Евгений Норин для спецпроекта «Спутник Первой мировой»
оскресенье, второе августа 1914 года. В Георгиевском зале Зимнего дворца собран весь петербургский двор, офицеры гарнизона, официальные лица. Император Николай II в полной тишине проходит к престолу с иконой Казанской Божьей Матери. Совершается литургия, царь и его подданные горячо молятся под ее могучие песнопения. По завершении молитв император просто и ясно, чеканя каждое слово, сообщил: жребий брошен, Германия объявила войну России. Николай закончил свою краткую энергичную речь теми же словами, что говорил Александр I во время войны с Наполеоном: «Я торжественно клянусь, что не заключу мира, пока останется хоть один враг на родной земле».
Участвовавший в этой церемонии французский посол Морис Палеолог навсегда запомнил ответный неистовый рев исполненной патриотического и религиозного экстаза толпы. Тысячи людей во дворце и на площади перед ним на коленях распевали русский гимн, славили своего государя и союзников. Великий князь Николай Николаевич едва не задушил посла в объятиях. Дипломат с трудом сумел проложить себе путь в посольство среди ликующих толп, чьими сердцами и умами всецело владел их обожаемый монарх. Так началась для России Первая мировая война.
Предпоследний довод королей. Дипломатический кризис
июня 1914 года Гаврило Принцип совершил свое приобретшее всемирную известность убийство. На тот момент предчувствие огромной, титанической войны уже нависло над Европой, но признаки грядущей катастрофы, как их назвал Колчак, для многих оставались абстракцией до самого последнего момента, когда маховик войны начал раскручиваться с неумолимой быстротой и мощью.
Русская печать поначалу взволнованно описывала подробности трагедии. Газетчики отчаянно старались уснастить свои статьи подробностями, перевирая имена убийц, обстоятельства события и помещая на первые полосы безбожно льстящие портреты покойного эрцгерцога. Но уже через несколько дней пресса вернулась в обычный ритм. Новости о перевозке тела Франца-Фердинанда в Австрию, о долгах, которые наделал покойный при жизни, давались одной строкой, и хотя Сараево продолжал бурлить, хотя сербы бежали из города, опасаясь за имущество и жизнь, а на улицах балканского города появились пулеметы, эти ужасы не нарушали общей гармонии. Империя жила своей жизнью. Проблемы грязелечебниц уютного Славянска, выступление молодого, никому не известного поэта Багрицкого, успехи и неудачи рисковых авиаторов и традиционные летние соревнования по бегу в тулупах интересовали репортеров более, чем гибель чужого принца. О бряцании оружием со стороны австрийских военных «Новое время» сообщало с беззаботной приставкой «будто бы».
Покойный эрцгерцог с супругой; он же, рис. из «Петербургского листка»
Генерал Алексей Брусилов в июле 1914 года отдыхал с женой в Киссингене, что во Франконии. Узнав об ультиматуме, который выдвинула Австрия Сербии, Брусилов срочно собрался домой. Курортники посмеивались над чрезмерно, как казалось, обеспокоенным полководцем, заявившим, что он не желает попасть в число военнопленных. «Никакой войны быть не может, а то мне дали бы знать!» — наивно воскликнул князь Юсупов. Но люди, принимавшие ключевые для Европы решения, считали иначе.
«Россия усиливается и усиливается. Она превращается в кошмар», — заявил 7 июля канцлер Германии фон Бетман-Гольвег. — «Надо воевать, пока не поздно». Это не был глас вопиющего в пустыне: рейхсканцлер только транслировал взгляды политической и военной элиты всей Германии.
