На днях скончалась самая известная оппозиционерка страны Валерия Новодворская. Без преувеличения можно сказать, что она олицетворяла собой весьма специфическую эпоху, а известность ее была такова, что и поныне представители всех поколений независимо от их интереса к политике знают ее. Конечно, сейчас настали другие времена и гремят другие имена, но для всех поколений, помнящих 90-е годы, именно она олицетворяла собой образ демшизы — в глупых очках, со специфической внешностью и говорящая какие-то запредельные вещи. А между тем, однозначно отнести ее к демшизе нельзя по причине весьма специфичных взглядов. Ее взгляды и принципы мы сейчас и рассмотрим.
Как заявляла сама Новодворская, родилась она в семье типичных «совков-обывателей». Родители состояли в КПСС и никаким диссидентством не промышляли. Говорили, что ее прадед был каким-то видным революционером в Смоленске, но она предпочитала о нем не распространяться и гордилась только одним далеким предком. По легенде, среди ее предков был некий польский шляхтич и рыцарь мальтийского ордена Новодворский. Поляков Новодворская всю жизнь нежно любила, объясняя свою любовь особой демократичностью Польши и готовностью пожертвовать своей жизнью за свободу и независимость. Дескать, Речь Посполитая — первое подлинно демократическое европейское государство, единственное, где у каждого шляхтича в сейме было право индивидуального вето, а многочисленные польские восстания подтверждают решимость.
По ее собственным словам, с детства она была индивидуалисткой, а когда узнала о существовании ГУЛАГа, стала убежденной антисоветчицей. Ну а после ввода советских войск в Чехословакию она решила встать на путь открытой борьбы с режимом. Надо сказать, она решила пойти по весьма специфическому пути, отдающему мазохизмом. Распечатав листовки с собственным антисоветским стихотворением и призывами к борьбе, она пошла в Кремлевский дворец и во время спектакля разбросала их в зал, сладостно ожидая, как ее отправят в тюрьму или, может, даже повезет и ее отправят на расстрел, на который она пойдет с высокоподнятой головой.
На серьезную антисоветчину в те времена это уже не тянуло и все должно было закончиться исключением из комсомола и института, однако Новодворская стала гнуть линию бескомпромиссных психических революционерок XIX века, что и привело ее в психушку. В своей книге «По ту сторону отчаяния» она так описывает это дело:
«Ботаники ушли в соседний кабинет изучать листовки — продукты жизнедеятельности растения. На меня они едва взглянули. Полчаса они изучали листовки и решили, что растение вредное и его изучением должен заняться именно их НИИ. Они вышли и очень вежливо предложили мне поехать с ними: „Мы здесь рядом, недалеко“. Мне до сих пор кажется, что если бы я испугалась хотя бы в этот момент, они бы меня с собой не взяли. Но я жаждала этой дуэли, и я ее получила. Откуда мне было знать, каким оружием у них придется сражаться… Мы вышли к серой „Волге“. Во Дворце уже никого не было.
Поскольку растение было редким, в них проснулся научный интерес, и они больше не пеняли мне на испорченные праздники. Где-то час с лишним я читала им лекцию о том, какие они дурные люди, какие злодеяния творят, как губят Россию (мое западничество всегда было романтическим порождением российской почвы и для российской почвы), и какая в стране начнется против них борьба, и как она завершится восстанием и революцией.
Этой речью я подписала себе ордер на арест (потом я узнала, что, если бы не мое поведение на Лубянке, дело бы передали в комсомольскую институтскую организацию). Меня ни о чем не спросили, со мной все было ясно. Записали анкетные данные, посадили в другую „Волгу“ между двумя оперативниками (это и означает арест, иначе просто кто-нибудь садится рядом); на переднем сиденье — еще один оперативник и шофер, и мы поехали в Лефортово».
