Этот текст — первый бонус к серии «Большая игра»

осле поражения во франко-прусской войне 1870-71 годов Франция отчаянно нуждалась в источниках вдохновения, способных поддержать национальный дух. Во всеобщей обстановке упадка журналисты и писатели обращались к героям прошлого — Роланду, Жанне Д’Арк и Наполеону, всячески подчеркивая их самоотверженность и готовность пожертвовать всем на благо нации. Во Франции начал возрождаться культ Средних веков и рыцарской чести, многие молодые люди увлекались фехтованием и спортом, будто бы готовя себя к решительному реваншу против Германии. Словно вопреки тяжелому поражению, в прессе воцарился настоящий культ армии. Однако для поддержания этого культа были нужны победы, и в отсутствие новых крупных европейских конфликтов многие общественные деятели тогдашней Франции устремили свой взор на колонии. Именно среди солдат колониальных войн французское общество надеялось найти новых национальных героев, однако это было куда более сложным делом, чем могло показаться на первый взгляд. Если сторонники империи безоговорочно одобряли колониальные войны, то республиканцев мог оттолкнуть образ завоевателя, расстреливающего вооруженных копьями туземцев из пулемета Хайрема Максима. Идеальный французский герой должен быть не только сильным и отважным, но еще и милосердным — своеобразным мирным воином, вынужденным браться за оружие только ради восстановления справедливости. По меткому выражению одного из журналистов, он должен обладать «стальным кулаком в бархатной перчатке». Одним из числа этих новых героев Франции суждено было стать полковнику Юберу Лиотэ — человеку, который присоединил Марокко к французской колониальной империи.

Soft power по-французски

В конце 1890-х годов полковник Лиотэ, служивший тогда под началом генерала Жозефа Галлиени в Индокитае и на Мадагаскаре, разработал новую теорию колонизации, которую изложил в нашумевшей статье «Колониальная роль армии», вышедшей в 1900 году. В своем очерке Лиотэ утверждал, что успешный процесс колонизации требует сосредоточения военной и административной властей в руках одного человека — или, как он выразился, «нужного человека в нужном месте». Алжир, писал полковник, продемонстрировал иррациональность разделения гражданской и административной властей, поэтому подход к колониальной политике нуждается в ревизии. Идея Лиотэ состояла в том, что управлять колониями должны были военные — люди, знавшие цену приобретения новых территорий, рациональные, способные решительными мерами установить на занятых землях порядок. Такой человек должен был обладать мандатом из Парижа на всю полноту власти на месте, дабы он мог регулировать экономические и социальные процессы. Гражданская администрация, по его мнению, не могла обеспечить должный контроль над территорией, где еще недавно шли боевые действия.

Войска, по задумке Лиотэ, должны были оставаться на месте после подчинения нового региона — тогда солдаты и офицеры могли начать процесс стабилизации новой власти, что, в свою очередь, повлекло бы за собой рост экономического развития новой провинции. Умиротворение территорий, утверждал Лиотэ, являлось бы прямым следствием нормализации жизни, ощущения присутствия закона и порядка. Там, где пройдут солдаты, писал полковник, вскоре начнут возникать рынки, протянутся телеграфные линии, дороги, появятся больницы и школы, и все эти блага западной цивилизации покажут местным жителям преимущества французского правления. Наблюдая за развитием новой колонии, все окрестные племена тоже захотят приобщиться к благам европейской цивилизации, и тем скорее будут искать для себя покровительства Франции. Таким образом, французское господство распространится уже не посредством войны, а как благо высшей цивилизации, а солдаты, по выражению самого Лиотэ, «давали бы жизнь, вместо того, чтобы ее отнимать». Другой отличительной стороной проекта Лиотэ была идея протекторатов вместо прежнего прямого французского правления. Нужно отметить, что это было, в общем-то, не его изобретение — он взял на вооружение методы, которые применял в Индокитае тамошний губернатор Жан-Мари де Ланессан в 1891-94 годах. Полковник писал в своей статье: «Вместо того, чтобы отвергать традиционные ценности, используйте их: правьте вместе с мандарином, а не против него. Не нарушайте традиции, не меняйте обычай. Напоминайте себе, что во всем человеческом обществе существует правящий класс, рожденный для господства, без которого ничего не может быть сделано, и класс, которым нужно управлять. Заставьте правящий класс служить нам». Иными словами, полковник предлагал не выжигать местное население огнем и мечом, но подчинить элиты, посредством которых можно было дальше управлять колониями и извлекать из них максимальную выгоду. Таким образом, Лиотэ отчасти стал предвестником идей, которые впоследствии сформировались в доктрину так называемой «мягкой силы».

