее — зря. Но обо всем по порядку.

25 августа все-таки было заключено перемирие сроком на 7 месяцев. Согласно ему, Дания имела право держать на Эльсе 2 тыс. солдат, столько же пруссаков оставалось в Шлезвиге. Пользуясь перемирием, обе стороны начали наращивать силы. Фон дер Танн занялся реорганизацией шлезвигской армии и достиг больших успехов. Датчане же вооружили несколько кораблей и создали дополнительно два сухопутных корпуса. Теперь датский флот мог выставить в море 84-пушечный линкор «Christian VII», фрегаты «Bellona», «Gefion», «Rota», «Havfruen», «Freia», «Nimphen» и «Thetis», корветы «Najaden», «Galathea» и «Flora», бриги «St. Thomas», «Mercurius», «Ornen» и «St. Crouix», колесные пароходы «Hekla», «Geiser» и «Skirner», а также мелкие суда, канонерки, патрульные шлюпы и мобилизованные гражданские пароходы.

26 марта перемирие было продлено еще на 8 дней, но потом начались военные действия. 3 апреля линкор «Christian VII», фрегат «Gefion», а также колесные пароходы «Hekla» и «Geiser» решили войти в Эскернфьорд, чтобы создать плацдарм для высадки войск. И далее произошла катастрофа.

На тот момент сепаратисты создали в Эскернфьорде две батареи: северная имела четыре 18-фунтовых орудия, южная — две 84-фунтовых бомбических пушки, две 24-фунтовых и две 18-фунтовых обычных пушки. Командовал импровизированным фортом капитан Юнгманн, в штате батарей находилось 91 солдат и 5 офицеров. Когда датские корабли были замечены при входе во фьорд, на подмогу крепости были присланы батальон готторпских егерей и батарея полевых 8-фунтовых орудий, которые установили прямо на пляже.

Получается, что всего у шлезвигцев и пруссаков было 14 орудий, тогда как линкор и фрегат в совокупности имели (48+84) 132 орудия. У повстанцев было только 4 тяжелых орудия, у датчан — тридцать 30-фунтовок на «Christian VII», две бомбические 60-фунтовки плюс сорок шесть 24-фунтовок на «Gefion», то есть 78 крупных орудий. Казалось, исход поединка батареи и кораблей не вызывает сомнений.

Утром 5 апреля 1849 года погода прояснилась, «Christian VIII» и «Gefion» снялись с якоря и пошли внутрь бухты своим ходом, пароходы остались на входе. Встали они так, чтобы работать на оба борта и одновременно вести обстрел и северной, и южной батареи, благо, обладая 132 орудиями против 10-ти крепостных и 4-х полевых, считалось, что можно не опасаться стрельбы на два борта.

Северную батарею, состоящую из обычных пушек, подавили довольно быстро, но вот с южной возникли проблемы — несколько попаданий 84-фунтовых бомбических пушек оказались фатальными. Сначала два ядра в корму получил «Gefion», который потерял руль, набрал воды и спешно начал тушить пожар. Капитан Майер срочно поднял флаг бедствия, чтобы пришли датские пароходы и вывели фрегат из зоны огня. Смог подойти пароход «Geiser», которому после нескольких неудачных попыток удалось-таки оттащить фрегат из зоны действия батарей.

На «Christian VIII» же события приняли ужасный оборот — две 84-фунтовки в нескольких залпах дали в линкор три попадания, и он загорелся. Далее был поднят сигнал бедствия, подошли пароходы, но попали в зону действия полевой батареи и сами получили существенные повреждения.

В 12.30 датчане попросили перемирия. Сепаратисты согласились, чтобы использовать это время для пополнения боекомплекта и подвоза полевых кухонь. В 16.00 бой возобновился, «Gefion», получив еще одно попадание из 84-фунтовки, выбросил белый флаг, на «Christian VIII» перебило якорные канаты и развернуло кормой к южной батарее, и вскоре корабль просто начал гореть от частных попаданий бомбических пушек. В 18.30 датский линейный корабль поднял белый флаг.

К этому времени пожар на «Christian VIII» столь разросся, что команда начала спешно покидать корабль. Примерно в 20.00 раздался взрыв, и 84-пушечный линейный корабль просто растворился в воздухе.

Потери шлезвигцев — 4 убитых, 18 раненых, потеряно 1 орудие. Потери датчан — два корабля, 132 орудия, 134 человека убитыми, 38 ранеными и 936 пленными. Поражение было и сокрушительным, и унизительным. Это подвигло немцев, чьи порты блокировал датский флот, выйти в море и попробовать дать бой датчанам. В Бременхаффене была быстро сформирована маленькая флотилия из трем маленьких пароходов — 9-пушечного «Barbarossa» и 14-пушечных «Hamburg» и «Lubeck». 4 июня флотилия вышла в море, и у Гельголанда дала бой датским кораблям — парусному корвету «Valkyrien» и пароходу «Geiser». Немцам удалось сблизиться с корветом, который начал отступать к Гельголанду, дабы навести пароходы на фрегаты «Thetis» и «Rota». Однако на помощь корвету подошел «Geiser», и немцы развернулись, взяв курс на свою бухту.

Блокирующие эскадры датчан после инцидента были усилены еще одним спешно приведенным в готовность линейным кораблем и несколькими фрегатами.