В психушке она провела полтора года. Согласно ее воспоминаниям, ее там пытали сверлением зубов без анестезии. Интересно, что Константин Крылов как-то вспоминал этот эпизод в своем ЖЖ:
«У Новодворской в воспоминаниях о советской карательной психиатрии есть один жуткий, пронзительный эпизод — про пытки бормашиной. Ну очень выразительно описывала Валерия Ильинична, как зубной бор вонзался в нерв. Давеча в Казани мне довелось побеседовать с человеком, у которого в родственниках — тот самый зубной врач, который пользовал Валерию Ильиничну. И оказалось, что этот самый врач великую диссидентку помнил — поскольку, залезая на кресло (сама, фиксации не требовалось), она постоянно бормотала что-то на тему „я знаю, вы меня нарочно мучаете“. Что он искренне полагал признаком душевного нездоровья, так как ничего подобного и в мыслях не имел. Ибо, хотя и пользовал душевнобольных и диссидентов (за что полагались какие-то доплаты), но вот пытками никакими не занимался. Просто лечил зубы, на общих основаниях, принятым в те времена способом — без анестезии („ну этот новокаин всё равно не действовал“) и с „болевой диагностикой“».
После выхода она какое-то время работала педагогом в санатории для детей, а потом библиотекарем в мединституте и даже умудрилась завершить высшее образование. По ее словам, он поступила в институт, подделав подписи на характеристиках, а проклятая гэбня оказалась слишком нерасторопной и проморгала ее.
После этого она решила, что в одиночку ничего не сделать, и попыталась примкнуть к диссидентам, у которых были связи.
Они решили создать независимый профсоюз (хотя в дальнейшем Новодворская заявляла, что профсоюзы — это глупость и никому они не нужны) под названием «Свободное межпрофессиональное объединение трудящихся». В этом профсоюзе принимал участие, например, Пинхос Подрабинек, отец того самого Александра Подрабинека. На случай ареста Новодворская просила соратников достать ей капсулу с ядом, однако другие диссиденты, смотревшие на реальность чуть менее радикально, от такого предложение пришли в легкий шок и непонимание.
Организацию довольно быстро накрыли, а Новодворскую санитары забрали прямо с работы, после того как директор библиотеки нашла у нее целую кипу самиздатовских книг. На этот раз ее пребывание в психушке продлилось всего три месяца, но за это время психи разбили ей несколько очков и вообще всячески вывели из себя. Приятели-диссиденты всячески мешали ей умереть героической смертью в психушке: сначала они запретили ей проводить смертельную сухую голодовку, потом в очередной раз отказались приносить ей яд. После этого с диссидентами она разошлась. По ее собственным словам, она презирала диссидентскую практику отъездов на запад.
«Меня убивали отъезды на Запад, санкционируемые движением. Я была за безоговорочную смерть в бою, за бойкот и остракизм беглецам (кроме писателей типа Синявского, Максимова, Войновича, способных создать новые сокровища для России, и кроме узников ПБ и СПБ, для которых отъезд был единственной формой реабилитации своего достоинства). Я была жестока; я осталась жестокой, и это воплотилось в незыблемом принципе ДС: отказ от эмиграции, отказ от спасения. Я требовала от других только того, на что шла сама. В конце концов, когда изменяли силы, оставался выход Ильи Габая, который вместо невыносимого второго срока или невозможного дезертирства на Запад шагнул с десятого этажа. Я всегда презирала трусов. Воин не может уважать того, кто бежал от боя, бросив оружие и открыв фронт неприятелю. Я не была ни на одних проводах и никогда не буду, и каждому, кто попытается получить мое благословение на бегство от гибнущей России, обеспечено мое проклятие».
После разрыва с диссидентами она решила бороться своими методами. Борьба эта заключалась в том, что она (иногда в одиночку, иногда с парой соратников) разбрасывала антисоветские листовки по почтовым ящикам или выходила на митинги и пикеты.
Ее регулярно задерживали и также регулярно отпускали. Однажды, правда, в наказание на несколько месяцев отключили телефон. Постепенно до нее стало доходить, почему ее не везут в тюрьму и больше не отправляют в психушку:
«И здесь я стала понимать (из намеков, полунамеков гэбистов, сопоставления фактов), почему я все еще была жива. Когда Маленький Принц Сент-Экзюпери прилетает на одну планету, судья предлагает ему судить старую крысу и говорит: „Нужно время от времени приговаривать ее к смертной казни. Но потом каждый раз придется ее миловать. Надо беречь старую крысу, ведь она у нас одна“. Я была такой старой крысой!
Мои четкие тенденции к 70-й статье, идеи свержения власти, революции, изменения строя — все это было нужно V отделу КГБ. Как же защищать конституционный строй, если его никто не подрывает! Нельзя же вечно врать, что защита прав человека — это подрывная деятельность… Так вот почему я жива! Не потому, что я нужна была своему народу, а потому, что я нужна КГБ, для оправдания штатного расписания!»
