У здания Донецкой областной администрации самое впечатляющее — не баррикады, не горы покрышек, не колючая проволока, не разобранная и сложенная горками брусчатка и даже не бочка с костром, возле которой греются (на улице плюс 17, но вот положено греться у бочки, такой ритуал) ополченцы в масках. Нет, самое впечатляющее — это маленькая оранжевая поливальная машина марки Bucher, такая со щеточками, городское коммунальное хозяйство. Вот люди стоят на баррикадах, размахивают бейсбольными битами или флагами, слушают Высоцкого (из колонок у входа в администрацию все утро на автоповторе играла песня «Мы вращаем землю»: «Наконец-то нам дали приказ наступать, собирать наши пяди и крохи»), то есть живут какой-то протестной революционной жизнью. А вокруг баррикад ездит эта машина со щеточками, подметает тротуар и мостовую, прижимается прямо вплотную к тротуару — кажется, не столько для чистоты, сколько с какими-то символическими целями. Мол, смотрите, город живет как жил, все работает, все в порядке.
С тыльной стороны здания администрации — кафе «Диалог», место бизнес-ланчей и банкетов донецких чиновников, а теперь — одна из укрепленных баз Донецкой народной республики, территория которой, впрочем, пока только периметром баррикад и ограничена. У диалога дежурит квартальный (очевидно, шахтерская терминология — чтобы не повторять за киевским Майданом их «сотников») по имени Макс, который спрашивает у меня паспорт и, убедившись, что он российский, а этого здесь достаточно для демонстрации отсутствия агрессивных намерений, ведет меня ко входу в здание через коридор из мешков с песком и покрышек, оформленных сверху мотками колючей проволоки. На баррикаде висят плакаты «Хватит смотреть, вставай в защиту», «Пьяным вход воспрещен», икона Иоанна Кронштадтского, портрет Ленина и разные флаги — российский, донбасский и даже что-то вроде швейцарского, красный с белым крестом и с подписью какого-то казачьего войска.
Внутри баррикад ходят бабушки с вениками, которые постоянно подметают бетонный тротуар, обнажившийся после того, как активисты поснимали с него плитку. У самых дверей здания администрации стоит старый грузовик КрАЗ, над которым поднят флаг «Народного ополчения Донбасса» с георгиевской лентой и почему-то щитом и мечом в цветах российского флага, а на капоте лежат покрышки, на них одеяло в пододеяльнике — пододеяльник синий с желтыми звездочками,— а поверх всего этого стоит ополченец в кроссовках New Balance, фиолетовых брюках с наколенниками, кожаной куртке с меховым воротником и в шахтерской каске. В руках — стальная труба. Он тоже проверяет у меня паспорт — «Российский, все в порядке», — и пропускает дальше.
Дальше, уже в здании, пожилой ополченец с усами смотрит паспорт еще раз и ощупывает карманы, и можно проходить. На вывеске «Донецкий областной совет, Донецкая областная администрация» два раза замазано слово «областной» — областью здесь себя уже не считают.
В вестибюле — маленькая баррикада из деревянных поддонов с колючей проволокой, на карте Донбасса, которой еще с мирных времен украшена стена, написано большими буквами — «Россия», ходит ополченец с бейсбольной битой и непонятного назначения молотилкой. Если подняться на второй этаж, то в его вестибюле можно обнаружить какое-то огромное количество банок с домашними соленьями — каждый ополченец должен принести с собой из дома какой-нибудь еды, — здесь же стоят столы, женщины делают бутерброды и заваривают чай. В этом вестибюле теперь кухня.
На втором же этаже заседает штаб ополчения — мужчины в бронежилетах, похожие скорее не на военных, а на частных охранников. На заседание штаба прессу не пускают, что обсуждает штаб — неизвестно, но начальник штаба Олег Карташов (так он представился, но черт его знает, тот ли это штаб, или там несколько штабов) охотно дает комментарий — сам он из Горловки, в партиях не состоит, к Павлу Губареву, который с самого начала считался лидером пророссийских активистов и сейчас арестован СБУ, относится скептически и считает, что президентом Украинской Федерации (Олег именно так называет свою страну) должен быть Янукович — Олегу он не нравится, но других лидеров он не знает, их, может быть, и вообще нет. Россиян, говорит Олег, в здании нет — был какой-то гражданин России, но он тут давно живет, почти местный.
Дальше со мной разговаривает ополченец по фамилии Гуйвик — бывший рабочий концерна «Стирол», химическое производство, недавно Гуйвика сократили, и теперь он не работает. Гуйвик тоже за Януковича — «Сейчас общего лидера, с которым бы согласился народ, у нас нет, а Янукович очень поможет нам договориться с Россией». О чем договориться? Гуйвик оживляется: «Как это о чем? О присоединении к России! Она правопреемница СССР, а киевская хунта — сепаратисты. Мы хотим отстоять закон и, как и Крым, войти в состав России на правах республики».
Я спрашиваю Гуйвика, как же он жил 23 года в независимой Украине. «Мы люди старой закалки, мы никогда не считали это государство своим», — отвечает Гуйвик. — «А Украина — это Запорожская область и остров Хортица. Все, остальное — Россия. Все подарено Украине, и Киев подарен». О западных украинцах Гуйвик говорит, что это другой народ, с которым у него нет ничего общего — «У меня отец живет в Астрахани, а не во Львове, чтобы вы понимали».