5 июля 1849 года в тяжелейшей битве у Фредерики датчанам удалось снять осаду с города и нанести тяжелое поражение сепаратистам. Битва велась на рассвете, в тумане, датчане должны были атаковать 4 мощно защищенных редута, что они и сделали. 6 июля шлезвигцы бежали, потеряв до 3 тыс. человек убитыми и ранеными. Датчане потеряли вдвое меньше.

10 июля в войну вмешались великие державы — Россия и Англия. Они надавили на Пруссию, и той пришлось пойти на переговоры о сепаратном мире с Данией, пока же объявили о прекращении огня. Гольштейн был переведен под совместное управление Британии, России и Пруссии. Шлезвиг же продолжил борьбу.

В апреле 1850 года поступило предложение заключить мир на основе status quo ante bellum. При этом датский король обратился к Николаю I как к правопреемнику Екатерины, которая в далеком 1773 году гарантировала Дании территориальную целостность и передачу Шлезвига Копенгагену в вечное владение. Царь ответил, что если датчане в ближайшие сроки сами не решат вопрос, то русские проведут там спецоперацию «принуждения к миру» по типу своих действий в Венгрии, и это сильно напугало Берлин. К тому же на тот момент Пруссия и Австрия были на грани войны, и единственная надежда Фридриха Вильгельма IV сделать в предстоящем противостоянии Россию своим союзником — это восстановление status quo в вопросе Шлезвига. Проблема была в Эрфуртском союзе.

Еще в революционный год Фридрих Вильгельм IV сообщил, что не прочь стать во главе объединенной Германии. При этом он отказался от создания новой аморфной структуры по типу Священной Римской империи, сообщив, что хочет стать королем Германии, а не императором очередного сейма. Естественно, этому воспротивилась Австрия, которой удалось перетянуть на свою сторону Баварию, Саксонию, Ганновер и Вюртемберг. Кроме того, Австрия обратилась к России, сообщая, что прусский король своим решением нарушает положения Венского Конгресса и Священного Союза. По сути, речь шла о главенстве в Германии.

Именно поэтому 10 июля 1850 года Пруссия вышла из войны с Данией, надеясь на благорасположенность Николая I.

В октябре ситуация стала прямо-таки взрывоопасной.

Прусское пра­ви­тель­ст­во, восполь­зо­вав­шись вол­не­ния­ми в кур­фюр­ше­ст­ве Гес­сен-Кас­сель, вве­ло в не­го свои вой­ска и от­ка­за­лось до­пус­тить ту­да ав­ст­ро-ба­вар­скую ар­мию. Прус­сия вы­дви­ну­ла так­же предложе­ние рас­пус­тить со­юз­ное со­б­ра­ние Германского сою­за и соз­дать вме­сто не­го общегерман­ский пар­ла­мент. По­сред­ни­ком в уре­гу­ли­ро­ва­нии кон­флик­та вы­сту­пи­ла Россия, не за­ин­те­ре­со­ван­ная в рас­па­де Франкфуртского сою­за и воз­ник­но­ве­нии ав­ст­ро-прусской вой­ны. В мае — октябре 1850 года Николай I не­од­но­крат­но пред­при­ни­мал попыт­ки при­ми­рить Ав­ст­рию и Прус­сию, а по­сле то­го, как это­го не уда­лось до­бить­ся, откры­то осу­дил дей­ст­вия Прус­сии и по­обе­щал Ав­ст­рии свою под­держ­ку.

Россию поддержала Франция, Пруссия обратилась к Британии, но та отнеслась к планам Фридриха Вильгельма очень прохладно. В результате 25 ноября 1850 года Австрия предъявила Пруссии ультиматум — если пруссаки не пропустят австро-баварские войска в Гессен-Кассель, то Вена объявит Берлину войну. Оказавшись в дипломатической изоляции, Пруссия пошла на переговоры в Ольмюце, где российскую сторону представлял посол России в Вене Мейердорф. После переговоров было заключено соглашение, согласно которому общегерманский парламент должен быть распущен, Пруссия уходила из Гессен-Касселя и вообще сдавала все позиции. Бисмарк назвал это соглашение «позором нации».

Получается, пришлось уйти и из Шлезвига, и из Германии. Как похоронный набат звучали параграфы договора между Шлезвигом и Данией — ополченцы должны быть разоружены, австрийские войска входили на территорию и Шлезвига, и Гольштейна, прусские (и вообще — все германские) солдаты и офицеры в рядах шлезвигской армии должны ее покинуть в течение месяца. Согласно Лондонскому протоколу от 8 мая 1852 года, Шлезвиг, Гольштейн и Лауэнбург переходили в полную и нераздельную собственность Дании.

19 ноября, еще до заключения Ольмюцкого соглашения, Бисмарк писал в своей статье, опубликованной в «Крестовой газете»:

Пока Пруссии, монархической, королевской Пруссии не обеспечено повсеместно равное с Австрией и возвышающееся над всеми остальными положение в Германии, я голосую за войну!

В дебатах по Ольмюцу он произнес фразу, которая стала девизом всей его внешней политики в будущем:

Единственным здоровым основанием большого государства — и этим оно существенно отличается от маленького — является государственный эгоизм. Недостойно большой страны вступать в схватку из-за чего-то такого, что не соответствовало бы ее собственным интересам.

