Итак, наконец свершилось то, о чем мы так долго говорили, спорили, за что болели душой — и что временами начинало уже вызывать серьезные сомнения. Комитет «25 января» выступил с декларацией, которая радикально переформатирует его из довольно аморфного объединения «за все хорошее и против всего плохого» в правое движение совершенно нового для России формата (по крайней мере, потенциально). Насколько этот формат сумеет воплотиться в жизнь, зависит, по большому счету, от нас — от массы рядовых националистов, на поддержку которых движение и рассчитано. Только не надо думать, что «главное дело сделано», что дальше — «дело техники», которым должны заниматься какие-то «профессионалы». На самом деле, главное вот как раз только теперь и может начаться — причем именно «может», а не «обязательно начнется». Да, достигнута важная, «переломная» точка — но дальше развитие может пойти совсем разными путями. Сколько их уже было, таких «общенациональных движений», подававших большие надежды при создании. У стрелковцев есть огромный потенциал — собственно, у Общерусского национального движения изначально, на стартовом уровне, уже есть многие из тех вещей, которых так не хватало предыдущим попыткам — например, авторитетный и харизматичный лидер, чья известность и узнаваемость не ограничена рамками националистической среды. Это дорогого стоит, но даже такую фору все равно надо суметь использовать.
Вообще чтобы понять настоящее значение происходящего, надо взглянуть на него со стороны, не глазами националиста. Очень показательна реакция представителей других политических направлений. Не берем традиционный истошный вопль «Гитлер! Гитлер!» (лично я устал объяснять людям, что Гитлер умер в 1945-м, и что в современном мире изображать нациста — это примерно то же самое, что отыгрывать эльфа или орка, забава для субкультурных подростков). Но помимо вечного вопля есть и нечто совершенно новое — удивление, разрыв шаблона, даже некоторый ступор. Лучше всего это заметно по реакции Навального: «Вот те на, мы-то думали, что люди, которые за крымнаш и империю, будут до последнего топить за Путина, а вот поди ж ты: они ему в поддержке отказывают и про демократию и права человека пишут так, что подписаться под этим можно!» Вывод из этого, правда, делается хоть и верный, но довольно близорукий: «Режиму точно конец, если даже эти люди против». Здесь упущен важный момент: хотя новое движение и против Путина, основная его мишень — не Путин, а как раз-таки господа либералы. Программа либералов делится, условно говоря, на две части — бесспорную и невменяемую, причем если убрать первую (вот те самые речи про демократию, борьбу с коррупцией, защиту прав и прочие правильные вещи, с которыми нормальный человек сегодня вряд ли будет спорить), то, что останется (заукраинство, многонациональность и неумеренное бездумное западничество), вряд ли привлечет и половину нынешнего оппозиционного электората. Люди закрывают глаза на чудачества либералов, потому что в перерывах между этими фокусами те говорят, в принципе, кое-какие правильные вещи — которые кроме них в России долгое время не говорил никто. На безрыбье, как известно… Но вот теперь те же самые правильные и бесспорные вещи говорят и совсем другие люди, к чудачествам совершенно не склонные. Монополия нарушена.
