В XVI веке Русь пережила военный конфликт громадных масштабов, сравнимый по длительности и драматизму со Столетней войной. Об этой войне и ее кульминации, битве при Молодях, и пойдет рассказ сегодня.
Не очень известный факт, но серьезным союзником Руси до начала XVI века было Крымское ханство. Дружили, как водится, не за, а против, основным противником той и другой страны была Большая Орда, самый крупный осколок Золотой. Это был сугубо ситуативный союз, цели альянтов были абсолютно разные. В Бахчисарае хотели в идеале наложить копыто на все наследство степной империи имени Батыя, чему Большая Орда мешала, русские же предпочли бы просто разгромить своих мучителей и уничтожить какую бы то ни было враждебную государственность на месте агонизирующего царства Тохтамыша. К началу XVI века эффект был достигнут, Орда окончательно расползлась на части. Это сразу изменило расклад сил на восточных рубежах Европы, Москва и Крым резко усилились. Первая скинула иго и принялась с еще большим энтузиазмом консолидировать вокруг себя русские княжества. Крым же стал наиболее могущественным среди татарских государств. Но теперь обе стороны стали друг для друга естественными противниками. Русские предпочли бы мир на своих южных окраинах. Но Крымское ханство было создано саблей и от сабли жило. В 1506 году хан Менгли-Гирей фактически объявил войну. Он официально пожаловал великому князю Литовскому, не мелочась, Псков, Стародуб, Рязань, Тулу, Путивль и еще массу городов. Менгли, разумеется, не имел в виду действительно добиться передачи половины Руси Литве, его планы были менее глобальны. С одной стороны, он провоцировал конфликт между Великим княжеством Литовским и Москвой, пользуясь своим влиянием на Литву, а с другой — сигнализировал московскому князю, что эра заклятой дружбы закончилась.
Крымцы кормились с набегов. Рабы для Крыма составляли, как сейчас бы выразились, серьезный бизнес. Использовать их можно было разнообразно. С одной стороны, был огромный турецкий рынок. Мужчины требовались на галеры, девушки и мальчики — в гаремы, ремесленников можно было продавать как есть, для подневольной работы по специальности. Ремесленников, впрочем, можно было и вовсе не продавать: квалифицированный специалист ценился и как таковой. Наилучшим вариантом для людокрадов, конечно, был захват богатого или знатного человека, способного заплатить хороший выкуп. На Руси собирался даже специальный налог на выкуп пленных соотечественников, «Ордынская деньга».
Когда мы говорим о Руси XVI века, необходимо постоянно помнить: это огромная крепость в осаде. Да и в XVII веке проблема слегка утеряла остроту, но не была снята вовсе. Каждую весну происходили полноценные вторжения. Причем к мрачным последствиям приводили не только масштабные наступления, но и бесконечные рейды каких-нибудь «царевичей» по несколько тысяч бойцов или даже самодеятельность нескольких десятков отморозков, выходивших из степи, чтобы поправить дела захватом дюжины-другой рабов. Пространства, которые традиционно считаются богатством России, были для нас проклятием. Никаких естественных преград, и при этом чудовищной длины граница по степи и лесостепи. Эту границу невозможно застроить крепостями так, чтобы исключить проникновение в глубину страны. Из-за этого отряд степных хищников может, внезапно прискакав, разорить одну-две деревни и сбежать с добычей и пленниками прежде, чем начнут приниматься какие-то меры.
Все это заставило очень хорошо организовывать службу на Берегу, как называли границу с Диким полем. С плохой организацией там было делать совершенно нечего. Каждую весну на границу шли не только татары, но и Береговая рать, стрельцы и дети боярские, охранявшие рубежи, а при надобности шедшие на перехват. Методика была отработана. Система патрулей, пикетов и застав, очень развитая военная бюрократия (учет как самих бойцов, так и личных достижений: в документах того времени можно, например, встретить записи о том, как такой-то сын боярский «бился явственно, убил двух татарских мужиков»), детальнейшие инструкции воеводам на случай разнообразного развития событий и прочее, и прочее. А особенности противника заставили добиваться максимальной маневренности. Русские даже пехоту обычно сажали на коней для вящей подвижности. Темпы операций навевают мысли об эпохе войны моторов, марши на 40-80 километров в день с боями по ходу были типичным явлением. «Festung Russland» держался на отличных боевых качествах людей, державших границы, и жесткой подгонке тактики, организации и снаряжения под нужды именно такой войны. Понимая, что русскую армию того времени какие-нибудь испанские терции могли просто смести, не забудем и о том, что эти же терции оказались бы беспомощны при отлове мелких отрядов, тиранящих мирное население и проходящих за сутки сотню верст.