Результатом Ольмюца, как ни странно, послужило назначение Бисмарка (как представителя здорового консервативного национализма) в Бундестаг во Франкфурте. Естественно, Австрия на волне дипломатической победы хотела оттеснить Пруссию на второе место в германском мире, но тут во Франкфурт в августе 1851 года ворвался Бисмарк. Начал он с показательной акции — дело в том, что в бундестаге курил только князь Феликс цу Шварценберг. Бисмарк, недолго думая, достал испанскую пахтикосу и задымил тоже. Австрийский посланник от наглости прусского депутата лишился дара речи. Меж тем Бисмарк начал подговаривать и других депутатов «закурить». Посланник Гессен-Касселя робко сообщил, что не курит, чем вызвал гнев Бисмарка: «Черт возьми, парень, можешь не курить, но воткни хотя бы папиросу в зубы!». Пруссия в лице Бисмарка активно добивалась равной с Австрией позиции в Германском союзе.

24 июля 1854 года Австрия одержала следующую после Ольмюца дипломатическую победу — на Франкфуртском сейме было решено заключить оборонительный союз в случае нападения какой-либо из держав на любое государство в Германии. В виду имелась, конечно же, Россия. Дело в том, что в середине февраля 1854 года Австрия потребовала от России вывести войска из дунайских княжеств. В принципе, на тот момент это требование отвечало тайным желаниям русской политики — дело в том, что англо-французы уже высадились в Варне, и не исключено было столкновение обоих противников на берегах Дуная. И русские заключили с Австрией соглашение, согласно которому сразу после ухода русских войск из Дунайских княжеств туда вводились австрийские корпуса. Таким образом, Австрия как бы ограждала Россию от нападения со стороны Дуная. Союзникам, прежде чем атаковать русских, необходимо было войти в Дунайские княжества, а значит столкнуться с Австрией. Понятно, что в этом случае Австрия встала бы на сторону России, и никакой быстрой войны в этом случае у союзников не получилось бы. Кроме того, Австрия и Россия вообще могли ограничиться обороной по Дунаю, а наступление начать вообще на Эльзас и Лотарингию. Этот ход безумно напугал Наполеона III, и весь смысл политики союзников последующие два месяца состоял в том, чтобы оторвать Австрию от России и обеспечить с ней если не союз, то хотя бы твердый нейтралитет.

Это в итоге удалось — уже к маю 1854 года Австрия заняла позицию строгого нейтралитета, причем этот нейтралитет был выгоден Англии и Франции. По секретному соглашению с Францией, Франц-Иосиф осенью 1854 года дал французам гарантии, что он не будет на нее нападать, поэтому Наполеон III без опаски снял все войска с франко-австрийской границы и отправил их в Крым. Что русская разведка полностью проморгала.

С учетом того, что Россия не далее чем пять лет назад просто спасла Австрию, Вена, конечно же, ожидала в свою сторону недружественных шагов со стороны России и решила подстраховаться. Поэтому оборонительный союз 1854 года был ее серьезной победой. Однако стать выигрышу полным не дал… Бисмарк. Он внес предложение, поддержанное большинством депутатов, что это соглашение действует только в случае вторжения противника в германские земли. То есть если Вена собиралась вести наступательную войну, то другие государства Германии здесь ей были не помощники.

Более того, перемещения прусских войск во время Крымской войны были весьма интересными. Вроде как Пруссия располагает армию рядом с русской границей, но… недалеко от австрийской. Причем согласно плану местности, в Австрию вторгнуться пруссакам получалось гораздо проще, чем в Россию. И получалась очень интересная ситуация — Австрия может быть и хотела бы воспользоваться трудный положением России, но не могла. Потому как вынуждена была учитывать возможный удар со стороны Пруссии, ранее разозленной Ольмюцким соглашением.

Почему же Австрия так поступила? Ведь только что Россия помогла в известной степени восстановить Вене гегемонию в Германии, подавить мятеж венгров, и т. д. Ответ тут делится на две части. Часть первая — русский взгляд на австрийские дела и ошибки, сделанные из ложных предпосылок.

Давайте попробуем посмотреть на ситуацию глазами австрийцев:

1. В Австрии только что фактически прошла разрушительная гражданская война, если считать Венгрию неотъемлемой частью империи. Как следствие — в Венгрии было совершенно неспокойно, а денег не было. В этих условиях начинать крупную войну (а после высадки союзников в Варне стало понятно, что война не будет скоротечной) было бы верхом безумия.

2. Как раз зимой 1854 года до Австрии дошли требования Меньшикова к султану, и австрийцы были в прострации. Получалось, что Россия собирается забрать себе фактически все Балканы, а именно — Молдавию, Валахию, Болгарию, Сербию, Черногорию, а значит следующим пунктом встанет вопрос о сербах и хорватах в составе Австрии. То есть это как минимум — новое национальное восстание в лоскутной империи, как максимум — война с Россией, усиленной балканскими провинциями.

