На фронте евро без перемен? Если смотреть из Берлина, то создаётся впечатление, что после макроэкономических войн последних трёх лет континент, наконец, находится под контролем. Новая властная структура под названием «Тройка» присматривает за странами, попавшими в беду; их правительства в соответствии с конституциями обязаны соблюдать принципы рационального хозяйствования. Дальнейшие меры будут приниматься уже в отношении банков, однако, всему своё время. Евро выжил, порядок восстановлен. Нынешний статус-кво уже сам по себе является значительным достижением.
Если же смотреть со стороны осаждённых парламентов в Афинах и Мадриде, закрытых ставнями магазинов и обшитых досками домов в Лиссабоне и Дублине, то единая валюта превратилась в удушающую денежную повязку, принуждающую целый ряд экономик, где проживает более половины населения еврозоны, к вечной рецессии. Греческая экономика сократилась на одну пятую, зарплаты упали вполовину, а две трети молодёжи — безработные. В Испании сейчас типичной является ситуация, когда три поколения одной семьи живут на одну зарплату или пенсию бабушек и дедушек, уровень безработицы приближается к 26%, зарплаты не выплачиваются, а вознаграждение за использование временной рабочей силы снизилось до €2 в час. После 10 лет стагнации Италия вот уже в течение двух лет находится в рецессии, уровень безработицы среди молодежи составляет 42%. В Португалии закрылись десятки тысяч небольших семейных предприятий, являющихся основой экономики, а более половины безработных не имеют права на соответствующее пособие. В Ирландии те, кому за двадцать, ищут работу за рубежом, что возвращает её к той модели эмиграции, что помогла надолго «запереть» страну в консерватизме и экономической отсталости. Почему же кризис так жестко прошёлся по Европе?
Частично ответ скрыт в самой конструкции Европейского Союза, имеющей свои изъяны. Хотя по американцам кризис и ударил сильнее, политическая система США не дрогнула. Обаме, в отличие от руководителей большинства европейских стран, удалось переизбраться. Только в таких изолированных зонах, как Детройт, избираемое правительство было заменено на технократов. До наступления кризиса в Европе уровень как частного, так и государственного долга был ниже, чем в США. Но Европейский Союз, представляющий собой наднациональное межгосударственное образование, является лишь временной, промежуточной конструкцией, созданной в 1950-ые годы для стимулирования развития индустриального объединения, включавшего в себя две крупные страны, Германию и Францию, с населением в 50 миллионов человек каждая, и их трёх небольших соседей. Уже потом этот союз разросся, поэтапно включив в свой состав ещё около 20 государств, две трети которых приняли единую валюту на пике глобализационного бума. Проект единой валюты был частично направлен на то, чтобы предотвратить господство значительно более крупной воссоединённой Германии над остальными странами.
Гибридное устройство ЕС включает в себя, помимо всего прочего, принимающий решения Европейский совет (в виде саммитов, в которых принимают участие главы государств и правительств 28 стран-участников), всеохватывающий чиновничий аппарат, Европейскую комиссию, куда входят около тридцати департаментов (генеральных дирекций), имеющую свой собственный бюрократический аппарат, Европейский парламент, который обсуждает предложения Еврокомиссии, и Суд Европейского союза, призванный разрешать любые споры. Проект евро, появившийся в 1990-ые, привнёс еще большую путаницу, потому что он не имел ни малейшего отношения к любой из вышеперечисленных организаций.
«Евро, по сути, является иностранной валютой для каждой из стран Еврозоны» — пишут французский экономист Мишель Аглиетта (Michel Aglietta) и его соавтор Томас Брэнд (Thomas Brand) в книге «Новый курс для Европы» (Un New Deal pour l’Europe). «Курс евро жёстко привязан к национальной валюте, он не зависит от состояния экономики страны и урезает её денежно-кредитную автономию». Для Аглиетты валюта, по сути, является социальным контрактом: в его основе лежит суверенный гарант, имеющий право облагать налогами граждан в обмен на предоставление общественных благ и услуг. Евро не имел подобной поддержки, он предлагал лишь «обещание суверенитета», которое не было выполнено. «Новый курс для Европы» противопоставляет схему с евро, включённую в Маастрихтский договор 1992 года, плану Вернера 1970 года по денежно-кредитному объединению, который был франко-немецкой попыткой защиты европейских экономик от встрясок, связанных с плавающими курсами валют, в то время, когда США выходили из Бреттон-Вудской системы.
Ранний проект предусматривал 6 государств-членов ЕЭС, определяющих общую фискальную политику, имевшую сильный социальный аспект. Единая валюта, согласованная в Маастрихте, не имела под собой поддержки налогооблагаемых граждан, её основополагающим принципом была ценовая стабильность, гарантированная независимым Европейским Центральным банком, который должен был осуществлять свою деятельность в «гордом одиночестве» и находиться на некотором отдалении от стран-членов. Идея была в том, что евро должен был снять ограничение и способствовать финансовой либерализации по всему континенту, а повышение рыночной эффективности должно было привести к тому, что сбережения инвестировались бы наиболее оптимальным образом, обеспечивая взаимопроникновение экономик Еврозоны. Аглиетта и Брэнд считают, что разница между двумя планами в своей основе заключается в радикальном интеллектуальном преображении, произошедшем за прошедшие десятилетия, связанным с торжеством монетаризма и теорией рационального выбора. Европа, пишут они, в настоящее время находится в плену принятого лидерами решения закрепить в «институциональном мраморе» дефектную концепцию центрального банка, который таргетирует инфляцию.
Настолько же важен был и международный контекст. Единая валюта могла сработать для группы близко связанных экономик: Франции, Германии, стран Бенилюкса, что предусматривалось планом Вернера. Вместо этого архитектура Еврозоны, состряпанная в ответ на падение Берлинской стены, была фатальным образом объединена с проектом расширения ЕС. В 1990-ые годы ситуация сложилось таким образом, что единая валюта стала доступна любой стране, которая могла претендовать на соответствие минимальным критериям взаимопроникновения. Всё это происходило в духе геополитического экспансионизма, поддерживаемого Вашингтоном и Лондоном. Результатом союза тщеславия ведущих континентальных держав и продажности их менее крупных стран-партнёров стало возникновение неоднородной группы из 17 экономик с различной динамикой, облачённых в единый евро-мундир и наслаждавшихся единым кредитным рейтингом. Вместо того, чтобы помочь им сблизиться, единая валюта лишь обострила их фундаментальные отличия друг от друга. Местное производство в средиземноморских странах в нижней части производственной цепочки (текстиль, керамика, товары из кожи) было выдавлено китайским импортом, в то время как немецкие компании получили большую долю рынка в верхней части цепочки (машины, химическая промышленность, автомобили). В то же время, благодаря глобализационному пузырю доступность кредитов создала иллюзию того, что общеевропейский уровень развития выравнивается и стремится к уровню самых развитых своих членов, так как потребление в южных странах подпитывалось трансграничным кредитованием, осуществлявшимся североевропейскими банками.