Надо сказать, после этого вполне понятна сохранившаяся до сих пор некоторая паранойя русских насчет внешних вторжений. Такой опыт остается, наверное, навеки в народном коллективном бессознательном. Когда каждую весну приходится собирать десятки тысяч солдат на границе, ожидая нового удара, и почти всегда удар действительно наносится, сложно не приобрести некоторую манию преследования.
Отнюдь не все пленники сидели в плену, уныло ожидая выкупа, который мог и не приехать вовсе: уж больно много народу угоняли. Известен случай, когда группа галерников, в основном русских, украинцев и поляков, убила экипажи двух турецких галер и сбежала на них в Италию, продав там галеры с грузом и вернувшись в свои края даже с некоторыми деньгами. Но в целом массы людей так и умирали в рабстве, не дождавшись выкупа и не сумев бежать.
Схватки на границах шли постоянно и носили абсолютно бешеный характер. При этом Москва не ограничилась пассивной ролью. В 1550-е годы была решена проблема Казани и Астрахани, два крупных донимавших страну набегами государства были уничтожены и включены в состав Руси. Иван Грозный проявил себя как дальновидный политик, местные элиты были не вырезаны, а инкорпорированы в русское общество, дав начало многим русским дворянским родам. Заодно на Казани опробовали организационное нововведение: стрелецкий корпус вел свою первую крупную кампанию именно там, тогда стрельцов было еще только три тысячи человек общим числом. Одновременно с походом на Казань бои кипели под Тулой, куда пришел с набегом крымский хан Девлет-Гирей. Князь Курбский сделал стремительный марш от Каширы, темпом 70 км за световой день, и Девлет, приняв наступающий отряд за всю армию Ивана, бросил артиллерию и отступил. Однако кавалеристам Курбского нашлось много работы, Девлет во время осады «распустил войну», то есть отправил многие отряды грабить окрестности, и эти люди попали под удар. Во время зачистки окрестностей схватки были свирепыми, сам Курбский получил несколько ранений, в том числе в голову, но мародеров жестоко потрепали.
Однако матадор побеждает не всегда. Следующая крупная, с участием хана, экспедиция в 1555 году окончилась для русских настоящей катастрофой. Воевода Шереметев, с семитысячным отрядом пытавшийся перехватить очередной набег, неожиданно напоролся на Муравском шляхе на все крымское войско разом. Шереметев, опытный и жесткий вояка, бился более суток, но, в конце концов, уступил превосходящей силе, сам был тяжело ранен и чуть не попал в плен. Сменивший его окольничий Басманов собрал тех, кто еще не впал в панику, и отступил в лесок, откуда долго и успешно отстреливался. Хан сам имел пушки и пехоту (организованные по турецкому образцу мушкетеры-тюфенгчи), но попытки захватить штурмом зеленую крепость, изрыгавшую огонь, не удались, а с тыла ожидалась основная армия русских с царем во главе, поэтому Девлет ушел, оставив не взятым лес, набитый ранеными, расстрелявшими почти все боеприпасы, но еще стойкими русскими.
Вот в таком стиле жизнь на границах шла десятилетиями. Война то переходила в стадию «огневые контакты разведгрупп на нейтральной полосе», то велась с размахом на широком фронте, с тысячами трупов крымцев при удаче и тысячами пленных русских при неудаче. Девлет все время домогался откупа и иногда даже его получал — русские делали рейды на степи. К процессу пыталась подключиться даже Турция, но турецко-татарская экспедиция на Астрахань завершилась позорным провалом: идя дикими пустынными краями, военные султана начали нести тяжелейшие небоевые потери от болезней и голода и вернулись несолоно хлебавши. Впрочем, астраханский поход был только разминкой. У Девлет-Гирея постепенно родился грандиозный план похода на Русь.
