Разудалый ты солдатик
Русской армии святой
Славно песню напеваю
Я в бою всегда лихой!

Не страшится русский витязь
Не страшится он никак
Ведь за ним семьи молитвы
С ним и Бог, и русский царь!

— Русская солдатская песня

На восток ли, на запад — куда ни взгляни,
Всюду видишь единый и памятный знак,
Изменяются небо, земля, языки,
Но саксонские волны, всему вопреки,
Охраняют могилы в далеком краю,
Где британские братья погибли в бою.
Что ни шаг,
То могилы солдатские — так
Обозначены контуры наших границ!

— Артур Конан-Дойль «Песня о британских границах», отрывок

Ранее: часть первая

Плащ и кинжал

 первых числах марта 1832 года с территории Британской Индии в сторону Афганистана выехала небольшая группа из нескольких человек, одетых по-восточному — на их гладко выбритых головах покоились тюрбаны, а сбоку, на ремнях, подпоясывавших цветастые азиатские халаты, висели изогнутые сабли. В их загорелых лицах было непросто узнать европейцев, благо со всеми встреченными в дороге незнакомцами они говорили на фарси. Впрочем, если излишние вопросы все-таки возникали, путники не таились — они-де британские подданные на службе Ост-Индской компании, держат путь домой, в старушку-Англию, сухопутным путем. За прошедшие годы с начала Большой игры англичане многому научились, в том числе и тому, что не стоит лишний раз рисковать головой, пытаясь при встрече с местным населением выдавать себя за мусульманских паломников — первый же встреченный мулла или глазастый караванщик вмиг раскроет всю мистификацию. Другое дело, что лучшая ложь — это полуправда, поэтому путники хоть и были британцами на службе Ост-Индии, ни в какую Англию они не ехали. Старшим разведгруппы был лейтенант Александр Бернс — этот уроженец Шотландии, к слову — племянник знаменитого поэта Роберта Бернса, в свои неполные 26 лет был уже опытным полевым агентом, отметившимся при выполнении непростых поручений в Пенджабе. Его спутниками были военный врач Бенгальской армии Джеймс Джерард и уроженец Кашмира Мохан Лал.

Целью миссии Бернса было добраться до Бухары, чтобы обозначить там британское присутствие. На пути в это среднеазиатское государство английский агент планировал посетить столицу Афганистана Кабул, чтобы переговорить с тогдашним эмиром Дост Мухаммедом и оценить военный потенциал его армии. Высоким чинам в Лондоне и Калькутте хотелось знать наверняка, получится ли склонить эмира на свою сторону, и если не получится, кем потенциально его можно было бы заменить. Обратно группа Бернса должна была вернуться через Каспий и дружественный Великобритании Иран.

31 апреля группа достигла Кабула — города, по иронии судьбы сыгравшего роковую роль в судьбе британского разведчика. А вскоре состоялась и встреча Бернса с афганским эмиром. Дост Мухаммед был абсолютно неграмотным, умных книг не читал, однако обладал столь необходимой на Востоке хитростью и изворотливостью. Эмир сразу понял, что перед ним не простой путешественник, и вскоре Бернс был вынужден раскрыть свою подлинную личность и звание. Дост Мухаммед держался благожелательно и даже предложил англичанину остаться в Кабуле в качестве военного инструктора для афганской армии — Бернс отказался. На протяжении всего пребывания британцев в столице Афганистана правитель и шпион часто встречались и подолгу беседовали.

27 июня 1832 года миссия Бернса наконец достигла Бухары, и в тот же день разведчик предстал перед кушбеги, то есть первым министром эмира. Британец оставил подробное описание этой встречи:

«Чем же ты занимаешься?» — спросил министр. Я отвечал, что служу офицером в индийской армии. «Ну так расскажи мне, — сказал он, — что-нибудь такое что ты знаешь и что видал». Далее он сделал несколько замечаний об обычаях и политике Европы и в особенности России, с которою был хорошо знаком. В ответ на вопросы о нашем багаже я счел нелишним предупредить его о том, что имел при себе октант, и, опасаясь, что нас станут обыскивать, поспешил сказать ему, что возил этот инструмент потому только, что люблю наблюдать звезды и другие небесные тела, представляющие самые привлекательные предметы для изучения.

Бернс и его спутники пробыли в Бухаре около месяца, после чего повернули в сторону дружественного англичанам Ирана, а оттуда, отчалив из Персидского залива, достигли Индии к середине января 1833 года. Едва отдохнув с долгой дороги, лейтенант предстал перед генерал-губернатором лордом Уильямом Бентинком с подробным докладом о прошедшей миссии. В частности, Бернс пришел к выводу, что в деле обороны Индии Кабул куда важнее, нежели Герат (о стратегическом значении этих точек мы говорили в предыдущей части нашего цикла), поскольку, как он считал, афганцы не смогут оказать достойного сопротивления регулярной европейской армии. Таким образом, в случае захвата Кабула русскими путь на Индию был бы для них открыт. Помимо этого, Бернс полагал, что в случае возможного вторжения русские скорее всего пойдут из Оренбурга, поскольку в этом случае для них не будет необходимостью идти через Бухару и Хиву, и, спокойно переправившись через Амударью, они двинутся на Кабул. Исходя из всего вышесказанного, лейтенант пришел к выводу, что для сохранения северных подходов к Индии в безопасности, британское правительство должно было озаботиться открытием постоянной своей миссии в столице Афганистана. Бентинк воспринял идею с некоторой долей скепсиса и отправил Бернса в Лондон — наслаждаться заслуженной славой. В столице племянник великого шотландского поэта получил долгожданную награду — его повысили до капитана и вручили золотую медаль Королевского географического общества. Однако Бернса, как и любого настоящего разведчика, манили дальние края и опасные поручения. Вскоре он вернулся в Калькутту, а спустя три года новый генерал-губернатор Индии Джордж Иден, 1-й граф Окленд, принял его план по открытию миссии в Кабуле, куда Бернс и отправился осенью 1836 года. Но чего свежеиспеченный капитан никак не мог знать, так это того, что в Петербурге давно было известно о его бухарских маневрах.

Еще в 1833 году новый генерал-губернатор Оренбурга Василий Алексеевич Перовский стал всерьез рассматривать идею посылки надежного русского агента в Бухару, поскольку был прекрасно осведомлен об усиливавшейся активности британцев в Средней Азии. Его выбор пал на молодого поручика Яна Викторовича Виткевича — талантливого и деятельного офицера. Биография Виткевича была не менее богатой, чем у его британского визави Александра Бернса — выходец из богатого старинного рода ополяченной русинской шляхты, уроженец Вильно, Виткевич в бытность свою учащимся в Крожской гимназии в числе других студентов был обвинен в принадлежности к «тайной организации антиправительственного направления». Проще говоря, группа старших гимназистов баловалась сочинением «политических» стишков, Виткевич же, которому на тот момент было 15 лет, на самом деле в число зачинщиков не входил, но со многими был дружен, поэтому, как говорится, «попал под раздачу». Приговор, подписанный лично польским наместником Великим князем Константином Павловичем? был суров: «В солдаты. Без выслуги. С лишением дворянства. Навечно».