После начала перестройки, когда уже стало можно, появился Демократический союз. Формально Новодворская была лишь одним из членов оргкомитета, однако в дальнейшем он почти всегда ассоциировался именно с ней. ДС позиционировал себя как первая в СССР оппозиционная партия. В действительности он состоял из кучки политических фриков и число активистов не превышало полутора тысяч по всей стране. Надо сказать, что ДС объединял людей со всевозможными политическими взглядами, которые были разбиты на ряд фракций, по образу польской «Солидарности». Были там и троцкисты, и коммунисты-демократы, и Евгения Дебрянская, жена ныне знаменитого Дугина, будущая соратница Маши Гессен и зачинательница ЛГБТ-движения, был там и Деревянкин — вечный оппозиционер и диссидент, ныне одновременно радикальный либерал и христианский имперец, был и будущий чеченский правозащитник и постоянный автор «Кавказцентра» Люзаков, радикальный анархист Романов, в прошлом году подорвавшийся на самодельной бомбе и ныне сидящий в СИЗО, был и Чуев, ныне состоящий в «Справедливой России» и начавший бороться с гомосексуализмом задолго до Милонова (предлагал целых четыре раза ввести уголовную ответственность). Малоизвестный факт, но свой путь в политике с ДС начал Владимир Жириновский. Его первое политическое выступление было именно на учредительном съезде ДС, и он некоторое время состоял в нем, пока не решил построить свою партию.
Надо сказать, что некоторое время Новодворская весьма хорошо относилась к Жириновскому и даже публиковалась в партийном издании «Сокол Жириновского», где написала пламенный текст, превозносивший карнавализм:
«Я про демократию хочу поговорить, про демократию, которой нет нигде, и, может быть, никогда не будет, и скорее всего, не надо, чтобы она была. Про демократию, которая никому не нужна, кроме поэтов, артистов, инсургентов и заклинателей змей, то есть прежде всего — российской интеллигенции.
Наша русская интеллигенция (кроме надутых индюков из почвеннического крыла) всегда была камикадзе, всегда сладострастно пилила сук, на котором все сидели, всегда жертвовала синицей в руках ради журавля в небе, всегда подрывала свои устои и сжигала за собой мосты, и не только за собой, но и под собой. Третий Рим пал из-за наших саперных интеллигентских работ. И не жалко, туда ему и дорога. Он слишком много о себе воображал и принимал себя слишком всерьез. Этот мыльный пузырь мы прокололи, и истекли кровью в смуте, и легли головой под трактор. А сейчас мы потрошим Четвертый, советский Рим, и шлепаются на мостовую красные знамена, имперские комплексы, ленинские памятники, и разбирается на кубики евразийский колосс, как при играх в детский конструктор. Очень хочется вытащить все реечки и детальки и сложить обратно в мировую коробку — пусть берет кто хочет наши тоталитарные вотчины. В старину нас, интеллигентов, называли ворами за вечный бунт. И воровали мы на Дону, на Яике, а то и в Москве. И грех не воровать, то есть не бунтовать, на Святой Руси.
СССР взорвался и загорелся, и пусть догорит ясным пламенем. Демократия и империя — две вещи несовместимые. Так же, как демократия и истеблишмент. Для меня нет демократии ни в Конгрессе, ни в Сенате, ни в супермаркете, а живет она на Бродвее, в бунте парижских студентов 1968 года, в хиппи, панках, рокерах, партиях геев и лесбиянок. Сексуальные меньшинства были всегда, но чтобы они политические движения оформили — это уже конец света.
Когда президенты будут ходить в джинсах, обедать в кабачках и бегать по киношкам — тогда я скажу про наш сук: можно перестать пилить. И мы перекуем наши пилы на орала. А пока наши когти остры. Не могу видеть тех надутых индюков в черных „Зилах“, которым нужен персональный самолет и которых приходится встречать с оркестром. К чертям Бушей, Миттеранов и Ельциных!