В 1571 году Москва, кроме вечной борьбы с крымцами, шедшей в фоновом режиме, билась еще на северных границах, шла Ливонская война. Этот конфликт, начавшийся с серии эффектных успехов, постепенно застопорился. Война оказалась изнуряющей, к решительным результатам не вела и отнимала много сил. Девлет-Гирей, хан крымский, подошел с ордой к засечной черте (линии наших пикетов и крепостей) весной. Изначально он намеревался дойти широкой облавой до Козельска и свалить. Но аппетит приходит во время еды, хан нашел предателя (некто Кудеяр Тишенков), и крымцы, перемахнув Угру и обойдя русские блокпосты, рванулись в глубину страны. Береговые были ослаблены откачкой войск в Ливонию, а главное, крымцы, пользуясь услугами хорошо знавшего местность перебежчика, продвигались необычным маршрутом и обошли основные оборонительные линии Береговой рати. Налетчиков никто не останавливал. Армия, действовавшая против крымчаков, по своей малочисленности просто не смогла прикрыть все переправы.
Воеводы спешно двинулись к Москве. Но никакой военный гений не мог бы теперь собрать растянутую завесу Береговой рати в кулак. 23 мая боярин Бельский с теми отрядами, которые успели к столице, подошел к городу и приготовился принять бой. Неприятель превосходил осажденных весьма ощутимо, однако Бельский огрызался контратаками прямо с улиц. Воевода получил несколько ранений и был унесен в Москву. Ордынцы подошли к Неглинной от Ваганькова, и в ходе боя подожгли острог. Это стало началом катастрофы. Москва вспыхнула и горела до позднего вечера. Особенно печальным положение стало, когда пожар дошел до пороховых складов, и все это добро начало взрываться. В огне погиб Бельский, огромное количество людей (неизвестно точно, сколько) и практически весь город. Крымцы оказались не в состоянии поживиться хоть чем-то, поскольку богатства Москвы исчезли в пламени. Хан отошел к югу и «распустил войну», он мог это сделать без особой боязни. Единственным препятствием был отряд Михаила Воротынского. Этот воевода сохранил дисциплину в своем маленьком войске и с переменным успехом уничтожал шайки мародеров, но это была уже попытка заткнуть пальцем прорванную плотину.
Дж. Горсей писал, что крымский посол, приведенный к царю, заявил, что он-де послан своим господином «…узнать, как ему пришлось по душе наказание мечом, огнем и голодом, от которого он посылает ему избавление (тут посол вытащил грязный острый нож), — этим ножом пусть царь перережет себе горло». Девлет активно упражнялся в остроумии, унижая Ивана. Но главным итогом похода стала не возможность издеваться над царем и даже не беспрецедентная масса рабов в 60 тысяч человек. Девлет-Гирей уже имел куда более серьезные амбиции.
В 1572 году Девлет обнаглел настолько, что начал впрямую требовать восстановления Казанского и Астраханского ханств. Иван Грозный не давал прямого ответа, и Девлету, естественно, вскорости дипломатия надоела. Хан намеревался уже не устраивать набега, а самому сесть в Москве полновластным правителем. К орде присоединились ногаи, черкесы, адыги — и «воины-интернационалисты» — некое число янычар. Пенской, впрочем, пишет, что скорее за янычар приняли пехотинцев-тюфенгчи. В общей сложности в перформансе участвовали порядка 50 тысяч супостатов. В июле 1572 года крымцы снова подошли к границе.
Однако на сей раз крымцев ждали во всеоружии. Командовал Береговой ратью Михаил Воротынский. Его боевой опыт составляли тридцать лет службы на Берегу, а во время несчастного набега 1571 он сумел действовать достаточно эффективно, к тому же Михаил Иванович, что важно, был аристократом первого ранга. Это обстоятельство страховало его от конфликтов с другими воеводами за старшинство.