В марте 1824 года 16-летний Ян Виткевич прибыл в Орскую крепость Оренбургского края, где ему предстояло стать простым рядовым солдатом пехотного батальона. Впрочем, связи и деньги семьи свое дело сделали, и служба для юного Яна была не такой обременительной, как для обычных солдат — у него оставалось много свободного времени, которое он посвящал чтению книг и изучению языков. Так, например, в относительно короткие сроки Виткевич самостоятельно выучил тюркский и персидский, что в дальнейшем очень пригодилось ему по службе. Молодой солдат вообще демонстрировал качества, выходящие далеко за рамки компетенции простого рядового, и начальство начало к нему присматриваться. В 1830 году, по личному ходатайству посетившего Орск исследователя Александра Гумбольдта, Ян Виткевич был повышен в звании до унтер-офицера и переведен в пограничную крепость для решения спорных вопросов с местным киргизским населением. Следующие два года Виткевич, что называется, работал «в поле» — ездил по степи, встречался с князьками местных племен, помогал решать спорные вопросы и налаживал связи. В 1832-м за успешное выполнение заданий он был произведен в поручики — это был полноценный офицерский чин, автоматически восстановивший Яна в его дворянских правах. А в 1835 году поручик Виткевич получил от генерал-губернатора Перовского свое, пожалуй, главное в жизни задание — отправляться в Бухару для противодействия там английскому влиянию и налаживания связей с эмиром.

10 ноября 1835 года он вместе с торговым караваном выехал из Орска и направился к точке назначения. Прибыв в Бухару, Виткевич тоже, как и его визави тремя годами ранее, встретился с кушбеги, от которого и узнал про Бернса:

Кушбеги, который, как известно, носит почетное, но скромное звание это только для виду, между тем как он по власти своей есть первое лицо в государстве и управляет даже самим ханом, кушбеги хотел блеснуть знанием европейских дел; он повторял несколько раз урок, который затвердил, как он сам признавался, от бывшего недавно в Бухаре англичанина Бернса: что англичане на море, а русские на суше — сильнейшие государства в Европе.

Виткевич пробыл в Бухаре полтора месяца, и за это время неоднократно встречался с первым министром — они обсуждали торговлю, политику, и бедственное положение русских, угнанных бухарцами в рабство. Вот как сам Ян Виткевич позднее описывал переговоры с кушбеги:

Я бывал у него раз восемь, получив от него приказание заходить, и говорил и спорил с ним много. Он бранился за то, что задержали в прошлом году купцов бухарских, говорил, что пошлет посла жаловаться на это государю, уговаривал меня остаться в Бухаре и ожидать отправления посольства. <…> Далее кушбеги стращал меня, что бухарцы не станут ходить в Россию, а будут торговать с англичанами, указывая при этом на Бернса, который делал на этот счет разные предложения. Я отвечал наотрез, что это пустое, что англичане ни под каким видом не могут доставлять бухарцам из Индии железо, медь, чугун в деле, юфть и другие товары, что бухарцы и того менее могут брать товары эти у англичан, потому что отдавать им взамен нечего; хлопчатую бумагу, сушеные плоды и другие произведения земли своей они, бухарцы, за Гиндукуш не повезут и сбывать им произведений этих кроме России некуда. <…> Дост Мохаммед-хан, владелец Кабулистана, ищет покровительства России и готов сделать в пользу нашу все, что от него потребуют; и, наконец, что также немногим известно, товары наши во всей Средней Азии, до самой Индии, ценятся выше английских; довольно странно, что английские ткани, заготовляемые для Азии, так дурны, что не могут выдержать ни даже самого поверхностного сравнения с русскими.

Виткевич, помимо решения дипломатических задач, уделял пристальное внимание британской агентуре в регионе, и вскоре владел довольно подробными сведениями относительно ее:

Англичане содержат в Бухаре кашемирца Низаметдина и дают ему 20 тыс. рупий, т. е. 40 тыс. руб. в год, он живет в Бухаре под предлогом торговли уже 4 года и притворяется, что не мог доселе распродать по выгодным ценам шали свои. Он человек очень смышленый, знается со всеми и угощает знать бухарскую; отправляет через нарочных тайных гонцов еженедельно и чаще письма в Кабул, где живет англичанин Масон, который доставляет известия эти далее. Удивительнее всего, что Дост Мохаммед-хан, владелец Кабулистана, очень хорошо знает назначение Масона; хан перехватывал даже письма его, но не трогает лазутчика, говоря: что мне сделает один человек! Кажется, что Дост Мохаммед, который всегда обращается отлично хорошо с европейцами, не хочет навлечь на себя их неудовольствие и из уважения к европейцам вообще терпит и Масона. Человек этот живет в Кабуле под предлогом отыскивания древних монет. До него был там персианин мир Карамет-Али, который получал также большое содержание, 400 рупий — кальдар или 100 голландских червонцев в месяц. Но англичане были им недовольны, вытребовали его в Лудиану и прогнали. Низаметдин в Бухаре держит еще при себе родственника, который собственно исправляет письменные дела. Живут они в сарае кушбеги, по тамошнему великолепно; угощают знать; Низаметдин одевается щегольски и собою редкий красавец; товарищ его человек очень смышленый, хотя и неблаговидный, и играет лице подчиненное, хотя по всему видно, что он собственно управляет делами. Деньги получают они от индийских банкиров. Низаметдин старался, немедленно по прибытии моем, познакомиться со мною и выспрашивал меня обо всем: о Новоалександровске, о Новой линии, об отношениях с Хивою и проч. Будучи уже предупрежден, не давал я ему на это положительных ответов; но он, при всем том, отправил на другой же день после расспросов письмо через Карши в Кабул.

Прежде чем перейти к повествованию о дальнейших событиях, стоит слегка подробнее остановиться на личности упомянутого Виткевичем англичанина Масона, или, если точнее — Чарльза Мэссона. Это был путешественник и авантюрист, несколько лет проживший в Иране и Афганистане под личиной американца, уроженца штата Кентукки, однако на самом деле он, по справедливому замечанию нашего разведчика, никаким американцем не был. Впрочем, и звали его на самом деле не Чарльз Мэссон, а Джеймс Льюис, и был он дезертиром из Бенгальского артиллерийского корпуса британской армии, расквартированного в Индии. Дезертировав в 1827 году, Мэссон-Льюис поселился в Афганистане, где занялся тем, что стал искать клады древних цивилизаций. В период с 1833 по 1838 году он раскопал более 50 буддийских памятников в районе Джалалабада, обнаружил несколько тысяч старинных монет и других предметов. Британские власти в Индии, однако, вскоре узнали об археологе-энтузиасте, и с немалой долей удивления признали в респектабельном американском исследователе Чарльзе Мэссоне своего беглого артиллериста Джеймса Льюиса. Нужно сказать, что кадровая политика в Ост-Индской компании была поставлено как надо, поэтому Мэссону сделали предложение, от которого тот не смог отказаться — ему прощалось дезертирство и назначалось денежное содержание, а он взамен этого должен был сделаться британским агентом в Кабуле. Любопытный момент — Льюис был довольно близко знаком с Александром Бернсом, о котором мы говорили ранее, причем эти двое крепко друг друга невзлюбили. Профессиональная конкуренция, что поделать.

Впрочем, вернемся к Виткевичу, который в 1836 году возвратился из Бухары в Оренбург. Вместе с ним прибыл посланник от Дост Мухаммеда Гуссейн-Али, встреченный нашим разведчиком в этом среднеазиатском ханстве. В послании, что привез Гуссейн, было предложение установить между Российской Bмперией и Афганистаном дружественные отношения, и генерал-губернатор Перовский, прекрасно осведомленный о деятельности англичан в Кабуле и в Средней Азии, тут же без промедлений отправил посла в Петербург в сопровождении все того же Виткевича. Отличившийся офицер, помимо прочего, выполнял и роль переводчика на встрече афганского посла с российскими официальными лицами, а весной 1837 года в столице приняли решение отправить в столицу Афганистана посольство. Руководить это секретной миссией (Дост Мухаммед, явно опасавшийся англичан, не хотел придавать факт своих сношений с Россией широкой огласке) было поручено Яну Виткевичу, как проявление высочайшего доверия со стороны государя.