Кайзер Вильгельм в немецкой гусарской форме. Фото 1/2
Кайзер Вильгельм в австрийской форме. Фото 2/2
Людям, вершившим судьбы Европы и мира, было по большому счету безразлично, жив или умер злосчастный эрцгерцог. По изящному выражению одного дипломата, Сараевское убийство было не более чем «подарком Марса», давшим удобный повод разрубить сразу все гордиевы узлы, накопившиеся в Европе. Едва ли Европа смогла бы избежать войны, даже если убийство это и не состоялось бы. Логика развития Германии и Австро-Венгрии, опоздавших к дележу колониального пирога и нуждавшихся в рынках сбыта и источниках сырья, толкала их на конфронтацию, а святая уверенность политической и военной элиты этих держав в собственной несокрушимой мощи глушила всякие доводы рассудка. В 1910 году влиятельный тогда публицист Норман Ангел издал книгу, в которой обосновывал невозможность большой войны. Ангел основывал свои выводы на экономических резонах, он утверждал — и вполне справедливо, — что война нанесет непоправимый ущерб финансовым рынкам и материальному благополучию великих держав. Но едва ли такие доводы могли переубедить человека, пишущего в дневнике: «Германские народы будут сражаться против русских и галлов. Это не вопрос высокой политики, а вопрос выживания расы». «Англосаксы будут на стороне славян», — пишет тот же автор. «Причины: жалкая зависть, боязнь обретаемого нами могущества». Это могло бы показаться бредом кабинетного сумасшедшего, но, к сожалению, это был не просто злобствующий писака. Эти дивные строки принадлежат перу кайзера Германии Вильгельма II.
Общество от своего государя не отставало. «С Францией необходима война не на жизнь, а на смерть, — война, которая уничтожила бы навсегда ее роль как великой державы и повела бы к ее окончательному падению. Но главное наше внимание должно быть обращено на борьбу со славянством, этим нашим историческим врагом», — взывал со страниц своих «Военных заповедей» Фридрих фон Бернгарди, офицер, историк и дипломат.
Эта гремучая смесь экономических и политических потребностей с шовинистической истерией делали войну неизбежной. «Если бы не было сараевского выстрела, то не трудно было бы найти другой повод», — замечал позднее А.Деникин, сменивший офицерский блиндаж на кабинет историка. Человек, в чей адрес Деникин едва ли нашел бы добрые слова — Фридрих Энгельс, — говорил, однако, еще задолго до начала войны: «Для Германии невозможна никакая иная война, кроме всемирной». Общество Германии и Австрии бились в экстазе, готовясь в два счета управиться с презренными иванами и галльским петухом. Восторженные демонстрации после объявления войны и патриотическое воспламенение едва ли уступали русскому, французскому или английскому.
Многие хотели бы счесть возникновение войны трагическим недоразумением, цепью случайностей, ошибкой, которой можно было бы избежать при наличии у высоких договаривающихся сторон доброй воли к компромиссу. Но правда состоит в том, что добрая воля у людей, затеявших великое побоище, отсутствовала напрочь. Добрая воля у этих людей могла появиться только в результате военного поражения. Доброе слово не могло остановить политиков, упоенных собственной силой. А там, где бессильно доброе слово, как учит известный деятель, может помочь пистолет.
События разворачивались быстро. На следующий день после убийства в Сараево император Австрии Франц-Иосиф отправляет германскому кайзеру письмо, в котором без обиняков пишет: «Сербия должна быть уничтожена». 5 июля кайзер сообщает Австрии о готовности оказать любую помощь, даже если потребуется война с Россией. 23 июля Австрия выдвигает знаменитый ультиматум Сербии. Ультиматум был вполне хамским по содержанию: Австрия предписывала Сербии аресты, увольнения чиновников и офицеров по требованию правительства Франца Иосифа и, наконец, требовала, чтобы следствие велось на сербской территории австрийскими чиновниками. Впрочем, даже этот ультиматум уже был простой формальностью.
Ответ Сербии был чрезвычайно кротким, но последнего пункта она выполнить никак не могла, не отказываясь от своего суверенитета. Почти одновременно с ответом Австрии сербское правительство отправляет обращение к императору Николаю II, указывая на унизительность требований Австрии и прося поддержки.
Не отреагировать на этот отчаянный призыв о помощи Николай не мог. Сербия оставалась на тот момент единственным союзником России на Балканах, и недостаток решительности хоронил Российскую империю как великую державу. Однако стремления бросаться в войну очертя голову русская элита не испытывала.