Когда в сентябре 2008 начался кризис, правительства стран-членов ЕС верно следовали линии G20, закладывая бюджетные средства на спасение банков и поддержку экономик. Венская инициатива 2009 года гарантировала обязательства крупных немецких и австрийских банков в Центральной и Восточной Европе с помощью государственных средств и средств МВФ. К началу 2010 года спасение банков вкупе с рецессией, обострённой лопнувшими пузырями на рынке недвижимости, увеличило дефицит бюджетов и уровень государственного долга. Рейтинговые агентства начали выделять наиболее закредитованные государства: Грецию, затем Ирландию, Португалию, Италию и Испанию. Спекуляции на тему выхода из Еврозоны или коллапса единой валюты способствовали подъёму цен на государственные займы до неприемлемого уровня.
За этим последовали тридцатимесячные бои с переменным успехом между финансовыми рынками и администрацией Обамы с одной стороны, и ЕЦБ и Берлином с другой, в результате которых Германия неохотно согласилась гарантировать долги других государств-членов при условии, что ей будет позволено выстраивать основные контуры их бюджетов. «Никаких гарантий без контроля» — так выразилась Меркель. В сущности, Германия выступила тем самым сувереном, о котором писал Аглиетта. Каждый раз, когда назревала паника: в мае или ноябре 2010 при спасении Греции и Ирландии, летом 2011 в связи с колебаниями цен на испанские и итальянские гособлигации, в ноябре и декабре 2011 в связи с отстранением Папандеру и Берлускони и последовавшим вето Кэмерона на Бюджетный пакт, летом 2012 в связи с выборами в Греции и перспективой банковского коллапса в Испании, Берлин уступал требованиям Казначейства США.
Единственная попытка Меркель найти самостоятельное решение в виде Довильского соглашения в октябре 2010 года, намеревавшегося заставить кредиторов Греции списать часть её долгов, была зарублена на корню. Вашингтон был готов следовать немецкой политике жесткой экономии — сам Обама звонил Сапатеро в мае 2010 года и убеждал его в необходимости сокращения расходов испанского бюджета — до тех пор, пока цепочка долгов, ведущая на Уолл-стрит, имела гарантии возврата. В сентябре 2011 года министр финансов США вылетел в Польшу, явился незваным гостем на встречу министров финансов ЕС и навязал им собственную повестку дня: санации, покупка облигаций ЕЦБ, финансирование банков, количественное смягчение, еврооблигации, подходящие для Еврозоны эквиваленты американских разрешений для банков и механизмов страхования вкладов. Линия Казначейства США была поддержана партией Зелёных и Социал-демократической партией Германии (СДПГ), финансовой прессой и мировыми СМИ.
В мае 2010 года Совет Европы согласился создать временный €440-миллиардный Европейский фонд финансовой стабильности (ЕФФС), позднее преобразованный в постоянный €500-миллиардный Европейский стабилизационный механизм (ЕСМ). Данные организации (при помощи банков Голдман Сакс (Goldman Sachs), БНП Париба (BNP Paribas), Сосьете Женераль (Société Générale) и РБС (Royal Bank of Scotland) будут занимать деньги на рынке под гарантии государств Еврозоны для предоставления кредитов любой стране, которой потребуется помощь для оплаты миллиардных выплат по своим долгам, при условии, что оная согласится на внедрение управляемой внешне программы жёсткой бюджетной экономии и на проведение структурных реформ. Для финансовых рынков, однако, важным были не созданные Берлином экономические методы, а неограниченная временем гарантия Центрального Банка. Это потребовало внесения изменений в осторожную политику ЕЦБ, которому пришлось отказаться от своего основополагающего принципа непроведения санаций. По настоянию Меркель идеологическое прикрытие было обеспечено при помощи Европейского бюджетного соглашения, обязывающего государства-члены включить в свои конституции пункт о максимальном размере дефицита бюджета в 3%. Как только решение об этом было принято в декабре 2011, ЕЦБ распределил триллион долларов по банкам Еврозоны в виде супердешёвых долгосрочных кредитов. Но даже этого было недостаточно: только в сентябре 2012, когда Марио Драги, президент ЕЦБ, объявил, что ЕЦБ готов выкупить неограниченное количество облигаций государств-членов, хотя бы и только при соблюдении жёстких требований, игра финансовых рынков против евро прекратилась, а переполох по поводу европейской монетарной политики унялся.
После этой великой битвы Европейский союз стал более авторитарным, правым и ориентированным на Германию, при этом он не имеет никакого компенсирующего этот факт очарования. Любители предсказывать катастрофы, правда, были посрамлены. Вместо того чтобы быть разрушенной, Еврозона продолжила своё расширение: как и до этого Эстония в 2011, в 2014 в в зону Евро войдёт Латвия. Хорватия вступила в ЕС этим летом, ну или хотя бы стала «окраиной» ЕС, как заметили два язвительных хорвата в газете Гардиан (Guardian). Но ЕС не просто выкарабкался. Напротив, ведомый финансовыми рынками, с дергающими за рулевое колесо Министерством финансов США и немецкой канцелярией, он рванул в сторону новой фазы унификации, характеризуемой таким же перекошенным сочетанием центростремительной и центробежной логики, которая формировала его курс с Маастрихта: асимметричная интеграция в сочетании с неэгалитарным расширением.
