Российская политическая культура: от Василия II до Путина. Часть первая

«Верь только половине того, что видишь, и ничему из того, что слышишь»({{1}})

Чтобы понять, почему одни события происходят, а другие, как бы нам не хотелось — нет; чтобы понять, почему одни политики, не обладая особенным умом и талантом, удерживают власть, а другие, «достойные», остаются в тени; чтобы понять Россию умом, нужно погрузиться в самые глубокие недра русской психологии, честно заглянуть внутрь себя — туда, где хранится частичка русского культурного кода — кода, разгадав который, можно заново открыть для себя всё то, что казалось таким привычным, но на деле, по-настоящему не было известно нам никогда.

Этот рассказ проведет вас по пути длиной в несколько столетий, откроет самые потаенные секреты царского двора и, возможно, объяснит то, что происходит сегодня, как происходит, и почему. Как появилась, как окрепла, и как стала определять повседневную жизнь каждого из нас русская политическая культура.

***

Политическая культура может быть представлена как устоявшаяся система оценок и реакций, которые сформировались у человека в процессе социализации ({{2}}) и аккультурации ({{3}}). Одна из важных особенностей русской политической культуры заключается в том, что за все время своего существования — от формирования до развития в современном виде, она не обрела четкого и ясного институционального описания. Закрытость российских политических систем — со времен московского царства до современной Российской Федерации — вынуждает применять незаурядные инструменты для того, чтобы понять сущность протекающих внутри Кремля политических процессов, столь тщательно скрываемых от посторонних глаз.

Для понимания того, как складывалось устройство политической культуры в России, нужно помнить, что российская политическая культура ведет свою преемственность от московской, которая начала формироваться в центре объединения русских земель — Московском княжестве — одержавшем победу над соперничающими киевскими, новгородскими и другими центрами силы, в которых развитие собственной политической культуры шло по-другому, и могло бы, гипотетически, развиться до совершенно других форм, чем та, которую имеет российская политическая культура сегодня.

Принято считать, что «византийское наследство» и опыт дипломатических и торговых сношений между Древней Русью и Константинополем оказали решающее влияние на формирование принципов ведения политики русскими князьями (позже — царями). Однако современные исследования ({{4}}) показывают, что убедительных доказательств этому нет. Бесспорное влияние, оказанное Византией на Русь, распространяется лишь на организацию Русской Православной Церкви, которая практически никогда не играла серьезной политической роли, и поэтому не могла оказать ощутимого влияния на становление политической культуры. То, что часть (и немалая) российского населения привыкла считать иначе, памятуя о таких идеологических конструктах, как «Москва — Третий Рим», представляет собой другой вопрос. «Русский Византинизм» можно объяснить как одну из форм защитной реакции со стороны русского общества на западный католицизм и протестантизм.

Также не является фундаментальной чертой политической культуры России склонность к автократии и тирании. Ровно наоборот, традиционной на Руси была коллегиальная форма правления. Периоды, когда номинальный правитель проявлял себя как сильный и независимый лидер (пример Петра I), были исключением из правила. Это утверждение входит в конфликт с устоявшимся представлением о России, как о государстве, нуждающемся в «твердой руке». Далее мы внимательно рассмотрим корни этого утверждения. Препятствием, которое будет периодически возникать на пути этого рассказа, будет принцип «негласности», глубоко укоренившимся в русском культурном коде, порицающем тех членов общества, которые пытаются «выносить сор из избы». Мы должны отказаться от декларативных высказываний, призванных описать функциональное устройство российской политической системы, потому что на деле эти заявления служат необходимости замаскировать реальное устройство власти от тех, кто не должен обладать этим знанием. Участники политического процесса, облеченные реальной властью, редко дают достоверные описания того, что происходит за закрытыми политическими дверями. Заговорщический характер русской власти пытаются сломать аутсайдеры, не вовлеченные в реальное управление — оппозиция, в число которой входят как идеологические противники власти, так и те, кто входил в «ближний круг» ({{5}}), но был изгнан.

Большинство того, что мы знаем о Власти в России — это то, что думают о ней люди, к власти непричастные, и то, что выгодно поддерживать тем, кто является властью. Это нужно понимать и постоянно помнить.

***

Когда к концу первого тысячелетия христианской эры завершилось Великое переселение народов, восточно-славянские племена начали обживать северо-восточные районы Европы — место, на которое вряд ли бы стал претендовать кто-то ещё. Что представляла собой эта территория? Это были дремучие леса, перемежающиеся болотами и кислыми почвами. На этой земле были длинные, темные и очень холодные зимы с внезапными разрушительными оттепелями, заливающими все вокруг весенним половодьем. Лето было коротким и непредсказуемым. Достаточность урожая, который здесь собирали, находилась в руках судьбы, не баловавшей своей благосклонностью первые группы земледельцев, что начали проникать вглубь этого огромного леса.