Российскую политику очень долго определял принцип безальтернативности, причем он действовал внутри каждого из двух основных лагерей. Если ты за стабильность и сильную державу — тебе к Путину. Да, придется мириться с засильем многонационалов, архаичной экономикой, дикой коррупцией и произволом власти — но тут без вариантов, потому что никто кроме Путина не предложит тебе стабильности и сильной державы. А если ты хочешь свободы, демократических выборов, борьбы с коррупцией и защиты твоих прав — то тебе, извини, к Немцову, Касьянову, Каспарову и прочей вечно грызущейся между собой, но при этом идеологически абсолютно монолитной братии. Придётся мириться с не менее праздничными вещами, но и тут без вариантов. Что так, что так — надо терпеть, а что делать? Единственная попытка (половинчатая и неуклюжая) создать какую-то альтернативу (Навальный в ходе зимних протестов 2011–2012 года) завершилась ничем — никакой самостоятельной альтернативы не получилось, Навального без остатка засосало в трясину либеральной политики. И вот теперь вдруг как гром среди ясного неба появляется в готовом виде как раз такая альтернатива. Причем работающая в обе стороны. Хочешь державу и национальный интерес, но при этом не хочешь, чтобы об тебя вытирали сапожищи? Хочешь демократию, но при этом не хочешь скакать с флагом враждебного государства, которое убивает русских? И в том, и в другом случае тебе теперь есть куда пойти. Это очень сильный ход, который в перспективе способен изменить весь расклад сил на российском политическом поле.
Не менее любопытной (и не менее показательной) оказалась реакция «изнутри». Не все элементы, входившие изначально в Комитет «25 января», оказались рады столь решительному шагу. В принципе, ничего такого уж неожиданного в этом не было. Наследственная болезнь всей нелиберальной оппозиции в постсоветской России — это превратно понимаемая коалиционность. Вот именно это постоянное желание обязательно «объединить всех», превратить политическое движение в «свободную дискуссионную площадку для людей разных взглядов» (серьезно, я несколько раз встречал такие пожелания в адрес К25, дословно) и похоронило бессчетное множество казавшихся такими перспективными начинаний. Потому что — давайте назовем вещи своими именами — политика есть борьба за власть, и ничего более. Политическое движение должно бороться за власть, а не мирить и успокаивать ссорящихся ораторов. Все принципиальные идеологические споры должны завершиться к моменту вступления в это движение. Иначе сразу назовите его дискуссионным клубом, и успокойтесь на этом — бороться за власть будут другие люди. Или даже те же самые, но не в рамках вашей организации.
Все-таки, что ни говори, а демократическое начало в русском человеке сидит очень глубоко — предоставленный сам себе, любое политическое начинание он норовит превратить в народное вече. Отличие его от представителей других славянских народов (тех же поляков) состоит в том, что помимо вечевого, «говорильного» начала, в нем присутствует еще и жесткий властный стержень. Без него было просто не выжить в таких природных условиях и в таком окружении. Русский среди русских — прирожденный демократ, всегда настроенный на решение проблем «всем миром», на обсуждение, учет интересов и поиск компромиссов. Русский перед лицом внешней угрозы — твердый и волевой актор, сочетающий дисциплину (причем сознательную, не слепую) и высокий уровень личной инициативы. Нужно ли говорить, в каком положении русский народ находится сейчас? Пора переключить режим. Живы будем — поговорим.
Характерно, что некоторые из недовольных (те, кто называл себя «левой фракцией» Комитета, интеллектуальным «рупором» которых является уважаемый автором блогер и писатель Эль Мюрид, Анатолий Несмиян) не просто высказали свое недовольство, но и постарались подвести под него определенное идеологическое обоснование, объяснить, чем именно им не нравится «националистический поворот» в развитии организации. Надо сказать, что это вписывается в освященную временем традицию левых — всегда находить для своих действий правильный, наукообразный теоретический фундамент. Как и обычно у левых, научность этого фундамента при ближайшем рассмотрении начинает сильно хромать, если его не принимать на веру в готовом виде.
Основной тезис Эль Мюрида заключается в следующем: России сегодня прежде всего необходима модернизация. Ее главная проблема — в том, что за последние 25 лет страна систематически демодернизировалась как в технологическом (разрушение промышленности), так и в социальном (построение сословного общества) смысле. Чтобы вырваться из этого капкана, стране необходим мощный рывок — тут Эль Мюрид безальтернативно обращается к примеру сталинской индустриализации, жесткие методы которой ему импонируют. При этом интересно, что Эль Мюрид в целом неплохо понимает тенденции развития современной постиндустриальной экономики, понимает, что речь идет о принципиально новом промышленном укладе — но при этом идея строить принципиально новую промышленность методами тридцатых годов прошлого столетия его почему-то не смущает. Национализм же, по его мысли, является продуктом политической мысли XIX века. Для современного общества, как он считает, это анахронизм. Нам нужен рывок в будущее, а националисты собираются тянуть страну назад, в дремучее прошлое, отказаться от атомной бомбы, чтобы вернуться к сохе. Той самой.
