Империя идет на войну: русские политические лидеры и их планы

Евгений Политдруг для спецпроекта «Спутник Первой мировой»

sputnikipogrom.com/ww1 – спутник первой мировой – sputnikipogrom.com/ww1 – спутник первой мировой – sputnikipogrom.com/ww1 – спутник первой мировой – sputnikipogrom.com/ww1 – спутник первой мировой – sputnikipogrom.com/ww1 – спутник первой мировой – sputnikipogrom.com/ww1 – спутник первой мировой – sputnikipogrom.com/ww1 – спутник первой мировой – sputnikipogrom.com/ww1 – спутник первой мировой – sputnikipogrom.com/ww1 – спутник первой мировой – sputnikipogrom.com/ww1 – спутник первой мировой – sputnikipogrom.com/ww1 – спутник первой мировой – sputnikipogrom.com/ww1 – спутник первой мировой – sputnikipogrom.com/ww1 – спутник первой мировой – sputnikipogrom.com/ww1 – спутник первой мировой – sputnikipogrom.com/ww1 – спутник первой мировой – sputnikipogrom.com/ww1 – спутник первой мировой – sputnikipogrom.com/ww1 – спутник первой мировой – sputnikipogrom.com/ww1 – спутник первой мировой – sputnikipogrom.com/ww1 – спутник первой мировой – sputnikipogrom.com/ww1 – спутник первой мировой – sputnikipogrom.com/ww1 – спутник первой мировой – sputnikipogrom.com/ww1 – спутник первой мировой – sputnikipogrom.com/ww1 – спутник первой мировой – sputnikipogrom.com/ww1 – спутник первой мировой – sputnikipogrom.com/ww1 – спутник первой мировой – sputnikipogrom.com/ww1 – спутник первой мировой – sputnikipogrom.com/ww1 – спутник первой мировой –

нтересы России в Первой мировой войне, по причине господствовавшей в историографии на протяжении 80 лет марксистско-ленинской точки зрения, трудящимся никто внятно объяснить не мог. Традиционно считалось, что в войну Россия влезла ради «торжества крупного капитала», «чтобы отработать кредиты», «просто так с ума сошли» и тому подобные нелепости.

В действительности, у каждой из стран Антанты к 1914 году возник ряд противоречий с немцами, но противоречия эти были не настолько всеобъемлющими, чтобы начинать из-за них войну. Зато оборонительная война — совсем другое дело. Собственно, абсолютно все страны и воспринимали эту войну как оборонительную.

Что касается России, то ей немцы угрожали непосредственно через Османскую империю. К началу мировой войны, османы представляли собой главный failed state Европы. Примерно с середины 19 века они пребывали в состоянии клинической смерти и существовали только благодаря аппаратам искусственного поддержания жизни, т.е. европейским странам, которые опасались, что раздел Османской империи станет поводом для серьезной войны. Османская экономика управлялась из Европы и в целом для этой страны все было плохо. Однако с некоторых пор немцы активно включились в турецкую политику. Пришедшие к власти младотурки были германофилами большими, чем сам кайзер Вильгельм. Лидер младотурков Энвер-Паша несколько лет жил в Германии и буквально молился на немецкую армию, считая ее абсолютным образцом во всех смыслах.

Усиление немецкого влияния в Османской империи было серьезной угрозой югу России. Во-первых, он был уязвим в военном смысле, во-вторых, в экономическом. Почти вся экспортная торговля российским зерном и сельхозпродукцией шла через черноморские порты и туркам было достаточно на время закрыть черноморские проливы, чтобы создать серьезные проблемы России. Собственно, незадолго до войны, в 1911 году, во время конфликта с итальянцами, турки уже закрыли проливы и это России очень не понравилось.

Проблемой была и Болгария, а точнее болгарский царь. Дело в том, что независимость Болгария получила благодаря усилиям России совсем недавно и у болгар возникла проблема — им требовалось найти монарха, но при этом не принадлежавшего к правящим домам Европы, чтобы не нарушать баланс. В итоге царем Болгарии стал поручик австрийской армии, принадлежавший к Саксен-Кобург-Готской династии, да к тому же еще и католик. Он сразу начал сводить к нулю традиционно сильное российское влияние в Болгарии и ориентироваться на Германию и Австро-Венгрию. Кроме того, он рассорился со всеми балканскими странами, что привело к их войне с Болгарией, что также не входило в российские планы, поскольку Россия традиционно выступала за независимость балканских стран.