После публикации статьи авторитет Лиотэ среди сторонников агрессивной колониальной политики вырос, а сам он, произведенный в 1904 году в генералы, вел живейшую переписку практически со всеми виднейшими колониальными чиновниками тогдашней Франции. Одним из самых известных его товарищей по переписке был Эжен Этьен — умеренный республиканец, представлявший в парламенте Оран и Алжир. Его авторитет был настолько высок, что существовало даже расхожее выражение: «Люди, владеющие портфелем министра по делам колоний, постоянно меняются, но истинный министр колоний всегда остается на своем месте — это Эжен Этьен». По просьбе Лиотэ все эти влиятельные люди, с которыми он состоял в переписке, распространяли его послания в проколониальных кругах. Эти письма повествовали о военном опыте самого Лиотэ, о ранних годах его службы, проведенных в Алжире недалеко от границы с Марокко. Именно в этих письмах генерал впервые озвучил свою идею о захвате этой североафриканской страны. Нужно отметить, что идея об аннексии Марокко давно висела в воздухе — так, например, министр иностранных дел Теофиль Делькассе предлагал подсадить султана на кредитную иглу, вогнать его в долги и таким образом подчинить всю страну. Подход Лиотэ существенно отличался от идеи министра — он предлагал проникать в Марокко с юга, постепенно распространяя и увеличивая французское влияние, демонстрируя аборигенам всю мощь и блага западной цивилизации. Этот подход был хорош еще и тем, что мог прийтись по душе даже либералам и республиканцам, выступавшим против агрессивной колонизации и приводившим в качестве аргумента Конго, где бельгийцы действовали весьма жестоко.

Расчет был верным — идею генерала поддержали не только консерваторы и националисты, но и многие левые и республиканские политики. Неофициальный рупор французских социалистов в те годы, газета «Жиль Блас» писала о нем:

Типичный колониальный солдат может только пить, браниться, наказывать и бить людей. Лиотэ, напротив, выглядит как глоток свежего воздуха. Он — один из тех редких офицеров, что подчиняют войну дипломатии, и благодаря этому является одной из самых симпатичных фигур нашего времени.

И это при том, что сам генерал был консерватором и открытым роялистом. Вскоре идеи Лиотэ были одобрены на всех уровнях французской колониальной политики.

Офицер и джентльмен

Юбер Лиотэ родился 17 ноября 1854 года в Нанси, столице французской провинции Лотарингия. Он происходил из семьи потомственных высокоранговых военных, а его дед был одним из виднейших генералов Наполеона Бонапарта. Родня по отцовской линии была выходцами из буржуазии, а по материнской — из дворян. В частности, корни семьи его матери уходили в XI век — к норманнскому дворянину виконту де Фалезу. Нельзя сказать, что его жизнь началась на мажорной ноте — еще будучи младенцем он, по недогляду прислуги, выпал с балкона второго этажа дома его семьи. Ребенка спас навес, располагавшийся у окон первого этажа — хоть он и сломался от удара, но все же амортизировал падение, и маленький Юбер в итоге выжил, хоть и ударился головой о мостовую. Осматривавшие его доктора полагали, что кроме ушиба головы других повреждений ребенок не получил, и признали его излечившимся спустя несколько недель. Однако уже через год маленький Юбер начал чувствовать резкие боли в области поясницы, которые усиливались на протяжении последующих двух лет, а к пяти годам он уже с трудом мог ходить. Семейный доктор четы Лиотэ был обеспокоен его состоянием, и показал ребенка своему коллеге, который смог установить, что в результате того злополучного падения пострадал участок позвоночника Юбера, и в последующие годы это привело к образованию абсцесса в области над пахом. Доктора из Нанси понятия не имели, что с этим делать, поэтому стали консультироваться по телеграфу с ведущим специалистом Парижа по подобным травмам доктором Вельпу. Не имея возможности лично прибыть, доктор прислал письменные инструкции местному хирургу в Нанси, которому пришлось самостоятельно делать мальчику операцию. Впоследствии сам Лиотэ в своих мемуарах описывал все так: «Хирург проделал четыре дырки в моей спине, через которые они пытали меня полчаса кряду. Доктора еще не использовали хлороформ!».

После того как абсцесс был удален, на Юбера надели массивный ортопедический корсет, который фактически обездвижил его на два последующих года. Дни напролет он лежал в своей постели, а его мать, бабушка и тетка заботились о нем. Несмотря на то, что несколько важнейших лет детства практически выпали из жизни мальчика и он не получил должной социализации, проводя время со своими сверстниками, к одиннадцати годам, когда он снова встал на ноги, Юбер был активным и подвижным ребенком, который довольно быстро стал заводилой и лидером окрестной детворы. Именно тогда будущий генерал провел свою первую «кампанию» — под его руководством мальчишки из Нанси совершили «набег» на соседний городок и поколотили тамошних подростков.

Вынужденное бездействие, однако, тоже принесло положительные плоды — мальчик всей душой полюбил книги. Не имея иного развлечения в течение нескольких лет, он погружался в мир военной истории и географии, читал мемуары выдающихся полководцев прошлого и записки миссионеров и путешественников. Любовь к чтению Юбер сохранил и после того, как встал на ноги.

В 19 лет юноша поступил в престижную военную академию Сен-Сир. Учеба давалась ему легко, и выпуск он встретил одним из лучших студентов класса. После окончания академии, уже в звании лейтенанта, Лиотэ попросил о назначении в Алжир. Он был искренен в мысли, что колониализм является благом, и стремился внести свою лепту в дело расширения колониальных владений Франции. В 1880-82 годах молодой лейтенант служил в составе кавалерийской части на алжирско-марокканской границе — именно тогда он впервые начал задумываться о том, что впоследствии станет главным свершением его жизни.