Английская карта Ирана и Афганистана, 1856 год

Путь русской дипломатической миссии в афганскую столицу пролегал через Иран, с которым к тому моменту установились хорошие отношения — персы помнили уроки минувших войн и то, как их британские союзники их фактически сдали, не придя на помощь в критический момент. К тому же ехать через Среднюю Азию, кишащую агентами Ост-Индской компании, было просто небезопасно. Летом 1837 года Виткевич прибыл в Тегеран, где встретился с русским послом в Персии Иваном Осиповичем Симоничем, который в это время был занят тем, что координировал подготовку шахской армии к походу на Герат. Еще осенью 1834-го на иранский престол взошел Мохаммед-шах, сын того самого Аббас-Мирзы, неоднократно битого русскими войсками. Мохаммед был слабым политиком и безвольным человеком, которого за глаза называли слабоумным, поэтому ловкому дипломату Ивану Симоничу не составило большого труда быстро распространить на него свое влияние, сделав Тегеран дружественным Петербургу. Именно Симонич и посоветовал новому правителю вырвать, наконец, гератскую занозу из тела его империи, поскольку это было и в интересах России (о роли Герата в геополитической стратегии Великобритании мы писали выше).

А 18 августа 1837 года в Герат ко двору тамошнего правителя Кемран-шаха прибыл британский лейтенант Элдред Поттинджер, племянник Генри Поттинджера, легендарного разведчика, на тот момент — уже полковника, о котором мы говорили в предыдущей части нашего цикла. Именно Поттинджеру-младшему было поручено командовать обороной города от персидских войск. Помимо военных специалистов, британцы на регулярной основе поставляли в Герат оружие и снабжали Кемран-шаха деньгами. Иван Симонич, впрочем, тоже не слишком полагался на иранских стратегов, чье военное мастерство было прекрасно русским известно по предыдущим войнам, поэтому на протяжении всей осады, продолжавшейся целый год, находился при военной ставке и фактически, хоть и был послом другой страны, руководил всеми осадными мероприятиями. Ирония судьбы — спустя сто с лишним лет во времена Холодной войны за спинами противоборствующих армий на разных континентах так же, как и под Гератом, будут стоять русские и англо-саксонские военные специалисты, подобно умелым кукловодам направляющие вверенные им туземные войска. Впрочем, чем еще была Большая игра, как не Холодной войной своего времени?

Виткевич же из Тегерана тайно выехал в сторону Афганистана, однако сохранить свою миссию в секрете ему не удалось — по дороге в Кабул он случайно столкнулся с лейтенантом Генри Роулинсоном — советником британского посольства и агентом Ост-Индской компании. Он разговорились — Виткевич сказал, что везет дары для иранского шаха, Роулинсон вроде бы поверил, однако вскоре через свою агентурную сеть узнал, что шах никаких подарков не ждет, а едет русский офицер не куда-нибудь, а в Кабул. Англичанин тут же уведомил об этом британского посла в Тегеране и резидентуру Ост-Индии в афганской столице. Индийский генерал-губернатор Джордж Иден, тоже получивший послание от Роулинсона, не на шутку забеспокоился — вот оно! Русские в Кабуле! Сегодня приехал только один офицер, но где гарантия, что через год не явится целый армейский корпус? И здесь опытный администратор, не совладавший в критический момент с эмоциями, допустил серьезный прокол — он начал угрожать Дост Мухаммеду. В своем письме к афганскому эмиру Иден писал, что если тот примет русского, то он, генерал-губернатор Индии, натравит на Афганистан правителя Пенджаба Ранджит Сингха, и что Дост Мухаммеду (правителю независимого государства, на минуту) вообще не следует принимать кого бы то ни было без предварительной консультации с Калькуттой. Если же эмир не понимает всей серьезности ситуации, продолжал Иден, то он может обратиться за консультацией к Александру Бернсу, уже год жившему в Кабуле, и тот все ему популярно объяснит. Забегая вперед скажем, что эта ошибка генерал-губернатора дорого обойдется британцам.

Под Рождество (по старому стилю, естественно) 1837 года Ян Виткевич достиг Кабула. Именно там он, наконец, встретился со своим визави, о котором много слышал, но ни разу не видел — Александром Бернсом. Нужно сказать, что встреча была весьма дружелюбной — двум профессионалам было любопытно посмотреть друг на друга. Бернс пригласил Виткевича к себе на рождественский ужин, обстановка на котором тоже была самой располагающей. Во время беседы оба, словно проверяя компетенцию друг друга, то и дело переходили на другой язык — тюркский, персидский, фарси. Виткевич сообщил англичанину, что за время службы умудрился трижды побывать в Бухаре, которую тот посетил лишь единожды, и этим вызвал немалое огорчение хозяина ужина. Вскоре они расстались, получив богатую пищу для размышлений.

Дост Мухаммед же, в отличие от Бернса, не торопился проявлять к Виткевичу радушие, приставив к дому, в котором тот квартировал, часовых — то есть фактически посадил его под домашний арест. Пока русский разведчик в таком положении ждал приема у эмира, тот консультировался с Бернсом на предмет того, что делать дальше. Казалось, все шло отлично, и англичанин смог переиграть своего соперника, однако, как назло, в Кабул подоспело письмо от губернатора Индии Идена, о котором мы говорили выше. Оно произвело в афганской столице эффект разорвавшейся бомбы — взбешенный Дост Мухаммед удалил Бернса из дворца и спешно назначил прием для Виткевича. 21 апреля русский офицер предстал перед правителем Афганистана, а его английский коллега, понимая, что провалил свою миссию, спустя шесть дней отбыл из Кабула в Индию.

В ходе переговоров русскому посланнику и афганскому эмиру удалось достигнуть договоренности о дружбе и сотрудничестве между двумя государствами. В инструкции для Виткевича из России от 14 мая 1837 говорилось:

Главная ваша обязанность — примирить афганских владельцев (кабульского Дост Мухаммеда-хана и кандагарского Кохендиль-хана), объяснить им, сколь полезно для них лично и для безопасности их владений состоять им в согласии и тесной связи, дабы ограждать себя от внешних врагов и внутренних смут. Убедивши афганских владельцев в пользе тесного их между собой соединения, объяснить им и необходимость пользоваться благосклонностью и покровительством Персии, ибо одни они раздельно никак не в силах устоять против общих врагов их, и потому им нужно соединение их сил и опора соседственной державы, имеющей некоторый политический вес.

Иными словами, это был проект военно-политического блока Афганистана и Ирана под покровительством России, а под врагами подразумевались, естественно, британцы и их сателлиты в Индостане.