Важнейшую роль для Эль Мюрида играет понимание природы постсоветской России как сословного общества, где распределение экономических благ зависит от социального статуса человека, а не от реальных результатов его деятельности. Статус чаще всего наследуется, иногда даруется в качестве вознаграждения за лояльность. Существуют определенные способы перехода из одного статуса в другой, но они, как правило, непросты и требуют помощи «сверху». В общем и целом социальный статус человека можно рассматривать как более-менее фиксированный и мало зависящий от прямых усилий самого человека. Грубо говоря, богаче не тот, кто лучше работает, а тот, кто имеет нужные связи.
Эта социологическая концепция сформулирована Симоном Кордонским в его книгах, на которые Эль Мюрид и ссылается — иногда прямо, чаще — просто излагает его идеи. Автор тоже читал Кордонского — книги интересные, со многими вещами спорить трудно. Однако автору все-таки кажется, что книги надо читать целиком, а не выбирать из них кусками то, что тебе нравится, игнорируя то, что не вписывается в твою концепцию. Дело в том, что по мысли Кордонского социальная демодернизация России (причем осознанная и целенаправленная) началась отнюдь не с 1991 года. В этот момент она просто перешла в другую фазу. А началась она с 1917 года. Российская Империя к моменту революции почти полностью изжила старую феодальную сословную структуру общества — на практике дело шло к тому, что сохранятся лишь отдельные ее символические пережитки. Переход к классовому бессословному капиталистическому обществу был практически завершен. С этой точки зрения большевистский переворот был не «революцией», а как раз-таки махровейшей «контрреволюцией» — бунтом наиболее архаичных и реакционных сил, существовавших в старом обществе. Бунтом именно против модернизации. И взамен исчезнувшей феодальной системы большевики ударными темпами за несколько лет выстроили новую сословно-кастовую систему (Кордонский приводит ее подробный анализ и описывает принципы ее функционирования). Причем эта система вышла гораздо более архаичной, чем прежняя феодальная — тут отсылка даже не к Средним векам, тут ближневосточные деспотии Древнего Мира, Египет и Ассирия.
По сути, именно большевики, столь горячо любимые нашими псевдолевыми «государственниками» («псевдо» — потому что настоящие левые должны, вообще-то, заниматься совсем другими проблемами), и отбросили Россию в прошлое. Причем в очень далекое и седое прошлое. Говоря о том, что «национализм — это XIX век», надо для начала понимать, что по крайней мере это XIX век нашей эры. А не аналогичный период «до н.э.», по законам которого жил СССР и проводил свою циклопическую индустриализацию товарищ Сталин, столь любимый Эль Мюридом. Фараоны и ассирийские цари, помнится, тоже очень любили разные мегапроекты. И были весьма эффективными управленцами…
Это даже если оставить в стороне тот факт, что национализм далеко не закончился в XIX веке. Да, в современном мире он перестал быть идеологией массовых партий тоталитарного толка (видимо, левые вообще до сих пор мыслят именно этими категориями — индустриализация… партийные съезды… массовые шествия… о, Гитлер, Гитлер!). Но это вовсе не означает, что политический национализм перестал быть базовой идеей, на которой — в той или иной интерпретации — построено абсолютное большинство современных государств. В том числе все без исключения развитые.
Национализм для современной России был бы колоссальным успехом, колоссальным прогрессом и — не побоюсь этого слова — огромной социальной модернизацией.
