Либералы, знакомые нам по «Новой Газете» и радио «Эхо», категорически отличаются от основателей движения за индивидуальные свободы в России. Взять хотя бы отношение к русскому народу. И Чаадаев, и Герцен, и Панаев, и Якушкин и тысячи других сторонников открытого мира по своему происхождению были дворяне, а значит — крепостники. Бесконечные балы, усадьбы с каменными львами, литературные салоны, поездки в Европу, громадные библиотеки, итальянская опера, балет и живопись оплачивались из кошельков сотен и сотен крестьян. Без каких-либо услуг взамен. Помещик брал свое по праву сильного. Кто сопротивлялся, получал в ответ плеть, острог или пулю.
И вдруг случилось чудо. На свет появилось поколение, осознавшее порочность своего положения. Свежайшие устрицы на завтрак — это, конечно, хорошо, пальто по моде — замечательно, полное собрание сочинений Вольтера — похвально, но как этим пользоваться, если в уплату отдавались здоровье и жизнь твоих ближних? С которыми у тебя общие вера, язык и кровное родство? Неужели сердце не дрогнет?
Без расчета на личную выгоду, добровольно подчиняясь моральному императиву, первые русские либералы изо всех сил отстранялись от роли легитимного вымогателя. Если была возможность — отпускали крестьян на волю, и находили себе более мирные источники дохода. Если нет — слали в Петербург проекты изменения законодательства, отказывались от телесных наказаний, прощали долги, помогали в тяжбах. В ущерб собственным интересам и репутации, под неодобрительные выкрики соседей, не желавших оставлять ветхозаветное хищничество.
Ради кого? Так ли уж хороши были тогдашние мужики и бабы, чтобы идти на риск остаться без гроша? Нет, нет и еще раз нет. Ничего ангельского и возвышенного в них не было. Скорее наоборот.
У Достоевского в воспоминаниях о ссылке есть масса зарисовок каторжников «из простых». Удивительно жестокие характеры. Некоторые — сатанинского размаха. Чуть почуял волю — уже Ванька Каин. Развернулся — Степан Разин. В силу вошел — Емельян Пугачев. «Да знаете ли вы, что такое Россия? Ледяная пустыня, и по ней ходит лихой человек».
А черное крестьянское сектантство с массовыми самосожжениями и самооскоплением? От одного упоминания волосы встают дыбом.
И вот к ним, таким страшным, таким опасным, таким варварским шли русские либералы. Без оружия, с распростертыми объятьями и проектами вольности. Чего хотели? Просвещения. Чтобы мужики, те самые, грязные и злые, изжили в себе дурные наклонности. Не под угрозой насилия, а по убеждению.
Воистину, невиданное великодушие. Настолько непонятное, что многие считают Герцена кем-то вроде Манилова. Мол, прекраснодушный барин, который живого пахаря в глаза не видел, начитался Руссо и затеял глупость, не понимая, чем она грозит.
Чтобы убедиться в обратном, достаточно заглянуть в дневники. У того же Герцена в «Былом и думах» есть несколько замечательных пассажей о народных нравах. Например, ехал он как-то ночью из Липецка в Москву и до рассвета насчитал три зарева от пожара: крестьяне грабили поместья.
Русских он представлял во всей их широте. От мистицизма пасхальной ночи до грязи пьяного убийства. Представлял и протягивал руку помощи, потому что не мог жить за счет страдания. Душа и разум сопротивлялись.
Современный либерал, окажись он на месте дворянина, плеть бы не бросил и долги бы не простил. Он никогда не выступает на стороне Ванюшек. Они ему отвратительны. Ему подавай «сильных мира сего». Сильных по-старому, по-помещичьи.