Эти природные условия легли в основу экономической жизни и социального уклада и предопределили курс развития политической культуры. Очень важный акцент нужно сделать на том, что восточные славяне смогли укрепиться в этих жестких условиях, продемонстрировав потрясающий пример жизнеспособности. Зародившаяся здесь культура опиралась на сочетание простых, но эффективных сельскохозяйственных технологий и социальное поведение на основе осторожного, подчеркнуто неинновационного натурального хозяйства.

Славянские землевладельцы создали прочную культуру, чертами которой были осторожность, расчет, стоицизм и выносливость — все то, что так пугало и раздражало и европейских, и отечественных оппозиционных «интеллектуалов» во все времена. В исторической перспективе, создание оригинальной (в условиях удаленности от чужих интеллектуальных центров) и поразительно эффективной политической культуры в условиях враждебной окружающей среды можно назвать одним из самых выдающихся достижений нации.

Для земледельцев, изолированных от международной торговли, не застрахованных ни от катастрофы, ни от процветания, было жизненно необходимо разработать надежные средства борьбы с хрупкостью и непредсказуемостью существования. Не «справедливость», не «прогресс» или накопление богатства, не сохранение «образа жизни», а сохранение самой жизни, жизни домашних животных и жизни полевых культур было центральной задачей славянских земледельцев. И самым значимым актором для них был не отдельный человек (который все равно не смог бы выжить в одиночку), не нуклеарная ({{6}}) семья (которая была еще уязвима), а деревня, чьи интересы были превыше всех остальных.

Ключевым интересом такой коллективной единицы была минимизация рисков прерывания жизни в случае несчастья, которое могло произойти в любой момент в крошечном, изолированном, технологически примитивном (но обязательно самодостаточном), уязвимом обществе. Если предлагаемое новшество могло принести краткосрочное улучшение уровня жизни за счет повышения риска возможного бедствия, оно отклонялось. Если интерес отдельного члена деревни вел к ослаблению жизнеспособности группы, он подавлялся. Несколько веков такого образа жизни сформировали жесткие условия социализации внутри деревни. Можно только догадываться о судьбе крестьянина, который отказался подчиниться доминирующей культуре села — будь то расправа или принуждение к бегству, деревня находила способ удалить такого человека из своей жизни.

Тенденция к поддержанию стабильности и подавлению отдельных инициатив, неформальность политической власти, обусловленная отсутствием необходимости создания четких институтов, свобода самовыражения «в группе» и стремление к единодушному, коллегиальному, и окончательному решению потенциально спорных вопросов — такими штрихами можно описать политическую культуру русской деревни.

Её понимание тем более важно для понимания общей российской политической культуры, что вплоть до начала принудительной индустриализации в 1930-х годах, большинство жителей России жили в условиях традиционной русской деревни.

***

Вышедшая победителем из череды междоусобиц, Москва в середине XV века имела неразвитые коммуникации, редкие поселения, разбросанные на огромных просторах труднопроходимой местности, отсутствие крупных городских центров и связей между ними. Если посмотреть, с какими задачами сталкивается молодое московское государство, сложно представить, как в таких условиях возможно создать эффективное государственное устройство, и уж тем более — построить Империю.

Московское царство сосредоточило свои усилия на строго ограниченном наборе целей, и это стало залогом его выживания. Выживания в смысле сохранения военно-политического порядка и предотвращение политического хаоса. Эта цель достигалась за счет сдерживания, управления, и предотвращения розни между княжескими элитами. Сформировавшиеся механизмы разрешения этих вызовов были жестоки, но неизменно эффективны и, пожалуй, идеально подходили для той среды, в которой росло будущее российское государство. Ослабление политического контроля было для московского царства чревато тем же, чем угрожал пожар или неурожай для жизни московской деревни. Для того, чтобы предотвратить такие бедствия, государство концентрировало все свои ограниченные ресурсы на самых уязвимых местах. Для обеспечения гарантии фундаментальной политической безопасности и надежного военного управления в огромной, малонаселенной, плохо интегрированной территории, московская власть с самых ранних времен ставила во главу угла принцип чрезвычайной централизации.

Все важные политические решения принимались в Москве. Даже в конце XVI века, когда поездка в столицу могла занять большую часть года, даже простые операции с мелкой недвижимостью, совершенные в крошечных деревнях за Полярным кругом, регистрировались в Москве. В случае присоединения новых территорий местные элиты приглашались в Москву, ко двору Великого князя, а их место занимала присланная из столицы администрация, одной из функций которой была обязанность постоянно держать центр в курсе событий, происходящих на местах. Всё это делалось не взирая ни на какие логистические и прочие издержки. Региональный сепаратизм и угроза иностранного вмешательства, которые могли поставить под угрозу основополагающие цели обеспечения безопасности и контроля, вынуждали московских лидеров платить практически любую цену, позволяющую избежать такой опасности.

