Корабль терпит крушение, и джентльмен попадает на необитаемый остров. Через несколько лет его находят, поднимают на борт, а попутно интересуются:
— А что это у вас за три хижины рядом с домом?
— Первая — это клуб, куда я хожу. Вторая — клуб, который я игнорирую. А третья — клуб, куда меня не пускают.
Бум повсеместного учреждения клубов читателей «Спутника и Погрома» делает актуальным разговор о том, чем является клуб и как обращаться с этой редкой сущностью. На данный момент виртуальные клубы открыты в 23 городах России и за рубежом, а кое-где прошли очные встречи. Но, вопреки распространённому мнению, создать настоящий клуб куда сложнее, чем, скажем, фирму. Успешных примеров из числа последних история знает в тысячу раз больше, чем примечательных клубов.
Интуитивно клубную природу понимают довольно точно: во-первых, это не работа, а во-вторых, здесь люди собираются по интересам. Но именно поэтому клубы крайне неустойчивы и малопонятны самим участникам, однажды встающим перед вопросом: если мы собираемся не для общей деятельности (читай: работы), то для чего вообще? К тому же, в силу отсутствия в культуре адекватных представлений и наличия развитой одноимённости, клубами называют и считают что угодно: от ночных заведений до кружков юных техников. Думается, что разработанность клубной проблематики находится где-то на уровне естествознания XVI века. И пока, вместо клубной теории, всё что создало человечество — это теорию клубов, не имеющую к клубам отношения.
Достаточно оценить детский язык англоязычной Википедии по данному вопросу:
«Как только люди стали проживать совместно в больших группах, у индивидов, имеющих общие интересы, возникла потребность в объединении, несмотря на отсутствие родственных связей».
Такая наивная археопсихология достоверно не описывает даже процесс развития современного ребёнка, повторяющего, по идее, историю человечества, не говоря уж о людях не то что другой эпохи, а другого хозяйственно-исторического уклада. Отсюда неудивительно, что и дальнейшее повествование о зарождении современных клубов из первых кофейных домов XVII века Calves Head Club, Green Ribbon Club, the Restoration всё больше похоже на английскую сказку. Очарование этой легенды развеивают свидетельства современников прошлых времён, проясняющие, почему клубы получили своё название всё же не от кофехаусов, и зовутся поэтому не «кафе», а от дубинки — таково первое, прямое и, между прочим, современное значение слова club.
Английские кофехаусы — якобы первые клубы.
Виктор Гюго в романе «Человек, который смеётся» рисует сермяжную историю английского клубного движения:
На смену республиканским клубам явились клубы монархические.
Там развлекались вполне благопристойно: например, члены «Клуба озорников» хватали на улице какую-нибудь проходившую мимо мещанку, по возможности не старую и не безобразную, силой затаскивали ее в клуб и заставляли ходить на руках, вверх ногами, причем падавшие на голову юбки закрывали ей лицо. Если она упрямилась, ее слегка подстегивали хлыстом по тем частям тела, которых больше не скрывала одежда. Сама виновата, изволь слушаться. Подвизавшиеся в этом своеобразном манеже назывались «прыгунами».
Был клуб «Жарких молний», который назывался также «Клубом веселых танцев». Там заставляли негров и белых женщин исполнять танцы перуанских пикантов и тимтиримбасов, в частности «мозамалу» (дурная девушка) — пляску, завершающуюся тем, что танцовщица садится на кучу отрубей и, подымаясь, оставляет на ней отпечаток неудобоназываемой части тела. Там же ставили в лицах картину, о которой говорит стих Лукреция: Tunc Venus in sylvis jungebat corpora amantum [Там Венера в лесах соединяла в объятиях любовников].
Был «Клуб адского пламени», в котором занимались богохульством. Члены его соперничали друг с другом в кощунстве. Ад доставался в награду тому, кто превосходил в этом отношении всех остальных.
Был «Клуб ударов головы», названный так потому, что там наносили людям удары головой. Подыскивали какого-нибудь грузчика с широкой грудью и глупым лицом. Предлагали ему, а иногда и насильно заставляли его согласиться выпить кружку портера с тем, что его четыре раза ударят в грудь головой. Потом составлялись пари. Один валлиец, по имени Гоганджерд, здоровенный малый, после третьего удара испустил дух. Дело оказалось довольно серьезным. Началось расследование, и комиссия установила: «Умер от разрыва сердца вследствие злоупотребления спиртными напитками». Гоганджерд действительно выпил кружку портера.