Официально он за справедливую конкуренцию, свободный рынок и минимизацию роли государства, но если его спросить, какой именно рынок он имеет в виду, выяснится, что рынок
С пальбой и скандалами взять под себя завод, перестать выплачивать зарплаты, продать станки на металлолом, вывести деньги через левые конторы на Каймановы острова, дождаться, когда мужик потянется за арматурой, и сбежать за кордон. Никакого интеллекта, никаких навыков, кроме грязных и шулерских, не требуется. Тут наврал, там наврал, трех убил, десять напугал — всего и делов-то.
Бизнесмен в воображении постперестроечного либерала — это такой Джек Воробей: обаятельный «кидала», проводящий все свободное время в кабаках и «нумерах». Любимый аргумент — «про Америку». Дескать, съехались со всей Европы «пассионарные люди» (воры, душегубы, насильники, убийцы, проститутки, картежники, морфинисты, растлители, аферисты) и построили лучшее общество в мире. «Надо бы и нам так».
Про «Mayflower» и его ультрарелигиозных пассажиров он ничего не слышал. Про русские купеческие династии — староверческие, фанатично набожные, с лестовками, родственниками в скитах и двуперстием — тоже никак. Хрестоматийная работа Макса Вебера о рождении капитализма из духа протестантских общин, экстатических по преимуществу, прошла мимо.
Недавняя книга Джона К. Богл (John C. Bogle) основателя «The Vanguard Croup, Inc.», переведенная, кстати, на русский язык, где он, уподобляясь проповеднику, призывает американских бизнесменов вернуться к традиционной строгости отцов, осталась незамеченной. Равно, как и другие, ей подобные.
Вообще, Джеки Воробьи зарабатывают мало и живут недолго. Воробей — птица мелкая. Три-четыре крупных мошенничества, потом лицо становится узнаваемым, человечка ловят, больно бьют, а дальше, в зависимости от крепости организма, или в гроб, или доживать век на индивидуальную коляску.
Люди, владеющие реальным капиталом, «делают ход» куда более осмотрительно. Не всегда морально, не всегда человечно, зато холодно и с умом. И, поскольку с самого начала их поведение было сугубо рациональным, они при первой же возможности отказались от зла, потому что зло — это дорого. «Мальчики кровавые в глазах» — не метафора, а живейшая реальность.
И тут интересное сравнение: Алексей Хомяков, постоянный оппонент Александра Герцена, человек одного с ним круга, любил хвастаться перед гостями жалованными грамотами, полученными его дальним предком при дворе Ивана Грозного. Богат он был невероятно. Его дед известен тем, что за один вечер проиграл в Английском клубе миллион рублей. Бюджет небольшого государства. И вот он, дворянин из дворян, золотая молодежь, потратил большую часть жизни на разъезды по своим деревням с целью максимально улучшить быт крестьян. Когда началась подготовка к отмене крепостного права — напросился в советники и целыми днями не выходил из рабочего кабинета. А мог бы бросить все, уехать в Европу и жить, совершенно ни о чем не беспокоясь.
Смог бы так покойный Березовский? Нет. А все те недо-полу-четверть-осьмушка-олигархи из провинции? Нет. Надоумил бы их кто-нибудь из либералов-интеллигентов? Опять нет. Они сами про нагайку для быдла мечтали. И мечтают до сих пор.
Первое поколение наших деловых людей пало жертвой дикости наших же либералов. Чем сильнее они увязали в кровавом болоте «Бандитского Петербурга», тем сильнее им аплодировали пишущие поклонники пиратства. Их буквально толкали на грех, и вокруг не было никого, кто бы мог внятно объяснить пользу морали и благопристойности. Церковь, которая, по идее, должна была перехватить инициативу, торжественно молчала, отделываясь блеклыми проповедями из семинарских учебников. Левые, как им и положено природой, призывали «раздать бедным». Националисты тратили время на споры кто из них татаро-мордвин, а кто — карело-русин. Оставались только либералы, весьма далекие от герценовского человеколюбия.
Кто знает, может быть, самоубийство Бориса Березовского и десятков, если не сотен, других, менее известных персонажей, напрямую проистекает из публицистики
