Оставим в стороне все внешнеполитические соображения, которые могли стоять за отправкой российской авиации на Ближний Восток (разнообразные варианты торга с США, Европой и/или Саудовской Аравией). Во-первых, результаты этого торга не проявятся сразу (сейчас все стороны, похоже, выжидают). Во-вторых, во внешнюю политику путинский режим всегда играет откровенно хуже, чем во внутреннюю — ну нет у него ни опыта, ни умения. Внешнеполитические начинания иной раз дают совершенно непредсказуемый эффект (иногда это изрядно напоминает пресловутую «обезьяну с гранатой»). Поэтому обсудим то, что имеет смысл обсуждать — что Сирия значит для нас и как она повлияла на русскую околонационалистическую среду.
Сирийская операция — как и присоединение Крыма до того — расколола правых. Как и весной 2014-го, часть правых с энтузиазмом поддержала происходящее, часть яростно выступила против. Не уверен, что так задумывалось специально — это, скорее, побочный эффект. И он не так однозначен, как кажется на первый взгляд.
Не всякий раскол есть зло. Еще несколько лет назад околонационалистическая тусовка представляла собой чрезвычайно рыхлое и аморфное образование. Я сознательно использую слово «тусовка», потому что это ничем не напоминало движение — разве что броуновское. Никакого общего для всех направления (кроме туманного лозунга «Россия для русских» — т.е. буквально «за все хорошее против всего плохого») не наблюдалось. Образы той самой «России для русских» у различных частей тусовки оказывались очень разными, обычно — взаимоисключающими. Раскол для такого национализма стал не просто благом — он стал насущной необходимостью, потому что только раскол мог заставить националистов четко сформулировать идеологическую платформу и очистить ряды от случайных людей.
Разумеется, «чистку рядов» не следует понимать в смысле «всех несогласных вывели во двор и расстреляли». Раскол обычно выделяет идеологически жизнеспособное ядро («мейнстрим»), оппозицию к нему («диссиденты») и некоторое количество колеблющихся посередине. Диссиденты затем либо стремительно маргинализируются и выпадают из политической жизни, либо вливаются в другие политические течения. После этого основная масса колеблющихся консолидируется вокруг оставшегося ядра. В результате мы каждый раз получаем гораздо более монолитную структуру (и ее уже определенно можно назвать движением). Процесс можно сравнить с долгой, неспешной, многоступенчатой закалкой стального клинка. Причем кузнецом, сам того не понимая, оказывается правящий режим.
Раскол, который пережили националисты после Крыма, помог избавиться от балласта в виде сторонников разного рода идей «расовой солидарности», а заодно и от большинства любителей косплеить нацизм. Исповедуя заведомо непонятные и неприятные для большей части современного русского общества идеи, эти люди никогда и не имели настоящего политического веса, зато создавали вокруг себя море негативной медиа-шумихи и всеми силами поддерживали именно тусовочно-субкультурный характер русского национализма. Избавились от них? Хорошо. Это шаг вперед. Сирия начала похожий процесс, хотя изменения на это раз тоньше и сложнее.
Так получилось, что в рыхлой каше постсоветского национализма 90-х и начала двухтысячных важное место занял абсолютно советский и совсем не националистический элемент — национал-патриотизм. Когда Советскому Союзу при Сталине пришлось под давлением реальности распрощаться с мечтаниями о мировой революции и взять вместо этого курс на «построение социализма в отдельно взятой стране», потребовался и соответствующий идеологический разворот. Дальше началась Вторая мировая, тут самым закостенелым фанатикам стало ясно, что на большевистском интернационализме далеко не уедешь.
Настоящий русский национализм, конечно, не допускался — вся сооруженная большевиками государственная система имела ярко выраженный антирусский характер, и менять ее никто не собирался. Но определенные символические реверансы пришлось сделать — осторожно, чтобы не подорвать основ. Так родилось экзотическое чудище: советский патриотизм.