На наднациональном уровне необходимость в контроле потребовала от Берлина создать ситуативное экономическое управление без какой-либо легитимации помимо необходимости поиска ответа на возникшее критическое положение. Тройка, так и не получившая официального наименования, была создана в апреле 2010 для того, чтобы принять управление над греческой экономикой, что было условием первого кредита от Европейского фонда финансовой стабильности (ЕФФС). Частично позаимствовав функционал у Европейской комиссии, ЕЦБ и МВФ, Тройка теперь управляет Португалией, Ирландией, Кипром и Грецией, также она на постоянной основе включена в Европейский стабилизационный механизм. Как и МВФ, Тройка выпускает меморандум о намерениях, в котором определяет каждую деталь законодательных программ: «правительство гарантирует, что законодательство», касающееся сокращений расходов в образовании и здравоохранении, государственного сектора, государственных пенсий, «будет представлено в парламенте в третьем квартале и принято им в четвертом квартале». «Правительство представит парламенту план по приватизации и обеспечит его скорейшее принятие» и даже «правительство будет консультироваться по предполагаемым мерам по принятию экономических мер, не включенных в данный меморандум».
Результаты экономического правления Тройки были ужасающими. Вместо предсказываемого снижения на 5% греческий ВВП в период с 2009 по 2012 упал на 17% и продолжает своё падение. Предполагалось, что уровень безработицы достигнет 15%, а он преодолел 25% барьер и продолжает расти. На 2012 год планировалось V-образное восстановление, греческий долг должен был выйти на приемлемый уровень, а вместо этого внешний долг достиг максимальных показателей, в результате чего программа была обновлена. Никто не был привлечен к ответственности за это фиаско. Следующие раунды сокращений, запланированные на 2013 год, не имеют под собой какого-либо разумного экономического обоснования. Дабы соответствовать рекомендациям летнего квартального обозрения, будут сокращены ещё 15 000 рабочих мест в госсекторе; штат греческой вещательной корпорации был полностью распущен. Общее количество врачей в этом году должно быть сокращено ещё на 10% по отношению к 2012 году, затраты больниц должны быть сокращены ещё на 5%, и это после 8% сокращения в 2012 году, также Тройка хочет видеть дальнейшее значительное сокращение числа больничных коек.
Наиболее агрессивной частью Тройки является Директорат Европейской комиссии по экономическим и финансовым вопросам. Его публичным лицом является крепкий блондин Олли Рен (Olli Rehn), которого обычно фотографируют во время его поучений средиземноморских законодателей, проводимых с видом назначенного королём наместника. В его родной Финляндии его сравнивают с Бобриковым, ненавистным финнам царским генерал-губернатором, который в начале XX века самодурствовал до тех пор, пока не был застрелен финским патриотом. Понимание Реном своей работы раскрылось в комментарии, который он дал, резко выступив против умеренной критики программы спасения Греции со стороны МВФ: он сообщил газете Файнэншел Таймс (Financial Times), что Тройка должна всегда «держаться только вместе», по образу и подобию держав НАТО в Балканской войне.
Как и многие европейские комиссары, Рен без промедления был отвергнут своими избирателями. Получивший образование в США и в колледже Св. Антония в Оксфорде, в 1991 году в возрасте 29 лет он стал депутатом финского парламента и был быстро прикомандирован к офису Эско Ахо (Esko Aho), премьер-министра от партии «Финский центр». Правительство Ахо ненавидели из-за введенных им суровых сокращений расходов, которые усугубили и без того тяжёлую рецессию начала 1990-х годов. Когда в результате выборов 1995 года партия перешла в оппозицию, Рен направился в Брюссель, где занял тёплое местечко руководителя аппарата европейского комиссара от Финляндии, коим он сам стал в 2004 году. (Эско Ахо стал исполнительным вице-президентом Nokia). Первой задачей Рена стало расширение ЕС; Румыния и Болгария быстро были включены в состав в 2007 году, несмотря на то, что было невозможно не заметить массовую политическую и экономическую коррупцию. Восхищённый поклонник министра финансов правительства Меркель Вольфганга Шойбле (Wolfgang Schäuble), а также его жесткой позиции по бюджетной дисциплине и дисциплине на рынке труда, Рен был назначен комиссаром по экономическим и финансовым вопросам в 2010 году, тогда же, когда разразился кризис в Греции.
С тех пор Европейский совет последовательно расширял круг обязанностей Еврокомиссии в части «экономического наблюдения и обеспечения». Первой ласточкой стал «Европейский семестр» (2010), новый процесс, в котором Брюссель устанавливает ежегодные цели для всех государств-членов, чьи проекты бюджетов должны быть представлены в офис Рена прежде, чем они будут направлены в парламенты. Страны, считающиеся «группой риска», проходят «процедуру чрезмерного дефицита» и могут получить штрафы в размере до 0,2% ВВП. Серия дублирующих друг друга межправительственных соглашений («Евро Плюс пакт» 2011 года, «Бюджетный пакт» 2012 года) и инструкции ЕС (получившие прозвища «шесть упаковок» и «две упаковки») предоставили Еврокомиссии значительные полномочия, позволяющие вмешиваться, если государство не следует наложенным на него ограничениям, связанным со снижением затрат на рабочую силу в расчёте на единицу продукции, увеличением гибкости рынка труда и выполнением всех необходимых сокращений бюджета. В рамках самой комиссии Директорат по экономическим и финансовым вопросам получил большее влияние: остальные комиссары должны были консультироваться с Реном, если их инициативы оказывают влияние на государственные расходы.
Новые полномочия Европейской комиссии и Тройки являются свидетельством уменьшения реального демократического контроля. До кризиса ЕС оставлял важнейшие решения по налогообложению, пенсиям, пособиям по безработице, государственным расходам, здравоохранению и образованию в руках национальных правительств, так как считал эти вопросы достаточно чувствительными и требующими легитимации парламентами. Теперь они попали под диктат чиновников ЕС. Конституционные приличия пока что сохраняются, поскольку парламентское большинство в странах проголосовало за применение чрезвычайных мер. Но в странах, где безработица и экономические бедствия становятся всё сильнее, только меньшинство избирателей поддерживает парламентариев. В июне 2012 года в Греции едва 30 процентов от общего числа избирателей проголосовали за победу коалиции партий «Новая демократия», ПАСОК и ДИМАР, и в основном это были пенсионеры и сельские избиратели, беспокоившиеся за свои сбережения, в то время как большинство избирателей в крупных городах, а также избиратели в возрасте до 55 лет проголосовали за партию СИРИЗА, выступающую против навязанного режима экономии. В Испании уровень поддержки правящей «Народной партии» по данным опросов общественного мнения снизился до 23 процентов, левоцентристская испанская Социалистическая рабочая партия набирает ещё меньше голосов, а жёсткие бюджетные меры экономии Мадрида яростно оспариваются Каталонией. В Италии в феврале 2013 года более половины избирателей высказались за партии, представляющие евроскептиков, а Марио Монти, любимец истеблишмента ЕС, вылетел с поста премьер-министра со своими 10 процентами.
