Политический порядок, воплощенный в системе международных организаций, по сути, уже рухнул. ООН еще существует — примерно как все 1930-е ещё существовала Лига Наций — но с каждым годом это существование все больше превращается в пустую формальность. Попытки заменить старый порядок чем-либо — будь то диктат единственной державы-гегемона или новые глобальные альянсы ежа с ужом — пока дают сомнительные результаты. Это не более, чем подпирание рушащегося здания палочками и подвязывание его веревочками с отчаянными попытками убедить себя и окружающих, что это-то и есть капитальный ремонт и радикальная реконструкция. Очевидно, что складывание новой устойчивой военно-политической конфигурации — это вопрос не дружеских объятий и деклараций очередного набора «национальных лидеров» на очередном «беспрецедентном» саммите. Это вопрос формирования и тестирования нового баланса сил в мире. А баланс сил, вообще-то, формируется и тестируется не в одночасье (и не за столом переговоров). Пройдет не меньше десятилетия, а то и полутора-двух, прежде чем можно будет говорить об обретении миром новой устойчивой формы.
Примерно схожие процессы происходят и в области мировой экономики и финансов. Система пока кое-как держится, но ее лихорадит так, что предсказывать ее будущее хотя бы на пять лет вперед с уверенностью может лишь очень самонадеянный аналитик. Строго говоря, в мире сейчас нет ни одного человека (даже среди признанных лидеров международных финансов), который на 100% понимал бы, как устроена мировая экономика — и что с ней, черт возьми, сегодня происходит. Ясно только, что мы имеем дело с неким системным кризисом. Мнения расходятся — считать ли это болезнью роста, требующей некой структурной наладки экономики, или речь идет о назревающих глубоких и серьезных изменениях, стучащихся к нам в дверь. В любом случае, уже сейчас ясно, что та маленькая уютная ниша «энергетической сверхдержавы», которую для себя избрала путинская Россия, изжила себя чуть менее, чем полностью: эпоха газа уже закончилась с произошедшей за последние годы тихой технологической революцией (от которой «энергетическая сверхдержава» предпочла демонстративно остаться в стороне, ибо «у советских собственная гордость»), эпоха нефти, похоже, также клонится к закату.
Современная ситуация все больше напоминает мир 1930-х — когда старый миропорядок кончился, новый еще не выкристаллизовался, мировая экономика переживала хаос и фрагментацию, а на мировую арену полезли всевозможные «чертики из табакерки», один экзотичнее другого, каждый со своим проектом радикального переустройства Вселенной. Что-то похожее происходит и у нас — на сцену уже вылез первый из таких «чертиков», ИГИЛ — существо экзотическое, безумно инновационное в своей архаичности, диковинный сплав древнего и нового, пока что ставящий Запад в совершеннейший тупик своей неожиданной эффективностью. И я думаю, тот леденящий душу холодок почти мистического ужаса, с которым Запад смотрит на издевательски победное шествие адептов черного знамени — лишь провозвестник грядущего. Очень некомфортного грядущего.
Мир меняется. Лично для меня кажется очевидным, что мир середины XXI века окажется совершенно незнакомым, непонятным (и, весьма вероятно, неприятным) для людей, родившихся в веке ХХ-м. Но каким именно он будет, зависит в значительной степени от конкретных действий людей. В условиях, когда привычные институты корчатся в агонии, привычные ценности расплываются, а привычные ресурсы в разы теряют в цене, именно люди становятся тем главным и единственным ресурсом, от которого зависит абсолютно все. Никакой новой политики и новой экономики не будет без нового человека.
Для России это актуально вдвойне, потому что предыдущий экзамен на способность меняться и адаптироваться мы с треском завалили. За четверть века своего существования Российская Федерация так и не смогла произвести на свет по-настоящему нового человека. Суррогатная революция породила суррогатные изменения в обществе. Удивляться тому, что мы так до сих пор и не построили нормальной капиталистической экономики, не следует — как мы могли ее построить, если наше общество, наш человек, остались в значительной степени все теми же, глубоко советскими? Более того, оказалось, что если лишить советского человека его единственной «духовной скрепы» — идеологии — наружу полезет такое, что лучше не видеть, и что точно несовместимо с развитой современной экономикой и нормальной политикой, а совместимо лишь с базарной вакханалией и бандитским беспределом. Идеология была единственным внутренним стержнем советского человека, лишенный ее, он стремительно деградирует в направлении беспозвоночных. Отсюда и все судорожные попытки со стороны власти в последние годы заменить утраченный стержень хоть чем-нибудь — буквально чем угодно. Попытки эти обречены на неудачу, поскольку для возрождения прежней идеологии в общенациональных масштабах утекло слишком много воды, а внедрение любой другой требует радикальной перестройки самого государства, на что нынешняя власть пойти не в состоянии.