Однако неожиданно камнем преткновения для этого амбициозного плана стал Герат, который упорно не желал сдаваться. Элдред Поттинджер, нужно отдать ему должное, совершил невероятное — он удерживал крепость уже около года, в то время как инструкции, полученные Виткевичем перед миссией, были составлены еще до начала гератской кампании и подразумевали, что этот ключевой город будет взят к моменту прибытия разведчика в Кабул. По иронии судьбы, вести об успешных действиях Поттинджера достигли Лондона практически одновременно с новостью о провале миссии Александра Бернса в Афганистане. Лорд Палмерстон, на тот момент — британский министр иностранных дел, надавил на Карла Нессельроде, своего российского визави, чтобы тот срочно отозвал Ивана Симонича из-под Герата, где тот, уже не стесняясь, в открытую руководил боевыми действиями с персидской стороны. Одновременно с этим британский кабинет принял решение отправить в Персидский залив экспедиционный корпус, который вынужден был принудить шаха к миру. 19 июня без каких-либо проблем англичане высадились на острове Харк у входа в Персидских залив. Едва новость о десанте достигла Тегерана, английский посол МакНейл тут же отправил своего помощника, подполковника Чарльза Стоддарта, к шаху, который в то время находился в осадном лагере под Гератом. По прибытии на место у британского офицера и иранского правителя состоялся весьма откровенный разговор, в ходе которого шах прямо поинтересовался, будет ли являться отказ снять осаду поводом к войне с Англией. Стоддарт дал утвердительный ответ. Мохаммед-шах удалился в свой шатер, чтобы поразмыслить над этим сложным положением, и через два дня сообщил Стоддарту, что согласен со всеми требованиями Лондона и вообще очень сожалеет, что все так получилось. В этот же день персидская армия начала сворачивать осаду.

На международной арене Лондон потребовал от Петербурга отозвать Виткевича и Симонича, угрожая в противном случае войной. Формулировка ноты гласила, что деятельность послов «серьезно угрожает отношениям между двумя державами». Николай I открытой конфронтации с англичанами не хотел, тем более что злополучная осада Герата слишком затянулась. Успей иранцы во главе с русским дипломатом взять этот город, и на переговорах можно было бы говорить с Лондоном с позиции силы. Но, как это нередко бывает в мировой истории, все сложные планы стратегов спутал один неординарный человек — лейтенант Элдред Поттинджер, сделавший невозможное. Симонича отозвали из Ирана, Виткевича — из Афганистана, попутно аннулировав все договоренности, которых он с таким трудом смог достичь.

1 мая 1839 года Ян Виткевич прибыл в Петербург, где предстал перед канцлером Нессельроде. Вопреки расхожему мнению, Карл Васильевич принял его доброжелательно, ведь в провале кабульской миссии вины разведчика не было — напротив, он свою задачу выполнил блестяще. А буквально через несколько дней, утром 9 мая, поручик Виткевич был найден мертвым в своем номере в гостинице «Париж», в которой он остановился. Согласно официальной версии, разведчик застрелился, предварительно уничтожив в пламени камина все свои бумаги. Была найдена также и предсмертная записка, якобы написанная рукой Виткевича. Однако в этой версии существует ряд очевидных несостыковок: во-первых, вся корреспонденция разведчика и его бумаги занимали несколько сундуков, и так просто сжечь все это в небольшом гостиничном камине было крайне проблематично, во-вторых, даже с учетом провала афганской миссии, его карьера складывалась весьма удачно, за талантливого поручика лично ходатайствовали очень влиятельные люди, включая генерал-губернатора Оренбурга Перовского, ко мнению которого относительно оперативной обстановки в Средней Азии в столице прислушивались. Да и не похож был Ян Виткевич, делом доказавший свою преданность России и добившийся своего полного восстановления в дворянских правах, на человека, который может покончить с собой. Нет тот психологический портрет. Мы вряд ли когда-нибудь доподлинно узнаем, что же произошло в номере гостиницы «Париж» в ночь на 9 мая 1839 года, однако автор этих строк склонен считать более правдоподобной версию об убийстве Виткевича британскими агентами, которые, должно быть, и вынесли весь архив разведчика, спалив для отвода глаз несколько листов бумаги. В Петербурге еще со времен Александра I было полно английских шпионов (впрочем, как и наших — в Лондоне), поэтому данный вариант развития событий не кажется чем-то из ряда вон.

Русский гамбит

«От границ Венгрии до сердца Бирмы и Непала русский дьявол неотступно преследует и терзает весь человеческий род и неустанно совершает свои злобные аферы, раздражая нашу трудолюбивую и исключительно мирную империю»

— Лондонская газета «Таймс», 1838 год

«Англичане как отдельные личности очень симпатичны, но как нация — они инстинктивно нас не любят, и не любят потому, что боятся нас из-за Индии. Это у них idee fixe, которую вы ничем из головы не выбьете. А забил англичанам в голову эту idee fixe Павел Петрович. С минуты, когда Павел I выронил слова „поход на Индию“, слова эти засели в англичанах навсегда. И отсюда неприязнь к России»

— Александр III, российский император

В то же самое время, когда Виткевич возвращался из Кабула в Петербург, в Калькутте, столице британской Индии, генерал-губернатор Иден планировал вторжение в Афганистан. Едва в 1838 году возвратился Александр Бернс, британцам стало ясно, что подмять под себя афганского эмира не получится. Даже тот факт, что позднее они смогли настоять на удалении Виткевича из Кабула, уже в сущности ничего не менял — Дост Мухаммед был обречен. Был уже и готовый кандидат на престол Афганистана — губернатор Пешавара Шуджа-шах Дуррани, в русских источниках упоминавшийся как шах Шуджах. Он еще в июле заключил с Лондоном тайный договор, по которому обязался, в случае своего воцарения, уступить британцам Синд, а их союзнику Ранджит Сингху — Пешавар и восточный Афганистан. В октябре 1838 года Иден официально объявил, что Великобритании готовит вторжение в Афганистан и будет свергать Дост Мухаммеда. В заявлении говорилось:

После долгих и бесплодных переговоров, проведенных капитаном Бернсом в Кабуле, складывается впечатление, что хан Дост Мохаммед открыто признается в честолюбивых планах расширения своих владений, представляющих угрозу для безопасности и мира на границах Индии. Он открыто угрожает осуществить эти планы, призывая для этого всю иностранную помощь, которую удастся привлечь. До тех пор, пока Дост Мохаммед остается в Кабуле у власти, нет надежды на то, что будет обеспечено спокойствие наших соседей и не пострадают интересы нашей Индийской империи.

При особе шаха Шуджаха, будущего правителя Афганистана, британское правительство планировало оставить ряд своих представителей — чтобы слушался и не дурил. Главным советником должен был стать секретарь секретного и политического департамента Ост-Индской компании Уильям Хэй Макнатен, а его помощниками — уже знакомые нам Александр Бернс (вскоре после возвращения из Кабула произведенный в подполковники) и герой обороны Герата Элдред Поттинджер.

Параллельно приготовлениям вторжения в Афганистан, британцы отправили полковника Чарльза Стоддарта в Бухару, дабы он провел переговоры с тамошним ханом и убедился в том, что последний не будет вмешиваться в афганские дела. Помимо этого Стоддарт должен был, выражаясь современным языком, прозондировать почву на предмет заключения англо-бухарского союза.

Наконец, в апреле 1839 года вторжение началось — британский экспедиционный корпус численностью в 15 тысяч человек продвигался вперед, практически не встречая сопротивления.

25 апреля англичане были в Кандагаре — они вступили в город без единого выстрела. Падение Кабула в этой ситуации было лишь вопросом времени, поэтому Дост Мухаммед принял решение распустить армию и бежать, предварительно разрешив своим подданным присягать шаху Шуджаху. 7 августа Шуджа-шах Дуррани при поддержке английских полков торжественно вступил в Кабул. А вскоре сдался и Дост Мухаммед, который некоторое время пропартизанил в горах с кучкой сторонников — здесь большую роль сыграл знакомый с ним лично Бернс, который и выступил посредником на переговорах. Бывшего правителя Афганистана отправили в почетную ссылку на территорию британской Индии, и в целом английскому командованию начало казаться, что их миссия выполнена. Нужно отметить, что англичане не собирались долго держать в Афганистане войска — в конце концов, это не Индия, взять с этой нищей гористой земли можно немного, а содержание оккупационной армии стоит больших денег. План был прост: прийти, посадить Шуджаха на афганский престол, изолировать Дост Мухаммеда и его сторонников и вернуться обратно в Индию. Новый правитель же был должен, по задумке британских стратегов, опираться на лояльные ему местные племена. Одно население Афганистана прохладно восприняло смену власти, и очень скоро стало понятно, что в Кабуле придется задержаться.