Возможно ли совместное существование представительной демократии и экономической политики, которую хочет навязать всем ЕС, поддерживаемый Вашингтоном и Уолл-стрит? Этим вопросом задаётся кёльнский социолог Вольфганг Штрик (Wolfgang Streeck) в своей книге «Купленное время» (Gekaufte Zeit), спровоцировавшей дискуссию в Германии. Штрик считает, что с тех пор, как в 1970-х темпы экономического роста на Западе начали падать, политикам было всё сложнее и сложнее совместить требования к сохранению доходности и успехи на выборах; попытки сделать это («купить время») привели к дефициту государственных бюджетов и росту задолженности в частном секторе. Кризис выявил конфликт интересов между финансовыми рынками и желаниями народа: инвесторы повышают доходность облигаций в связи с «риском» выборов. В конечном счёте, Европа станет либо капиталистической, либо демократической, утверждает Штрик. Учитывая соотношение сил, наиболее вероятным будет торжество капитализма. А в распоряжении граждан не останется ничего, кроме слов и булыжников.
Ответ Брюсселя на урезание демократии заключался в предложении «соразмерного увеличения» роли Европейского парламента, в придании демократической легитимности расширенным полномочиям Европейской комиссии. Однако Европарламент органически неспособен на это. Его избирательный процесс не может дать людям то, чего они ожидают получить от парламентских выборов — определить состав получившегося в результате выборов правительства. Общая ассамблея, являвшаяся первым воплощением Европарламента, была создана в 1952 году, как собрание депутатов от национальных парламентов, призванное придать демократический блеск Высшему руководящему органу Европейского объединения угля и стали (ЕОУС), предшественнику Европейской комиссии. Общая ассамблея имела право отправлять в отставку Высший руководящий орган ЕОУС и могла отклонить проект его бюджета. Однако с самого начала оба учреждения выступали за тесное сотрудничество: подобное единодушие должно было укрепить их переговорные позиции в отношениях с национальными правительствами, представленными в Совете министров, а затем и в Европейском совете — месте, где сосредоточена реальная власть.
Шарль де Голль высмеивал идею прямых выборов в консультативный орган, однако в 1970-х Валери Жискар д’Эстен дал ей зелёный свет в обмен на согласие со стороны небольших государств на предоставление больших функций межправительственным саммитам. Первые общеевропейские выборы были проведены в 1979 году, однако функции парламента всё ещё оставались консультативными. Депутаты не являлись законодателями, их задачей было определить мнение большинства по директивам, подготовленным Европейской комиссией и согласованным Европейским советом, детальное обсуждение происходило в закрытых комитетах. Ползучее расширение возможностей парламента по выроботке «совместных решений» за последние двадцать лет заключается в его способности предлагать поправки к формулировкам Европейской комиссии, которые Европейским совет, в свою очередь, имеет право не принимать во внимание. Здесь также можно наблюдать имеющуюся теплоту отношений: подавляющее большинство совместных директив согласовываются заранее в неформальных «триалогах» между представителями Комиссии, Совета и Парламента. Таким образом, условием успеха депутатов Европарламента в принятии поправок является их приемлемость для других институтов, а не их значение для европейских избирателей.
Большая часть работы выполняется европарламентариями в более чем двадцати комитетах, отождествляющихся с конкретными областями политики: международные отношения, сельское хозяйство, транспорт, юстиция, бюджет ЕС. Назначения в комитетах контролируются руководством партийных групп: правоцентристской «Европейской народной партией» (ЕНП), левоцентристским «Прогрессивным альянсом социалистов и демократов» (S&D), либеральным «Альянсом либералов и демократов за Европу» (ALDE), и распределяются на пропорциональной основе. На ежемесячных пленарных заседаниях в Страсбурге эти группы рекомендуют своим членам, как надо голосовать по могущему сбить с толку разнообразию резолюций: правила для аэропортов ЕС, корма для животных, процедуры регистрации мобильных телефонов и так далее. ЕНП и S&D контролируют две трети мест, поэтому соглашения их лидеров обеспечивает получение большинства пленарных голосов. Еврокомиссия могла лишь похвалить комитеты парламента и партийные группы за ту скорость, с которой они проштамповывали драконовские меры для Еврозоны. Используя межведомственную манипуляцию, которая должна придать Европейской комиссии лоск «демократии», каждая из партийных групп выдвинет свою кандидатуру на пост председателя Еврокомиссии, чтобы в преддверии выборов парламента в мае 2014 года помочь бесталанному Баррозу; в список вошли Дональд Туск (Donald Tusk) , Ги Верхофстадт (Guy Verhofstadt), Хосе Луис Сапатеро (José Luis Zapatero), Паскаль Лами (Pascal Lamy), Мартин Шульц (Martin Schulz) и сам Баррозу. Если явка продолжит наблюдаемое с 1979 года падение, то, в конечном счёте, победитель может набрать менее 10 процентов голосов европейских избирателей. В сумме создаётся впечатление, что Европейский парламент не поддается реформированию.
Значительная часть интеллигенции Европы сплотились, дабы защитить новый раунд продвигаемой рынком интеграции, как лучшего из всех возможных результатов. Юрген Хабермас посвящает свою книгу «Кризис Европейского Союза: Ответ» (The Crisis of the European Union: A Response) демонстрации того, что баланс сил «в организационной структуре резко изменился в пользу европейских граждан». Хотя сами граждане, к сожалению, относятся к этому с апатией, пост-национальная демократия продвигается к тому, чтобы сформироваться при помощи Европейского парламента; СМИ же должны делать больше, чтобы помочь гражданам оценить его значение. В своём недавнем эссе, возражая Штрику, Хабермас утверждает, что неспособность оказать полную поддержку чрезвычайных для Еврозоны мер означает капитуляцию перед правым популизмом, что «повторяет ошибки 1914». Он надеется, что выборы в Германии приведут к созданию по-настоящему большой коалиции из ХДС, СДПГ, СВДП и Зелёных, которая будет проталкивать наднациональные проекты, касающиеся бюджетного и политического союза. «Только Федеративная Республика Германия способна провести такую сложную инициативу», — заключает он, эффектно демонстрируя провинциальное высокомерие, которое раньше было прерогативой британцев, а ныне стало обычным в немецких СМИ. Франция же была просто вычеркнута [из данной картины мира]. (Бывший лидер Зелёных Йошка Фишер заявил, что «Германия есть и всегда была движущей силой европейской интеграции»).