Россия этой войны не желала и стремилась всеми силами ее предотвратить. Речь идет не о пацифизме, внезапно поразившем Николая и его кабинет министров. Российская империя не так давно начала обширную программу реформ армии и флота. Выводы после неудач войны с Японией были сделаны, однако для реализации их на практике требовалось время. Этого времени у нас не оставалось. 26 июля Австрия начала мобилизацию. Ни для кого не было секретом, что мобилизация направлена не столько против сербов, сколько против русских. На кону стоял статус России как великой державы. Министр иностранных дел Сазонов обрисовал положение дел без обиняков: «Или мы должны вынуть меч из ножен, чтобы защитить наши жизненные интересы… или мы покроем себя вечным позором, отвернувшись от битвы, предоставив себя на милость Германии и Австрии». Последний вариант, конечно, не рассматривался всерьез.
28 июля. Австрия официально объявляет войну Сербии. Последнюю попытку Николая уладить дело личным обращением к кайзеру Вильгельму тот расценил как простое признание собственной слабости. Разговаривать больше не о чем, и Россия 30 июля решает начать мобилизацию сама. Тот же Сазонов без пощады к чувствам своего царственного слушателя констатировал: «Война давно уже решена в Вене… В Берлине, откуда можно было ожидать слова вразумления, его произнести не хотят, требуя от нас капитуляции перед Центральными державами, которую Россия никогда не простила бы государю и которая покрыла бы срамом доброе имя русского народа».
Николай отлично понимал, что означают эти слова. «Это значит обречь на смерть сотни тысяч русских людей! Как не остановиться перед таким решением!» — бросил он Сазонову, а затем, собравшись, признал: «Вы правы. Нам ничего другого не остается, как ожидать нападения. Передайте начальнику Генерального штаба мое приказание об общей мобилизации».
Первоначально, еще надеясь на мирное урегулирование конфликта, русские собирались начать лишь частичную мобилизацию. Но полумеры были резко раскритикованы и собственными военными, и союзниками. Частичная мобилизация могла сделать русскую армию беззащитной перед полностью развернувшимися неприятельскими силами. Поэтому 30 июля, после последней попытки Сазонова склонить его обезумевших немецких коллег к переговорам, последовало окончательное решение: общая мобилизация.
Начальнику Генштаба Янушкевичу Сазонов предложил после объявления мобилизации сломать телефон. Дипломат имел в виду, что после этого акта события стали необратимыми.
И действительно, стали. 31 июля немецкий посол, граф Пурталес, вручает Сазонову ультиматум, требуя остановить всяческие военные приготовления. Этот ультиматум предсказуемо был встречен отказом. Вечером 1 августа Пурталес вручает Сазонову новую ноту — об объявлении войны. Пурталес ведал, что творил, и не испытывал восторга от происходящего. Роковую депешу он вручал русскому дипломату, задыхаясь от волнения, трясущимися руками. Имея на руках два варианта ноты, от нервного перенапряжения случайно подал Сазонову оба. В тот же день мобилизацию начала Франция.
Затем объявления войны пошли каскадом. 3 августа — Германия объявляет войну Франции и Бельгии. 4 августа — Британия объявляет войну Германии. 6 числа Австро-Венгрия объявляет войну России, а Сербия — Германии. Прошла всего неделя с момента предъявления первого ультиматума, а из локального столкновения Австрии и Сербии уже вырос конфликт, вовлекший все ведущие страны Европы. Дипломаты сказали и сделали все, что могли. На ближайшие четыре года единственным настоящим аргументом станет сталь.