Эта озабоченность наблюдается на всем протяжении развития русской государственности. В период своего становления московские князья имели ограниченную реальную власть и были весьма уязвимы. Политическая сила Великого князя была ограничена не только простыми логистическими проблемами, которые уже озвучивались, но и тем, что он не был по-настоящему богат, как, например, европейские монархи, и у него не было регулярной оплачиваемой армии, а «удельные князья», зачастую являющиеся его ближайшими родственниками, могли в любой момент сыграть против него. Постоянная опасность такого сценария привела к появлению политической модели, образ которой начинает прослеживаться со времен правления Василия II ({{7}}) и его окружения.

К сожалению, большинство историков, изучавших московский двор, отталкивались от официальных описаний, не исследуя его внутреннюю структуру и динамику, на слово принимая то, что Россия — это государство монархическое и самодержавное. Принималось, что некоторые черты правления были заимствованы из политической культуры Золотой Орды, в частности, тяга к абсолютизму и «восточному» деспотизму. Хотя Москва и переняла некоторые вещи, такие как военная организация и система налогообложения, московская политическая культура не попала под ощутимое влияние монгольского ига.

Ключ к понимаю успеха московских князей лежит в развитии стабильной политической системы, в которой сами князья стали центром и заложниками высшей знати, состоящей из княжеских кланов. Именно эти кланы — сплоченные и организованные семьи — ядро военной силы московских князей — получали основные выгоды от мобилизации и использования имеющихся ресурсов русской деревни. Именно эти кланы и были основными участниками политических игр при московском дворе.

Возникновение и выживание ограниченного числа политических группировок в московский период, как и в случае московской деревни, было результатом бескомпромиссного применения наиболее эффективных средств достижения конкретных и ограниченных целей — преодоления природных и социально-политических препятствий. Эти кланы вели свою родословную главным образом от двух основных политических ветвей: от Рюрика и Гедимина ({{8}}).

Другой важной проблемой, которую приходилось решать княжеским кланам, стал постоянный раздел имущества и территорий — естественный результат традиционной системы наследования. Целью здесь, как и в случае деревни, было выживание, но «княжеское» выживание значило гораздо больше, чем простое биологическое сохранение жизни. Для членов элит выживание означало сохранение дееспособной военной и экономической единицы, способной поддерживать свой статус и свои притязания. По этим причинам даже угроза обнищания вследствие раздела имущества между всеми наследниками мужского пола не могла остановить эту традицию. В основе самого властного статуса лежала необходимость наделения каждого члена группы отдельным «княжеством».

Гражданская война в XV веке ({{9}}) создала мощный стимул для формирования коллективного ответа на всю совокупность задач. Борьба, продолжавшаяся на протяжении двух столетий, дала понимание, что дальнейшее противостояние между придворными группировками может привести к взаимному уничтожению. В результате самые сильные и жизнеспособные семьи объединились вокруг «помазанника божьего» — московского князя. Такой союз служил для защиты группировок от междоусобного военного соперничества и гарантии их экономического и политического статуса. Это положение обеспечивалось через номинальное распределение земли и налогов от имени Великого князя, но на самом деле это происходило в результате корпоративного управления между самими кланами. Великий князь московский играл важную роль модератора данного процесса, но от декларируемого деспотичного восточного самодержавия и абсолютизма эта схема была очень далека. Однако её суть тщательно и успешно скрывалась.

Особенностью российской политической культуры является приверженность к практике коллективного молчания: те, кто не участвовал в политическом процессе, оставался в неведении относительно того, по каким правилам идет игра в Кремле. Озвучиваемые для широкой публики заявления предназначались для украшения и сокрытия внутреннего устройства политической системы. Увещевания о «великом самодержце» были таким же полезным мифом, как и рассказы о том, что придворные лишь трепетные рабы «всемогущего царя».

***

Другими участниками формирования Московской, а затем Российской государственности, стали дьяки ({{10}}). Московская бюрократия, создание которой идет параллельно с появлением боярских и княжеских кланов, и развитием деревни, пополняется за счет людей различного происхождения, как правило, неблагородного и невоенного, и, как следствие, лишенного политических преимуществ. В качестве отдельной социальной группы потомственная бюрократия появляется при Иване III. Усиление её роли в этот период объясняется увеличением количества административных задач, встающих перед русским государством.

Расширяющаяся бюрократия вскоре начала формировать закрытое профессиональное сообщество, в котором статус и функции присваивались на основе наследственности. К середине XVI века ведущие чиновники — дьяки — были вторым или третьим поколением профессиональных бюрократов, заключали браки среди представителей своей профессии и покровительствовали своим сыновьям и родственникам в продвижении по службе.