В целом, главным и первостепенным интересом России в войне было установления контроля за проливами. Что касается Константинополя и «установления креста над куполом храма Святой Софии», то это было вопросом скорее идеологическим, существовавшим в общественном мнении как некий символ. Абсолютно приоритетным вопросом были проливы. В своих мемуарах, министр иностранных дел Сазонов, который и вел переговоры о проливах, писал:

Конечной целью русской политики было достижение свободного доступа к Средиземному морю и, равным образом, — возможности обеспечить защиту своего Черноморского побережья от постоянной угрозы прорыва враждебных морских сил сквозь турецкие проливы. Если вообще можно говорить о политическом эгоизме России в связи с ее балканской политикой, то этот эгоизм сводится к стремлению достигнуть гарантий свободного развития своих экономических сил и обеспечения безопасности наиболее уязвимой части своей территории».

Переговоры о статусе проливов начались уже после начала войны и были весьма непростыми. Дело в том, что краеугольным камнем британской политики в Европе на протяжении двух столетий был именно вопрос черноморских проливов. Вернее стремление не позволить России установить над ними контроль. Когда во время русско-турецкой войны 1878-79 русская армия подошла к Константинополю, британская эскадра молча и с вызовом расположилась в нескольких километрах от Константинополя, недвусмысленно намекая, что штурм турецкого города приведет к войне. В знаменитой британской военной песне тех лет пелось:

We’ve fought the Bear before, and while we’re Britons true
The Russians shall not have Constantinople».

В общем, вопрос о проливах был пикантным. Сазонов закинул удочку, попросив проливы, но предложив оставить сам Константинополь под международным протекторатом, по типу марокканского Танжера. Английские союзники неожиданно не стали серьезно упираться и намекнули, что готовы уступить России проливы, французов же пришлось дольше уговаривать, поскольку французские капитал немало инвестировал в константинопольские компании.

Сазонов объяснял эту странную английскую сговорчивость в столь щекотливом для британцев вопросе, так:

Вскоре после пропуска Турцией, по настоянию германского посла, немецких военных судов через проливы и их налета на русские порты, сэр Эдуард Грей выразил мне от имени правительства Великобритании согласие на наше желание уступки нам проливов. Первого февраля 1915 года это согласие было мне официально подтверждено английским послом. Таким образом, не оставалось места никакому сомнению в дружественном намерении Англии считаться с желаниями России в области, в которой достижение соглашения между нами представлялось до тех пор едва ли возможным. Это дало мне случай тогда же сообщить английскому правительству, в общих чертах, наш взгляд на земельные присоединения, которые казались нам необходимыми для обеспечения нашей безопасности на Черном море. Требования России сводились к следующему: на европейском берегу должен был быть положен конец турецкому владычеству; линия Энос — Мидия, соединяющая Эгейское море с Черным, должна была служить границей между нами и Болгарией; пограничная линия на азиатском берегу должна была проходить по реке Сакарии; и положение наше в проливах должно было быть обеспечено с южного берега Мраморного моря. Вместе с тем экономические интересы Румынии, Болгарии и остальной Турции, а также и интересы европейской торговли должны были быть приняты нами во внимание. В этом первоначальном проекте, как видно, Константинополь не упоминается, но взгляд русского правительства на судьбу этого города можно вывести косвенно из его намерения положить конец турецкому владычеству в Европе».

Российский министр отмечал в своих мемуарах, что вопрос о проливах поддерживали в России практически все политические деятели:

Вся Государственная Дума, за исключением немногочисленных крайних элементов, среди которых преобладали инородцы, обнаружила к вопросу о проливах напряженный интерес с того момента, когда Турция вступила в ряды наших врагов, являясь верной представительницей настроения всей мыслящей России. При каждой встрече с членами Государственной Думы мне приходилось выслушивать их расспросы о том, что намерено было сделать правительство в этом вопросе, и горячие просьбы не пропустить благоприятно сложившихся обстоятельств для окончательного разрешения вековечной и мучительной ближневосточной проблемы, тормозившей правильное развитие национальной жизни».

