Вооружённые конфликты сыграли чрезвычайно важную роль в истории национализма: в их пламени родились многие нации и национальные государства — достаточно вспомнить войну за независимость в США, революционную смуту во Франции, объединение Германии «железом и кровью»…
В истории России было много войн, славные победы в которых стали значимыми составляющими национальной памяти. Однако наибольший вклад в формирование и развитие русского национализма внесло подавление правительственными войсками, в сущности, бессильного польского восстания 1863 года. Именно в этот период русский национализм стал влиятельной общественной и политической силой, с которой не могло не считаться правительство Российской империи.
Целью восстания 1863 года (как и всех предыдущих польских мятежей) было воссоздание Речи Посполитой в границах 1772 года, то есть, включение в её состав Белоруссии и Малороссии. Причём отторжение от России западнорусских земель было, пожалуй, ключевым пунктом повстанческой программы. Русский учёный А.Ф. Гильфердинг писал: «Мы впали бы в самую грубую ошибку, если бы думали, что движение, начавшееся 25 февраля 1861 года в Варшаве и мало-помалу разросшееся в настоящее восстание, имело главною, первоначальною целью Царство Польское и что западная Русь была включена потом в программу, как предмет второстепенный. Напротив того: отвоевать западную Русь — вот что составляло с самого начала главную, существенную задачу всего польского движения. Точка опоры была Варшава, но цель — Вильно и Киев».
Для оправдания своих притязаний на Белоруссию и Малороссию поляки разработали целую теорию, предполагавшую этнокультурное размежевание жителей Восточной и Западной Руси, а также исключение великорусов из семьи славянских народов: москали были признаны финнами, татарами, монголами, смесью каких угодно племён, но только не славянами. А.Ф. Гильфердинг так обобщил выводы польских интеллектуалов: «Русского народа нет, это миф; есть москали, они не славяне, не русские, и русскими стали именоваться только по указу Екатерины II; народонаселение же западных губерний России и Галиции — русины или рутены, ветвь польского племени, говорящая польским наречием, так что даже преподобный Нестор был польский летописец». Впоследствии данная концепция была творчески развита белорусскими и украинскими сепаратистами, традиционно питавшимися интеллектуальными объедками с панского стола.
Сама идея возрождения Речи Посполитой обосновывалась польскими националистами при помощи эзотерики. Адам Мицкевич (великий белорус/литвин) создал нечто вроде новой религии, суть которой состояла в следующем: польский народ есть новый мессия, посланный для искупления всего рода человеческого, он, как мессия, страдал, был распят и погребён (в результате трёх разделов Польши), но в будущем он обязательно воскреснет, одолеет дух мрака, воплощённый преимущественно в России, и принесёт с собой всему человечеству царство свободы и блаженства. В общем, мы польские, с нами Бог!
Подъём польского национализма в период восстания вызвал небывалый доселе рост националистических настроений в русском образованном обществе. Характерное для первых лет царствования Александра II снисходительное отношение властей к полякам, основанное на принципе сословной солидарности, подвергалось резкой критике в русской прессе 60-ых годов; некоторые публицисты начали интерпретировать имперскую политику едва ли не как предательство русского дела и требовать, чтобы правительство отказалось от наднациональной модели управления Империей и открыто идентифицировало себя с русским народом и его интересами. Собственно, процесс этот начался еще при Александре I с «Мнения русского гражданина» Карамзина, в котором он по сути требует встать на русские национальные интересы, мягко, но отчеливо грозя национальным же неповиновением.
Масло в огонь русско-польского конфликта подливала дипломатия Англии и Франции, вставшая на сторону польских повстанцев. Это способствовало ещё большей радикализации общественных настроений в России.
Показательно письмо либерального западника В.П. Боткина либеральному западнику И.С. Тургеневу. «Лучше неравный бой, чем добровольное и постыдное отречение от коренных интересов своего отечества, — писал В.П. Боткин. — Нам нечего говорить об этом с Европой, там нас не поймут, чужой национальности никто, в сущности, не понимает. Для государственной крепости и значения России, она должна владеть Польшей, — это факт, и об этом не стоит говорить. Какова бы ни была Россия, мы прежде всего русские и должны стоять за интересы своей родины, как поляки стоят за свои».