У нас такого страха нет, поскольку мы отлично понимаем, что создание принципиально нового человека и государства — это именно то, что нам и нужно. Из советских кирпичей что ни строй — все равно выйдет мавзолей Ленина. Для строительства нового общества нужны новые люди, из которых это общество будет состоять.
На днях один мой знакомый задал вопрос — а вот почему никто из успешных отечественных бизнесменов, оказавшись на Западе и будучи вынужденным начинать там практически с нуля, не добился там хотя бы сопоставимого успеха? Я задумался — а ведь и правда. Нет примеров такого успешного крупного бизнеса. Приехать «туда» с миллионами в кармане и купить пару особняков, яхту, газету и футбольную команду — это не бизнес, а развлечение и самолюбование. Впрочем, верно ведь и обратное — подавляющее большинство западных бизнесменов, решивших создавать свой бизнес с нуля в России, кончают довольно плачевно. Почему так? Принципиально разная психология, принципиально разное понимание бизнеса, принципиально разное отношение к людям — партнерам, работникам. Мы говорим о «диком» российском рынке и любим кивать на то, что у нас, дескать, идет «первоначальное накопление капитала». Ну нет у нас пока «старых денег», вот появятся — наверное, все сразу станет по-другому. И вообще, посмотрите на себя лет двести назад, у вас такое же было.
Было, конечно, и на Западе всякое. Однако взгляд, что все изменится само собой по мере «старения» капиталов, по меньшей мере наивен. Дело в том, что на Западе имеется один элемент, который напрочь отсутствует в современной России, и который как раз и задал нужное идеологическое направление развитию капитализма.
Капитализм в странах Запада (в отличие от постсоветского пространства) отнюдь не развивался в вакууме. Нарождающиеся институты нового общества долгое время сосуществовали параллельно — и в большинстве случаев, вполне мирно и гармонично — с институтами старыми, еще феодальными. Викторианская Англия — «мастерская мира», нервный центр индустриальной революции, авангард капитализма — жила, вообще-то, в условиях господства абсолютно феодальной системы, в условиях доминирования в обществе старой феодальной знати, смотревшей на выскочек-лавочников свысока. Бизнес там вообще-то считался занятием вульгарным, и хотя честный и работящий предприниматель обладал в глазах этого общества немалым достоинством, оно не могло даже отдаленно сравниться с достоинством настоящего аристократа. Место самого успешного бизнесмена было где-то посередине социальной лестницы, а вовсе не на ее вершине. Почитайте, к примеру, очень сильные стихи Киплинга «Мэри Глостер». Там главный герой, магнат-судовладелец, купивший себе титул баронета, умирая, вспоминает свою жизнь. Что он считает одним из главных своих достижений? То, что раз в жизни ему довелось отобедать за одним столом с королевскими особами. Для английского капиталиста — даже богатейшего — это был предел социальных амбиций.
Аристократия выполняла не только символическую и идеологическую роль. Она оставалась и весьма реальной экономической силой — капиталы графов и герцогов могли посоперничать с богатством многих «капитанов индустрии». Источники этих капиталов (в основном земельная рента) являлись в глазах общества гораздо более почтенными и достойными уважения, чем доход от любой коммерции. Вообще, деньги в глазах викторианского общества отнюдь не были чем-то самоценным и абсолютным: определяющую роль играло их происхождение, существовала целая шкала градации источников дохода по степени уважения. Имелся даже такой любопытный феномен, как богатство до такой степени непрестижное, что оно скорее закрывало для своего носителя и его прямых потомков многие двери, чем открывало их — к этой категории относились, например, капиталы, сколоченные на сахарных плантациях в Вест-Индии (этот бизнес изначально основывался на рабском труде, а потому считался грязным, недостойным даже упоминания в приличном обществе). Такой подход имел совершенно недвусмысленный эффект для общества — оно привыкало измерять успех не только и не столько деньгами, а учитывать, как именно эти деньги получены. Система не всегда работала гладко, но общая направленность ее была несомненна.