Власть ценила работу дьячества за решение сложных и рутинных бюрократических задач, но благополучие отдельного чиновника всецело зависело от милости Великого князя. Попадая в опалу, бюрократ неизбежно терял свое влияние, доходы, а зачастую — и имущество.

Московская бюрократия получает стремительное развитие при Петре I. Хотя семейные связи были распространены здесь также широко, как и в княжеских кланах, бюрократия не смогла создать родовой организации, сравнимой, например, с княжеской конницей, но одаренные индивидуалисты, благодаря собственному таланту и удаче смогли выдвинуться на фоне своих сверстников. Лишенные возможности участвовать в реальной политике, для достижения своих целей чиновничество использует свой главный «неполитический» инструмент — положение в бюрократической иерархии и административные ресурсы.

Бюрократическая культура отличалась и принципом принятия решений. В отличие от «ближнего круга» Великого князя, решения принимались индивидуально, а распоряжения спускались сверху вниз по иерархической лестнице. Утверждение Петром I «Табеля о рангах» кодифицировало эту систему.

Только одна социальная группа — княжеские кланы, в том числе сам Великий князь, непосредственно занимались тем, что в традиционном смысле можно назвать политикой. Сформировавшаяся политическая система достигала две цели: распределяла власть между конкурирующими участниками; сохраняла сложившееся положение. Таким образом, даже та, довольно примитивная и грубая политическая игра, которая велась при московском дворе, регламентировалась правилами, которые распространялись как на отдельных игроков, так и контролировали разрешение системных проблем, в том числе важного вопроса политической преемственности.

***

«Есть такое понятие — НОБИЛИТЕТ . Нет нобилитета — нет самостоятельного государства. Встретились Путин и Геншер, поговорили с глазу на глаз. Люди серьёзные и вопросы решали важные. Геншер о беседе доложил серьёзным немецким старичкам. Таким старичкам, которые после того, как несколько из них грохнулись на „Конкорде“, взяли и „Конкорд“ закрыли. „Не надо никаких Конкордов“. Представляете? Купил человек „Роллс-Ройс“, расшибся. Брат погибшего в Англию приезжает и говорит: „Давайте, сворачивайте лавочку. Хватит. Показали себя.“ И лавочку закрывают. Если Геншер при переговорах хотя бы на скрупул уступит германские интересы его эти немецкие старички так поправят — не разогнётся. А перед кем Путин отчитывается? Перед Расулом Гамзатовым? Или может он сам крутизны немеренной, рюрикович с триллионом долларов? Нет. И за ним никого нет. Абрамович, Ходорковский и т.д. — комсомольская шантрапа. А интересы, которые представляет Путин, гигантские. Значит… Значит такого человека вообще быть не должно. Его и нет». ({{11}})

Изображать государственное устройство привычнее всего в виде иерархической пирамиды, где во главе находится Верховный правитель — Император, король, царь, или Великий князь, опирающийся на расширяющийся феодальный фундамент.

Но применительно к тому устройству политической жизни, которое выработали московские князья, уместнее использовать структуру атома, окруженного концентрическими кольцами, каждое которое состоит из частиц, которые могут перемещаться от кольца к кольцу, вверх и вниз по энергетическим уровням при поддержании стабильной структуры самого атома.

В центре этой системы находится Великий князь (позже Царь, Император и т.д.). Вокруг него на разной дистанции находятся придворные кланы — родственники, бояре, дьяки и прочие. Следует отдельно подчеркнуть, что административная должность и реальная политическая власть в московском княжестве далеко не обязательно были связаны друг с другом. Даже армия не имела специальных воинских званий и обходилась без них вплоть до введения организации войск по западному образцу в XVII веке. Таким образом, для придворных чинов гораздо важнее была их близость к Великому князю и его к ним отношение. Такое «соседство», обеспечивающие физический доступ к номинальному представителю власти достигалось по праву крови или брака. Династические свадьбы были надежным и легитимным механизмом изменения индивидуального и родового политического статуса и средством получения политически важной близости к царю.

Люди из «ближнего круга» служили для связи с внешними кольцами политической системы, а через них — с обществом, остававшимся вне сферы политических отношений. В допетровские времена эти группы приближенных к политическому центру власти состояли в основном из княжеских родственников. Сами элиты, даже те, что входили в «ближний круг», не могли надеяться на вход в центр системы — малейший намек на такие амбиции мог привести к их уничтожению. Не могли приближенные ко двору позволить себе и отойти слишком далеко в сторону периферии, ведь это приводило к снижению, или даже потере статуса их клана.

