Моё первое утро на Донбассе началось со встречи в гостинице с усталым мужчиной, лицо которого я уже явно где-то неоднократно встречал. Как выяснилось позже — это был репортёр «России 1», прибывший сюда освещать выборы, которые должны были состояться уже через пару дней.
Мы отправились в штаб пешком. Несмотря на ранее утро, возле отделений «укрпочты» уже стояли длинные очереди из пенсионеров, вовсю ходили автобусы и маршрутки, а по улицам, как ни в чём не бывало, бегали дети и разгуливали молодые мамы с колясками. О войне и недавних боях прямо у черты города напоминали только бетонные укрепления и серьёзные лица вооружённых ополченцев, каждую минуту остававшихся «начеку», и, похоже, единственных в полной мере осознающих нестабильность и шаткость окружающего спокойствия.
Российская государственная символика встречалась на каждом шагу, даже чаще, чем флаги ЛНР. Некоторые автобусные остановки всё ещё оставались жёлто-голубыми, другие же были полностью перекрашены в русский триколор.
Иногда мы ловили на себе подозрительные взгляды патрульных, но за всё время, пока мы находились в Новороссии, у нас так и ни разу не проверили документы. (На блокпостах проверки обязательны, но при перемещении из одного населённого пункта в другой мы всегда были при сопровождении бойцов или командиров с нужными бумагами на лобовом стекле, поэтому досмотры нас не касались.)
Надпись: «Спасибо ополченцам — нашим защитникам!» На заднем плане террикон на территории «Краснодонугля» — одного из крупнейших угольных предприятий на территории Украины
— Приходим мы сейчас на КПП, а нам там и говорят: «Что? Какая газель с грузом? Какие гуманитарщики? Да мы вас впервые видим, свободны», — по злому шутит Незнайка. И хоть у нас и не было поводов сомневаться в бойцах «Одессы», от таких шуток становилось слегка не по себе.
Незнайка и Павлик прибыли на Донбасс с целью вступить в ополчение, и всю дорогу до штаба обсуждали, куда и к кому им хотелось бы поступить на службу. Павлика вполне устраивал ОБрОН «Одесса», Незнайка же хотел направиться сразу в Мариупольское пекло и вступить в бригаду некоего Волкодава.
Мы подошли к большим воротам воинской части. Из окна караульной вышки выглянуло дуло автомата, и лишь следом за ним — строгое лицо молодого солдата.
— Кто такие? — практически держа нас на прицеле, сухо спросил караульный.
— Гуманитарщики, нам нужен Фома, ОБрОН «Одесса».
— Следующая часть, — солдат указал рукой нужное нам направление и скрылся из виду.
Неудивительно, что мы перепутали расположение, ведь добирались накануне в гостиницу мы в кромешной тьме. Наконец-то мы прибыли в нужную часть, где, вопреки зародившимся в нас страхам, нас узнали на КПП, а в главном штабе радушно встретили чаем и пригласили за стол — мы как раз подоспели к обеду.
Одесситы — настоящие северные викинги: русые, широкоплечие, крепкие и до зубов вооруженные, но при этом не лишённые добродушия и допустимого на войне уровня рефлексии, могли бы утереть нос любым героям американских блокбастеров. Вот один из бойцов ловко прокручивает между пальцев нож и переворачивает стейки из свежезарезанного барашка на большой жаровне, другой, покуривая, в это время смотрит на компьютере клип Растеряева «Ермак», с улыбкой, но грустными глазами, полушёпотом повторяя стихи в начале песни:
«Я стою у иссохшей реки:
Ни воды, ни лягушек, ни ряски.
Где народ, что рубил в две руки,w
Взял Сибирь и дошел до Аляски?!
Где все те, кто в бескрайнем бою
До Китая Россию раздвинули?!
Почему я сегодня стою
Здесь один, без земли и без имени?!»
«Вот же вы, мужики, те самые» — мысленно произношу я, и наполняюсь гордостью, что могу сидеть здесь с ними за одним столом, есть из одной жаровни и курить одни папиросы.
Клип заканчивается, боец откидывается на стуле и произносит:
— Эх, надо Игоря к нам в гости позвать, вот бы праздник был!