Воротынский располагал примерно 25 тысячами бойцов, включая 12 тысяч конных детей боярских, 2 тысячи стрельцов и 4 тысячи казаков атамана Черкашенина. В преддверии решающей кампании русские заручились поддержкой днепровских казаков, а также привлекли немецких наемников под командой Юргена Фаренсбаха. Уже обстоятельства, при которых он попал на русскую службу, делают его любопытным типом. Фаренсбах был одним из участников посольства Ливонского ордена ко двору Ивана Васильевича. Дипломатический статус волка овечкой не сделает, и Фаренсбах принялся с ландскнехтами грабить края, через которые проезжал. Русские несколько изумились от того, каких деятелей к ним присылают для переговоров, и решили, что это не посол, а какой-то бандит. Фаренсбаха в педагогических целях заковали в цепи и некоторое время так подержали. После этого Иван Васильевич решил, что лихого дипломата можно употребить с пользой для Отечества. Фаренсбаха поставили перед простым выбором: военная служба царю или несколько тысяч дней в обществе соломы и крыс. Ариец думал недолго и между спокойствием туберкулезного подвала и кровопролитием в степи решительно выбрал кровопролитие. Первым его заданием был набор наемных кавалеристов-гофлейтов для Ивана. Фаренсбах благополучно сформировал себе полк, с каковым и воевал. Кстати, немецкие всадники оказались интересным противником для татар: они воевали в несколько более жесткой манере, чем и русские, и татары, без долгих перестрелок палили в упор из пистолетов и сразу схватывались врукопашную. Этот стиль боя позже дорого обошелся неприятелю, а пока гофлейты вместе с остальной армией маршировали на юг.
Воротынский не был очень креативным парнем, зато был дотошным и организованным полководцем, это был не генерал «Руби-коли-гони», а скорее Мольтке-старший. Все возможные переправы были укреплены, воеводам написаны блок-схемы, что в каком случае делать, Воротынский лично объехал Берег и дороги на Москву, буквально перепахав носом будущий театр военных действий. По границам Дикого поля непрестанно перемещались усиленные патрули с задачей вести разведку и наблюдение за степью. «Тотальная мобилизация» ратных людей и хорошая дисциплина, установленная Воротынским, дали свои плоды — весенние смотры показали хороший уровень боеготовности Береговой рати. Людей собирали и с отдаленных концов страны: в войске присутствовали ратные люди в том числе даже из глуховатых колоний Новгорода.
В июле 1572 года пауза наконец завершилась. Крымская орда пошла в наступление. В десятых числах передовая разведка засекла противника в степи, а 25 июля противник обнаружился уже под Тулой. Воротынский, развернувший полевой штаб у Серпухова, мог в известном смысле вздохнуть с облегчением. Силы противника и его маршрут были примерно ясны. Томительному ожиданию пришел конец. Партия началась.
Длинная засечная черта не могла быть защищена вся в равной мере. 26 июля переправиться через Оку завоевателям не удалось. У Сенькина брода ордынцы попытались форсировать Оку, однако столкнулись с жестким организованным сопротивлением заслона под командой воеводы Ивана Шуйского. Переправа обернулась хладнокровным расстрелом всадников в воде, перебравшиеся на северный берег были опрокинуты в воду контратакой дворянских конных сотен. Но, конечно, так легко ордынцы сдаваться не собирались. Девлет-Гирей отправил отряды на запад и восток искать слабые места в линии обороны по Оке, а сам вновь атаковал Сенькин брод, создав наконец численное преимущество, действительно позволявшее рассчитывать на успех: двадцать тысяч степных конников против двухсот человек заслона. Через несколько часов свирепого боя степняки все-таки сумели взять приступом полевые укрепления, оплатив кровью каждый шаг. Почти одновременно ногайский князь Дивей-мурза «перелез» Оку у Дракина, оттеснив небольшой отряд Никиты Одоевского.