Вернувшись из Алжира, Лиотэ пробыл во Франции недолго. Вскоре он отправился в Австрию, где встретился с графом де Шамбором — претендентом от династии Бурбонов на вакантный французский престол. Убежденный монархист Лиотэ впоследствии написал в мемуарах: «Я покинул его. Эмоции от произошедшего были настолько сильны, что я буквально парил над землей. Король Франции! Я видел его, прикасался к нему, слышал его!». Встреча с особой монаршей крови навсегда осталась одним из ярчайших впечатлений в его жизни.

Вскоре Лиотэ вернулся в Алжир, где служил до 1884 года, когда, вопреки его желанию, был переведен во Францию для дальнейшего прохождения службы. После десяти скучных и рутинных лет в провинциальном гарнизоне он наконец получил в августе 1894 года назначение в Индокитай, где ему предстояло служить под началом полковника Жозефа Галлиени. Назначение было запоздалой местью за статью Лиотэ под названием «Социальная роль офицера», опубликованную в 1891-м в престижном издании. В своей статье автор открыто критиковал высшее французское командование за то, что оно не использовало армию в качестве проводника консервативной реформы. Но то, что командование посчитало наказанием, сам Лиотэ, теперь уже майор, счел блестящей возможностью сбежать из опостылевшего провинциального гарнизона и с головой окунуться в куда более опасную и яркую службу в колониях.

В Ханое Лиотэ выпало служить под началом двух человек, оказавших на него колоссальное влияние — генерал-губернатора де Ланессана и Галлиени, которого майор впоследствии назвал «идеальным образцом совершенного человека». Именно он окончательно убедил Лиотэ в важности колоний и помог осознать собственное предназначение в жизни. Майор писал из Индокитая своему старинному другу детства Антуану де Маржери, что «может стать вторым Сэсилом Родсом, одним из тех, в кого верят другие, и в чьих глазах тысячи людей ищут порядок». Он надеялся, что его «голос и карандаш заставят города оживать».

Когда в 1896 году Галлиени получил назначение в Индокитай, 41-летний Лиотэ испытал сильное потрясение, поскольку за годы службы весьма привязался к своему командиру, бывшему для него непререкаемым авторитетом. На его счастье, ментор настоял на том, чтобы и его протеже получил аналогичный перевод, так что их тандем не распался. На Мадагаскаре Лиотэ был повышен до подполковника и сразу занял должность первого помощника Галлиени, теперь — бригадного генерала, назначенного генерал-губернатором острова.

По прибытии на Мадагаскар в 1897 году Лиотэ сразу попал в гущу событий — на острове разгоралось восстание против иноземных колонизаторов. Француз, предпочитавший до той поры лишь сугубо мирные пути колонизации, впервые увидел, что развитая цивилизация может нести не только свет науки и просвещения, но и смерть тем, кто отказывался покориться. Тем не менее он, как и всегда, целиком и полностью занял сторону своего наставника Жозефа Галлиени, утопившего восстание в крови. Местные вожди были казнены, а вместо них французы создали марионеточное правительство, лишь изображавшее из себя власть на острове. На самом деле это было прямое правление генерал-губернатора Галлиени и его высших офицеров.

Именно во время мадагаскарского восстания окончательно сложились взгляды Лиотэ — он все так же много говорил и писал о необходимости мирного продвижения в колониях, однако отныне делал это скорее из пропагандистского эффекта, желая удовлетворить противников колониализма из числа французских левых. Он действительно считал мирную колонизацию лучшим из вариантов, но такое развитие ситуации было возможно только при абсолютной лояльности большей части туземных элит и значительного процента местного населения. Когда же эти условия не были соблюдены, как это было на Мадагаскаре, прагматик Лиотэ считал вполне уместным применять против коренного населения армию, которая могла в короткий срок установить в колониях столь необходимое для качественных преобразований спокойствие.

В июне 1899 года Галлиени и Лиотэ вернулись в Париж, где выступили на заседании Французского Колониального союза. Тезисы их доклада впоследствии и легли в основу статьи «Колониальная роль армии», опубликованной в 1900 году. Их выступление имело немалый успех и породило длительные дискуссии среди сторонников колонизации из числа французских интеллектуалов и военных чинов. Сам Лиотэ вскоре стал любимцем парижской публики, постепенно затмив по популярности своего ментора Галлиени, который не обладал такой харизмой публичного оратора. Подполковник посещал известнейшие салоны столицы и быстро стал завсегдатаем в кругу парижской элиты, а его доверенное лицо и близкий друг лейтенант Альфред де Тарде называл его «лебедем в эполетах».

По мере того, как росла репутация Лиотэ, его подход к колониальной политике все чаще стал вступать в конфликт с идеями Теофиля Делькассе и других представителей французского МИДа, планировавшими подчинить Марокко путем предоставления неограниченных кредитов тамошнему султану, чтобы впоследствии иметь возможность воздействовать на него. Предполагалось, что марокканский правитель не сможет погасить все эти кредиты, и это неминуемо повлечет за собой дефолт. Тогда французы смогли бы в качестве компенсации потребовать предоставление им концессий на разработку всех полезных ресурсов в стране. Предположение оказалось верным — вскоре французские чиновники начали удерживать доходы марокканской казны от таможенных тарифов, затем стали забирать существенную часть собранных налогов, и, наконец, стали официально присутствовать при дворе в качестве «советников» султана.