Выигрыш коалиции Ваcилия II в междоусобной войне в Московской Руси (1425–1453 гг.) установил новый принцип престолонаследия. Отныне лишь старший сын одной княжеской семьи имел право притязать на престол, в то время как все его братья и дяди исключались из политической жизни с помощью заключения или ссылки в так называемые «удельные» центры. Два века политического хаоса в Москве, кажется, окончательно убедили лидеров военных кланов, что политическая стабильность может быть обеспечена только путем принятия единой династии, чья легитимность являлась бы бесспорной, и члены которой были бы выше фракционной борьбы. Неприкосновенное сохранение личности божественно помазанного Великого князя (позже — царя и Императора), который в действительности мог быть слабым, некомпетентным или чрезмерно юным, было залогом стабильности хрупкого политического равновесия. Становление и укрепление правящей династии в конечном счете служило интересам лидеров элитных группировок, которые становились охранителями трона.

Но если сильные кланы были вынуждены приписать царю неограниченную власть и подчиняться выработанным правилам в политической борьбе за власть и достаток, как разрешались их конфликты? Как они приобретали и поддерживали свои статус и власть?

Жак Маржерет ({{12}}) в своих описаниях московского государства отмечал, что придворное окружение царя всегда должно находиться в Москве. Именно здесь, во внутреннем круге, решались государственные дела, принимались политические решения, плелись интриги и происходила борьба. Из описания Маржерета следует, что окружение Великого князя составляют «думные бояре» ({{13}}), чье число не фиксировано, потому что московский князь волен назначать их столько, сколько сочтет нужным. «Ближний круг» состоял из числа тех, кто был наиболее тесно связан с царской персоной. Ключевые члены княжеских кланов имели право вступать в брак только с дозволения Великого князя. Скрупулезное протоколирование бережно хранившихся записей доказывает важность заключения «браков по расчету»: в сложившейся системе, когда даже сам царь не был полностью свободен в выборе невесты, брак был инструментом укрепления и расширения придворного влияния, питавшегося от близости к фигуре царя.

Правительство (в политическом, а не функциональном смысле) было законспирировано. Кланы вступали в сговор друг с другом для расширения своей власти, сохранения возникшей политической системы и предотвращения дестабилизирующих последствий их конкуренции. Эти группировки объединились для противостояния стихийным природным и человеческим факторам, чтобы сохранить свой контроль над территориями и населением. Их способ принятия решений был коллективным, неформальным и единогласным. Тот, кто отказывался выполнять требования группы, покидал её, и, как правило, полностью выходил из самой системы.

Другой фундаментальной чертой российской политической культуры является отсутствие всякой идеологии. Историки тщетно пытались найти письменные записи, которые могли бы выявить фракции или отдельных лиц с выраженной политической позицией, принятой в какой-либо политической дискуссии; но им так и не удалось раскрыть ход обсуждения или выявить спектр мнений, формализовать процедуры принятия решений или обрисовать характер формирования окончательных компромиссов. И такие документы никогда не будут найдены, потому что их никогда не было. На самом деле политические фракции существовали, решения были коллективными и единогласными, и принимались они в узком кругу московских элит, называемого «Боярской Думой» ({{14}}).

То, что принято называть «идеологией», в России всегда имело и продолжает иметь исключительно прикладной характер мобилизационной смазки, ситуационно применяемой при тех или иных поворотах государственной политики.

Таким образом, в первые столетия своего существования Московского царства была разработана простая, но эффективная, и даже гармоничная структура. В её центре находилось небольшое компактное ядро правящих кланов, или, если выражаться ещё точнее, одна правящая династия и её родственники, отношения которых были по-настоящему политическими. Они принимали символический вид добровольно вымышленного подчинения самодержавному царю с осознанием того, что имитационность была центральным элементом в этом сговоре против политического хаоса, который неизбежно бы наступил при отступлении главных акторов процесса от своих ролей. Наряду с этими группировками развивался военный истеблишмент и бюрократия.

***

То, что можно назвать традицией внутрисистемного инакомыслия, появляется в XVI веке. Полезно начать рассмотрение этой темы с развечания некоторых устоявшихся представлений о развитии «революционного движения», началом которого чаще всего называют выступление декабристов на Сенатской площади и «хождение в народ». Народные традиции «несогласных», напротив, имеют куда более древние корни, которые начали формироваться одновременно с возникновением доминирующей политической культуры.

Диссидентская политическая мысль, скептически относящаяся к индивидуальной природе человека, занималась вопросами личного нравственного совершенства. Критика бюрократии являла собой консервативную реакцию на быстрый рост государственного аппарата и увеличение де-факто власти бюрократов. Особое место в традиции русского политического недовольства занимает не критика самого политического устройства, а озабоченность проблемой «хороших» и «плохих» правителей. Другая важная черта — это уверенность в неправильности и опасности единоличной власти без посредничества совещательных органов. И не потому, что такая власть будет стремиться растоптать права отдельных граждан общества, а потому, что для русского человека характерно представление о людях, как о заведомо морально слабых существах, которым нельзя доверять диктаторские полномочия, потому что ими обязательно воспользуются себе во благо и другим во вред. Как явствует из сохранившейся переписки Андрея Михайловича Курбского ({{15}}) с Иваном Грозным, царь плох тогда, когда не прислушивается к советам своих бояр и хорош, когда внимает их советам.