С либералом В.П. Боткиным был полностью солидарен националист М.Н. Катков, ставший в 60-ых одним из самых влиятельных в России публицистов: «Борьба наша с Польшей не есть борьба за политические начала, это борьба двух народностей, и уступить польскому патриотизму в его притязаниях значит подписать смертный приговор русскому народу. Пусть же наши недруги изрекают этот приговор: русский народ ещё жив и сумеет постоять за себя. Если борьба примет те размеры, какие желал бы придать ей польский патриотизм и наши заграничные порицатели, то не найдется ни одного русского, который бы не поспешил отдать свою жизнь в этой борьбе».
Причину столь жёсткой позиции русской интеллигенции по польскому вопросу удачно сформулировал А.Ф. Гильфердинг: «Всякому очевидно, что мы не можем отдать Польшу вследствие существующих притязаний поляков на обладание западной Русью. Отдать Польшу полякам с предоставлением ей полной независимости значило бы, через год или два, видеть вторжение польского войска в западные губернии и быть поставленными в необходимость снова завоёвывать польскую землю».
Таким образом, значительная часть русского образованного общества рассматривала восстание 1863 года через призму русских национальных интересов: польский мятеж воспринимался не только и не столько как угроза территориальной целостности Империи, сколько в качестве посягательства поляков на исконно русские земли Белоруссии и Малороссии. Идея предоставления политической независимости Царству Польскому находила сочувствие у московских и петербуржских интеллектуалов ровно до тех пор, пока поляки не предъявляли претензий на Западную Русь.
Русский националистический подъём побудил правительство Российской империи избавиться от колебаний и принять самые решительные меры для усмирения мятежа. В итоге — польский мессия так и не воскрес.
Провал восстания 1863 года стал трагедией не только для польских националистов, но и для их русских доброжелателей — социалистов А.И. Герцена и Н.П. Огарёва. Редакторы издававшегося в Лондоне «Колокола» тесно сотрудничали с польской эмиграцией и обеспечивали повстанцам пропагандистскую поддержку, надеясь с их помощью избавить Россию от «самодержавного гнёта». «Поляки — молодцы, — писал Герцен в одном из писем, — решились, во что бы то ни стало, продолжить революцию, которая будет зарёй нашей свободы. Если к тому же наши удачно устоят, то правительство исчезнет, как призрак, — верю в успех». Под «нашими» Герцен имел в виду группу социалистов-провокаторов, которые распространяли среди русских офицеров и солдат прокламации, убеждавшие их покинуть Польшу и обратить своё оружие против русского правительства.
Заметим, что Герцен и раньше выступал с позиции «пораженчества». В разгар Крымской войны в марте 1855 года он писал в частном письме: «Война для нас нежелательна — ибо война пробуждает националистическое чувство. Позорный мир — вот что поможет нашему делу в России». Спустя 8 лет после кровавых сражений в Крыму Герцену снова нужен был позорный мир во имя торжества революции.
Но революция была не нужна подавляющему большинству русских, а потому пропольский пафос лондонского социалиста дорого ему обошёлся — тираж «Колокола» после восстания упал с 3000 экземпляров до 500, и хотя революционная газета продолжала издаваться ещё 5 лет, её существование стало едва заметным.
Политический крах Герцена был закономерен. В рамках формировавшегося националистического дискурса поляки воспринимались как экзистенциальные враги русских, поэтому любое отождествление интересов русского народа с польскими национальными интересами расценивалось значительной частью общества как предательство.
Восстание 1863 года стало одним из ключевых событий в истории русского политического национализма.
Во-первых, оно укрепило национальное самосознание русского общества. «Где она, наша Русь?» — спрашивал М.Н. Катков в период мятежа и сам же отвечал: «Ещё так недавно мы взглянули бы при этом [вопросе] на географическую карту с разноцветными границами; но теперь всякий живой человек чувствует нашу Русь в самом себе, чувствует её как своё сердце, как свою жизнь».
Во-вторых, посягательство поляков на Западную Русь актуализировало проблему включения белорусов и малорусов в проект большой русской нации в качестве самобытных субэтносов.
В-третьих, патриотическая пресса артикулировала в 1863 году крайне важную идею — главным объектом имперской лояльности должен стать господствующий народ. Этот новый концепт предполагал строительство национальной империи, в которой бы сохранялись основные отличительные признаки имперского государства, но в качестве доминирующей силы выступал не царствующий дом, а русский народ.
Массовая поддержка польской национальной революции российскими либералами и социалистами привела к их краху и широкому распространению русского национализма. К чему приведет поддержка украинской национальной революции 150 лет спустя?