Дальше мы гуляем по зданию с ополченцем Олегом — он вооружен пневматическим пистолетом, стреляющим дробью, и, кажется, с сожалением говорит, что убить из него никого нельзя. Олег тоже «пророссийский активист», как он сам себя называет, шахтер из Горловки, говорит, что «надеется на ВВП», но слабо верит в повторение крымского сюжета в Донбассе — «тут Ахметов все решает, он в Россию не хочет». Пауза и важное уточнение — «Здесь — это в Донбассе, а не в здании. Нам Ахметов не помогает, наоборот, позавчера приходил и просил разойтись».
Потом появляется еще один Олег — тоже из Горловки, у этого Олега — стальная палка с надетой на нее елочной игрушкой-шпилем, Олег говорит, что занимается кунг-фу, и эта палка с елочной игрушкой в умелых руках может быть настоящим оружием. «У меня кум мастер кунг-фу, детей тренирует, я его сюда привезу». Олег водит меня по баррикадам — укрепленные пункты на них организованы по территориальному принципу, вот тут Горловка, вот тут Енакиево, вот тут люди из города Тореза. Олег ведет себя как мирный экскурсовод, и, закончив экскурсию на своем горловском посту, просит у меня денег «на еду для наших ребят». Я даю двести гривен, появляется мужчина в камуфляже — Костя, командир горловских, — и начинает выяснять, что за деньги. Олег говорит, что это на еду, Костя строго говорит, что «их надо провести по бухгалтерии», — выглядит все достаточно мутно, но пускай, что ли, действительно еды себе купят.
Я поднимаюсь на шестой этаж, лифты не работают (в двери вставлены стальные болванки, чтобы они не закрывались — электричество в здании при этом есть), а лестница на втором и третьем этажах перегорожена сваленной мебелью, приходится перепрыгивать. В кабинете вице-губернатора по сельскому хозяйству находится еще какое-то подразделение народного ополчения, и его начальник, лицо которого скрыто балаклавой, когда я захожу, инструктирует кого-то по телефону, что сотрудников администрации, желающих прийти на свое рабочее место, надо пропускать в здание беспрепятственно. Он кладет трубку и уже мне говорит, что сотрудники сами просятся прийти: цветы полить, рыбок покормить.
К этому начальнику меня послали ополченцы, когда я попросил показать мне заседание в зале областного совета — на баррикадах как-то уверенно говорили, что сейчас там заседают депутаты, но к ним просто так зайти нельзя. Человек в балаклаве, видимо, действительно важный по местным меркам — «Хочешь прямо в зал? Ну, пойдем!»
Снова идем по забаррикадированной лестнице, он заводит меня в зал заседаний — заседания, очевидно, нет, в зале темно. Я включаю фонарик в телефоне, человек в балаклаве хватает меня за рукав — «Ну ты чего, люди же спят». Действительно, у своей ноги прямо на полу я обнаруживаю спящую пожилую женщину. В депутатских креслах спят сидя какие-то люди — «ополченцы после дежурства», поясняет мой спутник.
Мы снова поднимаемся в его кабинет, он показывает, как там все устроено — вот комната отдыха с телевизором, а вот отдельный туалет — просит ждать и уходит. На столе стоит телефон правительственной связи с советским гербом, рядом справочник правительственных телефонных номеров. Я снимаю трубку, в трубке тихо. Телефонной связи в здании нет.
В кабинете остается ополченец Артур — грустный армянин лет пятидесяти. Произносит монолог об Ахметове — да, Ахметов хозяин города, но если у собаки есть хозяин, который ее не кормит — что тогда? Я говорю Артуру, что собаки обычно верные и хозяев стараются не менять. «А если неверный хозяин?» — спрашивает меня Артур и произносит речь о том, как здорово было бы, если бы Россия присоединила к себе Донбасс. «А если не присоединит, будет партизанская война», — обещает Артур. — «По киевским законам нам грозит 15 лет за сепаратизм, так лучше ведь воевать, а не сидеть?»
«Воевать, конечно», — из-за стола заседаний появляется вдруг заспанный, спал на стульях, ополченец с православной молитвой на ленточке, обернутой вокруг шапки. Своего имени он называть не хочет, но сам из Тореза. «Если в меня полетит пуля, то это будет полная жопа всему западу Украины», — обещает он. — «Я работаю на глубине 1213 метров, не раз по невнимательности оказывался в больнице, меня зашивали. Чудом я не лишился конечности, спасибо за это Господу Богу. И еще ему спасибо, что у меня сейчас оплачиваемый отпуск, и я могу здесь дежурить и, если надо, идти под пули. Мы народ мирный, но если дело дойдет до крови, мы будем хуже “Правого сектора”, и я готов погибать, моя дочка будет дочка героя, я знаю, что пацаны, помня обо мне, мою дочку в обиду не дадут».
Я спрашиваю шахтера, скоро ли придет его командир, который посадил меня в этом кабинете и сказал ждать. «Командира у меня нет», — с гордостью отвечает шахтер.
Я желаю ему хорошо выспаться и, никого не дождавшись, еду слушать Шишацкого.