Поместная конница у Сенькина брода и Дракина легла в высшей степени не напрасно. Темп наступления был сбит, Воротынский собрал силы в кулак и мог начать активную контригру. Весь день главная армия русских вела орудийную перестрелку с татарской артиллерией, доставленной на верблюдах к Оке. Получив данные о форсировании реки, Воротынский свернул лагерь и начал маневрировать. Пробившиеся через реку татарские войска продвигались достаточно медленно. Заслоны русских были сбиты, но не уничтожены — отряды отходили организованно, отплевываясь огнем. Русские понимали, что пушки составляют их главный козырь, поэтому, отступая, упорно продолжали тащить с собой артиллерию. Из-за этого активного сопротивления Девлет даже не мог толком пограбить и пожечь окрестности: попытка «распустить войну» могла кончиться скверно. В это время армия Воротынского, бросив позиции у Оки, шла по пятам крымского войска. Сложилась парадоксальная ситуация: силы Девлета шли на русскую столицу впереди догонявших их «береговых» бойцов. Хан стал одним из тех завоевателей, которых Москва притянула как магнит и для кого она стала капканом. Объясняя свой замысел, Воротынский вполне недвусмысленно заявил о намерении использовать Москву как наковальню: город неизбежно притягивал ордынцев, подставляя их под удар молота идущей по пятам Береговой рати.
В авангарде русских войск шел Передовой полк воеводы Хворостинина, усиленный наемными немцами. Хворостинин, даром что опричник, был умелый и удачливый командир. Его «боевая группа» была маневренным и хорошо сбалансированным соединением из разных типов кавалерии и посаженных на коней стрельцов. 28 июля южнее Москвы неподалеку от деревни Молоди он догнал ханский арьергард. Русские действовали решительно и напористо. Татары оказались опрокинуты стремительной конной атакой, была захвачена и уничтожена часть обоза с порохом и боеприпасами. Это оказалось чрезвычайно важным фактором, повлиявшим на весь дальнейший ход битвы. Ханская артиллерия не принимала участия во всех последующих событиях. С одной стороны, здесь, конечно, есть элемент удачи: Хворостинину попался в разгромленном обозе именно этот ценный ресурс. С другой — везет тому, кто везет: опричный воевода действовал инициативно и решительно и заслуженно пожал плоды тактического успеха.
Командиры разбитого отряда заявили Девлету следующее: «Ты, государь, идешь к Москве, а нас московские люди сзади побили, а на Москве не без людей же будет». Грубая реальность действительно явила хану, что Москва — это, конечно, красиво и грабить ее можно долго и упоенно, но неплохо было бы сначала уничтожить разъяренных береговых, повисших на хвосте завоевателей сторожевым псом. С сожалением оставив такую вкусную Москву, хан развернул полки навстречу некстати упорному неприятелю. На Передовой полк нацеливался крупный отряд татар. Но Хворостинин вовсе не собирался геройски погибать за свою страну, он предпочитал заставить крымцев мужественно умереть за свою. Русские — с кем поведешься, от того наберешься, — использовали классический прием степной же войны — ложное отступление. Командиры татарского авангарда радостно позволили себя обмануть и приняли притворное бегство за настоящее.
Воротынский, осуществлявший общее руководство операцией, отлично понимал, что вскоре после первого успеха тяжелой поступью придет возмездие. Не дожидаясь явления на сцену основной массы крымского войска, земский воевода развернул на холме у Молодей гуляй-город из телег, усиленных деревянными щитами, там же оборудовались позиции для артиллерии. Именно на это рассчитывал Хворостинин, бросаясь на неприятельскую армию со сравнительно небольшим отрядом. В результате, когда гибель отряда Хворостинина казалась уже неизбежной, «убегающие» русские резко свернули в сторону, открыв противнику грустную правду о коварстве «урусов». Для большинства преследователей это знание оказалось последним: Воротынский включил свою косилку, из гуляй-города навстречу разгоряченным крымцам и ногаям понесся град ядер и пуль. Неприятель откатился в полном беспорядке с тяжелыми потерями. Не надо забывать, что битва была маневренной, отряд Хворостинина и неприятельское войско проделали в течение дня больше сорока километров, поэтому сил на штурм прочной позиции Воротынского просто не имелось. Воеводы спокойно собрали полки внутри своей импровизированной крепости. Вскоре к гуляй-городу маршем подтянулся Девлет-Гирей. Воротынский мог быть доволен успехами дня. У противника выбили из рук артиллерию, и теперь крымцы должны были штурмовать усиленный полевыми укреплениями лагерь на холме, окруженном мелкими речками и кустарниками.