В долгосрочной перспективе, однако, такой подход не принес ожидаемых плодов — вынужденный отдавать существенную часть государственных доходов на сторону, султан взвинтил налоги, что повлекло за собой массовое недовольство мирного населения. То здесь, то там звучали призывы к восстанию и джихаду против неверных и продавшегося им правителя, и вскоре отдельные провинции Марокко запылали. Султан стремительно терял популярность среди собственного населения, и в этих условиях французские советники при его дворе уже практически никак не могли повлиять на развитие ситуации. Неожиданно для всех на игровой доске появилась еще одна фигура — в марте 1905 года германский кайзер Вильгельм II, видя слабость французского положения в Марокко, лично прибыл в приморский город Танжер на побережье этой страны, где сделал официальное заявление. В частности, Вильгельм предлагал султану свою посильную помощь в преодолении кризиса, а также оборонительный союз с Германской империей. В Париже поняли, что вожделенная североафриканская страна может в любой момент выскользнуть из их рук, и в этих условиях нужно было действовать незамедлительно. Чиновники и военные устремили свои взоры на блистательного и популярного теоретика колониализма Юбера Лиотэ, который обещал помочь восстановить порядок Марокко и закрепить эту страну в статусе французской колонии. Он ждал этого шанса всю свою жизнь.

Арабская ночь, волшебный Восток

Марокко вошло в XX век государством, не готовым противостоять политическим и экономическим вызовам новой эпохи. Экономика страны была в плачевном состоянии, правительство не реформировалось, армия давным-давно морально и технически устарела. Молодой султан Абд аль-Азиз, взошедший на престол в 1900 году (до этого времени с 1894 года от его имени правил регент), попытался частично вестернизировать собственную армию и бюрократический аппарат, но в итоге лишь сильнее влез в долги перед европейскими банками. Чтобы расплатиться с кредиторами и укрепить собственное положение, султан ввел более высокие налоги на ряд марокканских племен. Будь на его месте более опытный и признанный собственным народом человек, эта затея, вероятно, увенчалась бы успехом, однако Абд аль-Азиз был слишком молод и еще не имел должного авторитета в среде племенных старейшин. Нужно отметить, что с данной проблемой в той или иной степени сталкивались еще отец и дед султана — слабой центральной власти в Марокко всегда приходилось искусно лавировать в условиях сложных взаимоотношений между племенами, отдельными городами и религиозными лидерами. До поры до времени это еще как-то работало, однако к началу XX века вся эта архаичная система начала трещать по швам.

Проблемой же французов было то, что они до конца не понимали всю эту кухню, ошибочно полагая, что внутренние противоречия Марокко заключаются в противопоставлении власти султана и власти племен. Делькассе полагал, что подчинив султана, он подчинит племена. Лиотэ же думал, что распространяя французское влияние среди племен, он в конечном итоге заставит работать на себя и центральную власть. Они оба были отчасти правы, но отчасти ошибались. Трайбализм был лишь одним из факторов внутриполитической обстановки в Марокко, к тому же французские стратеги не учли одного — племена и султан могли враждовать друг с другом хоть до конца света, однако перед лицом общей угрозы они вполне могли объединиться и действовать на одной стороне.

После 1900 года в Марокко произошел ряд восстаний против султана, которого обвиняли в чрезмерном сближении с европейцами, а также в том, что он повышал налоги в интересах Лондона и Парижа. Абд аль-Азиз оказался в весьма затруднительном положении — ему отчаянно были нужны деньги европейских банкиров, чтобы реформировать армию и подавить выступления племен, однако для получения этих средство он должен был и дальше применять меры, крайне непопулярные среди населения, что, в свою очередь, увеличивало риск новых антиправительственных выступлений. В любом случае он рисковал потерять поддержку ключевых представителей знати, которые неизбежно поддержали бы восстание, если бы оно слишком разрослось, но при этом выступали против усиления французского влияния в стране.

Теперь же, в 1905 году, с появлением в Танжере кайзера в марокканском кризисе появился еще один фактор — Германия. Вильгельм II проявлял искреннюю симпатию к султану только на словах, на самом же деле немцами двигали прагматические интересы и расчеты — стремление не только сохранить, но и качественно увеличить долю Германской империи в марокканской торговле и таким образом посредством экономики подчинить страну. Важным фактором было и географическое положение Марокко — оно являлось южными вратами Гибралтарского пролива, запирающего вход в Средиземное море. Этим же объясняется, например, и активная экономическая экспансия Великобритании в этой стране — высшие чиновники в правительстве и Форин Офис стремились полностью взять под контроль пролив, уже владея самим Гибралтаром, чтобы, по выражению одного из современников, сделать Средиземное море «английским озером». И французы, и германский кайзер одинаково не хотели, чтобы подобное произошло, поэтому каждая сторона стремилась вовлечь североафриканский султанат в орбиту своих интересов.