В странах Первого мира, где понятия «нация» и «государство» еще с XIX века переплелись настолько тесно, что к нашему времени стали неразделимы даже терминологически, понятия патриотизма и политического национализма также практически срослись. Физически невозможно быть патриотом западного nation-state, не будучи националистом в широком политическом смысле этого слова, и наоборот. Нация и государство неразделимы, их трудно даже вообразить отдельно друг от друга, если только речь не идет о малом обиженном народе без государственности — но и тогда такая национально-государственная идентичность предполагается, просто она носит как бы отложенный характер.
По понятным причинам Советский Союз так не мог. Большевистские идеологи попытались сыграть в доктора Франкенштейна и слепить на коленке невиданного доселе монстра — «советский народ». Опыт вышел неудачным, получившаяся «неведома зверушка» могла подергивать лапками лишь на уровне гальванической реакции, но и только. Поэтому советский патриотизм пришлось вообще отделять от понятия нации — даже ненастоящей, искусственно сконструированной. Вместо этого он оказался целиком и полностью привязан к идее государства.
Поначалу имелись еще партия и «достижения социализма», но при трансформации совдепии в коррупционный квази-капитализм и партия, и «достижения» попросту испарились. Падение СССР кастрировало советский патриотизм без анестезии — от него осталась одна лишь государственная составляющая. Так родилось постсоветское «государственничество» — уникальная в своей ущербности бюрократическая идеология, объявляющее государство (причем взятое в отрыве от людей, как абстрактный институт) некой самоценной величиной, которой человек от природы обязан служить и угождать. Почему? Потому что. Ради чего? А чтобы врагам было неповадно. Чтобы и дети его имели возможность нести ту же почетную и ответственную миссию.
Государственничество в чистом виде неизбежно стало официальной идеологией постсоветского правящего режима — в те моменты, когда он вообще испытывает нужду в какой-то идеологии, что случается нечасто. Начавшееся с падения СССР высвобождение национального сознания русского народа, конечно, не могло не отразиться на политике. Но первые же ростки русского национализма неизбежно оказались тесно переплетены с сорными, бесплодными — но зато очень густыми — побегами советского государственничества. Так родился постсоветский «национал-патриотизм», расцветший махровым цветом в 90-е, но вполне живой и сейчас.
Национал-патриотизм — довольно странная гибридная идеологическая форма, пытающаяся скомбинировать начатки национального сознания (потому что игнорировать его невозможно) с чисто советским по своей природе культом абстрактной государственности, «государства вообще», государственной мощи в чистом виде.
Национал-патриоты по умолчанию предполагают, что мощная государственность есть абсолютное благо, обязательное условие благополучия и даже выживания русского народа — вне зависимости от природы этой государственности. Государственная мощь — особенно военная — по мысли национал-патриота может сама компенсировать практически любые недостатки государственной машины. «Сильное государство хорошо для русских, даже сильное антирусское государство» — вот национал-патриотизм.
Всё это смотрелось бы замечательно и органично где-нибудь на Западе — в Германии, Франции или в столь нелюбимых национал-патриотами Соединенных Штатах — где нация и государство практически синонимичны, где государство, конечно, может делать ошибки иногда, но оно все равно свое, плоть от плоти. В России, где существует трагический, болезненный антагонизм между государствообразующим народом, составляющим абсолютное большинство населения, и откровенно недружественным и чужеродным по отношению к нему государственным аппаратом, такая идеология приобретает откровенно шизофренический характер с оттенком сексуального мазохизма.
Без националистической составляющей у национал-патриотов все было бы еще ничего: назовите себя многонациональными российскими лоялистами, молитесь на Путина, бюрократию и ВПК хоть каждый день. Но национализм по определению начинается тогда, когда для человека на первое место выходят интересы его нации, его народа. Не государства. Не правительства. Не партии. Не однополчан, коллег по работе или друзей по дачному кооперативу. Народа. А в современной России интересы русского народа редко совпадают с интересами «государства», потому что «государство» в чистом виде — это абстракция, аппарат всегда состоит из конкретных людей.