«За Европу!» (For Europe!), манифест, написанный Даниэлем Кон-Бендиттом (Daniel Cohn-Bendit), являющимся членом немецкой партии Зелёных, в соавторстве с членом бельгийской Либеральной партии Ги Верхофстадтом (Guy Verhofstadt), предъявляет даже большие притязания. «Только Европейский Союз» способен «гарантировать социальные права всех европейских граждан и искоренение нищеты»; «только Европа» может решить проблемы глобализации, изменения климата и социальной несправедливости; «блестящий пример» Европы «вдохновил другие континенты на то, чтобы пойти по пути регионального сотрудничества»; «ни один континент не подходит лучше для того, чтобы отказаться от своего жестокого прошлого и стремиться к более мирному существованию». Кон-Бендит и Верхофстадт превосходят Хабермаса в своих предостережениях: если единая валюта потерпит неудачу, то подобный же исход постигнет и Европейский Союз: «две тысячи лет истории рискуют быть уничтожены». «За Европу!» — это гимн дисциплины, которая возникает, что удивительно, в качестве центральной темы зелёного либерализма. «Сильная» власть обязана «обеспечить соблюдение требований»; «дисциплина жизненно необходима для Еврозоны». Отвечая на вопрос журналиста газеты Либерасьон (Libération), не является ли Европейский стабилизационный механизм «технократической диктатурой», Верхофстадт предпочёл назвать его «переходным этапом», в конце концов, национальные государства существовали на протяжении столетий до [возникновения] всеобщего избирательного права.
Книга «Немецкая Европа» (German Europe) мюнхенского социолога Ульриха Бека (Ulrich Beck) поначалу радует своими критическими нотами. Она начинается с его скептицизма по отношению к услышанному по радио в конце февраля 2012 года: «Сегодня Бундестаг решит судьбу Греции». Для Бека новая межгосударственная иерархия в Еврозоне не имеет демократической легитимности: это целиком и полностью продукт экономической власти. От Испании, Греции и Италии требуется подчиняться политике жесткой экономии, установленной Берлином и разработанной с мыслями о немецком электорате, а в результате целые регионы в настоящее время «испытывают социальный упадок». Страны-должники в ЕС становятся новым низшим классом, а их демократические права сводятся к простой дилемме: принимай или уходи. Возможно, что Меркель навязали исполнение ведущей роли, однако она выжала из ситуации максимум выгоды. Вне зависимости от желания немцев принятие текущих мер в Еврозоне способствует национальным интересам Германии и укрепляют положение Меркель внутри страны. В итоге получается «жестокий неолиберализм для внешнего мира с лёгким привкусом социал-демократии дома».
Именно в поглощении ГДР Бек видит причину «чванливого» универсализма Берлина, его «высокомерного убеждения» в том, что Германия имеет право определять национальные интересы других стран. Её «всезнайство» и «квази-империалистическое чувство превосходства» по отношению к восточным немцам в настоящее время является шаблоном для управления кризисом в Еврозоне, с той критической разницей, что в данном случае не остаётся места для чувства солидарности. Но вера «школьных учителей Европы» в неолиберальный пакет Герхарда Шредера от 2003 года неуместна, утверждает Бэк, так как эффектом от его принятия в Германии было создание единообразного прекариата (социально уязвимые слои населения, незащищённые в виду частичной занятости, фриланса и др. «вольных» форм трудоустройства — примечание переводчика); из всех новых рабочих мест 7,4 миллионов являются «мини-занятостью» с зарплатой в €400 в месяц, 3 миллиона являются временными должностями, один миллион — это места в госсекторе. Основу роста немецкой экономики составляет экспорт, не в последнюю очередь в южные страны Еврозоны. Тем не менее, окончательные предписания Бека не имеют никакого отношения к его диагнозу. Его энтузиазм в отношении неподотчётного экономического руководства Еврозоной является не более квалифицированным, чем оный у Хабермаса, Кон-Бендитта или Верхофстадта. Как и другие, он считает, что данный институт должен быть защищён от жалоб, что он «выше закона» на том основании, что это необходимо для сохранения порядка в ЕС.
Несмотря на то, что именно Германия стала центром дебатов о политике и социологии кризиса в Европе, именно из Франции поступили наиболее творческие экономические альтернативы. Мишель Аглиета (Michel Aglietta) и Жан-Люк Грэо (Jean-Luc Gréau) предложили проект по созданию демократически основанных бюджетных федераций Еврозоны. А Франсуа Шене (François Chesnais) в своей книге «Незаконные долги» (Les Dettes illégitimes) извлекает полезные уроки из опыта латиноамериканских долговых кризисов, особо выделяя успешную «инвентаризацию задолженности» в Эквадоре, власти которого выяснили, какие обязательства должны были быть учтены государством, а от каких на законных основаниях можно было отказаться. Аглиета также шаг за шагом обрисовал путь, по которому могла бы пойти Греция к принятию новой валюты через структурированный дефолт и девальвацию, оставаясь при этом в рамках Европейского Союза. Цена будет высокой, но она не выше, чем та цена, которую грекам предстоит заплатить в любом случае, а изменения были бы заметны уже сейчас. (Что касается влияния греческого дефолта на испанские и итальянские облигации, то эта цена также уже заплачена.) В июньском номере Cambridge Journal of Economics Жак Мазье (Jacques Mazier) и Паскаль Пёти (Pascal Petit) предусматривают составную европейскую валютную систему: единый внешний евро, плавающий по отношению к другим валютам на международных рынках, будет сосуществовать с неконвертируемыми национальными евро, которые бы, в свою очередь, имели бы твердый, но корректируемый внутриевропейский курс. Подобный вариант рассматривается Китаем в качестве промежуточной стадии в процессе по превращению юаня в конвертируемую валюту.