Подобное настроение отвечало в полной мере моему собственному. Я давно сознавал, что процесс исторического развития Русского государства не мог завершиться иначе, как установлением нашего господства над Босфором и Дарданеллами, являющимися самой природой созданными воротами, через которые непрестанным потоком выливались на Запад природные богатства России, в которых Европа ощущает постоянную потребность, и вливаются обратно необходимые нам предметы ее промышленности. Всякая приостановка в этом обмене производит опасное расстройство в экономической жизни России, похожее на застой кровообращения в человеческом организме и требующее постоянного наблюдения и регулирования. Эта задача не может быть предоставлена доброй или злой воле соседа, действующего иногда под влиянием врага или самого являющегося врагом. Через эти же ворота вторгались в Россию и вражеские силы, внося войну и разорение в ее пределы. Наш единственный хороший порт, Севастополь, не может служить надежной защитой от этой опасности, находясь на слишком далеком расстоянии от Босфора.

Я был в вопросе о проливах заодно с русским общественным мнением, хотя нас разделял роковой вопрос о Константинополе, который русский народ назвал Царьградом и окружил в своем воображении особым ореолом.

Что касается до меня, Царьград не представлялся мне органически связанным с Босфором и Дарданеллами. Мне казалось, что он сильно затруднял разрешение вопроса о проливах соответственно нашим интересам. Как сын православной церкви, я не могу относиться к колыбели моей веры иначе, как с чувством благоговения и благодарности, но политически я видел в нем всегда одну нежеланную помеху».

Сазонов опасался, что переход Константинополя в руки России вызовет нежелательные разборки с Грецией, которая, будучи осколком Византии, также будет претендовать на особую роль. Тем более, что считающийся «первым среди равных» константинопольский патриархат был вотчиной греков.

Весьма любопытную деталь приводит в своих воспоминаниях немало удивленный ей Сазонов. Через несколько лет британская оговорка в меморандуме станет несколько яснее:

27 марта сэр Джордж Бьюкенен вручил мне меморандум, составленный им на основании инструкций из Лондона, в котором подтверждалось согласие английского правительства на присоединение Россией проливов и Константинополя под условием, что война будет доведена до победоносного конца и что Великобритания и Франция осуществят свои пожелания за счет Оттоманской империи и „некоторых областей, лежащих вне ее“. Условие „доведение войны до победоносного конца“ было упомянуто в меморандуме, хотя было вполне очевидно, что без этого условия нельзя было говорить о приобретении каких бы то ни было частей турецкой территории. Моя вера в победу Тройственного согласия над центральными державами и в их твердую волю довести борьбу до конца была с самого начала войны непоколебима, но я не предвидел, что единственной из держав Согласия, не удовлетворившей этому основному условию, будет моя родина, выведенная из строя революцией в ту пору, когда ей наконец удалось завершить свое вооружение и оставалось сделать последнее усилие, чтобы пожать плоды трехлетней тяжелой борьбы».

Что касается приобретений в Европе, то планировалось объединение польских земель, принадлежащих Германии и Австро-Венгрии в единую Польшу в качестве российской автономии.

В целом, российские политические деятели воспринимали войну скорее как оборонительную, однако после вступления в войну Османской империи рассчитывали на окончательное решение одного из главных вопросов российской политики — овладения черноморскими проливами. Против выступили только большевики, имевшие микроскопическую фракцию в Госдуме. Ленин бесновался за границей:

Оппортунисты сорвали решения Штутгартского, Копенгагенского и Базельского конгрессов, обязывавшие социалистов всех стран бороться против шовинизма при всех и всяких условиях, обязывавшие социалистов на всякую войну, начатую буржуазией и правительствами, отвечать усиленною проповедью гражданской войны и социальной революции. Крах II Интернационала есть крах оппортунизма, который выращивался на почве особенностей миновавшей (так называемой „мирной“) исторической эпохи и получил в последние годы фактическое господство в Интернационале. Оппортунисты давно подготовляли этот крах, отрицая социалистическую революцию и подменяя ее буржуазным реформизмом; — отрицая классовую борьбу, с ее необходимым превращением в известные моменты в гражданскую войну, и проповедуя сотрудничество классов; — проповедуя буржуазный шовинизм под названием патриотизма и защиты отечества и игнорируя или отрицая основную истину социализма, изложенную еще в „Коммунистическом Манифесте“, что рабочие не имеют отечества; — ограничиваясь в борьбе с милитаризмом сентиментально-мещанской точкой зрения вместо признания необходимости революционной войны пролетариев всех стран против буржуазии всех стран; — превращая необходимое использование буржуазного парламентаризма и буржуазной легальности в фетишизирование этой легальности и забвение обязательности нелегальных форм организации и агитации в эпохи кризисов».

При данном положении нельзя определить, с точки зрения международного пролетариата, поражение которой из двух групп воюющих наций было бы наименьшим злом для социализма. Но для нас, русских с.-д., не может подлежать сомнению, что с точки зрения рабочего класса и трудящихся масс всех народов России наименьшим злом было бы поражение царской монархии, самого реакционного и варварского правительства, угнетающего наибольшее количество наций и наибольшую массу населения Европы и Азии.

Ближайшим политическим лозунгом с.-д. Европы должно быть образование республиканских Соединенных Штатов Европы, причем в отличие от буржуазии, которая готова „обещать“ что угодно, лишь бы вовлечь пролетариат в общий поток шовинизма, с.-д. будут разъяснять всю лживость и бессмысленность этого лозунга без революционного низвержения монархий германской, австрийской и русской

Превращение современной империалистской войны в гражданскую войну есть единственно правильный пролетарский лозунг, указываемый опытом Коммуны, намеченный Базельской (1912 г.) резолюцией и вытекающий из всех условий империалистской войны между высоко развитыми буржуазными странами. Как бы ни казались велики трудности такого превращения в ту или иную минуту, социалисты никогда не откажутся от систематической, настойчивой, неуклонной подготовительной работы в этом направлении, раз война стала фактом».

После беснований главного, всех депутатов-большевиков в количестве шести человек взяли под руки и отправили в ссылку в Туруханский край. На всякий случай. Одним из этих депутатов был, к слову, один из будущих отцов УССР Петровский, в чью честь сейчас и называется Днепропетровск.

Именно с большевиками связана довольно комичная история с Циммервальдской конференцией. Ленин обвинил 2-й Интернационал в оппортунизме и предательстве и созвал свою конференцию настоящих, правильных социал-демократов. Со всей Европы удалось набрать только 38 делегатов, из которых абсолютное большинство представляли российские большевики. Чтобы не вызвать совсем уж серьезного хохота, большевиков разделили на части для отвода глаз. Так, большевик Берзиньш-Зиемелис был оформлен как делегат от латышских социал-демократов, а Радек-Собельзон — делегатом от польских социал-демократов. Впрочем, Радек к тому моменту состоял сразу в трех партиях одновременно, и не так давно был изгнан из четвертой.

Мало того, что на конференцию удалось собрать всего 38 делегатов, так еще и внутри самих этих делегатов произошло несколько расколов, поскольку большинство отказалось поддержать безумные резолюции Ленина. В результате очередного раскола обособилась отдельная группа — т.н. «Циммервальдская левая» во главе с Лениным. Всего 8 человек. Позднее на ее платформе был образован 3-й Интернационал.

Что касается либералов, то их ожидания от войны в целом совпадали с государственными. Тем не менее, у кадетов были пунктики по поводу нацменьшинств. Так, они выступали за предоставление Польше независимости, но с условием быть дружественной России(потрясающие инфантилы), Финляндии им также хотелось предоставить особый статус. Впрочем, если в 1914 году Милюков провозглашал:

В этой борьбе мы все заодно; мы не ставим условий и требований; мы просто кладем на весы борьбы нашу твердую волю одолеть насильника».