Может ли настоящий русский националист сегодня быть безусловным патриотом путинской Российской Федерации? Таким, чтобы и в огонь, и в воду, и безоговорочно поддерживать любое решение правительства, потому что «это моя страна»? Нет, не может. Потому что страна не его — чья угодно, но только не его. Русский националист может быть патриотом еще не построенного Русского Национального Государства — интересы которого сейчас представляет русский народ, и они совпадают с интересами Российской Федерации только местами и очень условно.
Может ли настоящий русский националист поддерживать те или иные конкретные решения правящего режима Российской Федерации? Да, безусловно. Если они соответствуют интересам русского народа. Например, как присоединение Крыма, служат воссоединению разных частей разделенной русской наци. Сирия в эту категорию не попадает.
«Благо государства» необязательно означает в РФ благо русского народа. Понятно, что тотальный обвал государственности вряд ли кого-то обрадует, и вряд ли добрые русские люди окажутся счастливы в иностранной оккупации. Но до угрозы иностранной оккупации, во-первых, дальше, чем делает вид режим, а во-вторых, если такая угроза возникнет, заметить ее (и подняться всем миром на борьбу, солидаризируясь хоть с Путиным, хоть с чертом лысым) будет просто. А вот возможность, скажем, разместить военную базу на чужой территории, или проложить через эту территорию какую-нибудь нужную «Газпрому» трубу уже требует гораздо более скептической и взвешенной оценки.
Принесет ли дело пользу русскому народу в долговременной перспективе, или только поспособствует краткосрочному сиюминутному укреплению позиций совсем не русского по своей природе государства? Или оно вообще затеяно, чтобы режим набрал пиар-очки? Укрепление враждебного русским государственного аппарата или обогащение многонациональных олигархов — явно не «благо русского народа». Скорее, наоборот — такие вещи могут отсрочить и усложнить обретение русским народом собственной государственности или навесить на будущее русское государство ненужное наследство, которое ему придется расхлебывать еще долго.
Мы могли четко и однозначно объяснить, в чем заключался интерес русской нации в присоединении Крыма, в борьбе за Новороссию. Где русский интерес в интервенции в Сирию и есть ли он там вообще — большой вопрос.
Режим Асада может быть хорош, может быть плох, но в долговременной перспективе он обречен. Поддерживать его любой ценой — значит восстанавливать порочную советскую практику бессмысленной и безоглядной дружбы с «идеологически близкими» режимами без малейшей мысли о том, что будет, когда режим падет. Ближний Восток стремительно меняется. Уже исчезли почти все «союзные» нам диктаторы старой советской закалки — потому что канула в небытие идея арабского социализма, из различных версий которой все они в свое время выросли. Да, не без помощи Запада — но западное вмешательство лишь ускорило процесс.
Любовь до гроба ко всем этим замшелым автократам привела к закономерному итогу: мы не готовились к сотрудничеству с теми, кто мог прийти им на смену и не воспитали заблаговременно дружественную нам оппозицию. В результате все, кто пришел к власти после крушения старых режимов, либо прямо враждебны нам, либо относятся к нам очень настороженно. То же самое будет и в Сирии. Даже если мы сейчас сумеем продлить агонию режима Асада на несколько лет, в итоге к власти в стране все равно придут его враги — которые отлично запомнят, кто бомбил их в 2015-м. «Ценный союзник на Ближнем Востоке», о котором сейчас с упоением рассказывают национал-патриоты, будет потерян навсегда, вместе со всеми потенциальными базами и портами (вопрос об их реальной военной ценности оставим в стороне, пусть с ним разбираются профессионалы).
Страны Ближнего Востока, которые поддерживал СССР
Что касается пресловутой «войны с ИГ», которой государство размахивает как флагом (реально 75% ударов мы наносим не по ИГ, но это ладно) — с ней тоже не все однозначно. «Спутник» уже неоднократно писал о том, что ИГ в современном виде не угрожает ни России, ни Западу, не может и не хочет выходить за пределы Ближнего Востока. Более того, можно было бы переформатировать регион руками фанатиков ко всеобщей выгоде: например, решить проблему исламских гетто — ИГ целенаправленно собирает по всему миру самых радикальных и неустроенных исламистов, причём возвращаться обратно им прямо запрещает Коран.