Однако Европе, управляемой из Берлина, Брюсселя и Франкфурта, не хватит политических сил для торжества подобных идей, вне зависимости от их достоинств. При этом немецкое господство во время кризиса евро зависело, прежде всего, от французской уступчивости, будь то активное сотрудничество при Саркози или пассивное отсутствие оппозиции при Олланде. Существует нечто аномальное в нейтрализации Франции как игрока на европейской арене, а хрупкий характер германской гегемонии, должно быть, частично связан с этим. Общепринятое объяснение этого явления заключается в том, что слишком большое вмешательство государства отягощает французскую экономику, поэтому голос из Елисейского дворца не имеет достаточного веса, однако цифры не подтверждают это. Франция обогнала Великобританию после того, как быстрее англичан восстановилась после кризиса. Её государственный долг, в том числе долги, связанные со спасением банков, ниже, чем в Великобритании, а её промышленный сектор находится в лучшей форме. С безработицей дела обстоят хуже, однако средний доход домохозяйств выше, уровень неравенства ниже, а инфраструктура и здравоохранение находятся просто в другой лиге. Франция сталкивается с теми же проблемами, с которыми сталкиваются другие государства с развитой экономикой, но причина, по которой она перестала играть ведущую роль в Европе, должно быть, связана с чем-то ещё, возможно, со склеротичной политической системой и интеллектуальной завороженностью атлантическим либерализмом, а также трансграничной вовлечённостью банков БНП Париба (BNP Paribas) и Сосьете Женераль (Societe Generale).
В конце концов, существует достаточное количество предложений по европейскому «экономическому союзу» и «политическому союзу», подобные заголовки охватывают широкий спектр мероприятий, многие из них обсуждаются в течение многих лет. Все схемы разрабатываются с учётом предположения, что экономическая политика, направленная на уменьшение государственных расходов и на формирование дешёвого рынка труда, является безотказным рецептом для стабильности и роста; политический же союз видится средством, с помощью которого данная экономическая политика будет внедряться; также почти все обращаются в сторону Европейского парламента, как механизма по предоставлению легитимации. Отличия подобных предложений начинаются там, где речь идёт о соотношении роли межправительственных органов и органов наднациональных, а также об их минималистских или максималистских версиях. Решения будут зависеть не только от баланса сил между государствами: так Германия, исторический чемпион по постановке повестки дня для маленьких государств, в ходе кризиса начала отдавать предпочтения межправительственным решениям, но и от внешних шоков, что демонстрируют текущие переговоры по вопросу банковского союза. Идея наднационального надзора со стороны ЕЦБ над банковским сектором отдельного государства не вызывает споров, но Берлин возглавляет сопротивление предложениям Еврокомиссии по вопросу общеевропейского страхования вкладов (поддерживаемый Европейским стабилизационным механизмом) и по созданию наднационального органа, который будет иметь право взять на себя руководство обанкротившимися немецкими банками. Тем не менее, очередное финансовое потрясение наверняка породит кое-как слепленный чрезвычайный механизм, который, как и Тройка, станет частью системы ЕС.
Простейшие межправительственные версии экономического и политического союза, обрисованные в отчёте для Европейского совета Ван Ромпея в июне 2012 года и в настоящее время поддержанные Меркель, склоняются к «интегрированному каркасу», в котором национальные правительства соглашаются координировать бюджетную и экономическую политику (пределы дефицитов бюджетов, «конкурентоспособность», пенсии и т.д.) и контролируются Еврокомиссией. Максималистская межправительственная версия, поддерживаемая Шойбле, предусматривает чёткую скоординированную политику только для Еврозоны, с возможным повышением статуса встречи министров финансов Еврогруппы до уровня квази-кабинета. Наднациональные или «федералистские» версии политического и экономического союза делают акцент на укреплении роли Еврокомиссии в качестве протоправительства и на придании Европейскому парламенту более высокого статуса. Максималистские наднациональные варианты включают сентябрьский отчёт Баррозу в «Концепцию глубокого и истинного экономического и валютного союза», подготовленную Европарламентом и Еврокомиссией в ноябре 2012 года. В ней изложены долгосрочные планы по созданию автономного бюджета Еврозоны и рынка еврооблигаций, обусловленного жестким централизованным контролем над государственными расходами стран-участников.
Проблема в европейских гражданах. Существенные новые полномочия наднациональных или межправительственных органов потребуют принятие нового договора, что повлечёт за собой кампании по проведению референдумов по его ратификации, по крайней мере, в двух государствах-членах, что, фактически, является приглашением избирателям выразить своё известное недовольство. За последние пять лет в Испании число выражающих «недоверие» ЕС возросло с 23% до 72%, в Германии, Франции, Австрии и Нидерландах этот показатель составляет около 60%. Менее трети европейцев теперь «доверяют» ЕС; основное беспокойство большинство проявляет по поводу безработицы и общего состояния экономики.
Тем не менее, как указывает Жан-Клод Пири (Jean-Claude Piris) в своей книге «Будущее Европы: на пути к двухскоростному ЕС?» (The Future of Europe: Towards a Two-Speed EU?), многое можно сделать без обязательного вовлечения избирателей. Пири в течение двух десятилетий был главным юристом ЕС и до своей отставки в 2010 году отвечал за техническую часть проектов Маастрихтского, Амстердамского, Ниццского, Конституционного и Лиссабонского договоров. Он строгий судья своей работы: расширение лишило ЕС его согласованности и идентичности; Европарламенту не удалось завоевать доверие избирателей; Еврокомиссия интеллектуально слаба, Совет тормозят однообразные запросы; недовольство избирателей исключает необходимый институциональный перезапуск. Вместо этого, утверждает Пири, статья 136 Договора о функционировании Европейского Союза даёт странам Еврозоны широкие возможности для бюджетной и экономической координации; основная группа может использовать политическую декларацию, чтобы обеспечить себя согласованной идентичностью и будущим проектом.
Что станет с теми странами-членами ЕС, которые не входят в жёстко скоординированную Еврозону? В своей книге «До свидания, Европа: Что делать, если Британия выйдет из Европейского союза?» (Au Revoir, Europe: What If Britain Left the EU?) Дэвид Чартер (David Charter), журналист газеты Таймс (Times), утверждает, что комбинация из растущего евроскептицизма в Великобритании и усиления интеграции в Еврозоне означает, что Лондону придётся либо договориться о формате членства второго уровня — было предложено создать более свободное внешнее кольцо, которое может включать в себя Турцию и балканские государства, а также Великобританию — или в принципе выйти из ЕС. Можно понять, почему многие в Европе могли бы приветствовать такую возможность. Британия послушно исполняла предсказания де Голля, говорившего, что она будет выступать в качестве троянского коня, выражающего интересы США в Европе. Кэмерон в последнее время не жалел сил на защиту лондонских финансистов, занимающихся торговлей деривативами, большая часть которых является дочерними компаниями банков США, от регулирования ЕС, не говоря уже о налогах, поддерживая при этом дикие программы жёсткой экономии и призывая Германию делать то же самое.