Был еще «Фен-клуб». Fun, как и cant или как humour, — термин почти непереводимый. По отношению к шутке fun то же, что перец по отношению к соли. Пробраться к кому-нибудь в дом, разбить дорогое зеркало, изрезать фамильные портреты, отравить собаку, посадить к птицам кошку, все это — fun. Распустить слух о чьей-нибудь смерти, заставив родственников мнимого покойника облечься в траур, — это тоже fun. Тот, кто прорезал в картине Гольбейна в Гемптон-Корте большую четырехугольную дыру, тоже устроил fun.
Самым замечательным fun было бы отбить руку у Венеры Милосской. При Иакове II один молодой лорд миллионер заставил хохотать весь Лондон: он ночью поджег для забавы чью-то лачугу; его объявили королем fun. Несчастные обитатели лачуги спаслись в одном белье, лишившись всего своего убогого скарба. Ночью, когда обыватели спали, члены «Фен-клуба», все представители высшей аристократии, бродили по Лондону, срывали с петель ставни, перерезали пожарные кишки, вышибали дно у бочек с водой, снимали вывески, топтали огороды, тушили уличные фонари, перепиливали столбы, подпиравшие ветхие стены домов, разбивали оконные стекла, в особенности в бедных кварталах. Так поступали с бедняками богачи. Жаловаться на них было невозможно. Впрочем, все это считалось шутками. Подобные нравы и до сих пор еще не совсем вывелись. В разных частях Англии или английских владений, например на острове Гернсей, от времени до времени на ваш дом ночью происходит небольшое нападение: у вас ломают забор, срывают молоток у двери и т. д. Если бы это проделывали бедняки, их сослали бы на каторгу, но этим занимается золотая молодежь.
Вот как мило развлекались в начале восемнадцатого столетия богатые лондонские повесы.
Дмитрий Галковский, обративший внимание автора этих строк на процитированное выше произведение, убедительно связывает английское футбольное хулиганство (да и hooliganism вообще) с самой природой английских клубов, в которые и объединены фанаты. Бить, крушить и унижать — неувядающий девиз неформальных объединений туманного Альбиона во все времена.
Английские фанаты первой половины ХХ века. Какие одухотворённые лица…
Можно заподозрить в приведённых примерах инсинуации англофобов, но вот картина Джозефа Хаймора 1730 года, где изображён типичный джентльменский клуб.
A Club of Gentlemen by Joseph Highmore c. 1730
На первый взгляд, достопочтенные джентльмены в париках мило беседуют о высоком. Но стоит присмотреться, и взору откроется упавший стул, опрокинутые бокалы, брошенная на пол трубка, завалившийся без сознания господин. В статье о «Словаре пьянства», изданном Бенджамином Франклином в 1737 году, поясняется, что крылатое выражение «round of drinks», означающее количество алкоголя, подаваемого на всю компанию за раз, происходит от традиции рассаживаться вокруг стола друг напротив друга. Для чего, предположить несложно — чтобы состязаться в пьянке.
Другие иллюстрации наглядно демонстрируют, откуда берёт своё начало легенда о «рыцарях круглого стола короля Артура»:
И если верить статье из «Татлера», с тех пор не изменилось ничего: оргии, насилие и дебош остаются ключевым сюжетом элитных клубов для сливок англосаксонских обществ.
Но если дела обстоят так приземлённо, отчего клубное движение сохраняет свой возвышенный ореол? Думается, вполне заслуженно, если учесть, какую гигантскую роль клуб играет в жизни и деятельности человечества. Но для понимания этой роли необходимо обращаться не к описательной истории джентльменских клубов inselaffe — «островных обезьян», как их ласково зовут немцы, а к анализу сути клубности как таковой.
Для подобного осмысления путей не так много, первый — обратиться к идее человеческой общности. К примеру, Британская энциклопедия 1911 года трактует историю клубов весьма произвольно, сгребая в одну кучу и древнегреческие объединения, и древнеримские коллегии, и религиозные организации. За всеми примерами просматривается представление, что клуб являет собой альтернативу жёстким социальным структурам, являясь более свободной и непринуждённой формой общности.