Одинокий перед толпой. Николай II объявляет о начале войны с балкона Зимнего
Молодой гусарский офицер Владимир Литтауэр вспоминал, как уходил из Москвы его эшелон. Курьер с приказом о выдвижении в назначенный район прибыл еще в ночь на 31 июля. Гусары прошли по Москве, еще не знавшей о том, что за события ожидают страну в ближайшие дни. Только прохожий с иконой благословил пулеметный взвод да одинокая дама с дочерью проводила первый эшелон к тем местам, где через несколько дней пройдет линия фронта…
Карикатура «Нового времени», «Заварили»
Распрямляющаяся пружина. Мобилизация армии и промышленности
обилизация русской армии велась в диком напряжении всех сил. Никогда еще не происходило такого грандиозного по масштабам развертывания войск. Планы не всегда стыковались между собой, возникали накладки. У одной из армий не оказалось плана формирования штаба, планы мобилизации не соответствовали порядку развертывания, повсеместно недоставало боеприпасов, оружия. Не следует думать, будто эти проблемы были бичом исключительно русской армии. Небывалый размах событий сам по себе создавал регулярные организационные ошибки и накладки. Тем показательнее факт: мобилизация и сосредоточение были проведены без опоздания, в тот срок, какой планировался. Благодарить здесь можно штабистов, которые позднее вспоминали о начале мобилизации как о ночном кошмаре, но среди всех ошибок и проколов продолжали делать свою работу. Импровизируя, решая возникающие проблемы по мере поступления, они привели в действие громадный механизм мобилизации русской армии. Шли поезда. Срывались с места армии в сотни тысяч солдат и офицеров. Призывные пункты были забиты людьми. Крупнейшая армия мира разворачивалась для боя. Известие о войне в армии встретили с ликованием. Адмирал Колчак позже, на допросе в ЧК, вспоминал, что первые дни войны оказались лучшим временем в его жизни. Офицеры и команды работали с восторгом. Офицер гвардейского Егерского полка Павел фон Герих со своими товарищами принялся раскупоривать шампанское, узнав о начале войны. Герих и его товарищи обещали отправить кайзера Вильгельма на остров Святой Елены вслед за Наполеоном, Рождество предполагали праздновать в Берлине. «Никто даже и не вспоминал, что едет на войну и что она может оказаться самой кровавой в мировой истории».
Карикатура «Нового времени»
В русском обществе война вызвала настоящий взрыв энтузиазма; взрыв, превзошедший всякие ожидания. «Вернувшись в Петроград перед самым объявлением войны, — изумленно писал депутат Госдумы М.Родзянко, — я был поражен переменою настроения жителей столицы. — Кто эти люди, — спрашивал я себя с недоумением, — которые толпами ходят по улице с национальными флагами, распевая народный гимн и делая патриотические демонстрации перед домом сербского посольства? Я ходил по улице, вмешивался в толпу, разговаривал с нею и, к удивлению, узнавал, что это рабочие, те самые рабочие, которые несколько дней тому назад ломали телеграфные столбы, переворачивали трамваи и строили баррикады. На вопрос мой, чем объясняется перемена настроения, я получил ответ: — Вчера было семейное дело; мы горячо ратовали о своих правах; для нас реформы, проектируемые в законодательных учреждениях, приходили слишком медленно, и мы решили сами добиться своего. Но теперь, сегодня, дело касается всей России. Мы придем к Царю как к нашему знамени, и мы пойдем за ним во имя победы над немцами».
Манифестация перед Зимним дворцом. Фото 1/3
Люди падают на колени, слушая царя. Фото 2/3
Запасные, вновь призванные на службу, проходят по площади. Фото 3/3
Позднейший исследователь Великой войны, Н.Н.Головин, подкрепляет впечатления депутата констатацией: уклонившихся от призыва в эти первые недели практически не было. Явка призывников приближалась к ста процентам. Это звучит поразительно. На мировую войну, обещавшую громадные сражения и тяжкие потери, призывники из всех социальных слоев и всяческого уровня достатка явились почти поголовно.
Николай Гумилев. Знаменитый поэт немедленно отправился в армию добровольцем, уже 13 августа он стоял на довольствии в кавалерийском полку.