3. Уже к марту 1854 года стало понятно, что помощь России нужна не на земле (на земле и так эффективно помогли, введя войска в Княжества и тем самым отрезав драчунов друг от друга), а на море. Военно-морской флот Австрии был слабее не то что ты Британии или Франции, так и слабее даже Черноморского флота России и Турции. То есть эффективной помощи от австрийского флота быть не могло. Нет, был еще путь — нападение на Францию через немецкие княжества, но для этого армию Австрии нужно было срочно реформировать, на что (см. п. 1) не было денег.

4. Положение Австрии в Италии было очень шатким. Комитет «Молодая Италия» поддерживался Лондоном напрямую, и революция 1848 года в Италии только закончилась. Становясь на российскую сторону, Австрия получала на Апеннинах новую революцию.

5. Ну и ещё один весомый аргумент. В Пруссии после революции 1848 года к власти рвались милитаристы во главе с Бисмарком. В 1850 году Пруссия и Австрия были на пороге войны, заключенное Ольмюцкое соглашение лишь отсрочило, но не убрало проблемы между Австрией и Пруссией. В случае полномасштабной войны Пруссия вполне могла наплевать на союз с Россией и ударить в спину, утверждая свое превосходство в германских землях. Если же этот удар совместится с революциями в Италии, Венгрии и Хорватии — Австрия просто прекратит свое существование.

Все эти опасения и соображения были честно высказаны России, и что австрияки получили в ответ? «Вы должны, потому что мы вас спасли». Франц-Иосиф понял, что Россия после помощи с Венгрией относится к Австрии как к протекторату. Стало понятно, что следовать на данный момент в фарватере русской политики для Австрийской империи просто смерти подобно.

Проблема вторая. Австрия, наверное, первой из всех поняла, что время глобальных союзов прошло, и на первый план вышел подход в соответствии с «реалполитик». Но из этого понимания были сделаны совершенно ложные выводы. Австрия решила, что если Франция и Англия не дадут России поделить Османскую империю (что уже было в ущерб австрийским интересам), то далее Франция, Пруссия и Россия договорятся о совместном разделе Австрии. Как мы уже отмечали в начале статьи, историческая миссия Австрии на юге к середине XIX века уже была выполнена, а на западе Вену вполне успешно замещал Берлин. Вот и получалось, что как паневропейская идея Австрия более будущего не имела. Прусский посол в Вене фон Меннедорф отметил четко: «Страх — вот то, что определяет сейчас политику Австрии».

Отдельно стоит сказать о планах войны Австрии с Россией, возникших осенью 1855 года. Да, такие планы были, на заседании Военного совета 22 октября думали довести численность армии на направлении главного удара до 327 380 человек и провести блицкриг по двум расходящимся направлениям на Одессу и Киев. Продержались эти планы ровно 4 дня. Уже 26 октября 1855 года начальник имперского Генштаба фон Гесс словно холодным душем остудил собравшихся — он сообщил, что война эта, ежели она начнется, сделает Австрию полным банкротом и несостоятельным должником. Поэтому в ноябре мобилизационные предприятия были приостановлены, а в декабре и вовсе отменены. К тому же не стоит забывать, что удар австрийцев на южном направлении автоматически вел к удару русской армии Редигера с севера, из Польши (а это без малого — 135 тысяч пехоты и 13 тысяч кавалерии), и эту угрозу австрийцы были вынужден учитывать постоянно.

Вообще австрийские траты на армию в период Крымской войны составили 610 миллионов флоринов, что спровоцировало 60-процентную инфляцию в стране.

Можно четко утверждать — в результате Вена сама накликала на себя все те беды, которых она стремилась избежать. Прежде всего, Россия не забыла и не простила такого предательства. Далее антиавстрийский синдром стал лейтмотивом всей русской политики до 1914 года. Франция сполна воспользовалась тем, что Пруссия и Россия уже не являются союзниками Австрии, и оторвала от империи Франца-Иосифа итальянские владения. А далее Пруссия при поддержке России утвердила свою гегемонию в Германии. Но об этом позже.

Сейчас же отметим, что во время Крымской войны Пруссия воспользовалась отвлечением Австрии от германских дел, и попыталась упрочить свое влияние в северно- и центральногерманских княжествах. К 1856 году произошло фактически невероятное — чуть ранее, в декабре 1855 года, Австрия выдвинула России ультиматум:

1) замена русского протектората над Молдавией, Валахией и Сербией протекто­ратом всех великих держав;

2) установление свободы плава­ния в устьях Дуная;

3) недопущение прохода чьих-либо эскадр через Дарданеллы и Босфор в Черное море, воспрещение России и Турции держать на Черном море военный флот и иметь на берегах этого моря арсеналы и военные укреп­ления;

4) отказ России от покровительства православным под­данным султана;

5) уступка Россией в пользу Молдавии участка Бессарабии, прилегающего к Дунаю.

Вот как отреагировала российская сторона:

Вечером 20 декабря 1855 г. в кабинете царя состоялось созванное им совещание. Присутствовало девять человек: Александр II, великий князь Константин, Нессельроде, Василий Долгоруков, П. Д. Киселев, М. С. Воронцов, Алексей Орлов, Блудов и Мейендорф.