Такой подход отчасти верен, но неполон и поверхностен. Согласно ему, клубы являются лишь более гибкой и мягкой разновидностью социальных структур, то есть отличаются от последних степенью, а не сущностью.
Этот принцип пригоден для проведения самых грубых различий, но не более того. Используя его, невозможно понять, на какой стадии заканчивается клуб и начинается, скажем, некоммерческая организация с чётким распределением обязанностей членов.
Второй подход — ухватиться за само слово «клуб», доверившись языку, который не обманет, и постараться найти общее у всех носителей этого названия. Попадание впросак происходит на первом же шаге. Скажем, байкерский клуб «Ночные волки» представляет собой вовсе не клуб, а жёстко структурированную иерархическую организацию, где работают десятки и подрабатывают сотни людей. Языковые клубы работают по типовому регламенту и служат вполне прозаичным образовательным целям, выйти за рамки которых участники не могут. Ночной клуб является местом работы для персонала, а для посетителей выступает обезличенной площадкой ночной жизни.
Иными словами, во всех перечисленных случаях название может скрывать за собой вовсе не клубное, а если быть точнее, околоклубное содержание, и в этом отношении характеризует место, а не сущность клубных явлений: внешне они отстоят от трудовых структур, но внутри могут их полностью воспроизводить.
В обоих подходах осмысление клубности ведётся через разглядывание уже сложившихся социальных единиц: их истории, структуры, свойств. Рассуждение о природе клубов на основе такого материала может быть частично правдоподобным, как были частично правдоподобны доменделеевские системы химических элементов, закрученные в спирали де Шанкуртуа и октавы Ньюлендса. Но подлинную систему элементов удалось создать, только проникнув в сущность явления, что и сделал Менделеев, сформулировав периодический закон, который нельзя ни увидеть, ни понюхать, а только лишь помыслить, и помысленный, он делает более зримыми и ясными наблюдаемые в натуре химические процессы. Такого периодического закона для клубных явлений не создано по сей день.
Вместе с тем впервые осмысление клубности на отчётливом языке категориального мышления сделано в России во второй половине ХХ века. В конце 1980-х философ Георгий Щедровицкий в цикле лекций «Организация. Руководство. Управление» задал противоположение клуба и организации по сути, а не по форме. Для этого он ввёл представление о воспроизводстве и развитии, где наиболее адекватному воплощению первого служит жёсткая производственная структура, а воплощению второго — собрание свободных личностей:
Теперь необходимо различить два важных понятия: производство и клуб. Клуб не в том смысле, что это место, где танцуют, поют и пьют, а более широко. Включая, например, якобинский клуб. В клубе, по сути дела, развертывается и политика…
Собрание, причем собрание — это очень важно — людей как таковых. Чем отличается клуб от производства? Тем, что в производстве есть совокупность формальных мест, формальных структур. В армии это фиксируется в виде званий и погон. И кроме того там есть другая формальная структура — должностей. Там двойная формальная номенклатура. А в клубе человек выступает не как носитель какого-то места, а просто как человек. Другое дело — получается такое или нет и где это получается, а где нет.
Таким образом, одни и те же люди выступают как разные общественные единицы в зависимости от того, вступают они в производственные (и в этом смысле воспроизводственные) или клубные отношения: метафора первых — «винтик», метафора вторых — личность.
И теперь я обязан быть дисциплинированным. Кончилось мое рабочее время, выскочил я из этого места после звонка — я свободен. Осознанная необходимость действует всюду — и в клубе, и на производстве. Но на производстве я должен быть «винтиком», а в клубе в принципе обязан быть смелым, красивым и вообще личностью по всем параметрам.
…в трудовых организациях человек выступает как индивид, и он там всегда может быть только «винтиком» деловой машины. Все разговоры о том, что человек — это звучит гордо, с большой буквы, все, что пишут поэты, не про это. На производстве я должен из себя делать «винтик» и быть предельно дисциплинированным, и работать так, чтобы «крутить» это место соответственно интересам организации и ее целям. И я здесь не могу выступать как личность. А в клубной сфере…
Кончилось рабочее время, отзвенел звонок — я пошел на улицу Горького, ищу красивую девушку, и здесь уже никого не интересует, начальник ли я управления или главный инженер или вообще младший научный сотрудник. Важно, чтобы я умел вести себя, умел «обаять»…
Наличие подобного клубного пространства жизненно важно и именно с его отсутствием Щедровицкий связал провал замысла новосибирского Академгородка:
Кстати, из-за этого погиб Академгородок в Новосибирске, погиб в прямом смысле этого слова.