Итак, господа фундаменталисты и друзья народа, мы будем мочить любую власть, засыпая ее лозунгами, конфетти и полным нежеланием принимать ее всерьез и платить ей налоги. В ваш пруд мы обязательно будем бросать камни, пока все ваши лягушки не заквакают. Бродячие комедианты, каковыми являются все истинные демократы, хорошие товарищи и добрые, светлые люди. Они коронуют шутов и терпеть не могут королей. Конечно, если вы хотите крепко спать, вы должны нас уничтожить. А потом? Когда наедитесь, и напьетесь, и поимеете свой секс, и оденетесь и разденетесь — не станет ли вам скучно? В наших руках и искусство, и пресса, и тайны бытия. Мы без вас можем, а вот вы без нас — никак. Так что включайтесь в карнавал. Гуляем от рубля и выше!»
Даже и не верится, что такой текст написали не блоггеры нулевых, а Новодворская начала 90-х. Еще забавнее, что некоторое время Новодворская состояла в клубе «Постперестройка» Марии Дэви Христоса-Кургиняна. Сама она говорила впоследствии, что идеи клуба не разделяла, а ходила туда посмотреть спектакли.
В 90-е годы Новодворская стала едва ли не самым известным оппозиционером страны. Ее с удовольствием приглашали на ТВ: сочетание запредельных заявлений с соответствующей внешностью весьма забавляло посткашпировское сознание людей. К ней довольно быстро привыкли и посмеивались над чудаковатой бабой Лерой без особой злобы. Вроде: «Это кто такую чушь несет? Ааа, баба Лера, ну это ладно, ей можно». Многие даже шутили, что она является тайным агентом спецслужб по дискредитации либералов. Хотя коммунисты, кажется, обижались на нее всерьез.
Взгляды у нее были весьма специфические, несмотря на то, что она традиционно считалась либералом и демократом, ее идеология была странной смесью из ницшеанства, либертарианства, социал-дарвинизма, радикального индивидуализма и меритократии. В 90-е она писала:
«Я лично никогда не тешила себя такой погремушкой. Я взрослый человек. Я всегда знала, что приличные люди должны иметь права, а неприличные (вроде Крючкова, Хомейни или Ким Ир Сена) — не должны. Право — понятие элитарное. Так что или ты тварь дрожащая, или ты право имеешь. Одно из двух.
Вон в Алжире мусульманские фанатики законно пришли к власти. Бывают такие задушевные минуты у избирателей, когда хочется отрастить хвост и влезть обратно на дерево. Имеют они на это право? Боюсь, что нет. Право на хвост в Алжире было оспорено с военных позиций армией, оказавшейся почему-то более европеизированной, чем гражданская часть страны. Какой скандал! Военный переворот! Нарушение всех демократических норм! Однако я холодна, как кока-кола из „Макдональдса“, и на митинги протеста меня не приглашайте. Потому что мне начхать на права мусульманских фанатиков. Невзоров, умница, первый додумался до корня проблемы. Есть „наши“ — и есть „не наши“. И каждый по части прав человека стоит за своих. Большего и требовать нельзя.
Почему это в Америке индейцы не заявляют о своем суверенитете? Видно, в свое время белые поселенцы над ними хорошо поработали. А мы, наверное, в XVII-XVIII веках что-то со своими „ныне дикими тунгусами“ не доделали. И если я отдам жизнь за свободу Балтии, Украины, Грузии, то когда какая-нибудь цивилизованная страна вздумает завоевывать Узбекистан, Таджикистан, Туркменистан, где установились тоталитарно-феодальные режимы, я ее благословлю на дорогу. Жаль, что Россия не может считаться цивилизованной страной. Трем вышеупомянутым государствам на роду написано быть колониями, ибо они не воспользовались во благо дарованной им свободой. Хорошо бы, Англия ими поживилась… Это спасло бы местную западническую элиту от полного истребления.
Апартеид — нормальная вещь. ЮАР еще увидит, какой строй будет установлен коренным большинством, развлекающимся поджогами, убийствами, насилием. Мало не покажется… Гражданские права существуют для людей просвещенных, сытых, благовоспитанных и уравновешенных».
Ну и конечно, Новодворская была самой радикальной антикоммунисткой в России. Хуже коммунизма для нее не было ничего. По ее мнению, Путин — плохой и гадкий чекист, но, несмотря на это, при нем гораздо лучше, чем было бы при любом коммунисте.