Один из командиров заканчивает готовку и ставит на стол большую жаровню: «налетай!». Бойцы рассаживаются вокруг жаровни и призывают меня не стесняться и есть, пока всё не смели. Никогда я не ел ничего вкуснее этого барашка, искусно приготовленного матёрым боевиком, совсем не похожим на кулинара.
Вторая машина с нашей помощью, без которой было бессмысленно начинать адресную доставку груза, должна была прибыть только к ночи, поэтому весь день я посвятил общению с ополченцами, иногда напрашиваясь с ними на переговоры в другие населённые пункты.
Многим из них воевать было не впервой — большинство командиров в своё время прошли Югославию и Чечню. Но даже для них эта война является в каком-то смысле первой, так как в этот раз приходится сражаться за свой собственный дом и отвоёвывать родные города, мстя уже не только за боевых товарищей, но и родных и близких, погибших под обстрелами украинской армии или сгоревших в Доме профсоюзов.
Я видел глаза людей, потерявших второго мая близких друзей и соратников. Война для них давно приобрела личных характер, впрочем, как и для многих других бойцов, потерявших в ходе войны своих родных и близких. Ими движет настоящая кровная месть, которую, к слову, они не скрывают и сами, открыто называя себя «кровники». Лучше меня об этом расскажет Егор Кваснюк, одесский координатор движения сопротивления «Куликово поле», с которым мне удалось лично познакомиться на Донбассе. Видео отснято не мной, к сожалению, на момент моего пребывания в расположении «Одессы» я не обладал о нём достаточной информацией, чтобы самостоятельно взять у него интервью.
После обеда молодые встревоженные солдаты принесли весть о первом за моё пребывание «двухсотом», погибшем где-то недалеко от города. На несколько минут в штабе воцарилось молчание, один из бойцов снял шапку и перекрестился.
— Похороните на «Аллее Героев», — отдал указание один из командиров и вышел из расположения. Несмотря на то, что Краснодон на данный момент является тылом, спокойствие здесь весьма и весьма относительное: работают диверсанты и «индейцы» — мародеры и преступники, выдающие себя за ополченцев. Мне не удалось выяснить, при каких обстоятельствах погиб боец, но рядовые солдаты сказали мне, что здесь «и не такое бывает».
В течение дня тревога среди бойцов нарастала — ходили слухи о возможных провокациях во время грядущих через два дня выборов: кто-то настоятельно нам советовал вернуться в РФ до второго числа, а кто-то, в свою очередь, убеждал, что страхи беспочвенны и всё обязательно пройдёт спокойно. Доподлинно не мог знать никто.
Один из бойцов шепнул мне, что командование и часть личного состава прямо сейчас собирается на переговоры к Мозговому в Алчевск, и я, не упуская возможности лично познакомиться с легендарным командиром, схватив упаковку «Кодексов чести русского офицера», отправился с ними.
Алчевск находится в часе-полтора езды от Краснодона, и, несмотря на отсутствие происшествий и небогатые беседы в пути, это была самая сюрреалистичная дорога в моей жизни. Мы погрузились в три внедорожника, я — в машину с комбригом и двумя бойцами. В ногах у меня лежала «Муха» и автомат Калашникова, из дверного кармана автомобиля торчали гранаты, а в руках была банка «Burn», которой меня угостил один из ополченцев.
Большую часть дороги в машине громко играла музыка, и знаете, что слушают боевики? Нет, не шансон. Они слушают «Наутилус Помпилиус», Brainstorm и даже «Приключения Электроников». Под последних было особенно сюрреалистично мчаться по пустынным разрушенным улицам и дорогам, игнорируя любые дорожные запреты, в машине, полной до зубов вооруженных людей.
«Взмывая выше ели,
Не ведая преград
Крылатые качели
Летят, летят, летят!
Крылатые качели
Летят, летят, летят…»
За окном проносились поля, деревни, огромные ветряные мельницы. На дорогах иногда мелькали следы от разорвавшихся снарядов, а по обочинам — сгоревшая бронетехника. Мимо нас проносится гипермаркет «МЕTRO», точно такой же, как и в Нижнем Новгороде, откуда и началась моя дорога в Новороссию, только с выбитыми окнами и заколоченными дверями. Следом за ним — «EUROSPAR», возле которого стоит сгоревший БМП. В этот момент я отчётливо представил, что мой родной город может выглядеть точно так же.