Единственный игрок, для которого ИГ сейчас является прямой и нешуточной угрозой, это саудиты — не страна и не государство, а конкретно саудовская королевская семья. И зачем воевать за интересы откормленного больного Альцгеймером короля? Может быть, правительство даже сторгуется с ним по выгодному курсу. Что бы там ни писали в законах Российской Федерации, наемничество — вполне себе уважаемая профессия, одна из древнейших. Только зачем приплетать сюда Россию и русский народ?
Многие национал-патриоты на этом месте попытаются обвинить автора в пораженчестве и «большевизме». Но в отличие от Ленина с его знаменитым «чем хуже, тем лучше» я вовсе не желаю военного поражения России, даже путинской. В основном потому, что сейчас оно ей и не грозит — проиграть можно войну, а пиар-компании, даже такие дорогие и скороспелые, никто не проигрывает. В рекламе не бывает победителей и побежденных — только результаты в цифрах и графиках, позитивные и не очень. Фирма заказала себе пиар, будет рост продаж (или не будет) — это не наша забота. Зато работникам теперь понизят и начнут задерживать зарплату — деньги-то ушли на маркетологов. И вот это уже интереснее.
Правильная позиция последовательного русского националиста — выжидание. Время работает на нас. Чисто военные реалии сейчас таковы, что авторам «сирийского гамбита» вскоре придется принимать принципиальное решение: либо существенно расширять военное присутствие на Ближнем Востоке (и повышать ставки в условиях экономического кризиса, конца которому не видно), либо аккуратно сворачивать операцию (объявив ее очередной «моральной победой»). А затем, пока никто не заметил подвоха, запускать какую-то новую пиар-акцию — в конце концов, Сирию отчасти и задумывали, чтобы отвлечь внимание от слива Новороссии.
Кремль, по сути, строит «политическую пирамиду» (по аналогии с финансовой) — пытается скрыть конечную неудачу каждого нового раунда своей политики за счет помпезного запуска следующей инициативы. Как и в финансовых пирамидах (где набирают новых долгов, чтобы расквитаться со старыми), в конце конструкция неизбежно рухнет. Каждый следующий раунд дается Кремлю все тяжелее и натужнее. Дело, видимо, в нехватке настоящего политического мастерства, стратегического видения, опыта — и, самое главное, выдержки. Играть в покер с дрожащими руками — последнее дело. Кремлевские стратеги не похожи на мастеров большой политики, они доки советской аппаратной интриги, и ввязавшись в игры больших мальчиков чувствуют себя явно не в своей тарелке.
Внутриполитические цели (у путинской России почти что нет внешней политики, есть внутренняя, маскирующаяся под внешнюю) тоже даются им с трудом. Уже сейчас можно констатировать, что своей основной задачи (консолидировать и воодушевить общество) сирийский поход Путина не достиг. Эйфория оказалась недолгой. 90% путинского рейтинга обнуляются другой цифрой из того же опроса — Сирию главным событием месяца назвали 29%, а остальных вообще не интересует внешняя политика и прочая борьба за мир.
Сирия — это где-то далеко и не с нами. Это игрушка для ума на одни выходные, красивая экзотическая картинка, фильм про войну. Донбасс — эта открытая рана, из которой хлещет кровь — наша, не чья-то еще. В Сирию людей приходится заманивать деньгами, а в Новороссию люди ехали «за так» — за идею, за надежду, только помоги добраться. Никакие удары ракетами с Каспия этого не затмят.
Скоро зашатается экономика, которую сейчас совместными усилиями загоняют в пропасть кризис и Минэкономразвития, и тогда у русского народа, несмотря ни на какую Сирию, начнут появляться неудобные вопросы. А русские националисты, которых зрелище войны за чужую пустыню вместо Харькова и Одессы окончательно избавило от национал-патриотических розовых очков, помогут эти неудобные вопросы задать.