29 июля обе стороны готовились к решающему сражению. Бои исчерпывались стычками «местного значения», летописец флегматично отмечает, что в эти дни всадники только «травились», правильного же боя не было. Воеводы в спокойном темпе отправляли на перестрелку сменные отряды, позволяя остальным отдохнуть. Противника постоянно держали в напряжении, при этом русские экономно тратили силы, всегда имели свежий резерв, а попытки неприятеля прощупать оборону встретились бы с дежурящими у своих крупнокалиберных «дудок» стрельцами. Но перекур, конечно, не мог быть долгим.
30 числа начался штурм. Гуляй-город атаковала конница, засыпавшая укрепления ливнем стрел, но крепостица оказались ей не по зубам. Полевой лагерь отстреливался из пищалей и пушек, выгрызая целые ряды штурмующих. Заметим, что тогдашняя пищальная пуля не очень похожа на легкие аккуратные боеприпасы современных штурмовых винтовок: это были свинцовые шарики весом 20-50 граммов, наносившие совершенно жуткие раны. Русские регулярно переходили в контратаки. В ходе одной из них погиб предводитель ногайцев Теребердей. Поняв, что «на ура» лагерь не дастся, один из командиров татар, Дивей-мурза, с небольшим отрядом начал перемещаться вдоль линии обороны, пытаясь выбрать какое-то более удачное место для прорыва. Русские заметили богато одетого всадника со свитой. Воевода Шереметев тут же организовал контратаку. Дивей попытался уйти, но конь был под ним ранен, и одного из лучших ханских «генералов» схватили живьем. Что интересно, непосредственно изловил Дивея-мурзу сын боярский Темир Шибаев. Имя и фамилия указывают на происхождение, видимо, из казанских татар. Человек выбрал правильную сторону в конфликте. В целом день кончился для степняков обескураживающе, все шло как-то неправильно. Вместо сбора толп «ясыря» в плен попадали сами крымцы, а гора трупов вокруг гуляй-города росла без видимой пользы.
Однако, несмотря на новый успех, положение русских было тяжелым. В лагере кончалось продовольствие. Армия была в таком скверном состоянии, что пленный Дивей начал выкобениваться и говорить речи на тему убогого мужичья. На попытки воевод урезонить его он заявил: «Если бы вы взяли не меня, а хана, я бы его освободил, а вас, мужиков, угнал в полон. Я выморил бы вас голодом в вашем гуляй-городе в пять-шесть дней». В это время русские уже начали есть конину…
Хворостинин и Воротынский попытались побудить хана к отходу дезинформацией о подходе к русским подкреплений. Эффект вышел не совсем тот, на который рассчитывали воеводы, но тоже неплохой: вместо отступления Девлет принялся готовиться к последнему и решительному штурму. Русским это было только на руку. Пока время работало против нас, любые военные действия только шли русским на пользу. Впрочем, кроме вовремя вброшенной дезы, у Девлета хватало причин спешить. Самодержавие в Крымском ханстве весьма эффективно ограничивали яд и кинжал. Штурмы с высокими потерями при нулевой добыче сказывались на репутации Девлет-гирея. В то же время бросить осаду и развязать русским руки Девлет не мог: такого шага его немытый электорат точно не понял бы. Для полного счастья ногаи были несколько огорчены тем, что их бросают в самые тяжелые бои (это они испытали сомнительное счастье первой попытки прорыва через Оку под огнем пушек), а добычей делиться не торопятся. Союз борцов за рай под тенью сабель стал давать трещину, вместо живых славянских рабынь индустрию развлечений явственно стали брать на себя загробные гурии, и на бойцов это действовало угнетающе. Поэтому хан решил восстановить авторитет решительными мерами.
2 августа начался новый — окончательный — приступ. Это должно было быть впечатляющим зрелищем. Волны конных и спешившихся накатывали на гуляй-город, выкрикивая религиозные лозунги и беспрерывно осыпая укрепления стрелами. Впрочем, для Воротынского и его воевод эта какофония должна была звучать музыкой: вместо попыток взять русских измором супостат давал бой на самых выгодных для русской стороны условиях.