Наконец, в начале 1906 года по инициативе Германии в испанском городе Альхесирас была созвана международная конференция, в ходе которой страны совместными усилиями должны были найти выход из так называемого Танжерского кризиса. В Альхесирасе французские дипломаты смогли одержать верх над их германскими коллегами, убедив большинство представителей других европейский стран согласиться на переход Марокко в сферу интересов Франции. Англичане и сами были не против прибрать эту территорию к себе, однако меньше всего они хотели видеть у Гибралтарского пролива Вильгельма II, к тому же еще в 1904 году Франция и Великобритания подписали союзный договор (известный как Сердечное согласие или Антанта), обязуясь поддерживать друг друга во всех конфликтах. В условиях противостояния Франции и Германии Лондон не колебался ни секунды. Таким образом, за Парижем было признано право приоритета во всех внутренних делах Марокко. Султан же не имел иного выбора, кроме как ратифицировать Альхесирасское соглашение, однако в результате данного шага он настроил против себя подавляющую часть населения собственной страны. Французы между тем использовали договор для дальнейшего проникновения во все сферы жизни Марокко — они быстро взяли под контроль портовую стражу и сами стали регулировать таможенные тарифы. Помимо этого, они построили больницы в наиболее крупных городах и внедрили в султанскую армию ряд своих офицеров в качестве военных специалистов. Французские поселенцы стекались в Танжер и Касабланку, быстро ставшие в глазах туземного населения главными «вражескими гнездами». Над страной сгущались тучи, и в воздухе неумолимо повис единственный вопрос — когда же прольется первая кровь?

Страх и ненависть в Марокко

В мае 1906 года в Танжере неизвестными был убит молодой француз, а спустя десять месяцев еще один французский турист, фотографировавший достопримечательности города Фес, подвергся нападению, и тоже наверняка бы погиб, не окажись рядом пара солдат армии султана. Самый же политически значимый инцидент произошел 19 марта 1907 года, когда разъяренная толпа в Марракеше буквально растерзала доктора и миссионера Эмиля Мошама. Местные обвинили молодого врача в шпионаже в пользу Франции, после того как тот помог французского геологу с установкой оборудования для работы. Арабы ошибочно приняли геологические инструменты за какой-то вид беспроводного телеграфа. Мошам, явно не понимавший всей серьезности ситуации, решил по-доброму подразнить темных туземцев, и стал изображать, что устанавливает антенну. Практически тут же на него накинулось около дюжины марокканцев, которые стали избивать его палками и камнями. В результате доктор получил открытую травму черепа и колотое ножевое ранение, в результате которых скончался на месте. Затем нападавшие раздели труп донага, накинули ему на шею петлю и стали таскать его за собой по улицам. Наконец, вдоволь «наигравшись» с покойником, аборигены стали думать, что делать с телом дальше — бросить так, или облить керосином и поджечь. Именно за этими жаркими дебатами их и застал патруль из числа солдат брата султана, следующего претендента на престол. Солдаты конфисковали тело и отнесли его в небольшой госпиталь, который при жизни содержал Мошам. Там покойника вымыли и одели в белоснежные традиционные одежды местных мусульман, а дыру в черепе прикрыли тюрбаном. В таком виде марокканцы уложили Мошама на кровать, и удалились, оставив труп, словно так все и было. Можно только представить удивление и ярость французских чиновников, которые спустя несколько дней обнаружили раздувшееся тело пропавшего доктора в таком виде.

Французская пресса моментально подхватила новость о жестоком убийстве Мошама — журналы и газеты публиковали рисунки, посвященные инциденту, и наполненные гневом статьи, призывавшие народ Франции и правительство покарать дикарей. Один из номеров «Пети Журналь» вышел с рисунком Джорджа Уильяма Джоя, изображавшим убийство генерала Гордона в суданском Хартуме в 1885 году. Это была явная аллюзия на Мошама — такого же невинного европейца, зверски замученного дикими и непросвещенными туземцами.

Убийство доктора, до предела драматизированное прессой, побудило французское правительство вмешаться — Кабинет отдал приказ Лиотэ, штаб-квартира которого находилась в Алжире в непосредственной близости от границы, занять марокканский город Уджда на северо-востоке страны. Он со своими войсками должен был оставаться там до тех пор, пока султан не возместил бы Парижу убытки за гибель доктора, не сместил с должности пашу Марракеша и не казнил всех виновных в этом злодеянии.

Султану не оставалось ничего другого, кроме как подчиниться. Он не имел возможности выбить французов из Уджды силой, поскольку его собственная армия во многом была построена силами военных советников из Франции и подчинялась им. После подписания Альхесирасского соглашения весной 1906 года султан стал слишком зависим от Парижа — ни одно его решения не могло быть принято без одобрения из французской столицы. С другой стороны, нежелание правителя выступить на Уджду и покарать «неверных» окончательно убедило его противников среди марокканской знати и населения в том, что султан продался «кафирам», предал идеалы ислама и собственную страну. Это лишило Абд аль-Азиза легитимности в глазах его подданных, и вскоре уже все Марокко пылало в огне всеобщего восстания, поднятого вождями племен против центральной власти.