Аристократия не просто присутствовала в обществе — она активно формировала это общество, навязывала ему свою систему взглядов, заставляла общество себе подражать. Ибо что такое, например, та же известная викторианская идеология «джентльменства», как ни стремление людей, не являющихся аристократами от рождения, выглядеть и вести себя, как аристократы? Образ джентльмена, имеющий корни в сугубо феодально-аристократических ценностях, в значительной степени определял манеру поведения и той части общества, которая уже давно жила по новым историческим законам.
По сути, это мощное идеологическое влияние в совокупности с сохранявшимся реальным экономическим значением феодальной элиты (не ушедшим полностью и до сих пор) означали, что на этапе становления капитализма именно старая аристократия во многом выполняла для молодого капиталистического общества функцию тех самых «старых денег». Именно она задавала нужное направление развития и служила образцом для подражания, своеобразной «ролевой моделью». Потом, по прошествии нескольких поколений, уже лидеры самого «третьего сословия», окрепшие и впитавшие в себя соответствующий набор ценностей, начали ретранслировать эти ценности дальше. До этого около ста лет они ходили, по сути дела, в подмастерьях.
Влияние старой аристократии было настолько мощным и разносторонним, что оно без труда преодолевало и государственные, и культурные границы. Идеология джентльменства оказала серьезнейшее воздействие и на формирование американского капитализма — несмотря на то, что в Штатах никаких «старорежимных пережитков» в виде феодальных титулов и феодального землевладения не имелось. Оказала она воздействие в той или иной степени и на не англоговорящие страны, в том числе и тогдашнюю Россию. По сути, данная ролевая модель стала глобальной. В самой же Британии она выплеснулась буквально во все сферы жизни. Можно сказать, что эта идеология сформировала абсолютно новую породу людей — людей, которые произвели революцию в экономике, закончили формирование современной политической нации (дав образец для подражания многим другим) и построили мощнейшую империю в истории человечества. Последнее особенно примечательно и поучительно. Оскар Уайльд как-то сказал, что Британская империя была построена «in a fit of the absence of mind», «в приступе беспамятства». Конечно, надо понимать, что он имел в виду «приступ беспамятства» со стороны государства — в половине случаев оно совершенно не планировало и не предполагало никакой экспансии, а местами — даже активно ей сопротивлялось. Британская империя росла в основном по частной инициативе. Те самые джентльмены, взлелеянные и воспитанные для роли владык мира и привыкшие взваливать на себя ответственность из ощущения, что «так надо», а то и просто из неудержимого авантюризма, раскрасили 1/5 мировой суши в цвета британского флага. Один взгляд на карту позволит оценить эффективность идеологии и того общества, которое она сформировала. Без нее, без этой породы «нового человека», не было бы ни Британской империи, ни мирового капитализма в том виде, как мы его знаем.
Именно поэтому я говорю, что все попытки построения в современной России чего бы то ни было — будь то полноценная капиталистическая экономика, будь то полноценная русская нация, будь то обновленное государство, способное защищать и проецировать интересы русской нации — обречены топтаться на месте, пока мы не сможем создать самого главного и ключевого элемента — «новой породы» человека, способной сломать и заместить собой старую недееспособную советскую ролевую модель, которая иначе будет воспроизводить себя до бесконечности, пока не сведет в могилу и государство, и общество, сделав их беспомощной добычей иностранных хищников, к чему дело сейчас и идет семимильными шагами. Нам несравненно сложнее, чем было тем же британцам на заре капиталистической эпохи — у нас в обществе отсутствует мощный и активный элемент старой аристократии. Она была пущена под нож сто лет назад, и ее место оккупировано недалекой, жадной и трусливой советской номенклатурой, служащей оплотом как раз той пагубной ролевой модели в нашем обществе, которую мы хотим сломать. Поэтому у нас соответствующие изменения просто не могут происходить сами собой, и наивно ждать, что пройдет два-три поколения, вдруг созреют «старые деньги» и все изменится. В нашем нынешнем варианте это будут «старые деньги» абсолютно антинациональной направленности — с тремя поколениями опыта ресурсного грабежа и наплевательского отношения к собственной стране. Конечно, некоторая часть нашей старой аристократии за пределами страны еще жива и вполне дееспособна, но возвращение ее на подобающее ей место в нашем обществе потребует предварительных радикальных изменений в нашей государственности и правовом поле, что само по себе затруднительно осуществить без той самой «новой породы» людей. Замкнутый круг?