Что касается российского правительства, то оно не могло не отреагировать на бросок англичан в Туркестан. Напрямую вмешиваться в афганские дела было слишком рискованно, другое дело — Средняя Азия. Переменчивость тамошних ханов, набеги разбойников на русское пограничье и, наконец, налаженный рабовладельческий трафик набили изрядную оскомину государю и министрам. Более того, генерал-губернатор Оренбурга Перовский докладывал в столицу, что имеет достоверные сведения о присутствии в Хиве и Бухаре английских агентов, которые подстрекают местных ханов к агрессивным действиям против России. Именно Перовский в марте 1839 года подготовил проект военного вторжения в Хивинское ханство.

В советской историографии было принято клеймить экспансионистские устремления России, которая, дескать, порабощала свободолюбивые народы. Нам же, в свою очередь, очевидно, что современники и участники тех событий, такие как Василий Алексеевич Перовский, куда как лучше понимали обстановку на русско-туркестанских границах, нежели советские историки XX века. Стоддарт и его коллеги в Среднюю Азию ездили ведь не просто так, и проект по созданию федерации враждебных России ханств всерьез рассматривался в британском Форин Офисе в 40-х годах XIX века.

Туркестан в XIX веке

В ноябре 1839 года русский корпус численностью в 6 тысяч человек выступил в поход на Хиву. Впоследствии критики напишут, что Перовский и другие генералы серьезно ошиблись с выбором времени для кампании, что и обусловило итоговую неудачу похода, однако отправляться летом было едва ли не более рискованно из-за испепеляющей среднеазиатской жары. Другое дело, что русские стратеги XIX века никак не могли с точностью предсказать поведение погоды — с этим зачастую не могут справиться даже современные синоптики со всем их оборудованием. А поздняя осень и зима 1839 года выдались лютыми. В начале декабря ударили аномальные морозы, разыгралась метель, сопровождавшаяся большим количеством осадков, и очевидцы отмечали, что такой суровой зимы в тех краях не было уже много лет. Лошади спотыкались, артиллерия вязла в снегу, верблюды не могли найти себе корм, а солдаты упорно шагали и шагали вперед на одних лишь волевых качествах. 30 декабря отряд хивинцев численностью в 3 тысячи человек атаковал походную крепость русских войск Ак-Булак, в которой на тот момент находилось всего 399 человек, половина из которых были больны. Несмотря на численное превосходство врага, русских гарнизон мужественно отбил несколько атак. Бой продолжился и на следующий день — азиаты снова бросились на приступ, но как и накануне были отбиты с большими для себя потерями. А 1 января, словно явив собой новогоднее чудо, к Ак-Булаку подошли основные русские силы под командованием Перовского — они с ходу атаковали неприятеля и отбросили его. Хивинцы в ярости жестоко казнили нескольких русских солдат, захваченных в плен — большего они сделать не могли. Тем не менее к концу января Перовский понял — живыми по такой погоде они до Хивы не доберутся. Солдаты падали в снег прямо на марше, было много простуженных и обмороженных, и в таких условиях продолжать поход было невозможно. Победив неприятеля, отважный русский солдат проиграл погоде, а этому врагу, увы, были не страшны ни штык, ни пуля. 1 февраля 1840 года корпус Перовского повернул обратно на Оренбург. Один из участников похода оставил нам тягостное описание происходившего в те дни:

Солдаты замерзали, неся сторожевую службу. Однажды один из колонных начальников, поверяя передовые посты, увидел солдата в полулежащем положении, держащего ружье в руке. Он подошел к нему и, громко крикнув: «Чего ты сидишь, такой сякой, на посту», ткнул его в шею. Солдат свалился на снег и лежал неподвижно. Оказалось, что он был уже замерзший труп. <…> Несчастные мученики рассказывали, со слезами на глазах, своим близким про те бедствия, которые перенесли они за этот злосчастный поход. Они ярко рисовали картину, как остались они без топлива, как все лишнее жгли вместо дров, как рубили оглобли и сани и, наконец, кибитки для того, чтобы разогреть в чайнике воду.

Британская пресса встретила неудачу похода ликованием — газеты взахлеб писали о том, какие русские никудышные вояки, как они не могут спланировать и осуществить даже самую простую экспедицию. Весной в Хиву прибыл британский офицер Джеймс Эббот, в задачу которого входило склонить хана к союзу с Англией против России и натравить его на Бухару, которую в Лондоне считали слишком про-русской. О миссии англичанина вскоре узнал Перовский, который тут же доложил обо всем в Азиатский департамент российского МИДа. Петербург отправил в Лондон официальный протест и требование отозвать Эббота из Хивы, однако англичане ноту демонстративно проигнорировали. И тогда случилось интересное — хан, прежде относившийся к британскому посланнику благосклонно, внезапно заподозрил того в связях с бухарским эмиром, и приказал Эббота убить. Возможно, хивинский правитель сам по себе был человеком весьма переменчивым, однако такой резкий поворот, думается нам, был следствием провокации, блестяще исполненной русской резидентурой в ханстве. Сам Эббот быстро сообразил, откуда ветер дует, и в буквальном смысле слова сбежал из Хивы — 1 мая 1840 года его, уставшего и истощенного, повстречал на границе империи русский казачий разъезд. Англичанина под конвоем отправили в Оренбург, а оттуда — в Златоуст, где он должен был ожидать экстрадиции на родину — это была пусть и маленькая, но яркая и показательная победа русской дипломатии.

Британцы, к слову, до поры не знавшие, что случилось с Эбботом, посчитали, что он погиб по пути в Хиву, и отправили следом еще одного офицера — Ричмонда Шекспира. По иронии судьбы тот прибыл к хану тогда же, когда Эббот покидал пределы России. Впрочем, миссия Шекспира тоже закончилась неудачей, хотя смертью ему не грозили — хан к тому моменту понял, и вполне справедливо, что с русскими ему лучше дружить, нежели воевать. Англичане — за Гиндукушем, они придут-не придут — один Аллах ведает, а русские — здесь, совсем близко, возводят пограничные крепости, постепенно проникая все глубже в среднеазиатские степи. Ничтожный потенциал своих войск в открытых столкновениях с царскими войсками хан прекрасно знал — это показал еще поход Перовского. Впрочем, свою лепту в эту дипломатическую победу России внес и еще один человек — пленный корнет по фамилии Аитов, захваченный киргизами и отправленный в Хиву. Находчивый молодой человек сумел быстро войти в доверие к хану, и вскоре сделался его советником, а Петербург неожиданно для себя получил при ханском дворе ценнейшего агента. Именно Аитов убедил хана пойти на сближение с Россией и, в сущности, провалил миссию Ричмонда Шекспира. 19 июля хан хивинский правитель издал указ, который строго-настрого запрещал своим подданным нападать на российские пограничные земли, а также уводить русских в рабство, продавать и покупать их. Также корнет добился от хана освобождения всех русских рабов, которые на тот момент томились в Хиве в неволе, и 17 августа караван, где ехали бывшие пленники, под предводительством корнета Аитова выехал в сторону Оренбурга. Очевидец описал этих людей, прибывших наконец на родину после долгих мытарств:

В оборванных хивинских халатах, с выбритыми головами или же уже с отросшими лохматыми волосами, они положительно едва сохранили образ человеческий. На лицах их можно было прочесть те страдания, какие пришлось перенести им в плену у диких хивинских племен. <…> Глубокие шрамы на плечах и спине свидетельствовали об истязаниях, которым подвергались эти несчастные люди. Несколько человек были с выколотыми глазами, и, возвратясь на родину, уже не видали ее, а рыдали, обнимая своих земляков.