Занятие Лиотэ и его людьми Уджды в апреле 1907 года, как уже было сказано, стало для марокканских элит и племенных вождей последней каплей. Французы вскоре заняли еще один город после того, как в Касабланке 30 июля были зверски убиты девять европейцев, четверо из которых были гражданами Франции. Местные жители, напавшие на европейцев, обвиняли тех в осквернении мусульманского кладбища. Французская пресса широко растиражировала фотографии убитых и описание произошедшей трагедии, что вызвало большое возмущение в метрополии. Правительство приняло решение вмешаться, отправив в Касабланку армейский корпус. Весть о приближении французов вызвала в городе панику — местные жители принялись громить дома европейцев и по бревнышку раскатали как бы невзначай подвернувшийся под руку еврейский квартал. Арабы вламывались в дома, нападали на их хозяев и забирали с собой все, что не было прибито на гвозди. Попутно они прихватывали с собой приглянувшихся им девушек и девочек, чья дальнейшая судьба, надо полагать, была крайне незавидной. Всего в ходе этой кровавой вакханалии было зарезано более сотни европейцев и евреев, еще больше пропало без вести. В ответ на беспорядки французские канонерские лодки открыли по городу ураганный огонь, снося с лица земли целые кварталы. Это только усугубило ситуацию, поскольку на и без того узких улочках Касабланки стали образовываться завалы из обломков зданий, фактически запершие в городе тех, кто еще мог спастись от обезумевшей толпы. В ходе обстрела и сопровождавшей его резни в городе погибли еще несколько сотен человек. Наконец, после того, как стихла канонада, корпус в количестве 1200 иностранных легионеров и сенегальских стрелков под командованием генерала Антуана Друде высадился на берег и занял пылающий город.

Действия французов практически моментально спровоцировали восстание племен, живших в данном регионе, в результате чего мятежники собрали в единый кулак около 10 тысяч человек для того, чтобы выбить Друде из Касабланки. Французское правительство, не готовое дать «добро» на полномасштабную войну в Марокко и опасавшееся осуждения на мировой арене, приказало Друде и его солдатам не покидать пределов города. Эта нерешительность только подстегнула арабов, которые мобилизовали все новых людей под свои знамена.

В это время султан Абд аль-Азиз, положение которого и так было крайне тяжелым, решил действовать, и двинулся во главе своей армии к Касабланке. Азизу, в общем, плевать было на французов, и если бы Друде и его солдат укоротили на голову, он бы вряд ли сильно переживал, однако он искренне опасался, что это восстание могло сыграть на руку его брату Абд аль-Хафизу, который давно планировал его подсидеть и узурпировать трон. На Востоке утрата власти, как правило, влечет за собой утрату головы, поэтому султан решил сыграть ва-банк. Нужно сказать, что он буквально ходил по лезвию ножа — если бы восставшие племена, которых поддерживал Хафиз, взяли Касабланку, позиции его брата усилились бы, а сам Азиз выглядел бы слабым. Но если бы султанские войска сами вошли в город, брат и лояльные ему вожди тут же обвинили бы султана в пособничестве неверным и агрессии против собственного народа. В этих условиях правителю Марокко приходилось действовать против племен крайне осторожно.

Еще до того, как французы заняли Касабланку, местные вожди начали поговаривать, что Абд аль-Азиз предал религию и страну, и должен быть свергнут. Поскольку султан являлся одновременно и политическим, и духовным лидером Марокко, эта должность не могла быть упразднена или оставлена вакантной. В этой ситуации на первый план и вышел брат Азиза Абд аль-Хафиз, который предложил свою кандидатуру. Его поддержал ряд сильных племенных вождей, и на некоторое время в стране установилось двоевластие. Соперничество братьев быстро переросло в полномасштабную гражданскую войну, что поставило французов в весьма затруднительное положение — теперь им пришлось сражаться за султана, который потерял большую часть своей легитимности и власти в глазах населения. Любые военные победы французов или Азиза толкали в ряды последователей его брата все большее число людей, и в этих условиях европейцам становилось все сложнее управлять страной через непопулярного монарха.

В конце концов движение в поддержку Абд аль-Хафиза, носившее название «Хафизия», стало настолько масштабным, что Абд аль-Азиз, всерьез опасаясь за свою жизнь, отрекся от престола 21 августа 1908 года и сбежал в Танжер под защиту европейских штыков. Абд аль-Хафиз был провозглашен новым султаном, однако, как вскоре выяснилось, что передача власти никак не повлияла на зависимость Марокко от Франции. Новое правительство страны, унаследовавшее от предыдущего султана множество долгов, быстро влезло в новые, и вскоре Хафиз почувствовал, что те, кто вчера помогли ему взойти на престол, смогут вскоре отвернуться от него, видя его слабость перед французами.

Последний герой

Занятие Лиотэ Уджды принесло ему еще большую известность во французской прессе, которая именовала его не иначе, как «последним колониальным героем Франции». Еще в июле 1906 года, за восемь месяцев до убийства Мошама, «Пети Паризьен» описал Лиотэ как военного вождя, способного «наказать разбойников, вернуть украденное имущество и привести бунтовщиков к порядку — и все это без единого выстрела». «Ле Журналь» называл его «разумным и умелым тактиком, демонстрирующим силу для того, чтобы не использовать ее». Во многом это была игра на публику — как и любой нормальный колониальный военачальник, Лиотэ не стеснялся применять силу, если вожди местных племен отказывались подчиниться или нарушали ранее заключенное мирное соглашение. При этом сам он считал себя не завоевателем в традиционном понимании этого слова, а предвестником социальных и правовых перемен, посланцем нового времени, несущим свет цивилизации в мрачные и отсталые уголки мира. По его мнению, военные операции были нужны лишь для того, чтобы подготовить платформу для последующего «мирного завоевания», а кровопролитие следовало считать необходимостью, которая позволяла в дальнейшем, выражаясь словами самого генерала, «превратить нынешнего врага в будущего соратника».