Прения были не очень продолжительны. Все, кроме Блудова, высказывались за решительную необходимость поскорее заключить мир. Царь своего мнения ясно не высказал. Оста­новились на том, чтобы согласиться на предъявленные усло­вия, кроме уступки Бессарабии. Не соглашались также при­нять неопределенную, но чреватую последствиями статью австрийской ноты, в которой говорилось о праве союзников предъявлять России, сверх «четырех пунктов», еще «особые условия», если этого потребует «интерес Европы». 10 января Буоль получил в Вене русский ответ, и так как пункт о Бес­сарабии был включен именно им, то он прибег на этот раз уже к формальному ультиматуму: он заявил, что если по исте­чении шести дней (после 10 января) Россия не примет всех предъявленных ей условий, то австрийский император порвет с ней дипломатические отношения. Александр II созвал 15 ян­варя вторичное совещание. На этом совещании Нессельроде прочел записку, в которой на сей раз возлагал все упования на расположение Наполеона III; на Австрию он махнул рукой, догадавшись, наконец, с большим опозданием, что она не меньший враг России, чем Англия. Собрание едино­гласно решило принять ультиматум в качестве предвари­тельных условий мира.

А вот как отреагировала Пруссия: король Пруссии и его министр иностранных дел отказались от подписания австрийского ультиматума и, более того, настаивали на его отзыве, в противном случае угрожая Австрии войной. Те, кто глубоко интересуется периодом Крымской войны, знают, что позиция Австрии была фактически главной для англичан и французов. Нет давления Австрии на Россию — и сразу же царь Александр II (Николай I умер в марте 1855 года) сможет снять войска с западных границ и бросить их в Крым. Вообще война без антироссийской позиции Австрии теряет смысл, еще как писал Меттерних: «Удары России со стороны Балтики или Черного моря подобны уколам иголкой — неприятно, но и только».

Но, как мы уже видели, Александр II просто испугался. К сожалению, неумение выдержать паузу, дипломатическая небрежность, нагнетание обстановки собственными страхами будут основной политики этого царя.

Давайте на минутку отвлечемся и посмотрим на политическую и военную ситуацию, сложившуюся на осень 1855 — весну 1856 годов. После взятия Севастополя Франция по собственной инициативе начала выводить войска из Крыма. В результате Англия лишалась «пушечного мяса», которое могло вести войну с Россией на суше. Корабли — это, конечно, хорошо, но численность английской армии (за исключением контингентов ОИК) составляла немногим более 40 тысяч человек, то есть численность микроскопическая против миллионной армии России. Сипаев из Индии перебросить не могли по религиозным причинам — индус из высших варн, использующийся как наемник, сразу менял свою касту на другую (вайшьи, шудры или даже неприкасаемые).

Делу могла бы помочь Австрия со своей 320-тысячной армией, но как мы выяснили выше, и там не все было гладко. В случае вступления в войну с Россией она с большой долей вероятности получала «удар в спину» от Пруссии со 180-тысячной армии. Понятно, что так рисковать австрийские политики были не готовы. К тому же в этом случае вообще маячило очередное восстание в Италии, поддержанное Францией.

Вот и получалось, что на 1856 год с Россией, несмотря на все ультиматумы, воевать было просто некому. В результате в Лондоне возник безумный план атаки Петербурга со стороны Балтики, для чего было построено до 400 канонерских лодок с крупнокалиберными пушками. Имел ли он шансы на успех?

Те, кто читал статью о Бомарзунде, знают, что эффективный огонь по укреплениям из гранита и кирпича англичане могли вести с дистанции в 800 ярдов. При октябрьской бомбардировке Севастополя в 1845 году на дистанции в 1000–1200 ярдов они смогли нанести береговым батареям ничтожные потери (3 пушки сбито с лафетов, 50 человек убитыми и ранеными против примерно 500 человек у союзников, плюс поврежденными потеряно до 6 кораблей). Бомбардировка Свеаборга в 1855 году велась с еще больших дистанций — 3 тыс. ярдов. Поскольку дистанция была слишком большой, ядра союзников совершенно ничего не могли сделать с гранитными стенами фортов, и волевым решением Дандас перенес огонь на город и гражданские постройки, поскольку частью они были деревянные. Это дало эффект — на форте Густавсверде одна из бомб попала в снарядный склад, начался пожар, и часть боеприпасов рванула, погибло шесть солдат. Однако далее были предприняты необходимые меры по борьбе с распространением огня, пожар быстро потушили.

Русскому 100-пушечному линкору «Россия» удалось потопить еще одну британскую канонерку, еще две получили повреждения и отошли, а паровой шлюп «Merlin» в разгар боя коснулся килем каменистой мели и лишь по счастливой случайности не распорол себе днище.

Батареи крайних фортов Свеаборга, имевших бомбические пушки, увеличили угол возвышения орудий и, стреляя на недолетах, начали раз за разом накрывать бомбардирские суда противника.

Бомбардировка длилась три дня, далее британские и французские мортиры начали взрываться или просто выходить из строя. Огонь прекратили, а осмотр пушек показал, что все они покрыты трещинами и разного рода дефектами. Пробовали было заделать трещины оловом, но после того, как одна за другой рвануло сразу 4 мортиры, опыты прекратили.

Потери гарнизона Свеаборга составили «нижних чинов 44, ранеными 110, штаб-офицеров два, обер-офицеров три, контуженными — штаб-офицеров четыре, обер-офицеров 12, нижних чинов 18». Британские потери — 14 убитыми и 18 ранеными.