Знаменитый писатель Куприн к тому моменту вышел в отставку с военной службы и состоял в уездной приемной комиссии. По его словам, многие призывники отказывались от прохождения комиссии, заявляя, что они вполне здоровы и не желают отнимать у комиссионеров драгоценное время. Трудно даже представить, что эти самые люди через каких-то четыре года станут бросать фронт и убивать собственных офицеров. Но в те дни великого и страшного года от Рождества Христова 1914-го люди шли на фронт с полным энтузиазмом, психологически вполне готовые к войне. Формула «За веру, царя и Отечество» может казаться наивной, едва ли зажжет многих в современном мире, но для огромной массы мобилизованных крестьян это был вполне живой призыв, настоящий символ веры.
Общий порыв подхватил даже людей, настроенных по отношению к властям скептически, а то и враждебно. Энтузиазма не разделяли только стойкие оловянные большевики. Все остальные политические силы оказались едины в желании поддержать свою страну и армию. Даже эсеровский террорист Владимир Бурцев оставил свои революционные занятия и вернулся в Россию. На изумленный вопрос о причине он отвечал однозначно: «Мне хочется поскорее быть именно в России, в моём отечестве». Что же до «системной оппозиции», то она тем более оказалась едина, Дума единодушно поддержала правительство в борьбе. «Какие события! Какие великие времена!» — записала в дневнике пианистка Вера Алперс. — «Сегодня прочла о заседании Государственной Думы. Слезы выступают на глаза. Какой подъем духа, какое великое соединение всех людей, недавних врагов. Как один человек поднялась Россия. Даже Пуришкевич убеждал какого-то редактора оставить евреев в покое!»
По стране шли митинги и манифестации с пением «Спаси, Господи» и «Боже, царя храни». Мобилизуемых встречали криками «Да здравствует русская армия!» и даже «Да здравствует война!» Во Владимире манифестанты с оркестром маршируют от резиденции губернатора к казармам Сибирского полка, распевая песни с царским портретом и знаменами. «Вестник виленского Свято-Духовского Братства» гремел: люди оказались как бы «…перед раскрытой книгой русских судеб, перед лицом взволнованной мировой жизни в шуме и зареве исторических дней, исторических событий… Все личное и будничное отступает на второй план. Одно ощущение, одно сознание: я — русский, и вся моя душа, все мои думы — с Россией и о России… Народ уже „не безмолвствует“, он единодушно встал на стражу всеславянского мира. Где вчерашние забастовки? где химера „второй революции“? где подпольные шептуны? где наши нестроения? Все это исчезло, как „исчезает дым от лица огня“. Во всех русских устах одно решение — „война“, это не только решимость сверху, но и воля всего народа, всей России от Великого океана до Балтийского моря, от Полярного круга до пламенной Колхиды»…
Патриотические демонстрации. Фото 1/2
Патриотические демонстрации. Фото 2/2
Можно добавить также, что полиция Петербурга три дня с трудом удерживала толпу от разгрома германского посольства.
Если с верой и мужеством все было в порядке, то военное строительство в России находилось не вполне в блестящем положении. Практика невиданной войны опрокинула расчеты штабов и правительств всех стран, и Российская империя не оказалась исключением.
Русско-японская война явилась холодным душем для армии, долгое время не ведавшей серьезного противника. Но все, что не убивает, делает сильнее: Мукден и Цусима дали русским военным много пищи для размышления.
Военный министр Сухомлинов со штабными чинами
Годы между японской и мировой войной армия интенсивно реорганизовывалась, подстраиваясь под требования современности. Последняя программа реформирования армии была принята в 1913 году. Войска должны были быть насыщены артиллерией, опробовать тактические нововведения, требовалось унифицировать организационную структуру. В этом состоянии перестройки армию и застал 1914 год. Военный министр Сухомлинов задумал вполне разумную программу перестройки вооруженных сил, но начало войны пресекло все надежды на то, что ее удастся реализовать в спокойной обстановке. По сравнению с войной против Японии был сделан огромный шаг вперед: удалось полностью восстановить разгромленный флот; усилиями великого князя Александра Михайловича была сформирована мощная для того времени боевая авиация; изгнание из армии некомпетентных командиров после неудачной войны оздоровило армию в кадровом отношении. Прогресс был впечатляющим, что признал и будущий противник. Начальник Генштаба Германии фон Мольтке констатировал: «Со времен войны с Японией военные приготовления России осуществили гигантский прогресс, наибольший по сравнению с чем-либо в прошлом».