Думали, что это будет новый мощный центр науки, что туда поедет талантливая молодежь, привнесет новые отношения и т. д. и т. п. Решалась дилемма, где создавать Академгородок: прямо в Новосибирске (в большом — в близкой перспективе — городе с его сложной жизнью) или в деревне. И выбрали деревню, тем самым предопределив гибель этого образования.
Люди туда бросились, захватили должности, места, получили академиков, членкоров и т. д. и установили там жесточайшую иерархию. Академик и членкор — целый дом; доктор — коттедж, поделенный пополам; кандидат — трехкомнатная квартира; сотрудник без степени — коммунальная с подселением. До сих пор это жестко соблюдается…
Вот представьте себе: я младший научный сотрудник, я захожу в кафе, радуюсь, что мало народу и что меня быстро обслужат. А за мной вваливается компания из нескольких человек: директор Института математики академик Соболев, известные профессора такой-то и такой-то… И что делает официантка? Естественно, что она идет к ним, а я сижу нервничаю. В это время входит вторая компания, из Института ядерных исследований. Они продолжают обсуждать какой-то вопрос, столы сдвинули… Это все реально происходило…
Было специальное социологическое исследование: почему молодежь оттуда побежала? Ответ был один: нет разницы между производством и клубом. Оказывается, что для нормальной жизни человеку обязательно нужны эти границы, чтобы клуб для него обязательно выступал как сфера компенсации. Вот я младший научный сотрудник. Но прозвенел звонок — я скинул халатик, рванул к себе, мы собрались в Сокольниках или пошли в кафе «Прага», выпили пива, играем на гитаре, песни поем, — и я первый парень на деревне… Если же это все происходит в маленькой деревне, где все всех знают и вся система должностей и рангов «опрокидывается» в клуб, то жизнь становится невыносимой, потому что оказывается, что есть люди первого сорта, второго, третьего и т. д. И куда бы ты ни пошел — если ты четвертого сорта, то так оно и будет. И нет просвета. Поэтому Академгородок умирает.
Но главное следствие из теории Щедровицкого выводится дальше. Понятно, что клуб и производство представляют собой два разных социальных пространства, понятно, что человек выступает в этих пространствах в двух ипостасях — «винтика» и личности. Но всё это не имело бы философской мощности, если бы не возможность видеть, как силы клуба и производства пронизывают насквозь одни и те же социальные организованности.
Если бы люди были всегда хорошо разделенными пополам и выступали бы на работе «винтиками», а после работы — личностями, все было бы очень просто, и мы бы не рисовали неформальные структуры на производстве, но реально происходит так, что клуб накладывается на производство…
Какой-то цех взял на себя повышенные обязательства и должен их выполнять. Но он получает полупродукт от какого-то другого цеха. И вот начальник первого цеха идет к начальнику второго, может быть, с бутылкой, может быть, просто так, и говорит: «Иван Иванович, мы взяли обязательство, и я тебя очень прошу, организуй работу так, чтобы все было вовремя. Ты знаешь: за мной не пропадет». Тот говорит: «Ладно». И вот возникает это межличностное, клубное отношение, с помощью которого они обеспечивают непрерывность и ритмичность производственного процесса. А если бы он пошел как «винтик» и стал бы говорить, что, мол, вы нам обязаны поставлять то-то и то-то в такие-то сроки и т. д., то у того же Ивана Ивановича могла бы возникнуть мысль: а ну-ка, милый, дай-ка я тебя подсижу. Возникло бы, соответственно, другое клубное отношение. Здесь важно, что человек выступает все время в этих двух ипостасях, двух планах существования — как носитель места и как его наполнение. Как индивид-место и как индивид-личность.