Что получилось? Союзники выпустили за три дня по Свеаборгу 20 тысяч бомб и ядер, при этом русские потери ограничились 49 убитыми и 144 ранеными. Нарушить целостность обороны не удалось, пожары были только в старых шведских постройках из дерева и гражданских домах. Флот даже приблизиться не смог к крепости.

Может быть, делу могли помочь обшитые железом батареи типа «Lava», «Tonnante» и «Devastation», которые успешно атаковали Кинбурн в 1855 году и сумели принудить его к сдаче? Они были обшиты 11-см кованным железом на 20-см деревянной подкладке. Вооружение каждой батареи состояло из шестнадцати 50-фунтовых (194-мм) пушек и двух 12-фунтовых (116-мм) пушек-гаубиц. Двигатель на них стоял слабосильный, и в хорошую погоду батареи не развивали более 3 узлов.

Тут стоит понять, что при более сильном вооружении Кинбурна эти батареи совершенно не были панацеей. Так, проведенные в 1856 году в Портсмуте эксперименты (о них чуть ниже) показали, что подкрепленная деревянной подложкой броня была способна противостоять огню как бомбических пушек, так и меньших пушек, стреляющих ядрами. Однако 68-фунтовая пушка с зарядом из 16 фунтов пороха, стреляя железным ядром с расстояния 400 ярдов, пробивала броню и 6-7 дюймовую деревянную подложку.

Французские батареи имели более сильную железную защиту — 11-дюймовую, но слабым звеном здесь была именно деревянная подложка. Адмирал Рассел отметил — даже от огня русских 24-фунтовых орудий на расстоянии 800 ярдов отлетали заклепки. Напомним, что ядро 24-фунтовки весит 12 кг. Ядро 36-фунтовки — это уже 17.64 кг. Если же брать русскую 68-фунтовую бомбовую пушку — то тут вес ядра уже 49 кг. То есть будь на вооружении Кинбурна 3-пудовки — скорее всего, железные плиты начали бы просто отлетать от батарей, и тут уже дел могли натворить любые орудия.

По настоянию морского министра Британии Грэхэма в сентябре 1856 года (после войны) были проведены эксперименты по обстрелу 2.9-метрового квадратного щита, имитировавшего борт такой батареи, обшитого четырьмя 11-сантиметровыми железными плитами на 10-сантиметровой деревянной подложке. Уже постфактум были выяснены довольно неприятные вещи.

Расстояние обстрела — 800 ярдов. Первый опыт — 10 выстрелов ядрами из 32-фунтовой пушки с зарядом в 10 фунтов пороха. Щит выдержал это испытание без значительного ущерба, слетело только две клепки.

Второй опыт — два выстрела из 68-фунтовки по цели с расстояния в 700 ярдов. Как результат — одна из железных плит треснула.

Третий опыт — обстрел из 68-фунтовой пушки с расстояния в 400 ярдов. Произведено семь выстрелов. Почти все пластины повреждены, лопнувшая пластина пробита насквозь.

Но! Дело в том, что британские броненосные батареи, которые должны были атаковать Кронштадт в 1856-м, были заложены еще 4 октября 1854 года, и толщина железного пояса там варьировалась от 2.75 до 4 дюймов (не удалось создать ровную броню одинаковой толщины). Таким образом, можно утверждать, что британские батареи на дальности в 700–800 ярдов были уязвимы для огня русских 68-фунтовых и 3-пудовых пушек, а на расстоянии в 400–500 ярдов — и огня русских 36- и 48-фунтовок. Кроме того, частью железные пластины крепились… на деревянные шпонки (спасибо коррупции, медные и железные болты украли и сдали в металлолом рабочие верфей). Как вы понимаете, при гипотетическом бою с русскими береговыми батареями железные плиты при таком способе крепления слетали бы довольно быстро. Если же увеличить защиту — то скорость хода батарей из-за возрастания массы упала бы довольно сильно (с 5 до 2 узлов), поскольку на них поставили малосильный паровой двигатель с мощностью в 530 индикаторных лошадиных сил.

Знали ли британцы заранее, что против Кронштадта, Свеаборга, Ревеля эти батареи бесполезны? Скорее всего — да. Именно поэтому атаку Кронштадта в 1856 году предполагалось вести уже на дистанции в 5 тыс. ярдов из новых ланкастерских орудий, но укрепления Кронштадта еще мощнее, чем укрепления Свеаборга. Получался… стратегический тупик. Уже заранее было понятно, что стрелять придется не по точечным целям, а «в направлении», что атака эта будет просто безрезультатной и не нанесет укреплениям Кронштадта никакого ущерба.

Кроме того, англичан были готовы встретить минные заграждения, и до 80 русских канонерок, вооруженных бомбическими 60-фунтовками и пушками Баумгартена, имеющими дальность выстрела до 4 тыс. ярдов.

Получался тупик.

А теперь вопрос — что бы делали британцы, если Россию не удалось победить? Ответ простой — пришлось бы договариваться. То есть уменьшать требования к России по тому же Черному морю или по взаимоотношениям с Турцией. Либо искать нового союзника взамен выбывшей Франции. Однако ведь и Россия могла не сидеть без дела и тоже искать союзников (например, США, которые всю Крымскую войну вполне точили зубы на английскую Канаду и Британскую Колумбию), а в 1857-м, как мы помним, полыхнула Индия, началось восстание сипаев.