Хива, впрочем, была не единственной неудачей англичан в Средней Азии — у полковника Стоддарта в Бухаре дела были еще хуже. Что там случилось, доподлинно неизвестно до сих пор, однако согласно наиболее распространенной версии, произошло следующее: прибыв в Бухару, Стоддарт въехал на центральную площадь города, регистан, где появляться верхом не разрешалось никому, кроме самого эмира. На несчастье посланника, правитель в это время как раз возвращался с охоты. Повстречавшись с эмиром, Стоддарт даже не спешился, лишь коротко, по-военному, отдал честь. Тут нужно сделать оговорку — полковник дипломатом не был, это был боевой офицер, причем — очень хороший, но храбрость в бою и знание придворного этикета — разные вещи. Эту сцену наблюдало почти все население города — был самый разгар дня. С точки зрения эмира, это было публичное оскорбление, не отреагировать на которое он не мог — Стоддарта схватили и бросили в зиндан. Что интересно, русские пытались выручить невезучего полковника, даже невзирая на сложные отношения между двумя державами — глава прибывшей вскоре в Бухару русской миссии подполковник Константин Бутенев ходатайствовал перед эмиром за Стоддарта. Однако правитель потребовал личного письма от королевы Виктории с извинениями, и здесь, конечно, русский посланник был бессилен помочь.

Дальнейшая судьба английского полковника была трагичной, однако власти в Калькутте попытались его освободить — в ноябре 1841 года на выручку ему прибыл уже знакомый нам Артур Конолли. Он встретился с эмиром и попытался договориться об освобождении товарища, попутно склоняя правителя к союзу с Великобританией против России. Бухарский эмир обещал подумать, однако едва Конолли покинул дворец, как его тут же схватили и бросили в тот же зиндан, где уже сидел Стоддарт. Они несколько месяцев просидели в земляной тюрьме, ожидая решения правителя. Тот тоже выжидал — в Кабуле в это время вспыхнуло масштабное восстание против англичан, в ходе которого были зверски убиты, помимо прочих, Уильям Макнатен и Александр Бернс. Хан выжидал, чем все кончится, и когда до него дошла весть, что британцы, эвакуировавшиеся из Афганистана, были безжалостно перебиты в Хурд-Кабульском ущелье, он понял, что бояться их появления в его владениях нет смысла. Судьба Стоддарта и Конолли была решена — в июле 1842 года им публично отрубили головы на центральной площади Бухары.

Артур Конолли

В то время как в Бухаре казнили англичан, хан Хивы решил по-быстрому попроситься в союзники к России — он тоже сообразил, что англичане в регион не придут. 1 августа 1842 года в Хиву прибыла русская миссия во главе с подполковником Данилевским — хан боялся ситуации, при которой Россия начнет отдаляться от него, бросив его в одиночестве наедине с соседями. Поэтому за пафосными речами бухарского правителя стояла плохо скрываемая просьба о помощи. И Петербург отреагировал.

Переговоры Данилевского и хана Аллакула в Хиве начались довольно успешно, однако спустя всего несколько дней правитель скоропостижно скончался, а престол занял новый хан Рахимкулы. Поначалу он колебался, явно пытаясь рассмотреть в уме все возможные варианты дальнейшего развития ситуации, однако в конце концов решил продолжить политику своего предшественника и возобновил переговоры с русским послом. Наконец, 27 декабря между Российской Империей и Хивинским ханством был подписан договор, по условиям которого хан обещал не совершать нападения на русские границы, не торговать русскими невольниками и не уводить подданных царя в полон, помимо прочего за русскими торговцами в его землях признавалось приоритетное право. Необходимо отметить, впрочем, что Хива недолго оставалась верной данным клятвам — уже через несколько лет набеги разбойников из этого ханства на русское пограничье возобновились, а вскоре и наши соотечественники опять оказались на восточных базарах в качестве живого товара. Ничуть не стесняясь своей измены, хивинцы в 1858 году скажут русскому послу в ханстве полковнику Николаю Игнатьеву, что договор 1842 года они давно забыли, да и сам текст его где-то «потерялся». Расплата за вероломство будет жестокой, но это — уже совсем другая история.

Что касается отношений России и Великобритании, то Петербург не оставлял попыток прийти к какому-либо более-менее приемлемому варианту. В 1844 году канцлер Карл Васильевич Нессельроде предложил британскому министру иностранных дел лорду Абердину «оставить ханства Центральной Азии в качестве нейтральной зоны между двумя империями так, чтобы не допустить опасных контактов». Британцы отказались. К концу 40-х годов в раскладе Большой игры сложилась, в общем, равная ситуация — русские потеряли Персию, но многократно усилились в Средней Азии, и, что важнее — выдавили оттуда англичан. Великобритания же, своих целей не добившись, готовилась к новому раунду противостояния. Напряжение между Лондоном и Санкт-Петербургом неуклонно росло, что ощущалось и на границах. К началу 50-х годов расстояние между русскими и британскими пограничными постами на Среднем Востоке сократилось до 1 тысячи квадратных километров — в пять раз меньше, чем в было в начале XVIII века. И прямое столкновение двух держав теперь уже было вопросом времени.

Змея в тени орла

Слава русская большая,
Мы гордимся ей всегда.
Конь мой вернай подо мною,
Пика — слава казака,
Конь мой вернай подо мною,
Пика — слава казака,

Конь мой вернай подо мною,
Пика — слава казака.
Шашка — верная подруга
И винтовка для врага,
Шашка — верная подруга
И винтовка для врага.

— Русская казачья песня

Набили целый пароход
Таких, кто учен-переучен.
Афганец выступит в поход,
Наукой лишней не замучен.
И потому стреляй, не мажь:
Здесь дешев — он, здесь дорог — наш!

— Редьярд Киплинг «Арифметика границы», отрывок

Как уже было сказано выше, на момент конца 40-х — начала 50-х годов большая война была лишь вопросом времени. Формальным поводом для нее стал спор между православными и католическими священнослужителями, развернувшийся в 1852 году из-за контроля над святыми местами в Палестине. Николай I в феврале 1853 года потребовал у турецкого султана покровительства над всеми православными подданными Порты — острословы говорили, что в таком случае существенная часть жителей Османской империи получила бы себе второго султана, которому они могли бы жаловаться на первого. Великобритания с самого начала конфликта встала на сторону Турции, и, чувствуя за своей спиной поддержку великих европейских держав, султан отверг ультиматум России. 4 октября 1853 года турки объявили Петербургу войну, которая впоследствии войдет в историю как Восточная или Крымская. События этого масштабного конфликта, продолжавшегося с 1853 по 1856 год, выходят за рамки данного повествования и, несомненно, требуют отдельного разбора, поэтому мы не будем останавливаться на них подробно. Тем не менее мы затронем тем события Крымской войны, которые прямо относятся к Большой игре.