Бойницы гуляй-города изрыгали огонь. По склону холма непрерывно били орудия. Хан использовал в качестве последнего аргумента свою элиту — янычар и созданных по их образу и подобию стрелков-тюфенгчи. Не помогло. Люди и лошади лезли на холм буквально по грудам наваленных на склонах мертвецов, но каждая новая атака захлебывалась, кочевники откатывались, унося раненых, от окутанного пороховым дымом лагеря.
Пока крепость под руководством Хворостинина палила по штурмующим, Воротынский скрытно вывел из гуляй-города кавалерию и по лощине вышел армии Девлет-Гирея в тыл. Дождавшись окончания очередной атаки, Воротынский подал условный сигнал и ударил сзади. Хворостинин в тот же момент сделал залп из всего огнестрельного, что еще могло стрелять, вышел из укреплений и атаковал противника в пешем строю. Надо отдать должное крымскому войску: они не поддались панике сразу. Источники описывают дальнейшую битву как предельно ожесточенную. Но удар с двух сторон есть удар с двух сторон. Крымцы скучились на склонах, управление боем было утеряно, никто не сменял истощенных, никто не давал резервов. Битва постепенно перешла в бойню.
Ночь приостановила сражение. В бою погибли сын, внук и зять Девлета. Наутро, оставив прикрывать отход пятитысячный отряд, хан обратился в бегство. По пятам шел Воротынский с кавалерией. Арьергард был прижат к Оке и сброшен в реку. Пехотинцы были перебиты практически поголовно (Курбский уверяет, что ни один человек из арьергарда домой не вернулся). Обоз и артиллерия, естественно, достались победителям. Девлет «ушел с соромом», не причинив русскому пограничью никакого вреда и приведя домой менее трети людей. Это была сокрушительная победа. Более никогда Крымскому ханству не удавалось устраивать таких походов.
Вскоре хан направил посла для согласования условий мира. Теперь настала очередь Ивана наслаждаться дипломатическими оскорблениями. Крымский посол на мирных переговорах был принят в крестьянской избе мелким чиновником, а грамоты хана передали не Ивану, а дьяку Щелкалову. Посол Крыма на этих переговорах нес ахинею, достойную современных пресс-секретарей. В частности он заявил, что Девлет не собирался воевать вовсе, а войско было просто эскортом, сопровождавшим крымского правителя для переговоров. Вину за происшедшее хан возлагал на воевод, напавших на мирное посольство. Доведя до русских эту интересную трактовку, посол начал с энергией вокзального нищего вымогать Казань и Астрахань. Но отношение к таким требованиям было уже не то чтобы скептическим, а юмористическим. Тогда посол принялся клянчить хотя бы какой-нибудь город, потому что в противном случае хану стало бы неудобно перед турецким султаном. Эти слезные мольбы были проигнорированы. Тем временем русские продолжали свою дипломатию пищалей: сильный отряд вышел в Ногайскую степь. Ногайцы поспешили заверить, что с этими крымскими лузерами их ничто не связывает и с Русью они хотели бы иметь исключительно дружественные отношения.
Последующие годы ознаменовались лишь небольшими набегами, вялую попытку пограбить пограничье в 1574 году отбил князь Серебряный, тульский воевода, собственными силами, а 1575 год стал уникальным. В этот год на южнорусской границе было спокойно. Из Дикого поля не атаковал никто. Самоубийцы в степи кончились. Вскоре утративший союзников, авторитет и влияние Девлет-Гирей тихо умер, и его смерть стала своеобразным рубежом, обозначившим перелом в борьбе Руси и ханства.
Благодарность Ивана IV была специфической, но для этой масштабной и мрачной фигуры весьма характерной. Михаил Воротынский поначалу был щедро награжден, возглавлял Боярскую думу, но уже следующим летом этот ставший слишком популярным полководец был арестован на засечной черте и после непродолжительного следствия казнен. Судьбы его товарищей сложились по-разному: опричник Хворостинин побывал в опале, но в итоге его командные таланты вывели его назад, на заслуженное место среди русского истеблишмента. Придворные интриги, войны и болезни за десять лет после Молодей свели в могилу большинство командиров, добывших эту победу. Но дело жизни Воротынского и его товарищей было сделано. Крымское ханство могло совершать набеги, но теперь из степи могли приходить только грабители, и уже никогда — завоеватели.