История отношений Великобритании с Европой, описанная Чартером, является полезным напоминанием, что многое из того, что ненавидят люди в ЕС, стало результатом британского вмешательства. Опросы говорят, что большинство бы одобрило единый рынок — мечту Тэтчер — только без массы правил ЕС, но именно последние являются предпосылкой для первого. К 1980-ым в каждой промышленно развитой экономике была создана своя собственная весьма обоснованная паутина правил здравоохранения и техники безопасности: спецификации по маркировке продуктов, требования безопасности для электрических приборов, протоколы по продовольственным стандартам, ведомства по инспектированию скотобоен; ограничения на токсичные вещества, такие как свинцовые краски в детских игрушках. Если импортные тарифы страны могут быть обнулены в приказном порядке, то для создания единого рынка необходимо было привести в соответствие «нетарифные торговые барьеры», сектор за сектором, во всё большем числе стран. Естественно, что комитеты Брюсселя по согласованию, на которые была возложена эта задача, стали мишенью для корпоративных лоббистов. Затем, с 2006 года, инициатива Европейского Союза по превращению в мирового лидера в области экологического регулирования, с готовностью поддержанная Блэром, надеявшимся использовать «зелёный камуфляж» (дезинформирование с целью создания имиджа ответственного отношения к окружающей среде — примечание переводчика) для улучшения своей репутации, способствовала возникновению множества дальнейших указов, касающихся всего, от пластмассы до лампочек.
«До свидания, Европа» предлагает свежий анализ затрат и выгод, которые принесёт Британии выход из ЕС. Выводы Чартера относительного экономического эффекта в значительной мере совпадают с теми, которые сделал журнал «Экономист» (The Economist) в своём номере от 8 декабря 2012 года. При вероятном предположении, что Великобритания могла бы договориться о двусторонней торговле с ЕС, среднесрочные последствия выглядят незначительными; Чартер грамотно разбивает утверждения Ника Клегга (лидер партии Либеральных демократов в Британии — примечание переводчика) о том, что 3,5 млн. британских рабочих мест зависят «от членства в ЕС». Краткосрочное воздействие на инвестиции будет более значительным, сопоставимым, пожалуй, с финансовым кризисом, когда иностранные инвестиции снизились с £196 млрд. до £46 млрд. в период между 2007 и 2010 годами. В среднесрочной перспективе объём инвестиций будет восстанавливаться одновременно с ростом экономики после того, как заработают новые договоренности. Что касается британского взноса в бюджет ЕС, то €11,3 млрд. являются лишь небольшой долей в государственном бюджете и составляют 1% от всех государственных расходов.
Возможность выхода из ЕС позволит Великобритании ввести жёстко контролируемый визовый режим для других европейцев. Граждане стран ЕС составляют 40% от всех иммигрантов Великобритании и в настоящее время имеют свободный въезд на срок до трёх месяцев, с возможностью бессрочного нахождения при наличии у них работы или если они являются представителями свободных профессий. Но и перед британцами будут воздвигнуты эквивалентные барьеры при попытке попасть в ЕС, а ведь около миллиона британцев в настоящее время проживают в странах ЕС, прежде всего в Испании, где они могут получать свою британскую пенсию через местные почтовые отделения и наслаждаться бесплатной медицинской помощью. После выхода из ЕС репатриация бабушек и дедушек из Коста Брава увеличит британские расходы на социальное обслуживание; произойдут демографические изменения в сторону увеличения доли пожилых и иждивенцев благодаря выдворению молодых поляков и румын. Для «Экономиста» дешёвый труд иммигрантов является основной причиной для того, почему Британии стоит оставаться в ЕС (наряду с тем, что это делает Британию полезной Вашингтону и даёт право голоса в регулировании финансового сектора); Чартер предполагает, что затраты и выгоды в этой области компенсируют друг друга.
«До свидания, Европа» была опубликована до того, как Кэмерон пообещал провести референдум по выходу из ЕС в 2017 году, но Чартер ожидает нечто подобное. Он показывает эскизы той траектории выхода, появление которой стоит ожидать в течение ближайших десяти лет. Во время выборов 2015 года все три партии включат в свои манифесты необходимость проведения референдума, не желающий сделать это Дэвид Милибэнд поддастся на уговоры своих советников, которые будут утверждать, что лейбористы не могут позволить себе быть единственной партией, не предлагающей избирателям возможность выбора. В итоге лейбористы со скрипом пообещают провести референдум. Борис Джонсон, который заменил Камерона в качестве лидера оппозиции, ведёт энергичную кампанию по выходу из ЕС, побеждая своих невыразительных противников. При 54-процентной явке Великобритания голосует 51,4% за и 48,6% процентов против выхода из ЕС. Правительство Милибэнда, являющееся хромой уткой, с трудом идёт на заключение соглашения о свободной торговле между Великобританией и ЕС, а Лондон, которому теперь придётся вносить существенную плату за доступ к единому европейскому рынку, соглашается учитывать законодательство ЕС при разработке своих собственных законов. География и торговля по-прежнему требуют от Великобритании тесно взаимодействовать с её бывшими партнёрами, выход из ЕС не значит, что Лондон говорит Брюсселю «прощай».
Насколько правдоподобен этот сценарий? Благодарность лидера лейбористов за консультации от Белого дома по поводу референдума (идея всенародного опроса была резко отвергнута Обамой, как «бесполезная»), гарантирует, что тема референдума не будет использоваться в избирательной кампании лейбористов. Либеральные демократы не постеснялись отказаться от своих обязательств по проведению референдума в 2010 году, предусмотренного коалиционным соглашением. Таким образом, проведение референдума будет зависеть от того, одержат ли тори единоличную победу в 2015 году, что в настоящий момент противоречит всем прогнозам. Отток населения на юго-восток страны создал крен в пользу Лейбористской партии на избирательных округах, а в 2010 Партия независимости Соединённого Королевства (UKIP) не дала тори взять десяток мест в парламенте, распределяемых по мажоритарной системе, снимая по несколько тысяч голосов в каждом округе. Консервативные прогнозы предсказывают лейбористам большинство в девяносто мест, что звучит неправдоподобно, особенно учитывая низкую явку и тактическое голосование — тори предупреждают, что голосование за UKIP означает голосование за Милибэнда, который также, к его чести, смертельно обидел Руперта Мердока. Но коалиционное правительство лейбористов и либеральных демократов исключает проведение референдума.