Поглощение Москвой Новгорода, Пскова и Твери также вызвала системное недовольство. То, что было разрушено в результате повторяющихся нападений, являлось не просто «свободой» в «республике» (на самом деле — олигархией другого типа), а комплексом других социально-экономических, политических и религиозных традиций. Новгородские летописи, написанные вскоре после завоевания, носили тихий, но отчетливо антимосковский, а значит — антигосударственный характер.

В некий укор Москве также ставится факт культурного отдаления Руси от значимых событий, происходивших в Европе — Ренессанса, Реформации, изучения римского права. К «недостаткам» зародившейся в Москве политической культуры относят недостаточное развитие городской культуры и третьего сословия, отсутствие принятия важности личных свобод и прочее. Такое положение вещей часто становится орудием в руках критиков власти, которые рассматривают российские институты государства в сравнении с другими примерами, в первую очередь — с опытом Западной Европы и Северной Америки. Не то, чтобы это было «верно», или «неверно»; правильно, или нет. Пусть российская политическая культура не тождественна политической культуре Англии или Франции, такое сравнение не означает ничего, потому что не несет никакой объясняющей функции — почему на северо-востоке Европы сложился именно такой тип политической культуры — тип, который доказал свою удивительную жизнеспособность и эффективность, просуществовав до наших дней. Вот на чем нужно сосредоточить внимание, а не поисках объяснений, почему события, которые произошли в других странах, не произошли в России.

Культура инакомыслия симбиотически развивалась с доминирующей политической культурой и во многом была её зеркальным отражением. Как и политическая система, оппозиция имела структуру кланов, но была антиподом власти, была культурой «изгнанников». Поскольку политической единицей при московском дворе являлась не отдельная фигура, а клан, то в результате борьбы проигравшие группировки высылались из Москвы целыми семьями. Зачастую новым прибежищем опальных кланов становились самые отдаленные северные монастыри. В высшей степени централизованной системе, в которой только Москва осталась единственным политическим центром, культура инакомыслия неизбежно становилась культурой «антимосковской», апеллировавшей к остальной, «настоящей» России.

Оппозиция того времени, не имея реальной возможности участвовать в политическом процессе, сосредоточилась на духовной самореализации и моральном совершенствовании. Вместе с доминирующей политической системой оппозиция разделила склонность опираться не на писанные законы (которые являли собой формальность), а на личные, неформальные отношения. Многие представители изгнанных из Москвы семей сформировали со временем образ «лишнего человека», который получил свое позднее отражение в классической литературе.

В XVII веке появляются первые «западники» — сторонники институциональных реформ и Конституции. После модернизации, проведенной Петром I, следы предыдущих форм инакомыслия (такие, как стремление к повышению роли дворянства в общественной жизни и некоторые аспекты славянофильства) не были полностью потеряны. Со временем возрастает влияние европейских идей — Просвещения, немецкого романтизма, социализма. В общественной жизни начинают играть свою роль так называемые разночинцы ({{16}}) — «люди разного чина и звания», черпающие своё контркультурное вдохновение в основном из заграничных источников.

Что до современных посетителей «Маршей несогласных», то их инакомыслие, как и оппозиционная философия их предшественников, в основном обращается к личности. Они отвергают «плохое» государство, но не дают ему никакой внятной альтернативы. Они осуждают отсутствие гражданских свобод, но сами испытывают серьезные сомнения по поводу демократических институтов — сомнения, которые вытекают из традиционно низкой оценки качеств человеческой личности и отчуждения, которые они испытывают по отношению к «простому народу».

***

«История имеет оптической диапазон. Чистая оптика это 18-20 вв. Аберрации есть, но это легко вычисляемые царапинки и пузырьки на линзах. 17 век — это оптика средней дальности — всё подёрнуто дымкой. 16 век — дальняя оптика — много искажений, некоторые сегменты совсем не видны. 15 век — видны отдельные пятна и фрагменты, чем ближе к началу этого века, тем больше они распадаются на хаотичные, никак друг с другом не согласованные, а часто и прямо противоречащие друг другу картинки. И наконец есть „теоретическая оптика“ 14 века. Там не видно ничего, но методом экстраполяции можно предположить существование Нептуна. Всё. Дальше в глубь — ПУСТОТА. Это не значит, что столь древнее время нельзя изучать. Можно и нужно. Но аппарат для этого должен быть другой.» ({{17}})

Если московская политическая культура средневековья обладал устойчивостью и регенерацией, то интересно проследить, в какой форме это устройство могло дойти до наших дней.