То уже менее, чем через год, после первых неудач войны, кадеты начали плести клубки интриг. В середине 1915 года в Думе был сформирован т.н. «Прогрессивный блок», объединивший кадетов, октябристов и «прогрессивных националистов» во главе с Шульгиным(другие националисты объединились с правыми монархистами и поддерживали царя). Это объединение депутатов было одержимо психической идеей формирования какого-то коло Майдана, которое они называли «правительство народного доверия». Почему народного? Потому что правительство это должно было назначаться Думой и быть ответственно только перед Думой, что автоматически превращало монарха в свадебного генерала. Требованиями прогрессистов были: «прекратить насиловать малороссийскую печать», «отменить черту оседлости», «предоставить Польше автономию» и прочие карнавальные ужимки.

В ответ Николай сместил своего дядю Николая Николаевича с поста верховного главнокомандующего. Николай первоначально собирался стать главкомом еще в самом начале войны, но тогда Совет министров отговорил его от этого шага. Тем не менее, Николай Николаевич в роли верховного главнокомандующего был явно не на своем месте, существенно уступая немецким стратегам. Однако удаление Н.Н. с поста главкома вызвало приступы падучей у большинства министров, которые буквально визжали от ярости. Дело в том, что Николай Николаевич традиционно был центром притяжения оппозиционных сил. Он отличался высоким ростом, отменной осанкой и умел произвести впечатление своей внешностью и хорошо разбирался в придворных интригах. В высших военных кругах у него было немало лично преданных сторонников: Брусилов, Данилов, Маннергейм, Бубнов — все они были лично преданы Николаю Николаевичу, также как и ряд министров, которые устроили откровенный демарш, написав Николаю послание:

Всемилостивейший Государь, не поставьте нам в вину наше смелое и откровенное обращение к Вам. Поступить так нас обязывает верноподданнический долг, любовь к Вам и к Родине и тревожное сознание грозного значения совершающихся ныне событий. Вчера на заседании совета министров под личным Вашим председательством мы повергли перед Вами единодушную просьбу о том, чтобы Великий Князь Николай Николаевич не был отстранен от участия в верховном командовании армией. Но мы опасаемся, что Вашему Величеству не угодно было склониться на мольбу нашу и, смеем думать, — всей верной Вам, России. Государь, еще раз осмеливаемся высказать Вам что принятие такого решения грозит, по нашему крайнему разумению, России, Вам и Династии Вашей тяжелыми последствиями. На том же заседании воочию сказалось коренное разногласие между председателем совета министров и нами в оценке происходящих внутри России событий и в установлении образа действий правительства. Такое положение во всякое время недопустимо, а в настоящие дни — гибельно. Находясь в таких условиях, мы теряем веру в возможность с сознанием пользы служить Вам и Родине. П. Харитонов, А. Кривошеий, С. Сазонов, П. Барк, кн. Н. Щербатов, А. Самарин, гр. П. Игнатьев, кн. Вс. Шаховской».

Историки голову сломали, пытаясь понять, почему людей корчит так, что они по полу катаются. У людей была падучая даже после того, как стало очевидно, что при Николае положение армии и ситуация на фронтах заметно улучшились. Значит, тут возможна единственная версия — все эти люди были людьми Николая Николаевича. Тем более, что уже в следующем году т.н. «великокняжеская фронда» и «Прогрессивный блок» намеревались посадить на престол Николая Николаевича, о чем прямо ему сообщали, а после свержения Николая в 1917 году, Николай Николаевич сразу же выехал в Ставку, чтобы снова занять пост верховного главнокомандующего. Но это уже другая тема.

В целом, планы российских лидеров на эту войну были весьма реалистичны. Османская империя не могла оказать серьезного сопротивления, также как и Австро-Венгрия. Единственным серьезным соперником оставалась Германия, однако у немцев уже не было шансов после вступления в войну США, которое, вместе с тем, оказалось губительным для России, поскольку она была уже не нужна, а превращалась в опаснейшего конкурента союзникам в случае победы.

Если вам понравился этот материал, пожалуйста, поблагодарите «Спутник и Погром»

Империя идет на войну

Военные
лидеры

Политические
лидеры

Внутренний
фронт

Финансисты
и промышл.