Если бы референдум проводился, то вероятным результатом было бы голосование за сохранение статус-кво. Рост популярности UKIP происходит не из-за внезапного, посткризисного всплеска евроскептицизма в Англии (это не относится к Шотландии), а в связи с кризисом доверия к трём основным партиям. В первые 15 лет своего существования UKIP изо всех сил стремилась к тому, чтобы набрать в национальных опросах 3 процента голосов. Их прорыв пришелся на выборы в Европейский парламент в 2004 году, в основном благодаря PR-кампании. В то время как рейтинги других партий опустились до беспрецедентного минимума — лейбористы пострадали от войны в Ираке, тори еще блуждали в пост-тэтчеровской пустыне — UKIP получила 16 процентов голосов, что дало ей 12 мест в Европарламенте, шестую часть представительства от Великобритании. У депутатов Европарламента достойная зарплата и льготы, есть свой штат сотрудников, а полученные ресурсы могут быть направлены на создание партии. На европейских выборах 2009 года разгром лейбористов с их едва 15 процентами голосов поставил UKIP с их 17 процентами на второе место после тори.
С 2010 года, когда либеральные демократы начали использовать идеи сокращения расходов и платы за обучение, сложилась ситуация партийного консенсуса, что сделало UKIP наиболее популярным вариантом для выбора протестным электоратом. Между тем английский политический мейнстрим сместился так далеко вправо, что программа UKIP по внутренней политике: ограничительные визы для иммигрантов, изменения в средней школе, сокращение учителей и местных государственных служащих, лишь не намного радикальнее предлагаемого остальными. Изменения в высшей школе, подвергающейся нападкам со стороны ответственных за политику в сфере образования как у лейбористов, так и у тори, выбор или исключение учеников на основе диктата руководства школ, даже без учёта результатов на экзаменах. Фил Вулэс (Phil Woolas), министр лейбористов по вопросам иммиграции, призвал свою партию к «войне» с нелегальными иммигрантами, его листовки на выборах 2010 года, где он нападал на своего соперника со стороны либеральных демократов, заигрывавшего с местными имамами, напоминали знаменитый лозунг тори 1960-х годов: «Если вы хотите соседом негра, то голосуйте за лейбористов».
Опросы общественного мнения показывают, что в настоящее время от 41% до 54% выступают за выход из ЕС, от 24% до 38% — за пребывания в ЕС, а от 8% до 30% не определились. Но это лишь приблизительные цифры, основывающиеся на политических взглядах, а не на трезвой оценке своих личных выгод. Американские официальные лица сильно пройдутся по поводу краткосрочных финансовых потрясений и более высоких процентных ставок, страх будет способствовать сохранению статус-кво. Во время референдума 1975 года гораздо более антиевропейски настроенное население проголосовало в соотношении два к одному в пользу того, чтобы остаться в ЕЭС. Как и шотландцам, англичанам не хватает уверенности в своих силах, пионерской готовности столкнуться с неизведанным. Троянский конь останется на месте. Удача на стороне Европы и на этом фронте.
Что касается ближайшего будущего, то ось Берлин-Брюссель, вероятно, сможет продолжать бороться с кризисом на немецких условиях до тех пор, пока наихудшие последствия кризиса приходятся на небольшие периферийные экономики Греции, Кипра, Португалии и Ирландии. Последние данные указывают на хрупкий рост 0,3% рост в Еврозоне во втором квартале 2013 по сравнению с 2012, имеющийся практически полностью благодаря Германии и Франции. Но если ситуация в мировой экономике изменится к худшему, то проблемы, исходящие от Испании и Италии, будут проблемами уже другого масштаба. Программа ЕЦБ по выкупу облигаций обяжет уже успевших дискредитировать себя политиков этих стран подчиниться диктату Тройки. Но переполох на финансовых рынках, которые приветствовали бурчание Бена Бернанке (этим летом) о сокращении политики количественного смягчения, был напоминанием, что затишье не будет вечным. В течение пяти лет нулевые процентные ставки и 14 триллионов долларов от ФРС способствовали лишь неуверенному росту американской экономики. С учётом падения размеров своего экспорта, Китай балансирует на грани катастрофы на рынках госдолга и обязательств местных банков. Европа уязвима с обеих сторон: более высокие процентные ставки повышают риск дефолта её государств и банков, в то время как экспорт Германии все больше зависит от китайского строительного бума. Этим летом Бундесбанк пересмотрел в сторону понижения свои прогнозы на 2014 год. Ему ещё предстоит протестировать режим экономии на своей родине.
Обсуждаемые в тексте книги:
Un New Deal pour l’Europe by Michel Aglietta and Thomas Brand
Odile Jacob, 305 pp, £20.00, March, ISBN 978 2 7381 2902 4
Gekaufte Zeit: Die vertagte Krise des demokratischen Kapitalismus by Wolfgang Streeck
Suhrkamp, 271 pp, £20.00, March, ISBN 978 3 518 58592 4
The Crisis of the European Union: A Response by Jürgen Habermas, translated by Ciaran Cronin
Polity, 120 pp, £16.99, April 2012, ISBN 978 0 7456 6242 8
For Europe!: Manifesto for a Postnational Revolution in Europe by Daniel Cohn-Bendit and Guy Verhofstadt
CreateSpace, 152 pp, £9.90, September 2012, ISBN 978 1 4792 6188 8
German Europe by Ulrich Beck, translated by Rodney Livingstone
Polity, 98 pp, £16.99, March, ISBN 978 0 7456 6539 9
The Future of Europe: Towards a Two-Speed EU? by Jean-Claude Piris
Cambridge, 166 pp, £17.99, December 2011, ISBN 978 1 107 66256 8
Au Revoir, Europe: What if Britain Left the EU? by David Charter
Biteback, 334 pp, £14.99, December 2012, ISBN 978 1 84954 121 3
Оригинал текста.