Современная схема бассейна Сырдарьи

Еще в 1852 году в Оренбург прибыло посольство из Хивы — хан, как мы помним, давно забыл обещания, данные послу Данилевскому в 1842 году, теперь же от открыто угрожал. Хивинские посланцы заявили генерал-губернатору Перовскому, что если он не согласится на пересмотр прежних договоренностей, то они уступят стратегически важные территории в районе нижнего течения Сырдарьи османскому султану или британцам для создания там опорного пункта. При этом посол, распаляясь в своем бахвальстве, явно допустил оплошность, сболтнув, что хан Хивы еще в 1851 году отправил своего эмиссара в Иран для переговоров с англичанами, а в ханство, в свою очередь, приезжал высокопоставленный турецкий офицер. Крымская война, напомним, началась осенью 1853 года, однако кольцо врагов вокруг России начало сжиматься много раньше.

Когда же война началась, в Среднюю Азию в буквальном смысле слова хлынули турецкие агенты. Понимая, что объединить туркестанские ханства вокруг какой-то политической идеи вряд ли получится, султан решил разыграть конфессиональную карту — османские офицеры под видом религиозных проповедников проникали в Хиву, Коканд и Бухару, призывая тамошние народы к джихаду против «неверных». В своих официальных воззваниях, адресованных местным правителям, султан обещал свою полную поддержку и заступничество.

Якуб-бек

Поздней осенью 1853 года, когда война на главных театрах уже шла, кокандский хан решил испытать удачу и отправил 12 тысяч своих воинов во главе с мурзой Якуб-беком в набег на русский пограничный форт Перовский. Командовавший фортом подполковник Огарев располагал всего 1055 солдатами, однако едва он узнал о приближении врага, тотчас отдал приказ выступать. Понимая, что при соотношении 1 к 12 в пользу неприятеля укрепление ему не удержать, храбрый офицер решил действовать на опережение, и внезапно атаковал кокандцев, когда те разбили лагерь для отдыха. Нападение было быстрым и безжалостным — русские рубили, кололи, стреляли в упор. Азиаты в панике бросились бежать, трофеями Огарева и его солдат стали 7 знамен, 17 орудий и 130 пудов пороха. В том бою русские потеряли всего 62 человека.

Впрочем, не только османы активно рассылали свою агентуру в Туркестан — так, например, в январе 1855 года Сибирский генерал-губернатор Густав Христианович Гасфорд получил телеграмму, в которой сообщалось, что в конце 1854 года в Бухару прибыл английский дипломат, который требовал у эмира право на проход британских войск через его владения. В качестве ответного жеста британцы обещали помочь правителю оружием и прислать военных инженеров и инструкторов для его армии. Похожая ситуация была и в Коканде — Гасфорд телеграфировал в Петербург, что в ханстве «есть иностранцы и присланные от турецкого султана начальники и что в войсках этих замечено более правильное устройство, чем прежде у них видали». Проще говоря, турки и британцы пытались модернизировать армии туркестанских государств, чтобы тем впоследствии было удобнее воевать с Россией. Активизировались англичане и на кавказском направлении — еще незадолго до войны там, среди горцев, видели европейцев, которые собирали сведения о численности русских войск и качестве их укреплений. Во время войны эта активность лишь возрастала, в частности, именно английские военные инструкторы сопровождали корпус Омер-паши, пытавшегося деблокировать осажденную русскими крепость Карс, однако этот поход окончился бесславно как для турок, так и для их союзников. Даже после подписания Россией Парижского мирного договора в 1856 году британцы не оставляли надежд выбить русских с Кавказа, периодически предпринимая разные провокации. Так, к берегам Черкесии в том же 56-м году был отправлен пароход «Кенгуру», на борту которого находился сводный отряд из английских, польских и венгерских волонтеров под командованием мадьяра Яноша Бандьи, в задачу которого входила вооруженная помощь адыгам, которые, по задумке Лондона, должны были с помощью иностранных военных специалистов создать независимое государство, враждебное России. Поскольку Крымская война к тому времени официально завершилась, Бандья и его люди ехали как частные лица, и официально Великобритания отрицала какое-либо свое участие в подготовке этой миссии. Тем не менее план провалился — наемники не смогли форсировать Кубань, их офицеры переругались между собой, и отряд по существу самораспустился. Русское командование, впрочем, знало о высадке Бандьи — генерал Александр Иванович Барятинский докладывал в Петербург:

Владетель Абхазии генерал-адъютант кн. Михаил Шервашидзе, доводит до моего сведения, от 28 октября, что, 26 числа того же месяца прибыл в Сухумкальйски рейд английский коммерческий пароход «Кэнгору», следовавший в Трепизонд из Вардане, близ бывшего укрепления Навагинского, где высадил на берег Магомет-Амина, возведенного турецким султаном в звание паши, и 80 человек горцев, бывших вместе с ним в Константинополе.

Впрочем, не стоит думать, что Российская Империя не планировала каких-то симметричных ударов по Британии. Еще в 1854 году бывший русский посол в Тегеране Александр Осипович Дюгамель (будущий Сибирский генерал-губернатор) и путешественник и географ Петр Александрович Чихачев независимо друг от друга представили Николаю I свои подробные проекты нападения на Индию. Дюгамель предлагал трехмесячный блицкриг через Афганистан, а план Чихачева представлял собой поэтапную кампанию, в рамках которой сначала следовало силами 15-тысячного корпуса захватить Герат, а затем, дождавшись подкрепления еще в 15 тысяч, наступать через Кандагар в направлении Лахора. В 1856 году еще четыре генерала отправили в Военное министерство собственные проекты наступления на Индию, а известный военный геодезист генерал-лейтенант Иван Федорович Бларамберг добавил приписку: «Покорение Индии — химера, не заслуживающая рассмотрения, но Россия обладает всеми средствами потрясти власть Великобритании там».

Британцы тем временем активно сотрудничали с Дост Мухаммедом, который возвратил себе афганский престол (и которого сами британцы когда-то и свергли с него), и теперь активно воевал с Бухарским эмиратом, пытаясь расширить свои владения на левом берегу Амударьи. По сообщениям русских агентов, афганский эмир был «снабжен англичанами всем необходимым: оружием, военными снарядами и деньгами». Отмечалось, что в Среднюю Азию и Западный Китай регулярно отправлялись британские агенты, прошедшие специальную подготовку в школах разведки в Индии. Однако вскоре случилось то, что потрясло Британскую империю до самого ее основания, и на время отвлекло Лондон и Калькутту от идеи экспансии в Туркестан.

Весной 1857 года солдаты 34-го Бенгальского полка, состоявшего из туземцев, подняли мятеж из-за новых патронов, оболочка которых была пропитана свиным и коровьим жирами, что вызвало одинаковое негодование как у солдат-индуистов, так и у мусульман. Сипайское восстание также не является предметом данного повествования, поэтому мы не будем подробно останавливаться на нем, и упомянем лишь те моменты, которые интересны нам в контексте разговора о Большой игре. Более подробно о нем вы можете прочесть в великолепной серии «Буря над Индией».