У нас остается лишь один выход: не ждать, а прямо сейчас начинать работать, осмысленно и целенаправленно, на создание типажа «нового человека», этакого «русского джентльмена». Да, то, что у англичан двести лет назад получилось почти само собой, нам придется делать во многом искусственно, продавливать, проталкивать, ломать укоренившиеся стереотипы. Да, это будет тяжелая, небыстрая и на первых этапах не очень благодарная работа, но она должна быть сделана. Мы должны создать в обществе определенную «критическую массу» таких людей, после чего «порода» начнет воспроизводить себя сама, самостоятельно развивать и распространять свою идеологию.
Джентльмена формировало социальное окружение. Складывалось оно прежде всего из трех основных факторов: семья, образование, общение. На семью мы сейчас не можем возлагать никаких надежд — по крайней мере, в первом поколении. В образовании ключевую роль играет не высшее образование (которому у нас традиционно уделяют больше всего внимания, но которое на самом-то деле меньше всего должно участвовать в деле формирования личности), а начальное и среднее. В английском варианте это были закрытые частные школы-пансионы, не только и не столько дававшие своим воспитанникам некоторую сумму знаний, сколько прививавшие им определенную систему взглядов на жизнь — ту самую «ролевую модель». Совершенно очевидно, что у нас нет ничего подобного — наша глубоко советская школа в ее нынешнем виде совершенно неспособна выполнять такие функции. Что касается последнего элемента в поименованной нами триаде — общения — то оно у тех же англичан было представлено в значительной степени клубной средой. И вот здесь у нас есть лучик надежды.
Сама по себе неразвитость подлинного клубного движения (воспринимаемого не как развлечение, а как средство формирования определенной среды общения) в современной России дает нам шанс. Не будучи связаны какими-либо «традиционными», устоявшимися структурами, мы можем создавать ровно то, что захотим. Клубная среда может и должна стать главной платформой для воспитания того самого «русского джентльмена» — нового человека, который сможет изменить к лучшему судьбу своего народа и своей страны и перекроить окружающий мир в их интересах.
Очевидно, что в современных условиях клубное движение должно будет взять на себя и немалую часть образовательной функции — «русскому джентльмену» необходимы некоторые минимальные знания и навыки, которые он не получает в рамках обычной школы. При этом в отличие от тех же английских пансионов мы будем иметь дело со взрослыми людьми, по крайней мере основная масса которых понимает, с какой целью пришла — а потому педагогическое воспитание будет заменено продуманной и эффективной системой психологического обучения и тренингов. Наша первая задача состоит не столько в том, чтобы дать «новому человеку» те знания, которые могут когда-то пригодиться ему для решения глобальных задач (хотя и в этом тоже), сколько в том, чтобы научить его добиваться успеха в обществе и навязывать обществу свою волю. Мы хотим воспитать хозяев — в буквальном смысле, научить людей сначала быть хозяевами себе и своей жизни, а затем — окружающей реальности. У нас есть первичное понимание того, чего мы хотим добиться, определенные наработки, некоторые ресурсы и огромное желание двигаться вперед.
Но не следует забывать, что клуб — это все-таки не школа, хоть он и может брать на себя отдельные ее функции. Клуб есть сообщество людей, взаимно обогащающих друг друга своим общением, имеющих общие цели и общие интересы, и наша задача — добиться того, чтобы каждый человек при вступлении в клуб в полной мере ощущал, что присоединяется к пусть небольшой, но отборной и деятельной корпорации людей, нацеленных на создание новой элиты для новой России. Мы создаем нового человека, который сможет взглянуть в глаза будущему без суеверного ужаса, без наивных надежд, что «кто-то придет и спасет» — а со спокойной уверенностью, что когда понадобится, он просто засучит рукава и сделает сам все, что нужно и как нужно, не дожидаясь окриков и приказов, и не обращая на них особого внимания. Потому что именно он, и никто другой — хозяин здесь. Это непростая задача. Это огромная ответственность. Но огромная ответственность несет с собой и огромные возможности.