Последнее утверждение требует пояснения, поскольку категория места и наполнения отсылает ко второму понятию системы, разработанному Московским методологическим кружком, лидером которого был Щедровицкий. Задача эта выходит за рамки очерка, но интуитивно мысль понятна всякому: организация состоит из структуры мест — «кресел» — связанных между собой регламентированными отношениями, в то время как человеческое наполнение этих кресел варьируется: в одной и той же должности один начальник — деловой Штольц, другой — держиморда Собакевич, третий — сентиментальный Лопахин. А когда эти наполнения кресел вступают между собой в отношения поверх регламентов, а порой и в нарушение их, мы говорим о клубных сношениях на производстве.
И выясняется, что без подобной клубной прошивки не жизнеспособна ни одна организация.
Почему так? Потому что эти организации не имеют саморазвития… Они не могут развиваться. Их могут развивать только люди. Если они, эти организации, окостеневают, то очень скоро заходят в тупик, становятся неадекватными ситуации. Люди должны выйти из них и начать их перестраивать. Поэтому самое главное, определяющее пути развития — это область групповых отношений. А организации — промышленные, производственные — имеют только одну цель: обеспечить наилучшую организацию производства. Но не жизни. И поэтому я теперь задаю вопрос: что главнее — жизнь или производство?
Последний вопрос хочется переадресовать участникам и учредителями клубов читателей «Спутника и Погрома».
Но для начала — резюмировать основные тезисы:
1. Клубы и организации являются двумя основными и противоположным формами социальности.
2. Клубы служат процессам развития, организации—процессам воспроизводства (производства).
3. В клубе индивид выступает как личность, в организации—как «винтик».
4. Клубные и производственные отношения пронизывают как отдельных людей, так и реальные клубы и организации. В организациях клубные отношения являются вспомогательными, но жизненно необходимыми.
5. Философские категории воспроизводства и развития являются ключевыми для понимания клубных процессов.
Нетрудно заметить, что наибольшей наглядностью обладают примеры из мира производства и организаций, в то время как представить или помыслить клуб не при производстве, а сам по себе, оказывается довольно сложно. Данное обстоятельство объясняется весьма просто. Культура функционирования в системе социальных мест прививается с младых ногтей. «Хорошие мальчики ходят на горшок», «Учится на одни пятёрки», «Ты должен слушаться старших», «Без сдачи сессии вы будете отчислены», «Любящие мужья дарят жёнам подарки», «В этом месяце перевыполнил план». Речь во всех случаях идёт не о конкретной личности, а о всевозможных местах (хороший ребёнок, ученик, муж, сотрудник фирмы) во всевозможных социальных структурах (семья, учебное заведение, организация). Естественно, что в норме мы также привыкаем видеть не личность, а её место. И по отчётам с клубов читателей S&P это прекрасно видно: кто вы и чем занимаетесь (читай: каково ваше место) — стартовый вопрос таких встреч.
Естественна и тенденция сваливания клубов в организационно-производственные смыслы: где-то уже обсуждается «русский Мондрагон», где-то планируют культурно-просветительские проекты. Само по себе это ни хорошо, ни плохо. К примеру, издание «Спутник и Погром» — типичная производственная организация, иначе выдавать 200+ публикаций в месяц, оформленных 200+ дизайнерскими решениями было бы невозможно. Но S&P и не зовёт себя клубом.
В то же время делать организацию, думая, что делаешь клуб, — непозволительная роскошь. В условиях, когда у русских нет союзников ни в лице собственной власти, ни в лице остального мира (симпатии к русским — вопрос отдельный), прегрешение против истины обходится слишком дорого. Вместе с тем у русских есть все основания действовать предельно точно и умно. Ведь неслучайно провидению оказалось угодно создать лучшую на сегодня клубную теорию отчего-то именно на русском языке.
В отличие от хорошо изучавшихся в течение всего ХХ века производственных организаций, в осмыслении клубных явлений загадок у человечества на несколько порядков больше. К примеру, что делать после того, как отыграло чувство «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались»? Как быть, если инициатива выдвигает один, другой, третий проект совместной деятельности? Каким образом выстраивать клубный процесс, направленный на встречу с чужой и собственной личностью? В каких формах осуществляется развитие?
Поскольку автор разделяет ценности клубного движения, то с удовольствием продолжит диалог в комментариях к этому очерку.