Как только корпус Лиотэ вступил в Уджду, французская пресса принялась восхвалять своего нового героя с удвоенной силой. «Л’Иллюстрасьон», красочно описывавшая силу французской армии в Марокко, в то же время подчеркивала мирный нрав и прагматизм самого командующего. Издания утверждали, что для африканской страны наступала совершенно новая эра — эра порядка, гармонии и процветания. «Ле Монде Иллюстре», в частности, сообщала, что «до прибытия Лиотэ улицы Уджды были грязными — теперь же они будут регулярно подметаться и содержаться в чистоте». В Марокко прибыл не французский генерал во главе своего корпуса — туда в буквально смысле слова пришла новая жизнь, и французская пресса при каждом удобном случае стремилась подчеркнуть это даже в самых незначительных примерах вроде чистоты улиц.

Не меньше внимания на страницах прессы уделялось самому генералу и его образу, настолько отличному от привычных представителей военной элиты Третьей республики. Впрочем, это был не просто образ. Лиотэ действительно любил колонии, любил, возможно, больше, чем может любить службу покладистый офицер. В письме своему старинному другу, писателю и дипломату Эжену Мельхиору де Вогюэ генерал писал, что их соотечественники смогли бы реализовать невероятный потенциал, если бы только «освободились от метрополии, как меч освобождается от ножен». Естественно, Лиотэ никогда не озвучивал подобные идеи публично — его бы как минимум не поняли, а как максимум — могли обвинить в измене. Но правда состояла в том, что старый офицер считал общество континентальной Франции клонящимся к упадку, слишком избалованным и вульгарным. Колонии же, в его понимании, были кузницей настоящих мужчин — решительных, энергичных и деятельных. Впоследствии он записал в своих мемуарах: «Причина, по которой я стал самоотверженным колониальным офицером, заключалась в том, что, прежде всего, наша колониальная экспансия освобождают волю и энергию, необходимые для того, чтобы сделать нацию великой». Если бы члены парламента могли провести некоторое время в Индокитае, писал он, они увидели бы, что колонии Франции «начали воспитывать растущее поколение сильных молодых людей, свободных от рутины и готовых к смелым и решительным действиям».

Репутация Лиотэ в глазах французской общественности возросла еще выше в декабре 1908 года, когда войска генерала подавили восстание племени Бени-Снассен, проживавшего в гористой местности на северо-востоке Марокко. Это берберское племя подняло мятеж против французских оккупационных сил в Уджде, но после месяца боев было вынуждено отступить к себе в горы. Они планировали оставаться там до тех пор, пока французы или не покинут регион вообще, или не ослабят бдительность, однако Лиотэ нашел способ победить, обернув козырь берберов против них самих. Вместо того, чтобы самому штурмовать эту естественную природную крепость и подставлять своих солдат под вражеские пули, генерал приказал построить сеть аванпостов по всему периметру горной гряды, перерезав таким образом все пути сообщения восставших с внешним миром. Неприступная крепость превратилась в каменный мешок, и берберы больше не могли пополнять свои немногочисленные запасы провизии. Поголодав несколько дней, арабские вожди отправили к «седому шайтану» парламентеров, чтобы обсудить условия капитуляции. Победа была добыта практически без единого выстрела.

Поскольку Лиотэ выиграл эту битву в основном за счет грамотной работы с логистикой, журналисты, освещавшие кампанию, назвали его одним из самых гуманных офицеров, когда-либо сражавшихся в колониях. Корреспондент «Ле Голуа» писал: «Всего за несколько дней с небольшим количеством солдат генерал Лиотэ привел восставшие племена к полной покорности, избежав кровопролития». Такое реноме должно было успокоить противников колониальной экспансии из числа французских либералов и социалистов, испытывавших неприкрытую неприязнь к военным еще со времен знаменитого дела Дрейфуса. Тем не менее даже в таких условиях у него находились критики — так, например, ультралевое издание «Ле Омме дю жюр» назвало его «блестящим манипулятором, который своим тактом, вкусом и тонкостью заставил всех плясать под его дудку».

До конца 1910 года Лиотэ командовал французскими войсками в пограничных с Алжиром областях, а затем был назначен на должность командующего 10-м армейским корпусом, расквартированным под Ренном, что во Франции. За отрезок времени между отречением Азиза и отправкой в метрополию генерал успел взять под свой контроль около трети Марокко, и все еще оставался любимцем прессы, которая по-прежнему изображала его «мирным завоевателем» несмотря на то, что ему все чаще приходилось прибегать к силе. Окрыленный военными успехами в Африке, буквально купавшийся в славе на родине, Лиотэ в те годы стал все чаще задумывать о своей роли в надвигавшейся войне с Германией.

Война чуть было не разразилась в июле 1911 года, когда германский кайзер Вильгельм II отправил свою канонерскую лодку «Пантера» в марокканский порт Агадир, выражая таким образом протест против возраставшего французского усиления в этой стране. Во Франции эту акцию кайзера восприняли как национальное оскорбление, однако в конце концов правительствам двух стран удалось договориться и отсрочить начало войны еще на несколько лет — немцы согласились признать интересы Франции в Марокко в обмен на ряд территорий в Конго. Наконец, то, к чему Париж стремился почти десять лет, осуществилось — Марокко стало французским. Султану Абд аль-Хафизу пришлось позволить французским войскам занимать те части страны, которые выберет их командование, а также, в сущности, передать Парижу полный контроль над международными отношениями и внешней торговлей страны. Чтобы обеспечить соблюдение этих условий, стороны заключили официальный договор, в соответствии с которым Марокко признавалось протекторатом Французской республики, которая представляла свои интересы в этой стране посредством генерал-резидента, который номинально являлся бы первым министром султана и министром иностранных дел, а фактически — реальным правителем.