И все же этого было недостаточно. Россия вступила в войну, имея довольно небольшой запас боеприпасов. Русские имели в среднем 850 снарядов на орудие при требуемых предвоенными выкладками 1500 (в действительности же потребовалось еще больше). Недоставало тяжелой артиллерии, пулеметов, прочего военного имущества. Подчеркнем, это не было уникальной ситуацией: Британия, Франция и иные участники войны также вскоре обнаружили, что потребности фронта обгоняют самые смелые расчеты.
Баржа с русскими подданными, которых война застигла в Германии, отбывает на родину.
В случае с Россией положение осложнялось еще одним обстоятельством: Империя продолжала оставаться в значительной степени аграрной. Урбанизация еще только шла, превращение страны в промышленного исполина было в самом разгаре, но еще далеко от завершения. Доля промышленных рабочих в населении была не очень велика, поэтому ситуацию оставалось исправлять более глубоким, чем в иных странах, переводом на военные рельсы всей экономики. Уже в июле специальным законом отменили обмен кредитных билетов на золото. В августе был запрещен экспорт угля, руды, кокса, ряда других товаров. Ограничивались стачки — бич производства до войны. В начале сентября заводы, производившие любую продукцию для нужд армии, были обязаны исполнять военные заказы вне очереди. Более того, предусматривалось изъятие в распоряжение правительства фабрик, не справлявшихся с военными заказами. Мобилизация шла неотвратимо, вскоре 85% всех рабочих страны уже обслуживали военные заказы. Объем машиностроения, металлообработки рос на несколько процентов в месяц. И это — в условиях массового призыва рабочих на фронт. Такая мобилизация неизбежно должна была позже сказаться на снабжении тыла. И все же в момент, когда судьба государства была поставлена на кон, промышленность смогла сделать мощное усилие.
Не только в России прощались с близкими. Британия. Фото 1/3
Берлин. Фото 2/3
Германия. Фото 3/3
Нокдаун Антанты. Наступление на Францию
ока русские медленно, но уверенно разогревали свой «паровой каток», на Западном фронте события развивались стремительно и драматично.
На Западном фронте война началась стремительно. Немцы подступают к Антверпену. Фото 1/2
Начало войны на западе. Англичане в траншее, Бельгия. Фото 2/2
Германия вступила в войну, имея на руках знаменитый план Шлиффена. Этот руководитель Генерального штаба делом всей жизни сделал разработку плана войны против союза Франции и России. Даже на смертном одре он бредил расписаниями воинских эшелонов и фланговыми охватами; последними словами умирающего был призыв «Усиливайте правый фланг!» Суть его плана была довольно проста. Он исходил из того, что России потребуется достаточно много времени для сбора войск со всех концов необъятной империи. Поэтому Шлиффен предполагал одним стремительным ударом расправиться с Францией, чтобы оставить Россию одну против всей мощи Германии и Австро-Венгрии. Вся кампания была рассчитана всего на 42 дня, своего рода пеший блицкриг. Немцы должны были прорваться через Бельгию в северную Францию, в обход французских войск, после чего резко повернуть на юг, к Парижу. Достаточно незатейливый на первый взгляд, этот план требовал чудовищной концентрации сил и точного расчета. Его шлифовке Шлиффен посвятил основную часть времени, проведенного на посту начальника Генштаба. Реализовать этот план должен был уже преемник Шлиффена, Гельмут фон Мольтке-младший, племянник знаменитого полководца. С началом войны он получил возможность опробовать гениальную разработку предшественника на людях.