Политическая культура подавляющего большинства современных русских (возможно ⅚ от общего количества) не претерпела значительных изменений по сравнению с предшествующими периодами. Иначе говоря, скорость культурных изменений является относительно низкой.

В предшествующий современности период произошло культурное слияние правящих элит и бюрократии. Получившаяся фигура состояла из многих особенностей, присущих этим двум компонентам, если они были совместимы; те же особенности, которые приводили к возникновению внутренних противоречий, были отброшены. Основу динамики этого слияния составляли рост самого государства и сопряженные с этим изменения в характере политических, административных и военных сферах. Функциональная гибкость наделила бюрократию адаптивными способностями реагировать на новые условия. Княжеские кланы почувствовали растущее значение бюрократии в середине XVII века. В XVIII веке эта тенденция лишь усилилась. На это были направлены многие действия Петра I, который пытался разрушить власть старых элит и создать «регулярный» тип общества. «Табель о рангах» формализовал слияние княжеских и бюрократических элит.

В рамках этой борьбы против старой системы был уничтожен существовавший принцип династической преемственности и связанный с ним институт брака. Удар по старым консервативным порядкам был нанесен и в символической плоскости: это и замена повседневной одежды на платья европейского образца, насильное внедрение кофе и табака, знаменитый «Всешутейший, Всепьянейший и Сумасброднейший Собор». Главной чертой «Собора», что явствует из названия, является отчётливое пародирование обрядов католической (собор возглавлялся «князем-папой», которого выбирали «кардиналы») и православной церквей (по мнению некоторых исследователей, он даже был создан с главной целью — дискредитации церкви, хотя наряду с бритьём бород входит в общий ряд разрушения стереотипов старорусской повседневной жизни). Новый дресс-код для бояр и бритье бороды, рассчитанные на подрыв видимых признаков их привилегированного положения, также следует рассматривать как политический шаг.

Глава государства отныне мог сам назначать себе преемника. Позже допетровский принцип наследования был восстановлен, но вызванная им дестабилизация всей политической системы привела к череде дворцовых переворотов, в которых основной движущей силой вновь выступали придворные кланы. Этот политический кризис наглядно подтвердил те опасения, которые всегда испытывал «ближний круг» Государя.

Однако несмотря на все эти значительные изменения, политическая культура сохранила многие черты каждого из ранее присутствовавших отдельных компонентов, пусть и в несколько измененной или ослабленной форме. Политическую культуру, получившуюся в результате органического развития в допетровский период и форсированной модернизации при Петре I, уже можно было назвать «имперской».

В новой «имперской» политической культуре появилось то, что можно назвать «имперским взглядом на человека» — сплавом традиционной точки зрения о необходимости сдерживать опасные врожденные тенденции человека к расточительству и эгоистическому индивидуализму и бюрократическим взглядом на человека, как на социальный объект, гражданская несговорчивость которого стала головной болью чиновников на многие поколения вперед.

Западные концепции стали проникать в доминирующую политическую культуру как посредством возвышения отдельных групп «либеральных чиновников», так и за счет сотрудничества с Западом в профессиональной, образовательной и производственно-коммерческой сферах. Еще одним эффективным средством доставки западных политических идей к Императорскому двору было европейское книгоиздательство (знаменитая переписка Екатерины II с Вольтером).

Но, отмечая эти тенденции, не следует попадать в ловушку, предполагая, что такие события свидетельствуют о наличии «революционной ситуации», или неизбежности 1917 года. Императорский престол и политическая культура российского общества образца, например, 1880 года, были стабильными и жизнеспособными образованиями.

Несмотря на разворачивающиеся процессы модернизации политической системы, общество было структурно и культурно не только доиндустриальным, но и глубоко традиционным. Основная масса населения по-прежнему жила в сельской местности под влиянием вековых аграрных традиций. Устройство государства и его философия по-прежнему питались через старые московские корни. Чиновничество было непроницаемо для инноваций. Церковь, во многом являвшаяся продолжением бюрократии, была костной, коррумпированной и интеллектуально бесплодной. Полиция и цензура ограничивали распространение новых идей и препятствовали формированию политической группировки, которая могла бы взять эти идеи на вооружение. Как и в прошлом, политическая игра вокруг власти была неформальной, межличностной и носила заговорщический характер. Это была настоящая политическая реальность, которая жила внутри искусственных формальных структур.

***

В 1890-х и 1930-х годах индустриализация и урбанизация проводились самыми форсированными темпами. За каждой модернизацией следовал период снижения темпов роста и повышения стабильности политической системы. В обоих случаях процессы стабилизации были прерваны крупными войнами. Парадоксально, но именно те общественные группы, которые в прежнее время лучше других приспосабливались к изменениям, потерпели крах. В то время как тектонические социальные плиты нижних слоев общества, не принимавшие прежде активного участия в политическом процессе, сумели сохранить себя.