Нужно отметить, что в Петербурге с воодушевлением встретили новость о восстании в Индии. Годовой отчет Азиатского департамента МИД гласил, что восстание сипаев «сделало возможным для России создать альянс азиатских стран, чтобы взорвать британское господство». Военный атташе в Лондоне капитан Николай Павлович Игнатьев (будущий министр внутренних дел) активно собирал информацию о британских войсках в Индии, об их численности и боеспособности. Как указывал современник, «он (Игнатьев) посвятил себя составлению подробнейших рапортов о военном положении Англии в Индии на имя императора, который был настолько доволен ими, что вызвал автора в Варшаву для личной беседы». В конце 1857 года Игнатьев представил на имя государя подробный доклад, в котором утверждал, что Великобритания в регионе ослаблена как никогда ввиду сипайского восстания, и поэтому нет более подходящего времени для наращивания российского присутствия в Средней Азии. А вскоре он подал Александру II докладную записку со вполне красноречивым заголовком «Предположение о диверсии к стороне Индии в случае разрыва с Англией». При ближайшем рассмотрении, однако, становится ясно, что одной диверсией там дело не ограничивалось — это был полноценный план военного вторжения, предполагавшего концентрацию 35–50 тысяч русских войск, которые должны были двигаться к границам Индии по трем основным направлениям. Далее автор излагал свою оценку возможного успеха операции и потенциальные трудности для англичан в этом случае. По мнению Игнатьева, воевать на два фронта (против сипаев и русских) в Индии британцы бы не смогли, а появление неожиданных союзников подстегнуло бы к мятежу все новые сипайские части и племена Индостана. В этих условиях можно было бы требовать от Лондона пересмотра условий Парижского мирного договора 1856 года в пользу России. Он писал министру иностранных дел Александру Михайловичу Горчакову:

Чтобы быть с Англией в мире и заставить ее уважать голос России, избегая с нами разрыва, необходимо вывести английских государственных людей из их приятного заблуждения насчет безопасности индийских владений, невозможности России прибегнуть к наступательным действиям против Англии, недостатка в нас предприимчивости и достаточной для нас доступности путей через Среднюю Азию.

План атаки на Индию в конечном итоге утвержден не был, однако на протяжении всего 1858 года русский генералитет и сам Александр II воспринимали эту идею всерьез. Заканчивая разговор об индийском восстании скажем, что оно было подавлено к весне 1859 года, а 8 июля был официально провозглашен мир. Следствием сипайского мятежа стала передача контроля над Индией от Ост-Индской компании к королеве Виктории и парламенту — один из старых врагов России на восточных рубежах уходил в сумерки истории, обозначая начало нового витка Большой игры.

Что же касается Николая Павловича Игнатьева, то в 1858 году он, уже в звании полковника, ехал по раскаленным степям Туркестана во главе дипломатической миссии в Хиву и Бухару. Встреча с бухарским эмиром обернулась триумфом русской дипломатии — Игнатьев добился от того отказа принимать при дворе посланцев из каких-либо других европейских стран (то есть — британцев). Однако тем, кто думает, что дипломатическая миссия в Среднюю Азию в те времена была легкой прогулкой, советуем внимательно прочитать, что писал впоследствии сам Игнатьев о посещении Хивы:

Наша жизнь в Хиве незавидна, подозревают во всем, хватают наших почтарей и трактата не подписывают. Некоторые из членов миссии, люди слабонервные, ходят с вытянутыми физиономиями, не спят ночи и ежеминутно ожидают нападения. Действительно, мы каждый день почти получаем сведения, что на ханских советах трактуют, как бы от нас отделаться: одни предлагают отравить, другие — поджечь, а третьи, чтобы снять ответственность с хана, советуют нанять шайку туркмен, которая бы передушила нас где-нибудь по дороге из Хивы.

Нужно отметить, что Игнатьев прекрасно понимал, с кем он имеет дело, поэтому предпочитал метод «доброго слова и пистолета» вместо просто «доброго слова» — так, он писал в Петербург:

Так как вообще обещания наши взамен требуемых ныне от правителей Хивы и Бухары будут в сущности ничтожны и преимущественно должны заключаться в громких, но пустых фразах, то не лучше ли для убеждения ханов в необходимости принять и подписать предлагаемые им акты угрожать в случае отказа отнять существующие доселе для азиатцев торговые льготы, выразив им при этом, что мы без азиатских товаров обойтись можем.

Бухарский эмир, который в то время воевал с Кокандом и не очень то дружил с Хивой, хотел, в свою очередь, при помощи русских решить собственные стратегические задачи. В частности, во время переговоров он завел речь о перспективах создания русско-бухарского военного союза для совместных боевых действий против Коканда и Хивы с целью разгрома и расчленения этих государств. От русской резидентуры в Коканде Инатьев узнал, что к тамошнему хану прибыли британские агенты, выдававшие себя за индусов, и что там планомерно велось переоснащение армии правителя современным вооружением, а британские военные инструкторы обучали кокандцев навыкам артиллерийской стрельбы, пехотным упражнениям и возведению полевых укреплений. Разведка сообщала, что англичане намерены заключить с ханом союз, что «прислали кокандцам оружие и отливают у ни пушки».

Любопытный факт — во время пребывания в Бухаре Игнатьев нашел у одного из содержавшихся там русских пленных дневник казненного в 1842 году британского агента Стоддарта, который тот, удивительное дело, писал, сидя в зиндане, при помощи иглы и собственной крови.

В Россию в декабре 1858 года Николай Павлович вернулся триумфатором — от него слишком долго не поступало вестей, и в Петербурге уже было решили, что он погиб. За блестящее выполнение поставленной задачи наш дипломат и разведчик был награжден орденом Св. Анны 2-й степени и произведен в генерал-майоры, а уже вскоре, в марте 1859 года, он был назначен уполномоченным посланником в Китай, где его таланты раскрылись в полной мере — он выступил посредником между китайцами и европейцами, сражавшимися во 2-й опиумной войне, и сумел выторговать у китайцев договор, заключенный в Пекине в ноябре 1860 года, согласно которому к России отошли огромные территории по берегам рек Амура и Уссури. И все это — без единого выстрела.

Миссия Игнатьева была не единственной экспедицией в Среднюю Азию, отправленной из русских пределов в 1858 году. Начальником другой был выдающийся русский исследователь-ориенталист Николай Владимирович Ханыков, который во главе отряда посетил Герат и Хорасан. Согласно официальной легенде, это была сугубо научная экспедиция, однако на самом деле помимо огромного, без преувеличения, вклада в российское востоковедение миссия Ханыкова смогла добыть важнейшие данные относительно британского присутствия в регионе. В Калькутте прекрасно понимали, чем на самом деле занимается Ханыков — 22 марта 1859 года глава департамента иностранных дел Пикок подал специальный доклад министру по делам Индии лорду Стэнли, в котором указывал на разведывательную активность русских в Персии.

Николай Владимирович Ханыков

К началу 60-х годов, опираясь на почерпнутые от агентов сведения, русский Генеральный штаб фактически завершил подготовку к новому этапу экспансии в Азию. Были составлены подробнейшие карты региона, а к границам переброшены испытанные полки, прошедшие Крымскую войну. Первостепенной мишенью император Александр II выбрал Коканд — отношения с этим ханством у России были крайне напряженные, поэтому в решении кокандского вопроса уповать на одну лишь дипломатию было больше невозможно. Офицер Генштаба по фамилии Циммерман в 1861 году записал, что если Петербург не предпримет срочных мер, то в лице Коканда вскоре получит второй Кавказ, поскольку британцы активно поддерживали азиатов деньгами и оружием. Наконец, в том же 1861 году из столицы был отдан приказ выступать, и в ноябре русские войска взяли крепость Яны-Курган, с которой началось покорение Кокандского ханства и всего Туркестана.

Стоддарт, Конолли, Бернс, Рафаилов, Виткевич и десятки других участников этого великого противостояния, чьи имена история не сохранила для нас, покинули игровую доску, уступая дорогу новым героям и новым подвигам. Эти люди совершали подчас невозможное, беззаветно служа своим странам и государям, и жертвовали ради побед, пусть порой и локальных, судьбами и жизнями, вписывая новые страницы в историю Большой игры, которая неуклонно приближалась к своему апогею.

Далее: часть третья