Но и это еще не все! 15 августа 1855 года капитан II ранга И. А. Шестаков на докладе у великого князя Константина Николаевича (главы Морского штаба России на тот момент) 15 августа предложил построить при Архангельском порте шесть шхун и выслать их в крейсерство, изобразив «как мог, весь ужас лондонской биржи при первой вести о нападении русских крейсеров на английскую коммерцию», назвав при этом офицера, по его мнению, «способного на партизанское дело». Глава морского ведомства, человек увлекающийся, чувствам которого не чуждо было желание хоть чем-то уязвить «гордый Альбион», принял идею весьма благосклонно, несмотря на то, что она сильно напоминала авантюру.

По мнению генерал-адмирала Константина Николаевича, обстоятельства военного времени требовали, чтобы «экстренная» постройка винтовых судов была поручена особым доверенным лицам — заведующим постройкой «не стесняя их обыкновенными формальностями», но с личной перед ним ответственностью. Доверенным лицам (одним из которых был И. А. Шестаков) предоставлялось право «требовать от департаментов Морского министерства необходимого содействия, которое департаменты обязываются оказывать…, докладывая в противном случае Управляющему Морским министерством». В свою очередь, департаментам предписывалось «исполнять все, могущие поступать в департаменты требования, от заведующих постройкою означенных судов… по технической части собственно до постройки, вооружения и снабжения сих судов относящихся».

Уже 1 июля 1856 года первый архангельский винтовой клипер («Разбойник») был спущен на воду и загружен всем необходимым. К 27 июля были готовы клиперы «Стрелок», «Пластун» и «Джигит». Таким образом, Россия вполне могла начать крейсерскую войну на коммуникациях Британии в 1856-м, а это было для лордов из английского парламента страшным кошмаром. Это настолько удорожало войну для Британии (а она на начало 1856 года уже обошлась стране в 70 миллионов фунтов), что мир на приемлемых условиях был вполне возможен и вероятен.

Кроме того, вернемся к прошлой части. Мы с вами выяснили, что в 1826 году Россия имела 11 миллионов лишних ртов, количество которых к 1850-м достигло уже 28 миллионов. В этом смысле Крымская война давала России шанс. Мы с вами много говорили об этом, но допустим, что какой-то альтернативный Александр II вводит свободу перемещения и свободу на выбор профессии. В реальностях 1826 года «лишним ртам» податься было некуда, а вот в реальностях 1855 года — было! Армия!

Собственно, это и произошло в реальности. С началом войны крестьяне начали просто осаждать рекрутские пункты, требуя, чтобы их взяли в солдаты. Расчет был прост — после войны такая большая армия будет не нужна, и армию придется сокращать. Но крестьянин, забранный в солдаты, становился лично свободным человеком и освобождался от крепостной зависимости. То есть государство без всяких ломок или кардинальных реформ освобождалось бы от этого устаревшего института.

Александр II спасовал. Он объявил, что крестьяне в армию набираться будут. Но не в солдаты, а в ополченцы. Ополченец, в отличие от солдата, не становился лично свободным человеком, и после войны обязан был возвратиться к своему хозяину.

Это глупое и недальновидное решение вызвало массу крестьянских восстаний 1855–1856 года и значительную социальную напряженность. Собственно, потом пришлось в пожарном порядке проводить знаменитую реформу 1861 года, которой остались недовольны все — и помещики, и крестьяне.

Резюмируя. Крымская война для России была не только входом в тупик, но и окном возможностей. Причем как военных, так и политических, и социальных. И это окно возможностей с течением времени только расширялось. Смотрите сами. Англия, вступив в Россией в конфликт в 1854 году, уже в 1856 году рассматривала Париж как потенциального противника. «Великое строительство» (Great Armament) 400 канонерских лодок для атаки Кронштадта в 1855–1856 годах вызвало у Наполеона III вполне законное беспокойство — а не применят ли англичане эти лодки против гораздо более близких Кале, Булони, Шербура, Бреста? Французы всерьез считали, что англичане готовят высадку в Нормандии.

В свою очередь, британцы раздували в газетах шумиху, что все эти корабли «береговой обороны» строятся против возможной высадки французских войск в Англии, ибо «убив дракона французы сами стали драконом», мечтающим о европейском (а значит и мировом) лидерстве.

Также «Великому строительству» не особо обрадовались США — они могли стать следующими на очереди после России. Так начали складываться вполне реальные зачатки союза США, России и Франции против конгломерата Британии, Австрии и Швеции. Пруссия в этом раскладе однозначно была на стороне России, занимая как антиавстрийскую, так и антианглийскую позицию.

Но в реальности окно возможностей использовано не было. Все закончилось Парижским миром, по которому Россия теряла право иметь флот на Черном море (Днепро-Бугский лиман и Азовское море под санкции не попадали, там вполне все можно было строить), а также устье Дуная по линии Кагул-Измаил, которое отдавалось княжеству Молдавии.