Несмотря на все предосторожности, условия договора вскоре стали известны общественности, и в Марокко вновь вспыхнули беспорядки. Когда же французские чиновники в начале 1912 года попытались реформировать марокканскую армию по образцу войск метрополии, напряжение стало критическим. Премьер-министр Раймон Пуанкаре рассчитывал завершить завоевание страны руками новой реформированной султанской армии, чтобы не проливать понапрасну кровь французских солдат, которые были нужны в грядущей войне с Германией. Марокканцы же сочли идею о реорганизации унизительной, поскольку в этом случае им бы пришлось слушать команды на французском языке, регулярно проходить учения и прочие тактические занятия, чего они явно не хотели. Но, самое главное, отныне султанским солдатам должны были выплачивать часть жалования в натуральной форме. Этого не хотел вообще никто, поэтому протесты солдатни вскоре переросли в открытый мятеж — расквартированные вблизи города Фес, столицы государства, войска султана напали на их французских инструкторов и убили их. Затем они бросились в город, где устроили резню европейцев и, по традиции, сожгли еврейский квартал. Солдаты грабили магазины, насиловали белых женщин и без предупреждения стреляли на улицах в любого, кто им не нравился. Беспорядки в городе продолжались с 17 по 19 апреля и унесли жизни нескольких сотен человек. Отряд французских солдат в количестве 53-х человек мужественно оборонялся и уничтожил больше сотни бунтовщиков, однако в итоге тоже был перебит.

Султан оказался фактически бессилен прекратить это буйство толпы — ведь это он подписал договор о протекторате, и в глазах населения фактически подарил страну «неверным». В конце концов, он последовал примеру Абд аль-Азиза, и, решив не рисковать головой, отрекся от престола в пользу младшего брата Юсуфа. Подавленное в Фесе, восстание постепенно начало вспыхивать в других уголках страны и поглощать все новые территории Марокко. Французской администрации срочно понадобился человек, имевший опыт решения подобных задач. Общественность Франции и пресса в один голос потребовали отправить в Африку Лиотэ, и Пуанкаре пришлось подчиниться — 28 апреля 1912 года он назначил опытного ветерана генерал-резидентом Марокко и предоставил ему всю широту полномочий для подавления мятежа.

Французские издания с ликованием восприняли новость о назначении Лиотэ в Марокко. «Ле Темс», самая массовая французская газета того времени, писала: «Назначение генерала Лиотэ на должность генерал-резидента было принято с единодушным удовлетворением. Он — единственный человек во Франции, который уже делал то, что его просят сделать сейчас, а именно — был одновременно и солдатом, и администратором». Журналисты в красках описывали предыдущие успехи генерала в колониях, а еженедельник «Ля Ви» утверждал, что арабы буквально поклонялись ему — якобы один из марокканских солдат на вопрос, что он думает о новом генерал-резиденте, с благоговением ответил «Аллах! Мухаммед! Лиотэ!». Сотни восторженных юношей писали генералу письма, умоляя взять их с собой в Марокко, и вся Франция ждала очередного чуда от своего последнего колониального героя.

Лиотэ едет в Марракеш, обложка «Ле Пети Журналь» от 12 октября 1912 г. Нажмите для увеличения

Прибыв в Африку, Лиотэ быстро подавил еще тлевшие очаги мятежа и подтвердил условия договора о протекторате. У султана Юсуфа, человека покладистого и мягкого, хватило прозорливости не ссориться с французами, поэтому он, хоть и не без труда, окончил свои дни в ранге правителя. Восстания племен еще не раз вспыхивали в Марокко, поэтому там постоянно требовалось присутствие сильной руки, способной их подавлять. Именно поэтому Лиотэ оставался на своем посту до августа 1925 года, не покидая Марокко даже в годы Великой войны. Время колониальных войн безвозвратно кануло в Лету, и после Версальского мира чествовали уже других героев. Лиотэ, всю жизнь мечтавший стать спасителем Франции и вписавший в ее историю не одну славную главу, оказался не у дел. Убежденный монархист на протяжении почти всей жизни, на ее закате он стал поддерживать контакты с французскими фашистами и откровенно симпатизировал итальянскому дуче Бенито Муссолини. Окончательно разочаровавшийся в послевоенной Франции и испытывающий горечь от того, что оказался в тени героев Великой войны, Лиотэ, все еще популярный среди правых молодых офицеров, в 1934 году направил правительству письмо с угрозой устроить в стране националистический переворот. Неизвестно, было ли это реальным намерением старого генерала, или он просто блефовал от бессильной обиды, но истину мы не узнаем уже никогда — 21 июля 1934 года сердце последнего колониального героя Франции остановилось.

Подготовка этого материала оплачена подписчиками «Спутника и Погрома»

Купите подписку (клик по счетчику просмотров справа внизу) или подарите ее друзьям и близким!

Далее: « Чарльз Джордж Гордон: лучший солдат иррегулярной войны». Второй бонус к серии «Большая играя»