«А пока мы только дети,
Нам расти еще, расти:
Только небо, только ветер,
Только радость впереди!
Только небо, только ветер,
Только радость впереди…»
Иногда я слегка тряс головой, чтобы убедиться, точно ли я не сплю. По-моему, подобные состояния специалисты называют «дереализацией».
Песня сменяется на композицию группы «Brainstorm» под названием «Выходные», мы едем по густой зелёнке, а боец рядом внезапно крепче сжимает автомат и кладёт палец на предохранитель:
— Командир, красная Лада Приора, сзади, тронулась за нами после обгона.
«Ага, а мы гуляем, мы крутые,
Ага, а мы хорошие, не злые,
Ага, когда проснёмся — будет вечер,
Будут выходные»
Несколько секунд напряжения, подозрительная машина сворачивает на другую дорогу, в салоне снова воцаряется спокойствие и умиротворение.
«А под утро, мы, как дети,
Снова попадёмся в сети.
Аллилуйя, Харе Кришна,
Так громче! Ничего не слышно…»
Песням «Наутилуса Помпилиуса» же мы подпевали всем экипажем.
— Смотри, какой живой город, — комментирует боец рядом оживлённый проспект за окном. — Ещё месяц назад тут на улицах никого не было, город-призрак. Восстанавливаемся потихоньку, живём…
На большинстве блокпостов, встреченных нами по пути, гордо развевался русский триколор, ополченцы приветствовали нас уважительными кивками головы и пропускали по специальной дороге в объезд — на основной трассе обычно стояла очередь из нескольких машин, ожидающих своего досмотра.
Наконец, мы прибыли в расположение бригады «Призрак». Большинство бойцов осталось на улице, командование же, оставив оружие на КПП, поднялось в кабинет Мозгового.
— А у тебя, оружие есть? — остановил меня караульный.
— К сожалению, нет, — отвечаю я и расстёгиваю куртку, демонстрируя отсутствие пистолетов.
— Гражданский ещё? Ну так записывайся к нам, вопрос с оружием быстро решим, — улыбается боец и пропускает меня в расположение.
Первое впечатление от Мозгового — милейший человек, легко выходящий на активный диалог. Коротко рассказав о своём издательстве и его специфике, я вручил ему упаковку «Кодексов чести русского офицера», попросив передать их своим лучшим бойцам. Алексей с искренним любопытством разглядывал книжки, после чего не воспрепятствовал совместному фото.
После дружеской, приветственной части встречи и переходу собственно к переговорам, меня попросили удалиться, посоветовав пойти пообщаться со связистами.
Связисты оказались совсем молодыми парнями, встретившими меня репликой:
— О, новенький! Тоже связист? — и, не дождавшись ответа, продолжив, — В войсках связи служил? А где?
—Вообще не служил. В гостях я у вас, гражданский.
— Ну, от гражданского до бойца тут один шаг, — отвечает солдат, — Некоторые вообще эту черту не замечают.
Вскоре за мной поднялся один из бойцов «Одессы» и пригласил в столовую. — «Побыть у Мозгового и не поесть — грех и плохая примета, за мной».
Возле стенки обедающие поставили свои автоматы, я — свой рюкзак.
— Вы ведь из Одессы, правда? — обратилась к нам кухарка.
— Из Одессы, мама, — ответили ей бойцы.
— Возьмите её, пожалуйста, поскорей, у меня там дочка осталась, да и сама домой хочу.
— Как же мы её возьмём, мама? Там же как минимум половина проукраинских, нам там в спину стрелять будут, да позиции наши в городе сдавать. Также как здесь нас местные прикрывали — так и их там будут.
— Всё равно берите. Я вам всю жизнь буду борщ готовить, хоть в окопе буду варить, только возьмите её, пожалуйста… — казалось, ещё немного, и женщина заплачет.
— Возьмём, мама, возьмём. Придёт время — возьмём. И встречать нас будут с цветами, когда одумаются.
Кухарка подзывает меня к себе, протягивает нож и просит помочь нарезать хлеб, после чего, стоя спиной к ополченцам, лишь слегка повернув к ним голову, тихо их спрашивает:
— Они ведь за всё ответят, правда?..
— За каждого, мама.