2 августа немцы вторгаются в Люксембург, через день вторгаются в Бельгию. Бельгийцы вовсе не собираются послушно поднимать руки, но против огромной армии вторжения они были бессильны. Полуторамиллионная армада сметает на своем пути любое сопротивление. Немецкие сапоги топчут мирные луга Бенилюкса, рев осадной артиллерии заглушает все иные звуки. Крепость Льеж, щит Бельгии, пала после отчаянного сопротивления. Бельгийцам удалось отбить первые удары, но затем град снарядов стер укрепления с лица земли. Немецкий офицер вспоминал: «Когда я со своими солдатами подошел к тому месту, где еще только что стоял мощный форт, то увидел картину, напоминающую альпийский ландшафт: многочисленные осколки почти до основания разрушенных стен казались галькой горной реки».
20 августа к ногам немцев падает Брюссель. Немцы действуют с той степенью эффективности и безжалостности к населению, какую принято считать атрибутом вермахта и СС во Вторую мировую. Подозреваемые в причастности к партизанскому движению расстреливаются на месте. Культурный центр Бельгии, Лувен, сжигается до основания вместе с огромной библиотекой в четверть миллиона томов. Линия защиты бельгийцев разваливается. За их спинами французы и высадившийся на континенте английский корпус выстраивают новую линию фронта. Попытки французских войск перейти в контрнаступление провалились. Война еще только начиналась, и действия французов выглядели по меркам ее середины безумно: контрудар велся в полный рост с развернутыми знаменами при звуках труб. Шеренги этих несчастных косил пулеметный огонь. Немцы вышли на французскую границу и развивали наступление дальше, обходя Париж. Двадцатые числа августа стали временем кошмара для союзных армий. Немцы шли тараном, и на этот таран союзники плескали войсками как водой.
Война на западе. Фото 1/4
Война на западе. Фото 2/4
Война на западе. Фото 3/4
Война на западе. Фото 4/4
Все это время посол Франции в России Морис Палеолог буквально бомбардировал русскую ставку призывами о помощи. Положение на Западном фронте действительно было отчаянным. Попытки остановить немцев, опираясь на реки как на естественные рубежи, не удались. Немцы быстро захватывали плацдармы, вынуждая союзников откатываться. Вдобавок взаимодействие между англичанами и французами откровенно хромало, армии воевали вразнобой. Немцев тоже выматывали напряженные маневренные бои, они несли тяжелые потери, но их общее превосходство в силах позволяло продолжать наступление. Положение было опасным, и русским действительно следовало как можно скорее перейти к активным действиям, чтобы снять часть бремени с трещащих плеч союзников. Тем более, все отлично понимали, что крушение Франции быстро вызовет появление свежих дивизий на русском фронте.
Уже 10 августа ставка посылает приказ Северо-Западному фронту: «Германия направила свои главные силы против Франции, оставив против нас меньшую часть своих сил. Необходимо в силу союзнических обязательств поддержать французов ввиду готовящегося против них главного удара германцев. Армиям Северо-Западного фронта необходимо теперь же подготовиться к тому, чтобы в ближайшее время, осенив себя крестным знамением, перейти в спокойное и планомерное наступление».
Юный Владимир Литтауэр. Еще не эмигрант, еще не белогвардеец. Один из первых русских офицеров, перешедших границу Германии
17 августа, когда на Западном фронте громыхали залпы Приграничного сражения, русские войска вступили в Восточную Пруссию. Еще прежде того в Германию вступили передовые отряды кавалерии для прощупывания германских позиций и разведки. Люди еще не полностью осознали, что находятся на войне. Отряд гусар под командой ротмистра Владимира Литтауэра был обстрелян возле приграничной немецкой деревушки. Услышав странные свистящие и чмокающие звуки, унтер-офицер вопросил командира: «Что это такое, ваше благородие?» — «Полагаю, это пули», — беспечно ответил Литтауэр. Лишь некоторое время спустя, когда к всадникам прискакал вестовой, раненный в грудь, и сообщил, что уже несколько человек отправлены в госпиталь после стычек с германцами, а один ротмистр убит, молодой гусар осознал, что игры кончились.
Игры действительно кончились. На немецкой стороне горели деревни и хутора. Полыхали поля. Русская армия пересекала границу и входила в Германию. Для Российской империи в полную силу началась война. Ее последняя война.