В 1993 году Новодворская всячески приветствовала решение Ельцина разогнать парламент. И, несмотря на то, что потом она к нему охладела, в 1996 году она все равно призывала голосовать за него, чтобы не позволить Зюганову победить. Явлинского она считала чрезмерно левым и даже откровенного демшизика Илларионова не особо уважала за то, что он участвовал в Маршах несогласных вместе с коммунистами, а также работал на Путина.
Что касается царской России, то она, как ни странно, особой ненависти к ней не питала, как это можно было бы подумать. Декабристов и народовольцев она считала большевиками, а к Столыпину относилась с большим почтением. Отвечая на вопрос, что было бы, если бы в России не случилось февральской и октябрьской революций, она сказала:
«Если бы Россия развивалась без Октября, да заодно и без Февраля, потому что одно с другим очень сильно взаимосвязано, то, я думаю, что сегодня Россия была бы конституционной монархией, типа Бельгии или типа Великобритании, но, конечно, с более низким уровнем развития, однако она была бы страной зажиточной, никак не беднее Испании. Соблюдались бы все права человека, была бы четкая конституция, мы были бы частью Европы. Учитывая богатство России, мы бы не нуждались. К этому шло. Но это развитие было очень жестко прервано Февралем и тем более Октябрем».
В книге «Мой Карфаген обязан быть разрушен» глава о предреволюционной России называется «Через чистилище демократии — в ад диктатуры», в ней она высказывает отнюдь не демшизовый взгляд на события тех лет:
«Парламент служил детонатором взрывному устройству, но после Столыпина никто уже не знал, что с этим делать. Политические партии были крайне слабыми. Они были безответственными, потому что никто из них не привык отвечать за страну. Худо-бедно за страну отвечала монархия, неповоротливая, косная, традиционалистская, но все-таки менее безответственная, чем эти политические партии. У нас кадеты, наиболее разумный элемент общества, дошли до Выборгского Манифеста очень скоро, буквально за полгода. А что такое Выборгский Манифест? Не платить налогов, то есть не давать податей, и не давать рекрутов. Это был откровенный вызов государству.
Самое занятное, что этот антинародный царский режим не в состоянии был справиться со страной именно в силу того, что он был слишком народным. Между прочим, Николай Второй был народником, примерно таким же, как те, которые когда-то пошли в народ. Он не был социалистом, но он настолько высоко ставил божественное право народа, что ему не могло прийти в голову к чему-то этот народ принудить даже для его блага. Воля народа, любовь народа, понимание народа, уважение народа, то есть все это гипертрофированное уважение к народу погубило не только монархию, но и всю страну. Если бы они меньше уважали народ, они, возможно, его бы спасли. Но они любили народ до такой степени, что погубили и народ, и себя.
Здесь начинается, может быть, самый интересный период истории России — период дискредитации демократических идей. И период заболевания демократическими идеями, когда демократические идеи становятся СПИДом, полностью уничтожающим иммунитет против воли к смерти. И когда демократия становится причиной конца света.
Никогда не повторяйте ту пошлость, что русская интеллигенция не ведала, что творила, не знала, на что она шла. Она все прекрасно знала. Она была очень хорошо образована. Она была эстетически одарена. Она тонко чувствовала. Она прекрасно знала, куда она идет и куда она тащит страну. Она полюбила бездну, она слушала голоса бездны. Она хотела низвергнуться в бездну. Ей было интересно. Она была заражена эстетической заразой в прямом и переносном смысле этого слова. Это была даже не корь, это была чума. Чума любопытства, чума пустозвонства, чума чистого эскапизма, эстетизма, экспрессионизма, символизма. Они сделали Россию строчкой и персонажем своего стихотворения и очень легко пожертвовали завтрашним днем этого персонажа. Они просто утопили Россию, как котенка. Они сделали это сознательно. Они бросились в бездну, прижимая к груди Россию.
Это даже не беда русской интеллигенции. Это преступление русской интеллигенции. Керенский был левым демагогом, очень похожим на Григория Явлинского. Таким же подкованным, таким же речистым, таким же способным и честолюбивым — и таким же абсолютно безответственным. Григорий Явлинский — это, в какой-то степени, последователь, эпигон и новое воплощение знаменитого Керенского в ситуации конца XX века, только пока не все от него зависит (то есть практически ничего от него еще не зависит). А вот от Керенского зависело многое. Он мог одним движением, совершенно неощутимым, незаметным движением руки повернуть руль и вправо, и влево. Он направил страну на рифы. Он тоже сделал это совершенно сознательно. У них была возможность спастись. Они ею не воспользовались. У них был Корнилов. Они могли довериться Корнилову, призвать его в Петроград, дать ему подавить охлократический бунт.