В принципе, потери микроскопические, тем более что эпоха пара обнулила все флоты мира. Но самым серьезным последствием для России оказался социальный взрыв и реакция элиты на проигрыш Крымской войны. Было сделано два в корне неверных вывода. Первый — русская промышленность слаба, надо закупать все (и товары, и технологии) за рубежом. Пришедший в 1861 году в министерство финансов Рейтерн, экономист «западной школы», не нашел ничего лучше, чем поставить русскую экономику в зависимость от иностранных кредитов. И это — имея перед глазами пример США, которые развивали свою промышленность с помощью протекционистских, а иногда и просто запретительных мер. С этих пор банки и крупнейшие акционерные общества России лишь формально возглавляли российские «зиц-председатели», а на самом деле фактическими их учредителями были известные банкирские синдикаты со штаб-квартирами в Париже, Лондоне и Берлине. При внешнем благополучии и даже быстром развитии частных кредитных учреждений основная их масса не участвовала в инвестировании российской экономики, занимаясь в основном вывозом капиталов за границу.

Производство было низведено до уровня «отверточной сборки», железные дороги строились в кредит под грабительские проценты и т. д. Перечислять можно много.

Вторая ошибка: «русская армия слаба, ее срочно надо приводить к мировому тренду». Милютинская реформа, если укрупненно, привела к следующему. Ранее армия была единой структурой, и полки из Казани, Москвы, Питера были примерно сравнимы по подготовке. Милютин по сути децентрализовал армию, создав систему военных округов. На практике получалась глупая ситуация — один округ из-за качеств командующего округом вполне боеспособен, второй — нет.

Далее. По николаевским нормативным актам военный министр не был полновластным хозяином в армии. Он сам управлял административным аппаратом, но вмешиваться в деятельность войск мог только через их строевых командиров — главнокомандующих Действующей армии, Гвардейского и Гренадерского корпусов, командиров отдельных корпусов.

Решения общего характера принимались на уровне Военного Совета коллегиально, и министр в случае несогласия должен был обосновывать свою точку зрения перед императором.

Милютин же корпуса расформировал, и теперь ведал и военной, и хозяйственной частью, и в итоге стал неподотчетен никому. Как мы понимаем, укрупнение функций до хорошего не доводит, и русские войска в результате завалили боевую подготовку к следующей войне.

Главное, на что напирал Милютин — Россия сильно увеличит численность армии. Итог: при Николае общая численность армии — 900 тысяч плюс резерв (почти 2.5 миллиона человек), при Милютине — 720 тысяч плюс резерв (до 1.4 миллиона человек).

То есть мы получили менее подготовленные войска, да еще и в меньшем количестве. Вопрос — что хорошего в такой реформе?

Если судить по последующим войнам, русская армия с большим трудом одолела турок в войне 1877–1878 годов, достаточно успешно сражалась в Средней Азии со средневековыми ханствами и потерпела поражение в русско-японской войне. При Николае, напомню, русские легко били персов, турок, поляков, и составили достойную конкуренцию французам, проиграв им в Крымской по очкам.

Давайте попробуем провести сравнение. Ведь вполне можно провести аналогии между Ольмюцем 1850 года и Парижским миром 1856 года. Ольмюц сплотил прусскую элиту, и Пруссия стала разворачиваться от системы Священного Союза к «реалполитик», отстаивая в первую очередь свои интересы.

А что же Россия? Россия так и осталась мыслящей штампами «европейских коалиций», «славянского братства», «турецкой угрозы», «английского предательства» и т. п. Словно довершая поражение Крымской войны, в министерстве иностранных дел канцлером стал князь Горчаков, который вел не прагматичную и взвешенную политику в интересах своей страны, а пекся о благе какого-то непонятного «европейского концерта». На эту тему отлично высказался Бисмарк, уже будучи канцлером, в своем ответе английскому послу на очередные претензии:

Когда Англия и Франция говорят сообща, то под именем Европы разумеют самих себя и как бы забывают о существовании других держав. Я знаю Россию, знаю Англию, знаю ту державу, к которой обращаюсь, но решительно не знаю того, что любят обозначать неясным термином Европа.

Что тут скажешь? Браво, Бисмарк!

Следующую войну мы начали… Нет, тут мои слова будут неуместны. Дадим слово Скобелеву:

Россия — единственная страна в мире, позволяющая себе роскошь воевать из чувства сострадания…

Или публицист Василий Александрович Кокорев:

Историк России будет удивлен тем, что мы растеряли свою финансовую силу на самое, так сказать, ничтожное дело, отправляясь в течение XIX столетия, по два раза в каждое царствование, воевать с какими-то турками… Покойное и правильное развитие русской силы в смысле экономическом и финансовом, без всяких походов на турку… произвели бы гораздо большее давление на Порту, чем напряженные военные действия.

Ну и уже упоминавшийся Полетика:

Мы предпочли донкихотствовать на последние гроши русского мужика. Сами лишенные всяких признаков гражданской свободы, мы не уставали лить русскую кровь за освобождение других… разорялись за водружение креста на Софийском холме. И вот в течение столетий мы не перестаем воевать за освобождение греков, румын, сербов и болгар, которые все от нас отворачиваются, предпочитая лучше воссоединяться с общечеловеческой культурой, чем с нашими своеобразными порядками.

Еще раз — это не мои оценки, это оценки участников событий, живших в то время.

Но об этом мы поговорим уже в следующей части.

Далее: часть XI