Среди организаций, которые боролись за гегемонию в предреволюционный и революционный периоды, наиболее близкой к старому режиму оказалась большевистская партия, чье кредо дисциплины, безусловного подчинения центру и глубокая конспирация участников делала её похожей на традиционную, старую московскую политическую культуру. Против которой, по злой иронии судьбы, ВКП(б) так активно и жестоко боролась.

С конца 1930-х годов начинается период социальной стабилизации. Фундаментальные процессы глобальных социальных изменений — индустриализация, урбанизация, уничтожение старых и создание новых элит — окончательно кристаллизуются в первый послевоенный период. В конце 30-х годов в высшем политическом эшелоне начинают превалировать лица пролетарского и крестьянского происхождения, которые пронесли старые традиции русской деревни прямиком в высокие кабинеты. Места, освободившееся после изгнания дворян, промышленников и интеллигентов, стала занимать новая советская номенклатура и её дети. Это было справедливо не только для политики, но и для культуры, образования и искусства. Они адаптировались к новым условиям очень быстро и успешно именно благодаря тому, что практиковали традиционные культурные привычки — уклонение от риска, стремление к стабильности, попытки передачи обретенного статуса по наследству, подчинение индивидуальной воли общественной.

Ткань новой политической системы, пусть и декларировалась совершенно по-иному, до крайности напоминала знакомый узор. Это была вновь восстановленная централизация, военно-бюрократический аппарат дополнился партийными функционерами, а ключевые решения принимались во все том же «близком кругу», вход в который, сопряженный с личным доступом к главе государства (который теперь назывался Генеральный секретарь ЦК КПСС), гарантировал доступ к системе получения и распределения личных благ. Краткое нарушение традиционного баланса Сталиным является завершением периода революционной турбулентности. Традиционное центральное ядро «номинальный правитель + элитные кланы» было восстановлено уже к середине 1950-х годов.

То, что становится трендом 1950-х годов — сокращение социальной мобильности, рост стратификации общества, наследования статусов, идёт из начала 1940-х. Прочность сложившейся в России политической системы не удалось изменить даже большевикам. Неудивительно, что по прошествии короткого времени Советский Союз — принципиально антирусское образование — воспринималось всеми как продолжение русской государственности (и многими воспринимается до сих пор).

В то время как роль элитных кланов в Политбюро не была публично определена, настоящая иерархия «ближнего» круга прекрасно высвечивалась во время проведения символических торжеств (стояние на Мавзолее).

***

После длительного периода социально-политического хаоса конца 80-х — начала 90-х годов основная масса населения России разделяла со своими лидерами убеждение, что только централизованная власть может обеспечить желаемый порядок. Имея небольшой опыт использования инструментов демократического конституционализма, и народ, и власть разделяют общее мнение, что эффективнее использовать личные неформальные отношения, чем полагаться на формальные общественные институты. Обыватель больше беспокоится о том, чтобы правительство было «право», а не законно в своих действиях. Что снова удивительным образом перекликается с оппозиционными традициями, в частности, «Письмо вождям Советского Союза» было написано Александром Солженициным с позиции человека, не имеющего формальных властных регалий, но обладающего моральным авторитетом, достаточным для того, чтобы обращаться к высокопоставленным чиновникам.

Между политической системой, существование которой насчитывает несколько сотен лет, и риском политического хаоса, рядовой человек по-прежнему склонен выбирать то, что ему видится как «стабильность и порядок»: «Не приведи бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!»

Какое еще наследие оставил нам погибший Союз? Первое, что до сих пор отдается эхом в современном обществе — это поразительная бедность интеллектуальной мысли. Исторические причины этого бесплодия не трудно различить: подавление научных школ; прерывание естественного институционального и интеллектуального развития в сфере социальных наук «чистками» и изгибами «партийной линии»; необходимость скрывать данные о реалиях советской жизни даже внутри самого СССР.

Советская политическая культура способствовала повсеместному распространению бытового цинизма, роскошный пример которого — городской фольклор, более известный как «садистские стишки» ({{18}}, {{19}}). Этот цинизм возникал из противоречия между личным опытом, полученным в реальной жизни, и декларируемой реальностью, носящей имитационный характер. Это была естественная и, возможно, единственная «нормальная» реакция на те условия, в которых оказался советский человек. Но такое отношение к общественной жизни имело два пагубных последствия. Во-первых, это неуважение к масштабным социальным целям и идеологическим установкам, которое может принимать формы девиантного поведения — хищений, мелкого взяточничества, алкоголизма, насилия. Во-вторых, такой бытовой цинизм вынуждает «нормальных» членов общества, не испытывавших проблем с социализацией, опускаться вниз, на уровень «глубинных» структур российской политической культуры.

Далее: часть вторая