После того, как они загубили Россию своей бездарностью, своей трусостью, своим пустословием и своей болтовней, они все прекрасно пристроились в эмиграции, написали кучу мемуаров, наговорили там несколько десятков кассет, дожили до глубокой старости и похоронены кто на Сент-Женевьев-де-Буа, кто на других уютных кладбищах».
Про СССР она писала следующее:
«Собственно с 1917-го года начинается история российского позора. С 1917-го года начинается 80-летняя история поражения. И ни одной победы! Начинается история совка. Возникновение совка, зрелость совка, развитая зрелость совка, перестройка совка, модернизация совка, демократическая революция совка. Отдельно попадающиеся мутанты, обладающие всеми человеческими качествами, не могут изменить ситуацию, они только подчеркивают ее трагизм. Собственно советский человек, как некая новая генетическая общность, возникает к концу 20-х годов, и тогда уже все о’кей. Уже можно спокойно выселять 30 миллионов крестьян, никто никому не поможет. Даже себе никто не поможет, не то что другим.
Уже ничего нельзя сделать. Со страной можно сотворить все что угодно, но сама она ничего не может изменить. Начинается история, которую можно было бы назвать анекдотической, если бы через эти анекдоты не текли такие потоки крови. Начинается Советская власть. Начинается то, с чем никогда не может быть согласия, с чем никогда не может быть примирения. Даже если пройдут миллионы лет, и высохнут реки, и погаснет Солнце, и осыплются с неба звезды, все равно с этим никогда нельзя будет согласиться, и это никогда нельзя будет простить ни себе, ни другим».
Надо сказать, что по книгам Новодворской совершенно нельзя предположить, что их писал тот же человек, что и многочисленные пламенные манифесты в СМИ. В публицистике Новодворская за несколько лет до появления интернета предвосхищала собой появление типа «сетевого сумасшедшего», типа Миши Вербицкого, который в своем блоге уже десятилетие источает тонны ругани, ненависти и проклятий в адрес вообще всех, а в реальной жизни весьма скромный и вежливый человек.
К тому же Новодворская одной из первых освоила приемы троллинга, когда о них еще никто не догадывался. По этой причине ее охотно звали на ТВ и радио, она каждый раз могла сказать что-нибудь возмутительное и зажигательное.
Благодаря этому она и стала самым узнаваемым оппозиционером страны, несмотря на то, что никакой политической деятельности она практически не вела, а число ее соратников исчислялось несколькими десятками. Хотя однажды она предпринимала попытку баллотироваться в Госдуму, но у нее ничего не вышло и она какое-то время работала помощником депутата Борового.
Весьма интересен тот факт, что при Ельцине в отношении ее два раза возбуждали уголовные дела, а при Путине даже попыток не было. Путин даже выразил соболезнования ее близким. Почему же к ней в путинское время было такое особое отношение? Ведь свой радикализм она не смягчала. Вряд ли она действительно была агентом КГБ/ФСБ. Просто она была безобидной чудаковатой дамой, несмотря на весь свой радикализм, она не обладала никаким серьезным влиянием, а была вечной оппозиционеркой, намертво раздавленной призраком коммунизма еще в 1969. С тех пор борьба с этой идеологией превратилась для нее в идею фикс, а сама эта борьба напоминала действия не то Дон Кихота, не то персонажей комедии «Четыре льва».
Вместе с тем нельзя не признать, что даже вся эта картонная и игрушечная борьба с режимом действительно происходила во времена, когда за это можно было уехать не на три часа в ОВД, а на 7 лет в Сибирь. К тому же Новодворская была нетипичным диссидентом и нетипичным оппозиционером. Связей с заграницей не имела, уезжать отказывалась даже в те времена, когда разрешение на выезд воспринималось большинством как главная удача всей жизни, правозащитных грантов не получала и даже яндекс-кошельков на протестные мероприятия не открывала. Взглядов и убеждений она не меняла и в последовательности, а также в наличии принципов ей отказать нельзя. Возможно, поэтому к ней и было особое отношение на фоне остальных представителей схожих политических течений.
